Иван Шмелев. Жизнеописание. ХХI
Обвинение в коллаборационизме. Женева. «Записки неписателя». Труды и дни в Париже. Операция. Хлопоты. Кончина

В 1947 году Шмелев бедствовал, что, впрочем, случалось и раньше. Но, как и раньше, приходила помощь. Читательница из Голливуда прислала ему посылку со свитером. Фонд имени И. В. Кулаева сделал Шмелеву ассигнование в размере пятидесяти долларов США из трехсот, ассигнованных на нужды писателей. Генерал Дмитрий Иванович Ознобишин, поклонник его творчества, основатель Казачьего музея, уезжая на жительство в Женеву, подарил Шмелеву чеки на 150 долларов и добавил 10 тысяч французских франков. Пришло пять посылок с крупой, банками молока от Шарлоты Максимилиановны Барейсс. Шмелев даже смог поделиться крупой с Ильиными и при этом по-мужски, обстоятельно объяснил, как варить кашу, посоветовал класть на дно кастрюли лист бумаги – чтобы не подгорела, рекомендовал положить в кастрюлю русское масло – опять же чтобы не подгорела, разъяснял: русское масло можно вытопить из сливочного!

>>

Образ Рима в «Римских сонетах» и культурном контексте поэзии Вячеслава Иванова
Рим – важнейший историко-культурный и мифологический символ не только для Европы, но и для русской культуры. Интересно, что знаменитый латинский палиндром “urbi et orbi” оказался возможным и в русском языке (“Риму и миру”). Характерно, что город в обоих случаях стоит на первом месте. Рим – баснословный и вечный город. Все дороги ведут в Рим, значит, все остальное пространство становится в отношении к Риму периферийным. Даже семихолмность Рима находили идеологическое соответствие в расположении Константинополя и Москвы, которые долгие века представляли себя как второй и третий Рим, соотнося с Вечным Римом всю свою историю и свое имперское величие. Столица России – преемница вечного города, миф Рима стал частью её мифа. >>

Иван Шмелев. Жизнеописание. ХХ
В поисках правды. «Русская Мысль». «Пути Небесные»

Эмигрантская литература катастрофически теряла читателя. Проблема читательской аудиторией стала неразрешимой. Все славянские земли, оказавшись в сфере влияния СССР, были словно за колючей проволокой. Шмелев понимал, что даже «Лето Господне», при известности этого произведения, не разойдется тиражом более полутора тысячи.

>>

Иван Шмелев. Жизнеописание. ХIХ
«Темные аллеи» Бунина. Об отношении к Советам. «О тьме и просветлении» И. А. Ильина Летом 1945-го Бунин публично читал свои произведения. Шмелеву он приглашения не прислал. Читал то, о чем Шмелев не писал. Читал то, что Шмелев считал недостойным бунинского таланта и миссии русского писателя. Читал, по выражению Шмелева, «голоту», порнографию; «старческая похотливость» – так отозвался он об этих рассказах Бунина; он принципиально не читал этой «паскудографии». >>

Семантика образа степи в прозе Чехова
Образ степи встречается сравнительно в немногих рассказах Чехова. Это прежде всего ряд ранних рассказов, примыкающих к повести «Степь» (1888): «Счастье» (1887), «Огни» (1888), «Красавицы» (1888), а также поздние рассказы «Печенег» (1897) и «В родном углу» (1897). И все же многие из этих произведений были для Чехова этапными: «Счастье» он назвал в письме Я.П. Полонскому от 18 янв. 1888 г. «самым лучшим из всех своих рассказов». Повесть «Степь» положила начало широкой известности Чехова в России и открыла новый, зрелый период его творчества. Программной стала для Чехова также повесть «Огни», где он в один из первых разов сформулировал свой философский «агностицизм» («Да, ничего не поймешь на этом свете!»). Вернувшись к степной теме в 1997 году, Чехов описал ее почти в тех же словах, что свидетельствует об особой устойчивости этого образа в сознании писателя. Объясняется это во многом тем, что Чехов был рожден в степном Таганроге, и родной ландшафт должен был особенно глубоко отложиться в его сознании. >>

Образы матерей в рассказах В.Шукшина
Осмысление многоуровневой социально-психологической характерологии рассказов В.М.Шукшина является важнейшим и пока недостаточно освоенным направлением в исследовании его творчества. Немало уже было написано о типе шукшинского «чудика». Одним из ключевых является также сквозной для целого ряда произведений образ матери. >>

А.Белый о речевом мастерстве Н.В.Гоголя

Исследование словесной ткани художественных текстов Гоголя явилось в книге Белого важным путем как постижения мастерства писателя, так и творческого узнавания себя и своих современников в зеркале удаленного во времени, но во многом типологически родственного эстетического опыта.

>>

“Кривоногому мальчику вторя”: Лермонтовская традиция в поэзии Иосифа Бродского
Статья вторая. Богооставленность и одиночество  Итак, возможно ли примирить противоположные точки зрения на соотношение поэзии Бродского и Лермонтова? И как объяснима в свете антиромантической позиции автора “Урании” и “Примечаний папоротника” симпатия Бродского к лермонтовскому творчеству? >>

“Читатель мой, мы в октябре живем”: мотив “творческой осени” в поэзии Пушкина и Бродского
 Поэзия Пушкина для Бродского — точка отсчета, исходная норма, квинтэссенция словесности как таковой. Но не предмет для подражания. Выражая совсем не пушкинское отношение к миру и к поэтическому творчеству, Бродский прибегает к художественному языку автора “Осени” и “Медного всадника”. Спор с Пушкиным для Бродского — в каком-то смысле всегда диалог, в котором оба поэта говорят на одном, но не на одинаковом языке. И этот диалог свидетельствует, что созданное Пушкиным художественное пространство остается для автора “Шествия” и “Двадцати сонетов к Марии Стюарт” поэтической родиной, даже когда Бродский незаконно переходит его границы или нарушает установленные правила литературного приличия. >>

Образы матерей в рассказах В.Шукшина
 Осмысление многоуровневой социально-психологической характерологии рассказов В.М.Шукшина является важнейшим и пока недостаточно освоенным направлением в исследовании его творчества. Немало уже было написано о типе шукшинского «чудика». Одним из ключевых является также сквозной для целого ряда произведений образ матери. Примечательны в этом плане сохранившиеся в воспоминаниях матери писателя, Марии Сергеевны, слова Шукшина о корнях душевного надлома главного героя «Калины красной»: «Знаешь, мама, в чем трагедия моего Егора Прокудина? В том, что он мать свою старую забыл, предал… Как жить такому человеку?» [3, с. 321]. Справедливо отмечалось, что образ матери нередко составляет «этический центр» шукшинского рассказа, сопрягается с поиском «источников мудрости… в реальном житейском и историческом опыте народа, в судьбах наших стариков» [6, с. 64, 65]. При этом непроясненными остаются вопросы об эволюции данного образа в рассказах разных лет, о способах их художественного воплощения в речевой ткани произведений. >>