Илья Муромец русской истории

Иван Егорович Забелин и его "История русской жизни..."

6.
Особо резкое неприятие у автора книги вызывает утверждение о "цивилизаторской" роли Варягов, о том, что они принесли просвещение полудиким славянам. "В ужасном расстоянии от Новгорода до Киева направо и налево до прихода Варягов все еще было пусто и дико", — не утруждая себя какими-либо доказательствами, как о само собой разумеющемся, пишет непререкаемый авторитет немецкой школы Шлёцер.

В опровержение этого "дикого" мнения Иван Забелин приводит убийственную выписку из сочинения польского ученого Левеля, который прямо говорит, что "сомневается в высшей образованности Варягов", поскольку "это были так сказать нищие бродяги, искавшие грабежа и добычи… Которые, оставшись хозяевами в стране, не имея сами ничего похожего на образованность, тотчас принимали веру, язык, порядок жизни, весь обычай у туземцев". Так что неудивительно, продолжает Левель, что они "не произвели никакого впечатления на славян Новгородских и Днепровских в отношении к образованности и просвящению. Они преклонили колена перед Перуном и покорились существующему порядку вещей по той причине, что по своему развитию были несравненно ниже туземцев и овладели полем действия потому, что представляли дикую военную и разбойную силу, с которою вообще бывает трудно бороться даже и высокообразованным народностям".

"Не произвели никакого впечатления", — сказано, может быть, более деликатно, чем "от этих Шведов не сохранилось никакого следа", но суть-то одна и та же.

Ставя последние точки, Левель добавляет, что "не дикие завоеватели Норманны разносили образованность, а сами они образовывались у тех народов, на которых нападали и у которых оставались на житье".

Не слишком ли увлекся польский ученый и не хватил ли через край? Нет, "это уже потому верно, — как бы доводит до логического конца мысль своего коллеги Забелин, — что вообще европейское развитие искони распространялось с юга Европы от Греков и Римлян, а не из северных диких углов материка".

Пора задаться вопросом: откуда такая односторонность у представителей норманнской школы, такое агрессивно-предвзятое мнение о наших предках-славянах?

А давайте вспомним: кто главенствовал, кто задавал тон в первоначальной Российской академии? Кто из ученых первыми начали объяснять и Нестора, и начальную русскую историю?

Первым из первых был Байер, великий знаток языков (не исключая и китайского), однако за 12 лет пребывания в России не научился, да и никогда не хотел научиться, русскому. Миллер, будучи уже семь лет профессором, не мог без переводчика читать по-русски, но это не помешало ему получить звание академика и стать государственным историографом. Шлёцера мы уже упоминали. Шумахер… Впрочем, надо ли продолжать?

Так что естественно, не зная ни русского языка, ни русской страны и объясняя древнюю русскую историю, они смотрели на нее немецкими глазами и старались находить в ней что-то свое, родное, германское, скандинавское. Из идеи "великого исторического призвания германского племени, как всеобщего цивилизатора всех стран и народов" они исходили, как из неоспоримой истины.

Вот откуда оно идет, норманнское истолкование русской истории!

"Что Скандинавы или Норманны основали Русскую державу, в этом никто не сомневается", — как-то изрек один тщеславный швед. И, кажется, сказано достаточно сильно. Но… не слишком ли общо и расплывчато? Кто это — "никто"? И знаменитый Шлёцер авторитетно уточняет: "Ни один ученый историк в этом не сомневается". Вот теперь, как надо. Теперь пусть какой-нибудь туземный грамотей попробует засомневаться! И когда, по своей "неучености" Ломоносов и Щербатов все еще продолжали считать Варягов за Славян, Шлёцер о том искренно сожалел, да ведь что взять с этих неучей, потомков недавних дикарей?!

Подобные "неоспоримые" истины господствовали в умах не одних немцев, но и всех иностранцев, приходивших со времен Петра образовывать варварскую, по их понятиям, Русь. Положение русских в восемнадцатом веке во многом напоминало положение славян в девятом.

"Призвание" немцев с цивилизаторской целью как бы наглядно показывало-доказывало, что именно так и не иначе могло случиться и во времена призвания Рюрика. Кого другого могли бы призывать новгородцы, как не германцев же? Для чего бы они призвали к себе своих родичей таких же полудиких славян? Вот почему при таком положении дел достаточно было кому-то из ученых мужей высказать одну лишь вероятность скандинавства Руси, чтобы она сразу же была принята за истину, не подлежащую сомнению.

7.
Широкое ассоциативное мышление И.Е. Забелина органично сочетается с исторически конкретным, когда он пишет, что "учение о скандинавстве Руси прозвучало в то время, когда по русским понятиям слово Немец означало ученость, как и слово Француз значило образованность. Отсюда и полнейшее доверие ко всем показаниям учености и образованности".

Сами русские, еще не воспитавшие в себе понятие о самостоятельности и самобытности своего развития не могли представить, чтобы их вступление на историческое поприще могло произойти без воздействия германского или какого другого племени. И если у немецких ученых да и неученых людей в глубине их национального сознания жило убеждение, что все хорошее у соседних народов взято или принесено от германского племени, то у значительной части русских образованных людей в глубине их сознания тоже держалось убеждение, что все хорошее русское заимствовано у иноземцев.

Именно на этой почве взрастало представление о норманнстве Руси.

Однако воспитание в себе понятия о самобытности русского народа в том же восемнадцатом веке уже началось. И Забелин иллюстрирует это утверждение одной, представляющей интерес и сегодня, историей, разыгравшейся в стенах академии.

Государственному историографу Миллеру академией к торжественному ее собранию было поручено написать речь. Предметом своей речи (ее называли так же диссертацией) Миллер выбрал "Происхождение народа и имени российского", где вслед за Байером доказывал, что Варяги были Скандинавы, т.е. Шведы, что имя Русь взято у чухонцев (финнов), и так далее, в том же норманнистском духе.

Диссертация была написана и, хотя потом будет сказано русскими учеными, что в ней автор "старается только об унижении русского народа", она наверняка бы была и прочитана в академическом собрании, где большинство было не за русскими. Но как раз в то самое время у нас со Швецией были враждебные отношения, и по этой причине вопрос принимал не столько академический, сколько политический характер. Из опасения, "как бы чего не вышло" начальство академии решило отдать диссертацию на всеобщее рассмотрение.

И вот тут-то русские ученые постарались не упустить предоставившийся случай. Тут они (Ломоносов, Попов, Крашенинников) прямо сказали, что диссертант, не сообщив ничего нового, унижает Россию перед Швецией. Уже напечатанная речь-диссертация не была прочитана. Но можно ли считать, что русская сторона одержала свою первую победу? И да, и нет. Потому что другая сторона тут же представила дело так, что русские академики из одного, мол, квасного и недостойного патриотизма, из одного "национального пристрастия и нетерпимости" напали на ученый труд ученейшего немца, и постарались устранить его с поля науки, между тем, как этот труд будто бы являлся "одной из попыток ввести научные приемы при разработке русской истории". И вообще, де немецкий ученый раздразнил гусей, и русские в этом споре, кроме патриотизма, выказали еще и крайнее невежество.

И такое мнение столь прочно было закреплено в сознании общества — уж об этом-то другая сторона постаралась! — что его потом, хотя и в более мягкой форме, повторил даже мудрый Карамзин; оно продолжало держаться и в середине девятнадцатого века,

А может, и впрямь этим русакам недостойный патриотизм и национальное пристрастие помешали разглядеть всю академическую глубину труда, в котором их, неотесанных, хотели научить научным приемам при разработке русской истории? Недвусмысленный ответ на этот вопрос дал тогда же в частном письме отнюдь не враг, не супротивник Миллера, а его единоплеменник Шумахер, назвав речь-диссертацию коротко и даже не академикам понятно –"галиматьей".

В числе русских историков и филологов, рассматривавших Миллеровскую галиматью, был и небезызвестный Тредьяковский. Но он уклонился от прямой оценки, за что, видимо, и удостоился похвалы от ученых мужей, посчитавших, что он один оказался "на почве научного решения вопроса". Но мужи, то ли по слабому знанию русского языка, то ли по какой другой причине, не заметили в отзыве хитрого сына попа некоего плохо скрытого подвоха. Заключая свой отзыв фразой, что в диссертации Миллера он "не видит ничего предосудительного для России" (не здесь ли он оказался на "научной почве"?) Тредьяковский, как бы между прочим, добавил: "Разве токмо сие одно может быть, как мне кажется, предосудительным, что в России, по Российски, перед Россиянами говорить будет чужестранный и научит их так, как будто они ничего того поныне не знали".

Сказаны были эти слова в самой середине восемнадцатого века, но — подумать только! — оказались неувядающими, насущно злободневными в веке девятнадцатом и даже в двадцатом. Особенно много нерусских людей опять же в России, на русском языке перед россиянами, с речами о лучезарном будущем России "выступало" в приснопамятные революционные годы. Ныне новая волна чужестранных накатилась на Россию и нагло, нахраписто учат, цивилизуют нас, будто и собственного ума вовсе не имеем и ничего не умеем. Разница разве лишь в том, что, если Василию Тредьяковскому такое казалось предосудительным, теперь считается "новым мышлением" и "приобщением к общечеловеческим ценностям"…

Возможно, я несколько увлекся, излагая столь подробно взгляд автора книги на первоначальный период нашей истории. Но надо иметь ввиду, что вопрос "Откуда есть пошла Русская земля" является основополагающим или, как еще говорится, краеугольным и потому-то заслуживает самого внимательного отношения. От того, насколько правильно и прочно заложен фундамент, как известно, зависит прочность и всего здания, которое на нем будет возведено.

Я старался поменьше пересказывать и побольше цитировать, чтобы нагляднее показать "ход мысли" автора, его патриотическую позицию. К тому же, через цитату, через первоисточник всегда проглядывает авторский стиль, присущая ему манера изложения. А манера письма у И. Забелина, как мы видели, оригинальна, самобытна, самородна. Мысль выражается живым, ясным русским языком.

8.
Немало места в книге удалено также тому темному периоду в истории нашей земли, когда ее заселяли разные народы, многие из которых ныне совершенно неизвестны. Ученые лишь гадают: кто такие Пафлаганцы, Киммерияне, Авхаты, Невры, Василиды, Гелоны, Фиссагеты, какие-то Агафирсы с синими волосами, Черные кафтаны. Андрофаги-людоеды. Сами славяне, коренные насельники русской земли, и то в греческих, римских, германских источниках зовутся то Вендами или Антами, то Скифами или Сарматами, то Роксоланами и даже Гуннами — попробуй, разбери!

О событии, происшедшем не в каком-то далеком пятом веке, а куда более близком десятом, один армянский автор сообщает так: "В 944 году с севера грянул народ дикий и чуждый, Рузики. Они подобно вихрю распространились по всему Каспийскому морю…" Речь идет об известном походе руссов на хазар, но поди, узнай тогдашних руссов в этих самых Рузиках! Кавказское племя Шапсухов греки тоже звали по-своему Апсургами. Ибн-Фадлан, арабский посланник к царю волжских Болгар, называет этих Болгар Славянами. Сами же Болгары, бывая в Багдаде, говорили о себе, что они народ смешанный из Турок и Славян…

Особую главу автор посвящает первым историческим известиям или, как он пишет, первым слухам о Русской Руси. Отдав должное в начале книги Варяжской Руси, северному очагу славянства, теперь он обращает свой исследовательский взгляд на южную, Киевскую Русь, на ее взаимоотношения с соседями, и приводит первые упоминания Руси в чужеземных, в первую очередь греческих, хрониках.

К нам, варварам, греки-византийцы не питали добрых чувств, и это понятно: набег Руссов на Царьград еще в 864 году привел их в ужас. И описали они в своих хрониках этот набег в самых мрачных красках. Но, как говорится, спасибо, что хоть так описали, а то откуда бы нам знать-ведать, что еще в середине IX века Русь заявила о себе так громко — своих домашних записей тогда у нас не велось. Письменность, как известно, придет в Киевскую Русь лишь в самом конце X века вместе с Крещением. Ну и, если не вместе с письменностью, то в самом близком времени началось на Руси и свое летописание.

Подробное, всестороннее рассмотрение или, как любил выражаться сам Забелин, созерцание "Повести временных лет" и завершает сию книгу.

Какие-то начатки летописания, вероятно, были и до Нестора. Всего скорее, это были календарные заметки, связанные с церковными праздниками, с годовым кругооборотом. Но "для того, чтобы собрать рассеянные заметки в одно целое, и летописное дело, единичное и личное, осветить общей мыслью — мыслью единой памяти о единой Русской земле, для этого было необходимо из рассеянных частей этой земли собраться в одно целое и тому народу, который писал эти заметки. Ибо история народа, как выражение народного сознания, всегда идет следом за развитием своего народа".

Из простой описи лет надо было создать повесть временных лет, написать историю народа.

Как мы знаем, сделано это было черноризцем Киево-Печерского монастыря Нестором. Однако, считает Забелин, такое произведение, как "Повесть временных лет" не могло родиться "по намерению или фантазии одного лица, а было выражением мысли общественной. Монах Нестор меньше всего писал для монастыря и больше всего для общества, для интересов и потребностей мира. В его "Повести" слишком много выражено общего, всенародного, принадлежащего как бы целому веку, целому племени людей и очень мало выражено частного, личного, собственно авторского".

Потому летописное дело после Нестора стало как бы общим делом всей земли. Едва ли не каждый город считал необходимостью иметь свой сборник Летописи. И каждый переписчик становился в свою очередь летописцем, поскольку дополнял уже написанное сведениями, относящимися к своему краю, к своему городу.

Наши летописи очень демократичны: "Они не различают людей по чинам, не зрят на лица, и говорят одинаково правду о князе и простолюдине. Их речь пряма, честна, вполне независима, исполнена этического спокойствия, необыкновенного добродушия и полной христианской любви".

Русское летописание — уникальное явление в мировой истории. Оно создавалось в течение веков разумом и памятью "письменного" грамотного общества, подобно тому, как создавалась в течение веков русская песня-былина, такая же русская летопись неграмотного люда.

9.
Кратко о второй книге — второй части "Истории русской жизни".

В ней читатель найдет обстоятельный рассказ о заселении Славянами Русской страны, исследование их первобытной культуры. Описывая две главные ветви Восточных "русских" славян — Балтийскую и Понтийскую, автор в картинах и деталях показывает отличительные от других народов черты их характера и самого образа жизни. Именно здесь, на этом раннем этапе нашей истории он отыскивает начала русской самобытности.

Много значили для Киевской Руси ее отношения с южным соседом — могущественной, просвещенной Византией. Оглядываясь на те далекие века, мы теперь хорошо понимаем, что отношения эти в известном смысле имели для нас судьбоносное значение. Если бы мы приняли любую другую, а не "греческую" православную веру, были бы мы ныне той Россией, тем народом, какие мы есть?! Думается, в вопросе заключен и ответ.

О взаимоотношениях Руси с Византией, о войнах и мирных договорах между ними, как и других значительных событиях тех времен тоже можно прочитать во втором томе.

Многие знают, как жестоко расправились Древляне с киевским князем Игорем, когда он пришел к ним за второй данью. Известно и то, как жена Игоря Ольга отомстила за смерть мужа. Но все ли знают, что Ольга — одна из первых христианок на Руси, и крестилась она не где-нибудь, а в главном храме Православия — Константинопольской святой Софии. О путешествии Ольги в Царьград, приеме ее византийским императором и о многом другом рассказывается в главе "Русская женщина первых времен".

Название следующей главы говорит само за себя: "Расцвет русского могущества". Это яркий красочный рассказ о легендарном князе Святославе, его воспитании и победоносных походах, среди которых поход на волжских Болгар, разгром Хазарского каганата и завоевание Дунайской Болгарии.

Особый интерес для самого широкого читателя представляют заключительные главы книги, повествующие о религиозных верованиях наших предков.

Тут опять можно бы сказать, что многие наслышаны о языческой вере, читали о каких-то деревянных истуканах, которым поклонялись в каких-то капищах. Но многим ли известны основы языческих воззрений и нравственные постулаты язычника, его понимание самого себя и окружающего мира? Все ли знают, что главное божество язычника — сама жизнь, и поклонялся он именно божествам жизни.

О христианской православной вере, сменившей язычество, мы знаем куда больше. В последние годы о православии изданы десятки, если не сотни книг и научного, и популярного характера. И тем не менее, огромная важность события, совершившегося в самом конце десятого века, я имею в виду крещение Руси — с одной стороны, и взгляд на это событие не из двадцатого, а как бы все из того же десятого века — с другой. Какому же русскому могут быть не интересны?! С неослабевающим вниманием читаются завершающие книгу страницы, на которых воссоздан контекст того времени и жизнь Руси уже на новой ступени своего развития при Ярославе-просветителе, названном в народе Мудрым.

***
В заключение хотелось бы кратко суммировать сказанное.

Предлежащая книга, как видно из приведенных, пусть и отрывочных, текстов, не хронология исторических событий с учеными комментариями к ним. Это скорее размышления о событиях отечественной истории, которыми автор доверительно делится с читателем. Размышления, независимо от того согласен ты с ними или не согласен, столь серьезны, оригинальны, своеобычны, что заставляют и читателя задумываться над прочитанным. А что может быть лучше и выше этого!

К несомненным достоинствам двухтомного труда надо отнести так же взгляд автора на историю, как на единый процесс, где нередко события одного времени как бы отдаются эхом, а то и находятся в ощутимой связи с другим временем. Исследование буквально пронизано историческими параллелями. "Хазарская власть над Киевом во времена упадка Хазарии походила на татарскую власть над Москвой в конце XV века". Византийский император Михаил развлекался в компании шутов — "Не ему ли подражал наш Петр?". Собирая полюдье, князь тем самым брал под защиту своих данников. Иван Грозный делает то же самое: посылает в Югорскую землю собирать дань по соболю с человека и в грамоте пишет: "а мы будем вас жаловать и от сторон беречь". Покоряя, присоединяя к себе Сибирь, "Москва XVI века по существу продолжала то же самое дело, какое началось в IX веке Киевом". И подобных примеров очень много. Автор как бы постоянно держит в памяти все десять или сколько там веков истории. И пристальное внимание к отдельным событиям у него на удивление орг
анично сочетается с общим осознанием исторической связи времен.

О России, о ее истории и до, и после Забелина писали многие. Иван Егорович и среди них, и в то же время — сам по себе. Ни на кого непохожий, он во весь свой богатырский рост стоит особняком. И можно только радоваться, что этот Илья Муромец русской истории возвращается к нам из долгого небытия.

Один из современников Забелина писал, что он был "пламенным патриотом и всю жизнь свою посвятил изучению отечественной истории".

С полным правом мы, в свою очередь, можем сказать, что воспитанию патриотизма — этого святого чувства любви к Родине, к России — служат и труды замечательного русского историка, среди которых почетное место принадлежит "Истории русской жизни".

Страница 2 - 2 из 2
Начало | Пред. | 1 2 | След. | Конец | Все
© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru