География и пространство русской литературы XIX века

М.Ю. Лермонтов "Герой нашего времени"

Тебе, Кавказ, суровый царь земли…

"Нет женского взора, которого бы я  не  забыл  при  виде  кудрявых  гор, озаренных южным солнцем, при виде голубого неба  или  внимая  шуму  потока, падающего с утеса на утес".
  М.Ю. Лермонтов "Герой нашего времени"

Пространство дороги

"Герой нашего времени" М.Ю. Лермонтова традиционно начинается с дороги. Повествователь, молодой офицер, ровесник Печорина, едет из Тифлиса, столицы Грузии (ныне Тбилиси) во Владикавказ по Военно-Грузинской дороге. Она пересекает Кавказский хребет по долинам Терека, бегущего с ледников Казбека, и Арагвы, текущей с Казбека на юг. После того как Грузия, Армения и Азербайджан вошли в состав Российской империи в первое тридцатилетие XIX века, Военно-Грузинская дорога  протяженностью в 201,75 версты соединяла Россию с Кавказом. Этот путь был открыт русским правительством с 1799 года.

Офицер-рассказчик в повести "Бэла" преодолевает самую трудную и опасную часть пути между станциями Пассанаур, Койшаур и Коби. Офицер едет "на перекладных", то есть казенных почтовых лошадях, которые перепрягались, сменялись на почтовых станциях. Как и Печорин, офицер, скорее всего, двигается "с подорожной по казенной надобности", платит "прогоны" за каждую лошадь и версту в зависимости от тракта. Автор встречается по дороге с Максимом Максимычем, по званию  штабс-капитаном (согласно иерархии чинов, соответствует 10 классу).  Это означает, что Максим Максимыч имеет право требовать на станциях три лошади.

Кроме казенных почтовых станций, на Военно-Грузинской дороге попадались частные духаны – харчевни, в которых на ночлег собирались оказавшиеся в дороге горцы: грузины, черкесы, чеченцы, осетины и др. Повествователь замечает возле духана, разместившегося у подошвы Койшаурской горы, караван верблюдов, что являлось свидетельством прямой караванной торговли России с Персией в первой трети XIX века, после захвата русской армией Закавказья.

Повествователь поэтически рисует горный пейзаж: Койшаурскую долину, реку Арагву и безымянную речку. Живописная, богатая растительностью Койшаурская   долина   является   верхней   частью долины Арагвы,   левого   притока   Куры,   которая   берет   начало в  Гудовском  ущелье  под  перевалом  Военно-Грузинской дороги. Раньше повествователя (так же как и Лермонтова, бывавшего здесь) по этой дороге в обратном направлении проехали Пушкин и Грибоедов. На зимний перевал Койшаурской горы пустую тележку офицера-повествователя тянут шесть быков (осетин тащит  чемодан автора на плечах), а тележку Максима Максимыча, нагруженную до самого верха, легко везут всего лишь четыре быка. Нищих осетинов-проводников, требующих у офицера на водку, Максим Максимыч именует "ужасными бестиями" и отгоняет грозным окриком.

  • отрывок из романа Лермонтова: "Уж солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в  Койшаурскую долину. Осетин-извозчик неутомимо погонял лошадей, чтоб успеть до ночи взобраться на Койшаурскую   гору, и во все горло распевал песни. Славное место эта долина! Со всех сторон горы неприступные, красноватые   скалы, обвешанные зеленым плющом и увенчанные купами чинар, желтые обрывы, исчерченные промоинами, а там   высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой безыменной речкой, шумно   вырывающейся из черного, полного мглою ущелья, тянется серебряною нитью и сверкает, как змея своею чешуею". 
 •  отрывок из "Путешествия в Арзрум" Пушкина:"С высоты Гуд-горы открывается Кайшаурская долина с ее обитаемыми   скалами, с ее садами, с ее светлой Арагвой, извивающейся, как серебряная лента, – и все это в уменьшенном   виде, на дне трехверстной пропасти, по которой идет опасная дорога".

Максим Максимыч едет в Ставрополь, в одну из десяти крепостей Азовско-Моздокской укрепленной линии, созданной для охраны южных границ России на Северном Кавказе. В Ставрополе находился Штаб войск Кавказской линии и Черномории. Через Ставрополь проходил главный почтовый тракт, связывавший Кавказ с Москвой и Петербургом.  Максим Максимыч служил на Линии еще до приезда на Кавказ генерала А.П. Ермолова. "Линия", или, точнее, "Кавказская кордонная линия", тянулась от Черного моря до Каспийского, сначала вверх по правому берегу Кубани, потом по суше и, наконец, по левым берегам рек Малки и Терека. По линии была проложена большая  почтовая дорога, почти круглый год безопасная. На противолежащих берегах русские, путешествующие без прикрытия, подвергались серьезной опасности быть взятыми в плен горцами или убитыми.

По всей Линии стояли сторожевые вышки с русскими казаками, которые перекликались с товарищами на других вышках. Товарищ Лермонтова по полку М.И. Цейдлер так описывает сторожевые вышки:"...на высоких столбах сторожки, открытые со всех сторон, с небольшими камышовыми или соломенными крышами в защиту сторожевому казаку от солнца или дождя. Тут же сделан маяк; это высокий шест, обвитый осмоленною   соломой (...) С   возвышения   сторожевому  казаку видна вся местность на далекое расстояние, а внизу, у поста, два или три казака держат в поводу коней, и по первому выстрелу зажигается маяк и сигнал тревоги передается быстро на далекое расстояние. Верховой казак в то же время летит к ближайшему посту, сообщая, в чем дело: замечена ли переправившаяся партия черкесов, или угнан у станичников скот"  (М.   И.   Цейдлер. На Кавказе   в   30-х   годах. —"Русский  вестник",   1838,   кн.   9, стр. 131).
      
В повести "Княжна Мери" Печорин в полном одиночестве скачет на своей горячей лошади Черкесе "по высокой траве, против пустынного ветра" по степи в окрестностях Пятигорска,  рискуя подвергнуться нападению черкесов. Правда, вылазки горцев стали редкими, так как, кроме вышек, на возвышенностях вокруг Пятигорска были выставлены пикеты с часовыми, которые, как и казаки, по ночам перекликались друг с другом ("Оклики часовых перемежались с шумом горячих ключей…"). Печорин одет в черкесскую одежду – это своего рода кавказский "дендизм", в ней "он больше похож на кабардинца, чем многие кабардинцы": мохнатая меховая баранья шапка,  темно-бурая черкеска из верблюжьего сукна – род свободного полукафтана без воротника, открытый на груди, под черкеской шелковый белый бешмет, обшитый галунами, на ноге щегольские сафьянные цветные сапожки – черевики, поверх которых напанталоны надеты суконные ноговицы выше колена, тоже расшитые узорчатыми галунами, за спиной – винтовка в чехле из войлока, за поясом – огромный кинжал ("Я совершенный денди: ни одного галуна лишнего…"). Вот почему казаки, "зевающие на вышках", принимают Печорина за черкеса.
 
  • Однажды Лермонтову пришлось кинжалом отбиваться от трех горцев, преследовавших его около озера между   Пятигорском и Георгиевским укреплением. Конь Лермонтова оказался выносливым и Лермонтов ушел от   преследователей (П.А. Висковатый М.Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество. М., 1891, с.342-343). 
     Во время военных экспедиций Лермонтов гарцевал "на белом, как снег, коне, на котором, молодецки   заломив белую холщовую шапку, бросался на чеченские завалы"   (П.А. Висковатый М. Ю. Лермонтов. Жизнь и   творчество. М., 1891, стр. 344).   

П. К. Мартьянов со слов В И. Чилаева и Н. И. Раевского записал, что летом 1841 года в Пятигорске "иногда по утрам Лермонтов уезжал на своем лихом "Черкесе" за город, уезжал рано и большей частью вдруг, не предуведомив заблаговременно никого: встанет, велит оседлать лошадь  и умчится  один.  Он  любил  бешеную скачку и предавался ей на воле с какой-то необузданностью. Ничто не доставляло ему большего удовольствия, как головоломная джигитовка по необозримой степи, где он, забывая весь мир, носился как ветер, перескакивая с ловкостью горца через встречавшиеся на пути рвы, канавы  и  плетни.  Но  при  этом   им   руководила  не  одна только любительская  страсть  к  езде, он  хотел выработать из себя лихого наездника-джигита, в чем неоспоримо и преуспел, так как все товарищи его, кавалеристы, знатоки верховой езды, признавали и высоко ценили в нем столь  необходимые,   по   тогдашнему   времени,   качества бесстрашного,   лихого   и   неутомимого   ездока-джигита" (П.К. Мартьянов Дела и люди века. Спб., 1893, т. II, с.45).

Военно-Грузинская дорога, по которой путешествует повествователь, проходит через Гуд-гору. Гуд-гора отделяется от Крестовой горы небольшой долиной, под именем Чертовой. По краям дороги путешественника подстерегают обрывы, так что лошадь или человек запросто могут упасть в пропасть. С горных вершин Гуд-горы и Крестовой нередко спускаются ледники, бывающие причиной обвалов. Вот почему автор и Максим Максимыч пережидают непогоду в осетинской сакле (Гуд-гора курится, задувает сырой, холодный ветер, начинается мелкий дождь, потом валит снег). Повествователь, созерцая Кавказские горы, вспоминает захолустные провинциальные русские города: "Саратов, Тамбов и прочие "милые" места…".  Сам повествователь, подобно Печорину и Лермонтову, судя по всему, тоже изгнанник из северного Петербурга, он чувствует себя чужаком в этой экзотической стране с роскошными величественными пейзажами. Метель напоминает автору далекую Россию с ее необозримыми равнинами и степями. Метель он тоже называет изгнанницей: "И ты, изгнанница, – думал я, – плачешь о своих широких раздольных степях!.."

Горы и горцы
 
Русского читателя Лермонтов вводит в незнакомое пространство – в среду обитания горских народов.  В горах живут осетины, кумыки (в тексте они называются "татары", то есть исповедующие мусульманство), кабардинцы, черкесы, адыгейцы, чеченцы и ингуши. Бедная осетинская сакля, куда попадают автор и Максим Максимыч, согласно комментариям В.А. Мануйлова,  представляла дом без сеней, без двора, без изгороди; главную часть  осетинской сакли составляла большая общая комната, кухня и столовая вместе. Целый день в ней происходила стряпня,  сначала ели старшие, затем – младшие. Посреди комнаты обычно находился очаг, над которым на цепи висел медный или чугунный котел.   Железная цепь, прикрепленная к потолку у дымового отверстия, — самый священный предмет в доме:   прикоснувшийся к цепи очага становился близким семье; кража цепи из дому считалась величайшей обидой для дома и требовала кровной мести.

Действие "Бэлы" происходит в крепости у местечка Каменный Брод. Это укрепление на реке Аксай, на границе с Чечней. Недалеко течет Терек, одна из самых крупных рек Северного Кавказа. По берегу этой реки длиной около 600 километров не раз ездил Лермонтов до Кизляра в 1837 году во время первой ссылки и еще раньше с бабушкой Е.А. Арсеньевой, возившей болезненного внука на Кавказ для оздоровления. Крепость Каменный Брод находилась во враждебном  окружении. Горские народы считали русских солдат и офицеров завоевателями их исконных земель. Максим Максимыч говорит повествователю: "Вот, батюшка, надоели нам эти головорезы; нынче, слава богу, смирнее; а бывало, на сто шагов отойдешь за вал, уже где-нибудь косматый дьявол сидит икараулит: чуть зазевался, того и гляди - либо аркан на шее, либо пуля в затылке. А молодцы!.."

Максим Максимыч и Печорин попадают на свадьбу старшей дочери черкесского князя, кунака Максима Максимыча. Кунак означает по-тюркски друг, приятель. Куначество — обычай, связывающий кунаков обязательством взаимной дружбы, помощи, гостеприимства.

Кунацкая, где пребывают русские гости, – это своего рода кавказская гостиная, отдельная сакля для гостей. В ней проводят время или живут мужчины. Они сидят на камышовых циновках, на коврах,  подушках или тюфяках, омывают руки в тазу, куда наливают воду из медного кувшина. Бэла, ее сестра и отец, скорее всего, не черкесы (это только обобщенное название горских народов), а кумыки, так как черкесы обитали в западной части Северного Кавказа, на левом берегу Кубани, действие же повести "Бэла" происходит в укреплении Каменный брод, на Кумыкской плоскости, на самой границе с Чечней и в непосредственной близости к чеченским аулам. У чеченцев княжеских родов не было, а  Бэла гордо говорит: "...я — княжеская дочь". Равнина, где находилась крепость Максима Максимыча, исконно принадлежала землям кумыкских князей. Кумыки с XVI века были экономически и дипломатически связаны с Россией, а в XIX веке кумыкские князья находились под контролем русской военной администрации.
Лермонтов точен в изложении этнографических деталей и местных обычаев. На кумыкской свадьбе, которая происходила в доме невесты, была обязательна джигитовка (всадники на быстро скачущей лошади показывают чудеса акробатики и ловкости):"...какой-нибудь оборвыш, засаленный, на скверной, хромой лошаденке, ломается, паясничает, смешит честную компанию...", а также свадебные игры: "Девки и молодые ребята, – рассказывает Максим Максимыч, – становятся в две шеренги, одна против другой, хлопают в ладоши и поют. Вот выходит одна девка и один мужчина на середину и начинают говорить друг другу стихи нараспев, что попало, а остальные подхватывают хором". Свадебная песня-игра, суть которой – обмен комплиментами между девушкой и молодым человеком, называлась сарын и была характерна для кумыкской свадьбы. Кумыкская девушка не имела права говорить с посторонним мужчиной, исключение составляла свадьба. Бэла,  согласно традициям горцев, приветствует дорогого гостя Печорина. Одновременно, пользуясь ситуацией особенной свободы свадебного торжества, она находит возможность сказать о своих чувствах к молодому русскому офицеру, вовлекая и его в импровизированную игру комплиментами – сарын.

Казбич, влюбленный в Бэлу, – чеченец. Чечня до 1840 года занимала пространство: на западе – от реки Фортанга до укрепления Ачхоевского и через Казах-Кичу до станицы Стодеревской; на севере – по реке Терек до впадения  притока реки Сунжи; на востоке – Кочкалыковский хребет, потом от Герзель-аула до крепости Внезапной и верховья реки Акташ; на юге – Андийский хребет до реки Шаро-Аргуна и Черных гор до истоков реки Фортанги. О Казбиче Максим Максимыч говорит, что он "...не то, чтоб мирнoй, не то, чтоб не мирнoй". Мирные аулы Чечни, то есть лояльные к русскому правительству и заключившие с ними мирный договор, мало чем отличались от немирных. Мирные на словах могли сделаться немирными на деле. В 1840 году Чечня присоединилась к Шамилю и стала воевать с Россией. Лермонтов  в составе Тенгинского пехотного полка с отрядом генерала А.В. Галафеева дважды участвовал в походе против Чечни, выходя из крепости Грозная.

Казбич, по словам Максима Максимыча, "любит таскаться за Кубань с абреками..." За Кубань бежали кабардинцы, поклявшиеся мстить русским, которые завоевали их земли. Отныне они становились абреками – мстителями, разбойниками, цель которых – набеги на русских и захват добычи или пленных.
 
Казбич гордится своей лошадью Карагёзом. Такой лошади, по его словам, "в целой Кабарде не найдешь". Большая и Малая Кабарда, славившаяся своим коневодством, расположена в предгорьях и степях центральной части северных склонов главного Кавказского хребта в бассейне Терека по рекам Малке, Баксану, Чегему, Череку.
  
Печорин, добивавшийся любви Бэлы, посылает нарочного за подарками для гордой черкешенки в Кизляр – неказистый городок саманных саклей, турлучных хижин с плоскими камышовыми или глиняными крышами, стоявший на  левом  берегу  реки  Старый Терек, в   пятидесяти   верстах   от   Каспийского моря, известный  торговый пункт, через который шли товары в Баку, Грузию, Персию и даже Индию. Город населяли грузины, армяне, кумыки, ногайцы, черкесы, казанские татары, персияне, русские.  В городе было три рынка: русский, армянский и татарский. Кизляр окружали многочисленные болота, в которых гнездились тучи малярийных комаров. Лермонтов побывал в Кизляре в 1837, а может быть, и  в 1840 году, во время второй ссылки на Кавказ.

Когда Печорин признается Максиму Максимычу в своей исповеди, что разлюбил Бэлу, жалуясь на свой "несчастный характер", он с грустью замечает: "...мне осталось одно средство: путешествовать. Как только будет можно, отправлюсь, — только не в Европу, избави боже! — поеду в Америку, в Аравию, в Индию,— авось где-нибудь умру на дороге!" Действительно, он умирает по дороге из Персии, где раньше нашел могилу Грибоедов, растерзанный враждебной толпой в русском посольстве в Тегеране.

Максим Максимыч, по простоте душевной и в согласии с русской привычкой искать виновных за границей России, чтобы хоть как-то объяснить загадку характера Печорина, спрашивает у автора:  "А все, чай, французы ввели моду скучать?" И получает ответ: "Нет, англичане". Тогда Максим Максимыч с облегчением находит устраивающий его ответ: "… да ведь они всегда были отъявленные пьяницы!" Автор, слыша мнение Максима Максимыча, как будто припоминает чуть провинциальную и наивную грибоедовскую Москву (об Англии и тогдашнем кумире двух столиц Байроне толковали в Английском клубе, откуда приехал Репетилов): "Я невольно вспомнил об одной московской барыне, которая утверждала, что Байрон был больше ничего как пьяница".
 
В повести "Максим Максимыч" центральный образ, связывающий всех действующих лиц, опять дорога. Повествователь и Максим Максимыч, двигающиеся с юга, из Тифлиса, на север, во Владикавказ, спускаются к подошве Крестовой горы, чтобы достигнуть деревни и почтовой станции Коби; за ней, у подножия горы Казбек, находится почтовая станция Казбек: "Расставшись с Максимом Максимычем, я живо проскакал Теркское и Дарьяльское ущелья, завтракал в Казбеке, чай пил в Ларсе, а к ужину поспел вВладикавказ". Встретившись утром с Максимом Максимычем, автор, проехав от Коби за день 85 верст, ужинает во Владикавказе. Это по тем временам почти фантастическая быстрота передвижения. Сказочную скорость авторского вояжа прерывает вполне прозаическая причина: в Екатериноград, станицу при впадении Малки в Терек, где была паромная переправа и куда автор ехал, нет оказии. 

Пушкин в  "Путешествии в Арзрум" объяснял, что такое "оказия":  "С Екатеринограда начинается военная Грузинская дорога; почтовый тракт прекращается. Нанимают лошадей до Владикавказа. Дается конвой казачий и пехотный и одна пушка. Почта отправляется два раза в неделю, и приезжие к ней присоединяются: это называется оказия". Дорога шла через земли кабардинцев, часто нападавших на русских проезжающих.
 
Целый день автор скучает в гостинице Владикавказа, где "некому велеть зажарить фазана и сварить щей, ибо три инвалида, которым она поручена, так глупы или так пьяны, что от них никакого толка нельзя добиться". Наутро приезжает Максим Максимыч, а к вечеру во двор гостиницы (почти как бричка Чичикова в гоголевских "Мертвых душах") въезжает щегольская   венская коляска Печорина, сопровождаемая его избалованным слугой ухарского вида – "нечто вроде русского Фигаро". На следующее утро Печорин, прощаясь, протягивает руку Максиму Максимычу и отправляется в Персию, отказавшись отведать  с Максимом Максимычем двух фазанов, распить за обедом бутылку кахетинского и порассказать старому приятелю о своем "житье в Петербурге" после отставки.