«Дворянское гнездо»: судьба сословия (по произведениям русской классики)

Каков облик сословия в 1821 году?

В целом, сословие лишено своего единственного оправдания – государственной преданности и полезности. Чаще всего очевидны лишь злоупотребления на почве сословных привилегий. Для Фамусова знатное положение, богатство дороги отнюдь не по годности человека, а сами по себе, нет никакого стремления к пользе, только желание выгод. Попробовал бы петровский питомец заявить: "А у меня что дело, что не дело, \ Обычай мой такой: \ Подписано, так с плеч долой"! Служба становится только источником выгод тьмы. Чацкий бросает как уже привычное обвинение: "Все под личиною усердия к царю", то есть служебное рвение воспринимается только как лицемерие.

В том же духе выведен и тип военного. Заметим, что именно военная служба воспринималась как наиболее достойная дворянина, теперь же Грибоедов не покажет никакой альтернативы Скалозубу, что в общем было и явной несправедливостью, но именно так, значит, виделся самый распространенный армейский типаж. "Мне только бы досталось в генералы", – а ведь это говорит единственный среди героев комедии участник Отечественной войны. Но даже военный эпизод превращен в нечто недостойное: "Засели мы в траншею: \ Ему дан с бантом, мне на шею". Явно время героизации 1812 года уже упущено или еще не вернулось.

Героем времени, конечно, становится гражданский чиновник – Молчалин, жалкий же ездок, числящийся по архивам, делающий карьеру только угодничеством. Хотя по справедливости и надо заметить фамусовскую его характеристику – деловой – и даже неоднозначно отнестись к его службе в архиве – очевидно, в Архиве Министерства иностранных дел, где в двадцатые годы, действительно, сосредоточился цвет дворянской молодежи. Кажется даже парадоксом представить Алексея Степановича Молчалина рядом с Веневитиновым и Одоевским, Шевыревым и хотя бы с Вигелем (замечено В.Набоковым в комментарии "Евгения Онегина").

Уход от военной службы – удел и другого героя комедии, Платона Горича. Подавленный своей супругой, далекий от всяких широких интересов, почти смирившийся с сознанием собственной ущербности – таков заурядный облик дворянина грибоедовской Москвы. Отметим в нем и угасание сословной солидарности: нервная и гневная реплика в адрес Загорецкого говорит не только о критике этого мошенника, но и о глубоком разладе внутри сословия: "Человек он светский, \ Отъявленный мошенник, плут"; "У нас ругают везде, а всюду принимают". В словах своего друга Чацкий чувствует близкие ему интонации, но это уже редкость. Сословие в целом теряет бодрость, энергию. Апатия Горича как нельзя более созвучна обществу.

Но и авантюристы, вроде Загорецкого, менее одиноки или малочисленны, чем Чацкие. Репетилов вобрал в себя оттенки всех характеров, всех героев пьесы – от Чацкого до Фамусова, поэтому и носит столь говорящую фамилию (от глагола повторять). Он и сам расскажет с восторгом о неком ночном разбойнике, дуэлисте, также нечистом на руку, и будет вполне по-приятельски говорить с Загорецким (тот скажет: "Такой же я, как вы, ужасный либерал!").

Заметим, что о дуэли, этом сложившемся дворянском ритуале, герои "Горя" будут говорить без особого сочувствия. В среде Молчалина поединок становится неактуальным. Поэтому сей дворянин, явно труся дуэли, заметит: "Неужто на дуэль вас вызвать захотят? – Ах! злые языки страшнее пистолета". Дворянская спесь и показное рыцарство, за что так не жаловали дуэль российские государи – и Петр I, и Николай Павлович, – уже в позднее александровское время кажется пережитком, хотя и еще грозным. От Чацкого тоже ждут дуэли, чего так испугается Фамусов: "Ну, как с безумных глаз \ Затеет драться он, потребует к разделке! (опасается Хлестова, помнящая иные нравы) – О Господи! помилуй грешных нас!".

Репетилов и Чацкий будут носителями фронды внутри дворянского сословия. Пародируя декабристские веяния, Грибоедов именно Репетилову даст слова: "Лахмотьев Алексей чудесно говорит, \ Что радикальные потребны тут лекарства, \ Желудок дольше не варит". Реплика комична не только по ее носителю. Чацкий скорее показывал незрелость декабристских взглядов, но автору был необходим и оттенок антинигилистической сатиры, поэтому введен и Репетилов в сети заговорщиков.

Для нас сейчас важно только само наличие раскола в дворянской среде, даже в дворянской элите, а не собственно освещение связей комедии с декабризмом. Дадим лишь одну грибоедовскую реплику – письмо декабристу А.И. Одоевскому: "Государь наградил меня щедро за мою службу. Бедный друг и брат! Зачем  ты так несчастлив! (…) Я оставил тебя прежде твоей экзальтации в 1825 году. (…) Кто тебя завлек в эту гибель!! В этот сумасбродный заговор! Кто тебя погубил!". Если бы это был не документ, эти слова могли бы принадлежать типичному литературному герою-дворянину, здесь вся суть образцового дворянского сознания – вплоть до интонаций.

Тема кризиса в дворянстве развита Грибоедовым по-разному. Не будем забывать, что перед нами комедия, поэтому столь значительная тема будет проникать и в легкие нюансы. Любовь и женитьба – излюбленные мотивы комедии. И вот в "Горе" безродный, выслужившийся дворянин Молчалин изображает влюбленность в знатную Софию Павловну Фамусову, хотя внутренне не ценит в ней ничего. Равные по роду Софья и Чацкий затеют распрю. Молчалин очарован крепостной девкой Лизой, без всякого ее стремления: наоборот, она искренно любит такого же крепостного Петрушу (не того ли – с разодранным локтем?). От старика Фамусова исходят любовные чувства, и он же всегда отметит неверность в браке – заметим, в дворянском, благородном, освященном церковью браке. Чацкий с чисто сословной точки зрения будет иронизировать: не женат ли танцмейстер Гильоме на какой-нибудь княгине ("Что ж, он и кавалер, \ От нас потребуют с именьем быть и в чине, \ А Гильоме!.."). Схожие и, заметим, заинтересованные интонации у другой носительницы дворянской гордости – графини-внучки Хрюминой: "Там женятся и нас дарят родством \ С искусницами модных лавок", – скажет она уже в укор Чацкому (недаром же она зла, в девках целый век).

Таким образом, упадок сословия виден повсюду. На чем же держится призрачное единство т.н. фамусовского общества? Только на теплоте и душевности Павла Афанасьевича.

"Ждем князя Петра Ильича, \ А князь уж здесь! А я забился там, в портретной" – вот оно, сословное радушие, ощущение надежности и бескорыстной дружбы между равными. Сердечно и просто обращается Фамусов к каждому своему гостю, гости для него словно все родные, недаром он готов сыскать родню на дне морском. Дворянское сословие и в самом деле все было пронизано родственными связями, поэтому Фамусов будет так живо расспрашивать Скалозуба: "Как вам доводится Настасья Николавна?". Чацкий в доме Фамусова тоже окажется не случайно: "Вот-с – Чацкого, мне друга, \ Андрея Ильича покойного сынок". Знакомит Хлестову со Скалозубом: "Моя невестушка, которой уж давно \ Об вас говорено". Везде здесь родственность ощутима, и не это ли является полным выражением единства сословия? Но эти интонации исходят едва ли не от одного лишь хозяина дома. (Заметим попутно: Хлестова – тетка Софьи и невестка (свояченица) ее отца: скорее всего, по линии матери Софья – Хлестова.)

На всякую свою добродушную реплику Фамусов получит уже весьма несозвучный ответ: "Мы с нею вместе не служили" (Скалозуб), "Знакомит, не спросясь, приятно ли нам, нет ли?" (Хлестова). Гости съезжаются к Фамусову скорее из корыстных интересов: Тугоуховские, Хрюмины ищут женихов, Загорецкий устраивает нужные ему связи. Всюду видна скрытая недоброжелательность – примета кризиса в сословном единстве, так отстаиваемом Фамусовым: "Вот нас честит! \ Вот первая, и нас за никого считает!" (княгиня о Хрюминой); "Ну Фамусов! умел гостей назвать! \ Какие-то уроды с того света" (графиня-внучка); "Лгунишка он, картежник, вор" (о Загорецком). Мы знаем о враждебности Скалозуба к своему двоюродному брату, княгиня говорит с презрением о своем родственнике: "Хоть сейчас в аптеку, в подмастерьи. (…) Чинов не хочет знать! Он химик, он ботаник, \ Князь Федор, мой племянник".

Собственно, в чем значение бала в фамусовском доме, ведь бал – это один из чисто сословных ритуалов дворянства? С одной стороны, бал дан явно не к месту: Великий Пост и более того – траур в доме Фамусова. Софья даже заметит: "Так балу дать нельзя", но в пьесе все-таки несколько раз звучит именно бал. Это признак какого-то лицемерия: не называя балом, дать именно бал. Это и явный упадок христианского чувства, поэтому и обращения героев пьесы к Богу (особенно это заметно в словах Фамусова, Хлестовой) уже не будут восприниматься всерьез. Такова реплика Хлестовой "А Чацкого мне жаль. // По-христиански так; он жалости достоин": в голосистой спорщице, свирепой барыне-рабовладелице (привезла с собой арапку-девку и собачку) нет никаких христианских черт. Так что отчасти и официозное христианство в дворянском круге для Грибоедова – это далеко не чистая и глубокая вера (заметим, речь идет вовсе не о веровании автора).

С другой стороны, бал – это символ дворянского единства, здесь подчеркнута сословная солидарность, причем в самом торжественном и даже роскошном виде. Фамусов уже находит оправдание сословному укладу не в службе, не в деятельности, а в самом  времяпрепровождении, приятном общении, без чего он не мыслит свою жизнь. Пусть это будет обжорство, карточная игра, пустая болтовня, любые сословные ритуалы, но именно это теперь получает неоправданно высокую ценность в глазах дворянина.

Для понимания Фамусова в русле нашей темы важна небольшая заметка автора "Горя", называемая "Характер моего дяди". "Кажется, нынче этого нет, а может быть и есть; но дядя мой принадлежит к той эпохе. Он как лев дрался с турками при Суворове, потом пресмыкался в передних всех случайных людей в Петербурге, в отставке жил сплетнями": таков Фамусов; в нем еще сильна память о прошлом блеске и победах, доставивших славу дворянскому сословию, это характер необычайно колоритный, живой в речи, остроумный, расположенный к людям, знающий толк и в еде, и в веселии; он благодушествует и всерьез не задумывается о деле, больше всего озабочен бытовыми и семейными тяготами (смерть жены, судьба дочери, свои холостяцкие похождения). Возможно, это даже наиболее привлекательный представитель уходящего времени и – уходящей славы дворянства.

Если в Фамусове мотив сословности теряет всякое общественное оправдание – это скорее только пользование завоеванными прежде привилегиями, чем служение государству и обществу, то былое предназначение сословия среди героев пьесы пытается воскресить не кто иной, как Чацкий. Он идеалист дворянского сознания и долга, и все его бесчисленные упреки и претензии к фамусовым, призывы к деятельности, к просвещению, речь о национальном возрождении имеют чисто дворянский исток. В какой-то степени Чацкий архаичен среди героев комедии, он стремится возродить петровские требования к дворянину – образцу служения, а не прислуживания, личности благородной, деятельной, независимой. В то же время ему свойственны общегуманные оценки, которые, правда, остаются лишь словами и призывами. Это уже новое веяние и даже противоречие в сословном положении.

Дворянину нелегко связать мысль об общественном служении, а стало быть, и о принуждении, с чувствами добрыми. Петровское безразличие к личности, к низшим сословиям ради государственного дела уже не может присутствовать в герое нового времени. Но отголоски этого есть и в Чацком. Поэтому-то его гневные филиппики, скажем, против крепостного права, остаются принадлежностью комедии, как и сам этот экзальтированный герой.

Чацкий выступает против издержек крепостничества, бичует Несторов негодяев знатных, выменивающих преданных слуг на собак или отымающих ради театральных забав детей из крепостных семейств. В то же время герою недостает последовательности и даже решительности в поступках. Задолго до действия "Горя от ума" уже были примеры добровольного отказа от владения крепостными. В литературе тому отражение – поступок Андрея Болконского. Чацкий все-таки остается владельцем не то 300, не то 400 душ, т.е. достаточно крупным крепостником. В нем проявляется Фамусов, когда он кричит на своих слуг, выталкивает вон лакея (сцена в сенях). Антикрепостнический пафос – это всего лишь фронда внутри дворянства, во многом и демагогия, и Чацкий ничуть не порывает со своим сословием. Этого, впрочем, от него не требует и сама эпоха.

Чацкий еще не умеет жить не по-дворянски, но уже иронизирует над дворянскими устоями, что, в общем-то, и становится комической чертой в нем. Даже сама фамилия героя не только близка к дворянской фамилии Чаадаев (современники, в том числе Пушкин, часто понимали "Горе" именно как комедию на известного П.Я.Чаадаева), но и просто взята из жизни. Именно такую фамилию – Чатский – мы встречаем в хрониках Английского клуба, причем самое комичное – его дважды провалили при баллотировке в члены, случай неслыханный и редчайший. Едва ли об этом мог не знать автор комедии, тем более что это случилось в 1815 году, незадолго до действия "Горя".

И в этом тоже весь грибоедовский Чацкий: он вовсю иронизирует над Фамусовым ("Ну что ваш батюшка? все Английского клоба \ Старинный, верный член до гроба?"), но, оказывается и сам "член Английского клуба, \ Дни целые пожертвует молве \ Про ум Молчалина, про душу Скалозуба". Для знающих современников здесь тоже был повод для смеха – над главным героем, который со своей говорящей фамилией все-таки проник в клуб. Заметим, что членство в Московском Английском клубе требовало и серьезных расходов, и настойчивости: желающие годами ждали своей очереди для записи в члены. Юный Чацкий успел-таки пройти в члены клуба, платит немалые взносы и одновременно – иронизирует над этим авторитетным дворянским ритуалом. Таков он и во всем – герой-маргинал, тесно связанный со своим сословием и одновременно негодующий на него.

Итак, в произведении пушкинской поры отражена уже затухающая фаза в истории дворянства. Напомним, Пушкин гордился шестисотлетним дворянством: на фоне столь долгой истории, действительно, 19 век окажется только завершающим периодом, его уже никак нельзя будет назвать расцветом сословия. Другое дело, что финал нам более известен – по той же художественной литературе. Но роскошное финальное явление дворянской культуры парадоксально совпадает с периодом крушения сословия, которому не дано возродиться, это совершенно чистый факт истории. Достаточно узнать о якобы возрожденном в Москве Английском клубе, о его нынешнем составе, чтобы с иронией убедиться, что дворянство ушло безвозвратно.

Творчество и судьба А.С.Грибоедова может быть целиком воспринято как выражение дворянского характера. В той же степени это относится и к А.С.Пушкину. Мы пока ставим задачу несколько уже: непосредственное представление о сословии в художественном тексте.

Лирика А.С.Пушкина часто затрагивает мотив дворянской родословной, но и весь гражданственный ракурс его поэзии, безусловно, основан на позиции просвещенного, передового дворянства. Когда поэт обращается к друзьям, воспевает лицейское братство, везде мы видим стиль жизни, сознание, свойственные только дворянской элите:

Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он как душа неразделим и вечен –
Неколебим, свободен и беспечен
Срастался он под сенью дружных муз.

Пушкину дорого ощущение избранничества, обособленности этого союза, он его идеализирует и лелеет. Скажем, строка, обращенная к Горчакову ("Ты, Горчаков, счастливец с первых дней") вообще далека от жизненной правды, встреча с лицейским другом в действительности была натянутой и холодной, Пушкин же напишет:
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.

Напишет исключительно ради неприкосновенности лицейского братства. Так что Пушкину была свойственна некая обособленность своего круга – круга дворян. Дворянин-лицеист под его пером становится средоточием исключительной красоты, благородства, возвышенных стремлений и одновременно – словно изнеженным любимцем судьбы. Беспечность, нега, ласка, сладость, дивное волнение, волшебство, счастье – вот круг представлений о характере дворянского идеала. Совершенно очевидно, что ни одно другое сословие не могло быть связано с подобной атмосферой.

Ради большей рельефности приведем несколько деталей в обращении Пушкина с людьми иного круга. Поэт из простонародья Ф.Н.Слепушкин дарит свои книги с обращением: "Его Высокоблагородию Милостивейшему Государю Александру Сергеевичу Пушкину!", "Его Высокородию… и т.д." (Летопись жизни и творчества, т. 3, с.160): Пушкин тогда был всего лишь чиновником 10 класса, к которому следовало обращаться с самым низшим обращением ваше благородие. Высокоблагородием именовался чиновник 8-6 класса (условно: Молчалин – Чичиков), высокородием – чиновник 5 класса, статский советник. У Гоголя и именуют Хлестакова генеральским превосходительством, но нечто подобное было характерным для обращения простолюдина к дворянину не только в качестве комического приема. Никакой неги и ласки не было между сословиями.

Или вот реальное обращение Пушкина к своим крестьянам: "И холера послана вам, братцы, оттого, что вы оброка не платите, пьянствуете. А если вы будете продолжать так же, то вас будут сечь. Аминь!".

Лицейское братство – это средоточие чувств и мыслей именно дворянского круга. Дворянин для Пушкина в эту пору отнюдь не служащий или приобщенный к государственной системе, а скорее наоборот – свободный от любых общественных тягот мыслитель, относящийся даже к самому обществу скорее с эстетических, чем гражданственных позиций:

Ура, наш царь! так! выпьем за царя.
Он человек! Им властвует мгновенье (…)
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал Лицей.

"Он человек" – это восклицание можно обратить и к складывающемуся образу дворянина пушкинской поры: в друге-лицеисте Пушкин видит прежде всего свободного человека, не обремененного ничем – заботами о куске хлеба или о службе, страхом за свою судьбу. Еще раз повторим, что это весьма идеализированный образ, но соотнесен он может быть только с дворянской элитой.

Лицейские стихи "Воспоминания в Царском Селе", при всей их торжественности и обращении к патриотической гордости, скорее, тоже питаются чисто эстетическим чувством: сила, красота, движение, восторг – вот что открыто чувствам лицеиста, а не политическое или общественное значение российской истории. Нет чувства общества, а именно любование исключительно его элитой, дворянством – носителем героики и красоты:

Бессмертны вы вовек, о росски исполины,
В боях воспитанны средь бранных непогод!
О вас, сподвижники, друзья Екатерины,
Пройдет молва из рода в род.

Лишь после Орлова, Румянцева, Суворова поэт воскликнет:
Ты в каждом ратнике узришь богатыря,
Их цель иль победить, иль пасть в пылу сраженья
За веру, за царя.

В последних строках Пушкин передает чисто дворянский девиз, точно для каждого ратника быть дворянином – это высшая доблесть. Заметим, что и сам Пушкин примет этот девиз, но заметно позднее, пока для него дворянин отнюдь не связан с властью, и почти одновременно с торжественными обращениями к царю у поэта появятся едкие эпиграммы, антидворянские и внесословные по своей сути, по своему нигилизму стихи:

Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим.

Объяснить совмещение столь несовместимых мотивов у Пушкина, кажется, можно только поняв, что в дворянине он ценит отнюдь не преданного царю слугу, а именно свободного от всяких обязательств эстета и мыслителя, иногда пугающего резкостью своих мнений и парадоксов. "Давайте пить и веселиться, // Давайте жизнию играть, // Пусть чернь слепая суетится, // Не нам безумной подражать" – так мог тогда сказать только дворянин, но – парадоксальным образом забывший о дворянском долге, думающий, что возможность жизнию играть дана ему без всяких обязанностей, как воздух или как солнце.

Весьма редко у раннего Пушкина встречается обращение к жизни иных сословий, чаще это или эстетизация дворянства или кромешный нигилизм. И все же вот поэт сопоставит дворцы и хижины: "Над морем я влачил задумчивую лень, // Когда на хижины сходила ночи тень", а в стихотворении "Деревня" явится прямым защитником простолюдина:

Здесь рабство тощее влачится по браздам
Неумолимого владельца.
Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,
Надежд и склонностей в душе питать не смея.

Конечно, это сказано с позиции дворянина, милостиво относящегося к простолюдину. Но это и есть чисто сословная позиция. Так был настроен дворянин декабристского склада.

Сословное чувство явно меняется у Пушкина после возвращения его из долгой ссылки – в 1826 году. Если прежде поэт словно не замечал своего положения дворянина и представителя древнего рода, пользуясь лишь оставшимися привилегиями своего положения, то теперь он вполне осознанно говорит от лица дворянства, а вместе с этим, как ни странно, становится у него все более конкретным ощущение всей сословной иерархии и видение героев из сословий, далеких от дворянства. Достаточно вспомнить сказки 1830-х годов, прежде всего – о попе и работнике Балде, вспомнить Самсона Вырина или Пугачева, чтобы представить, насколько глубоко автор чувствует жизнь иных сословий, все более наглядно отождествляя себя именно с классом дворян.

Пушкин говорит уже не об абстрактной свободе и гражданственности, а передает тонкую и исторически обусловленную связь сословий. Мотив свободы все более глубоко связывается с воплощением истины, а не с произволом и независимостью, а поэт – носитель свободы и истины – тесно вписан в сословную структуру:

Блажен, в златом кругу вельмож
Пиит, внимаемый царями.
Владея смехом и слезами,
Приправя горькой правдой ложь,
Он вкус притупленный щекотит
И к славе спесь бояр охотит…
… Народ, гоняемый слугами,
Поодаль слушает певца –

вот чуть ли не единая картина общества, где поэт-дворянин обращен ко всем сословиям. Как изменилась эта поза по сравнению с былой проповедью лени и неги! Напомним еще раз другое, созвучное стихотворение – "Друзьям" (1828), написанное в связи с упреками в заискивании перед царем, которое выискивали в стихотворении "Стансы" ("В надежде славы и добра // Гляжу вперед я без боязни"):

Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу.

Конечно, переданные Пушкиным мысли, чувства и образы, и ритмы могли быть рождены только в сознании дворянина, и теперь столь естественным стало осознание этого самим поэтом. "Будешь умы уловлять, будешь помощник царям"… Прежний облик дворянина без дворянства, ощущавшего как сословие свое лицейское братство или иной какой-нибудь, яркий, но узкий круг друзей, теперь обретает подлинную почву и историю. Заметим, как теперь сливается образ лирического героя с самим именем поэта, это передает долгожданное обретение прочной связи с родом и сословием:

Водились Пушкины с царями;
Из них был славен не один (…)

Под гербовой моей печатью
Я кипу грамот схоронил
И не якшаюсь с новой знатью,
И крови спесь угомонил.
Я грамотей и стихотворец,
Я Пушкин просто, не Мусин…

Так поэт скажет в "Моей родословной" (1830), а схожие мотивы будут отражены в "Езерском", "Графе Нулине", эпиграммах на Ф. Булгарина. Пушкин переживает упадок знатных фамилий: "Мне жаль, что сих родов боярских // Бледнеет блеск и никнет дух", его граф Нулин во многом напоминает Онегина и отражает типичную историю упадка:

Граф Нулин из чужих краев,
Где промотал он в вихре моды
Свои грядущие доходы.
Себя казать, как чудный зверь,
В Петрополь едет он теперь
С запасом фраков и жилетов,
Шляп, вееров, плащей, корсетов…

Но если в чуть более раннем романе все эти забавы казались Пушкину милыми и простительными чертами, то теперь, все более осознавая серьезность дворянского призвания, поэт пишет о своем герое с исключительным сарказмом и даже любовное мимолетное похождение заканчивает не онегинской победой, а пощечиной и даже риском быть затравленным собаками: какое неожиданное снижение образа. Возможно, поэма "Граф Нулин" определила поворот в развитии дорогого Пушкину образа Евгения Онегина в сторону углубления и драматизации характера: быть дворянином и прожить жизнь впустую уже будет непростительно.

И здесь мы подчеркнем расхождение между пушкинским поздним идеалом дворянина и реальным положением героев. Лирика раскрыла нам пушкинскую взыскательность к представителю славного рода, который должен не только быть в душе красивым и благородным, изящным и, прямо скажем, изнеженным и ленивым (как представлялось в ранние года), но и деятельным героем, подлинным слугой царю и Отечеству, перед которым – череда его славных предков и вдохновенные герои: полководцы, вельможи, политики. Дворянство осознается Пушкиным исключительно как элита нации, сословие активное и наделенное властью.