Глава XXI. Национальный идеал. К. Д. Ушинский

Из книги "История русской педагогии"

В каком отношении наука находится к первым двум основам образования — народности и религии? Мы видели уже, что народность должна подчиняться христианству, а наука должна подчиняться народности. Воспитание не имеет целью развитие науки, для него наука не цель, а одно из средств, которыми оно развивает в человеке свой собственный идеал. Воспитание берет всего человека, как он есть, со всеми его народными и единичными особенностями, берет его тело, душу, ум и прежде всего обращается к характеру человека; а характер и есть именно та почва, в которой коренится народность. Почва эта, разнообразная до бесконечности, прежде всего, однако, распадается на большие группы, называемые народностями. Народность является до сих пор единственным источником жизни народа в истории; наука же, идеи которой общи для всех, не жизнь, а лишь сознание законов жизни, и народ только тогда поступает вполне в ведение науки, когда перестает жить ⁹. В частности, мы, русские, по словам Ушинского, мало двигали науку вперед и должны оставить всякую об этом заботу ¹⁰. Таким образом, наука представляет саму жизнь. Ее область ведения — мертвые народности. А между тем Ушинский призывает педагогов к изучению науки ввиду ее пользы и даже необходимости для их искусства — воспитания; во введении же к "Педагогической антропологии" он прямо говорит, что "практическое значение науки в том и состоит, чтобы овладевать случайностями жизни и покорять их разуму и воле человека. Общей системы народного воспитания для всех народов не существует не только на практике, но и в теории; у каждого народа своя особенная национальная теория воспитания".

Итак, по Ушинскому, есть три основы народного воспитания и образования:

1) выше всего православная христианская религия, а потом другие христианские вероучения;

2) народности, подчиняющиеся христианскому идеалу, но служащие источником жизни и воспитания при соответственном возбуждении общественного мнения по педагогическим вопросам;

3) наука, служащая необходимым средством при воспитании и образовании, но подчиненная народности, представляющая собой простое сознание жизни, созданной народностью. Соотношение между этими началами он указал недостаточно ясно и определенно, в данном вопросе у него явственно видны даже противоречия. Пока он защищает значение национальности в воспитании, его мысль ясна и определенна, хотя с ней, конечно, можно соглашаться и не соглашаться. Но как только он вводит второй принцип — христианство, отношение его к первому оказывается уже не вполне определенным; с введением же третьего начала — науки — отношение между основами народного образования совсем запутывается.

Во всяком случае, его твердое и основное убеждение было то, что общечеловеческой системы воспитания не существует, а есть только национальные, которые не могут переходить от одного народа к другому. "Воспитательные идеи каждого народа проникнуты национальностью более, чем что-либо другое, проникнуты до того, что возможно и подумать перенести их на чуждую почву" ¹¹. К тому же и науки педагогии не существует.

Путешествуя по Швейцарии с педагогической целью и знакомясь с тамошними учительскими семинариями, Ушинский замечает, что поистине можно только удивляться, как посещенные им три кантона — беринский, арговийский и цюрихский — выработали себе свои особеные, проникнутые кантональным характером семинарии и как они отыскали каждый для своей семинарии такого директора, который типически выражает характер кантона и развивает его в своих воспитанниках. Конечно, это сделалось не вполне сознательно; но дело народного образования, отдавшись свободно народному же инстинкту, вызвало в свет эти характерные семинарии и поставило во главе их эти характерные личности.

"Боже мой! — думал я про себя, — продолжает Ушинский, — вспомнив многие наши полуиностранные учебные заведения: когда же мы увидим такие же характерные русские воспитательные заведения и во главе их такие же типичные русские личности в высокоразвитой, облагороженной форме, когда подобные личности будут развивать в воспитателях благороднейшие черты истинно русского характера, а воспитатели будут вызывать этот характер в молодых поколениях русского народа!".¹²

Если же в статьях Ушинского и встречается выражение "общечеловеческое образование", то не нужно обманываться этим выражением: оно больше обозначает общее образование в противоположность специальному и профессиональному, чем действительно общечеловеческое образование. Выражение "общечеловеческое образование" Ушинский несколько раз употребил в своей статье о Пирогове, но сам же и разъяснил смысл этого выражения так: развитие этого гуманного, христианского и современного европейского характера в душе воспитанника и составляет, без сомнения, по мнению Н. И. Пирогова, основную и окончательную цель воспитания... Педагогия, основанная на психологии, советует нам развивать душу человека сообразно с ее природой, а душа человека, по прекрасному выражению Оригена, родится христианскою; это и есть та ее гуманность, о которой наиболее обязано заботиться истинное воспитание. Эту необходимость развития прежде всего и более всего гуманности в человеке, человека в человеке, выставил резко и сильно Н. И. Пирогов в своей статье "Вопросы жизни". Следовательно, речь идет об известном нам идеале — христианском, а христианство выше народности, но не общечеловечно, а высшая форма христианства — православие — есть достояние лишь одного большого европейского народа (русского) и нескольких малых (греков, южных славян) ¹³.

Отрицание Ушинским общечеловеческого воспитания и педагогии как науки никоим образом не может быть признано справедливым. Педагогика в своей теоретической части есть, несомненно, наука и как таковая общечеловечна. Что это за искусство, заключающееся в выяснении сущности педагогического процесса, его цели, отношения к государству, изменения воспитания применительно к возрастам и т. д.? Да и решительно невозможно думать, чтобы общий ход развития детей немецких, французских, русских был так существенно различен, чтобы каждому народу требовалась своя особенная педагогика. Педагогия, считать ли ее искусством или наукой, во всяком случае основывается на психологии и физиологии — науках, общечеловеческих продуктах; из наук она почерпает свои основы. Но эти основы как научные общечеловечны. Неужели же они, переходя из психологии и физиологии в педагогию, теряют свою общечеловечность и вместе с нею научность? Тогда следует признать, что педагогия не основывается на данных психологии и физиологии, а между тем Ушинский именно признавал, что педагогика основывается на антропологии вообще и в частности на физиологии и психологии. Да и трудно понять, как это люди, подлежа в своем развитии и деятельности влиянию одних и тех же физических, химических, физиологических, психологических и социологических законов, имея одинаковую по существу природу, в воспитании, заключающемся во вспомоществовании естественному развитию сил человека, не могут будто бы иметь ничего общего, кроме мелочей, что француз развивается и образуется на один лад, немец — на другой, а русский — на третий. Посредством какой логики и каких фактических соображений можно дойти до подобных выводов — решительно непонятно. Примесь национализма есть во всех и во всяких научных произведениях, что не мешает им иметь общечеловеческий интерес и значение. Если из-за примеси национальности в воспитании следует отрицать возможность общечеловеческой теории воспитания, то тогда, по той же причине, следует отрицать существование общечеловеческой науки, так как в научных исследованиях есть примесь национальных свойств ума исследователей; следует отрицать даже существование людей, потому что в каждом человеке есть примесь национализма; существование русских, потому что в русских есть особенные признаки великоросса, малоросса; существование великоросса, потому что в нем есть частные черты владимирца, москвича, на всех московских, по словам Грибоедова, есть особый отпечаток, и т. д.

Ушинский слишком высоко ценил народность и сравнительно низко — науку.

Народность — источник жизни, а наука — только сознание законов жизни, как будто какой-то мираж. Только мертвая народность поступает сполна в ведение науки, а живая живет и наукой не занимается, особенно русская народность, которой будто бы нет никакого дела до науки, — науку немцы ведают. Народность превознесена, а наука унижена. Наука не есть какой-то призрак, фантом, жизнь без сознания законов жизни не есть настоящая, истинная человеческая жизнь. А замечание, что русские мало двигали науку вперед и должны оставить об этом всякую заботу, справедливое в первой своей половине, может только удивить второй половиной. И правда ли, что народность — единственный источник жизни народа в истории? Народность есть нечто вечное? Наука, несомненно, вечна, и, пока существует человечество, она будет непременно существовать. Народность же не вечна не только потому, что народы один за другим сходят с исторической сцены, но и потому, что с течением времени международные различия и грани стираются и смягчаются, народы становятся все более похожими друг на друга, больше заимствуют один у другого, вступают в более частые сношения. Народы все более и более тяготеют к взаимному сближению и объединению, они стремятся сливаться, а не разъединяться. Некогда были особые княжества: московское, тверское, рязанское, москвич считал себя совсем другим человеком по сравнению с тверичем и рязанцем. Теперь все одна Русь. Ныне национальные особенности еще очень заметны, национальные интересы часто противоположны, национальной вражды еще много; но дело идет к умиротворению и объединению национальностей, а не к их разделению. Между культурными народами так много общего, что истинно культурные люди составляют одно общество, к какой бы нации они ни принадлежали, и идеал культурных стремлений — дружное, единое человечество, а не обособленные национальности. Да будет едино стадо и един пастырь.

Но реальное единство человечества в смысле единства стремлений, труда, взаимной помощи — идеал слишком далекий; пока жизнь народов определяется особыми условиями, на эти условия необходимо обращать тщательное внимание. Без этого в настоящее время народы не могут правильно развиваться. Поэтому выяснение Ушинским громадного значения народности в историческом развитии человечества может принести пользу для культуры вообще и в частности для воспитания.

Отмечая некоторую неясность и даже противоречивость идей Ушинского о взаимных отношениях народности, науки и воспитания, следует в то же время подчеркнуть общественный характер его педагогии. Согласно с духом времени Ушинский является горячим педагогом-общественником. Его педагогия не отвлеченная, не церковная и не государственная, сторонящаяся от жизни и общественных движений; напротив, она предполагает как condicio sine qua non живую общественную деятельность, идущую рука об руку с развитием общественного и государственного самосознания. Одним из самых заметных современных недостатков русского общества Ушинский признавал отсутствие общественных убеждений в русском образованном обществе и людей, ими проникнутых. А между тем общество без высказанных общественных убеждений — самое опасное общество для правительства. Единственный выход из современного тяжелого положения России Ушинский находил такой: "Правильные христианские, европейские и русские общественные убеждения, в которых бы правительство могло честно сходиться с подданными, в которых бы и правительство, и подданные, отбросивши эгоистические расчеты, примирялись в идее общественного блага" ¹⁴. Нужно создать общественное педагогическое мнение, нужно, чтобы общество отчетливо знало, чего ему требовать от своих школ, а школы знали, каким требованиям они должны удовлетворять. В этом заключается единственное средство прикрепить нашу школу к нашей русской почве, дать школе ту органичную жизнь, которой она в настоящее время не имеет. Таким образом, коренная особенность педагогии третьего периода — ее общественный, а не государственный характер, выразилась в весьма отчетливо и весьма рано, с самого начала этого периода, и притом у педагога-националиста, столпа новой русской педагогии.

Энергично защищая значение народности в образовании, Ушинский естественно должен бы показать нам, как народность отразится на постановке русской школы. Каждый, прочитавший статью Ушинского "О народности в общественном воспитании", будет ждать от него изображения народной русской школы, по крайней мере в идеале. Это тем более естественно, что Ушинский, будучи непосредственным свидетелем великого перелома народной жизни, происшедшего 19 февраля 1861 года, восклицал: "Боже мой, сколько нужно школ и школ для всего этого народа, возрожденного к гражданской жизни! И не школ грамотности только, но и таких, в которых бы народ научился употреблять с пользою для себя и для других свою свободу" ¹⁵. По его собственным словам, уж "если где должна проявляться народность, то, конечно, уже в народной школе". Как же устроить эти школы? Прямого и решительного ответа на поставленный вопрос Ушинский не дает, хотя, кажется, и должен бы дать по самой сущности своих взглядов на народность. Ушинский прямо высказывал свое убеждение ¹⁶, что существующие в России школы ненародны, что они не те школы, в которых полагаются прочные начала умственному и нравственному развитию народа, "что у нас на всем необъятном пространстве России нет еще ни одной народной школы". Мы хотели воспитывать народ для наших собственных целей, и именно поэтому народ с недоверием смотрит на учреждаемые нами школы. "Самая идея русской народной школы едва слегка затронута нашею литературою и вовсе не выработана ею"  ¹⁷. А если так, то при общем национальном педагогическом мировоззрении Ушинскому тем необходимее было попытаться дать очерк народной русской школы. И он пытался.

Ушинский желал бы поставить русскую школу на прочный фундамент народности и религии, оставить ее в руках самого народа, как его семейное дело; он желал бы навсегда устранить ложную мысль, что простой мужик очень груб, необразован и глуп, чтобы следить за воспитанием своего дитяти. Кроме самого народа, он желал бы вверить охрану народных школ духовенству и земству, но чтобы как администрация, так и высшие слои общества сохранили за собою право содействовать этому делу только убеждением, разъяснением, примером и, наконец, интеллектуальной или материальной помощью, но никак не принуждением, запрещением, регламентацией и тому подобными мерами. Саму мысль об охране в народе религиозных и государственных его убеждений сверху и каким бы то ни было административным путем Ушинский признавал по меньшей мере странною ввиду ее несоответствия ни характеру нашего народа, ни его истории. Все это прекрасно. Пусть народная школа останется в руках самого народа, пусть о ней заботятся земство и духовенство, а администрация воздержится от стремления направлять ее; но какова же должна быть народная школа по своей сути, а не по тем лицам, которые заботятся о ее процветании? "До сих пор, — говорит Ушинский, — у нас не выработалась идея народной школы, значит, не пришло время этой идеи; но теперь, как нам кажется, это время настало" ¹⁸. Если же время настало, то в чем тогда сущность, идея народной школы? "Напрасно мы хотим выдумать воспитание, — говорит Ушинский, — воспитание существует в русском народе столько же веков, сколько существует сам народ, — с ним родилось, с ним выросло, отразило на себе всю его историю, все его лучшие и худшие качества. Это почва, из которой вырастали новые поколения России, сменяя одно другое. Ее можно удобрить, улучшить, приноровившись к ней же самой, к ее требованиям, силам, недостаткам; но пересоздать ее невозможно. И слава Богу!"

Пусть так. Но в чем же состоит русское воспитание, столько веков существующее? Вот самое решительное место, написанное Ушинским по поставленному вопросу. Приводим его буквально.

"Глубокие, задушевные принципы патриархального быта, чуждые, с одной стороны, юридической строгости римского права, более или менее легшего в основу быта западных народов, а с другой — меркантильной жестокости и расчетливости; преобладание то льющегося неприметным ручьем, то расстилающегося широкой рекою славянского чувства, но имеющего достаточно силы, чтобы иногда одним натиском вынести человека из самой глубины нравственного омута на вершины человеческого достоинства; необыкновенное обилие инстинктов, скорее угадывающих, нежели изучающих; необыкновенная, изумляющая иностранцев, восприимчивость ко всему чуждому, льется ли оно с востока или запада, и вместе с тем стойкость в своей национальности, хотя часто бессознательная; наконец, древняя православная религия с ее всемирно-историческим значением, — религия, превратившаяся в кровь и плоть народа; вот что должно проявиться в народности русского воспитания, если оно хочет сделаться действительным выражением народной жизни, а не насильственным, чуждым народности, подражанием, не растением без корня, которое, беспрестанно увядая, беспрестанно должно искусственно подновляться и вновь пересаживаться с чуждой почвы, пока наша вновь его испортит".

Нельзя не сознаться, что эта тирада оставляет читателя в тумане относительно национальной русской школы. В тираде много лирики, красноречия, но мало точности и определенности. Каковы задачи, курс и направление русской национальной школы — все это неясно, нисколько не разрешается приведенными словами. Ушинский чертит какой-то расплывчатый образ психических особенностей русской народности; но действительно ли эти особенности составляют самую душу русского народа; нет ли других, более характерных свойств у русского человека, и как указанные особенности повлияют на строй школы — ничего такого не выяснено. А без разрешения этих вопросов дело национальной русской школы мало продвинется вперед.

Например, может ли религия составлять отличительный признак народности? Русский человек должен ли быть непременно православным, или, не будучи православным, можно быть русским? Ушинский склонялся к утвердительному ответу на первый вопрос, также думают и некоторые новые националисты, что православная вера — основа русской народной души ¹⁹. Но как же нам думать о русских сектантах и раскольниках, которые и истинно русские, и истинно и глубоко религиозные люди? Если в массе русские православны, то несомненно, есть очень много лиц, которые, не будучи православными, вполне русские. А было время, когда русские, будучи русскими, поклонялись языческим богам. Религиозные воззрения изменяются в одной и той же народности, причем сама народность остается той же. Государство очень часто охватывает не один народ, а несколько различных, с преобладанием лишь одного. В каком отношении школы подчиненных или зависимых народностей должны стоять к школам преобладающей? Они равноправны или неравноправны? Этот вопрос решается нелегко; национальная и государственная школы не одно и то же, между ними нередко могут возникать даже серьезные противоречия. О таких затруднениях Ушинский в своем рассуждении о народной школе ничего не говорит.

В статье "Проект учительской семинарии" Ушинский делает очерк свойств учителя народной школы: ему нет надобности в обширных познаниях, но зато небольшие сведения народного учителя должны быть по возможности ясны, точны и определенны, разнообразны, религиозное и нравственное воспитание должно быть задачей подготовительной учительской школы, само учение должно отличаться особенным практическим характером, курсы всех наук должны быть в строгом соответствии с будущим назначением воспитанников и т. п. Но все это рассуждение имеет специальное методологическое содержание и может быть признано правильным или неправильным в равной степени и русским, и немцем, и англичанином. Ничего специфически русского, народного, в подготовке учителей народных школ не указано.

В "Письмах о воспитании наследника русского престола" Ушинский требует, чтобы воспитатель наследника был убежден в истине и "народности своих убеждений", чтобы он имел "не только вполне человеческие, но и вполне русские убеждения". Высказав такие требования, Ушинский сам же и задает себе такие вопросы: "Но, может быть, вы спросите меня, что такое "русские убеждения"? Знаю ли я их? Где их отыскать? На это я отвечу вам, что я их не знаю, что я их не нашел, но что они должны быть, что они чувствуются сердцем, и что если их можно найти, то, конечно уж, не за границею" (Письмо первое).

Весьма характерное признание. Следует только прибавить, что за всю свою жизнь Ушинскому так и не удалось отыскать "русские убеждения", как ему не удалось, несмотря на все его старания, начертить сколько-нибудь ясно облик чисто русской школы. Если сравнивать националистические воззрения вообще и мнения об особенностях русского образования по отношению к западному Ушинского и Хомякова, то преимущество в определенности, глубине и законченности взглядов нужно отдать второму. Ушинский лишь очень кратко говорит о значении религии вообще и в частности православия для русского народа, словно предполагает эту тему уже разработанной, что действительно широко и серьезно в свое время и было сделано Хомяковым. Ушинскому удалось указать вполне только один из источников, из которого можно почерпнуть "русские убеждения", удалось указать одну частную черту национальной русской школы, а именно значение родного языка для национального образования. Если мы вспомним то жалкое положение, в какое были поставлены в наших школах русский язык и русская литература наиболее ярыми защитниками классицизма — Катковым, Леонтьевым, Д. Толстым, то на этом вопросе нельзя не остановиться.

В языке одухотворяется весь народ, вся родина; в языке претворяются творческой силой народного духа в мысль, в картину и звук небо отчизны, ее воздух, ее физические явления, ее климат, ее поля, горы и долины, ее леса и реки, ее бури и грозы, весь тот глубокий, полный мысли и чувства голос родной природы, который говорит так громко о любви человека к его иногда суровой природе. Но не только внешняя природа отражается в языке, но и вся история духовной жизни народа. В сокровищницу родного слова складывает одно поколение за другим плоды глубоких сердечных движений, плоды исторических событий, верования, воззрения, следы прожитого горя и пережитой радости, — словом, весь след духовной жизни народ бережно сохраняет в народном слове. Язык есть самая живая, самая обильная и прочная связь, соединяющая отжившие, живущие и будущие поколения народа в одно великое историческое живое целое. Язык не только выражает собою жизненность народа, но есть именно сама эта жизнь. Когда исчезнет народный язык, народа нет более. Народ может создать себе новую родину, но нового языка — никогда; вымер язык в устах народа — вымер и народ.

Понятно поэтому, что язык является лучшей характеристикой народа, что лучшее и даже единственно верное средство проникнуть в характер народа — усвоить его язык; понятно также, что, усваивая родной язык, каждое новое поколение усваивает в то же время плоды мысли и чувства тысячи предшествоваших ему поколений, давно уже истлевших в родной земле. Все, что видели, что перечувствовали и передумали бесчисленные поколения предков, передается легко и без труда ребенку, учащемуся родному языку. Не условным звукам только учится ребенок, изучая родной язык, но пьет духовную жизнь и силу из родимой груди родного слова. Оно объясняет ему природу, как не мог бы объяснить ее ни один естественник; оно знакомит его с характером окружающих людей, с обществом, среди которого он живет, с его историей и его стремлениями, как не мог бы познакомить ни один историк; оно вводит его в народные верования, в народную поэзию, как не мог бы ввести ни один эстетик; оно, наконец, дает такие логические понятия и философские воззрения, которых, конечно, не мог бы сообщить ребенку ни один философ.

Представьте теперь, что дитя, вместо того чтобы учиться родному языку, учится иностранному или, не окрепнув еще во владении родной речью, уже переходит к усвоению чужой речи. В его уме, во всем его душевном складе происходит страшная путаница, если оно прямо учится иностранной речи: природа, люди, верования — одного склада; изучаемый язык, возникший совсем при других условиях, создаваемый другими людьми, иного склада; изучаемый язык говорит одно, вся обстановка — другое. Родное слово — великий народный педагог, потому что при усвоении слов родного языка мы усваиваем еще бесконечное множество понятий, воззрений на предметы, множество мыслей, чувств, логику и философию языка. Человек, первоначально обучавшийся чужому языку, а потом родному, навсегда останется чужд своему народу, никогда не поймет народа и не будет понят им, не прибавит ни единой ноты к народному наследию; все, что сделает этот человек, будет носить иноземное тавро и не привьется к народу. Если же дитя сразу учится нескольким языкам, так что, собственно, у него нет родного языка, то это будет еще хуже. При подобном смешении языков великий наставник рода человеческого — слово не окажет почти никакого влияния на развитие дитяти, а без помощи этого педагога никакие другие педагоги ничего не сделают. Такие дети бывают лишены характера и творческой силы, над ними совершено психологическое убийство. Из них позднее выйдут люди без отчизны, хотя, может быть, и с маской патриотизма ²⁰. Вообще соображения Ушинского о значении родного слова в образовании могут быть рекомендованы и теперь особенному вниманию нашего общества, и до сих пор не перестающего видеть в разговоре на иностранном языке верх образования. "Боже мой, — говорит Ушинский, — сколько есть у нас людей, мыслящих совершенно по-татарски, но не иначе, как на французском языке!".

 

Страница 2 - 2 из 3
Начало | Пред. | 1 2 3 | След. | Конец | Все
© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru