Дневник писателя. Ноябрь 2004 года

Заметки о верующем сердце, промысле, ангелах, святых и заступнице усердной

Когда я вернулась домой, все было уже улажено самым невероятным образом. Брат мой, все еще кипя от ярости, принялся зачем-то переставлять мебель в маленькой комнате, где жила его старшая дочь. Нелепость его действий заключалась в том, что мебель там - диван, шкаф и стол - нельзя было расположить как-то иначе, чем ей это было определено раз и навсегда: порядок был продиктован специфическими размерами и конфигурацией помещения. Так что он, подвигав мебель и поиграв мышцами, в конце концов, все поставил все в прежнем порядке. Однако, стоило ему сдвинуть диван, как он увидел, что половица паркета под ним чуть приподнята. Он попытался загнать ее на место, но тщетно - что-то мешало, что-то там под половицей таилось. Тогда он приподнял ее и увидел нечто, завернутое в носовой платок. Заинтересовавшись, развернул. И что же? Там были его деньги, те самые деньги, за пропажу которых он обличал моего сыночка. Но теперь было очевидно, что тот чист. Но вот кто их спрятал под половицу, уже не имело к нам никакого отношения.

И еще один случай явного заступничества "Заступницы Усердной" - только теперь я молилась ей не только в Богоявленском, но и перед ее образом в Троицком храме Московского Подворья Лавры. Положение было скверное и отчаянное. Мой сын (выросший) собирался рукополагаться во дьякона и уже собрал для этого все многочисленные документы - приписное свидетельство из военкомата, справки из ЖЭКа, из психбольницы и ветдиспансера (что он никогда не состоял там на учете), какие-то медицинские документы, вплоть до результатов анализов, что-то в этом роде, рекомендации священнослужителей, паспорт, свидетельство о браке и т. д.. Он должен быть - уже в срочном порядке - доставить их в Москвоскую патриархию для прохождения епархиальной комиссии. Но почему же была такая уж срочность? Да потому что он и так уже затянул с этими документами - в последний момент обнаружилось, что исчезло приписное свидетельство, и он долго восстанавливал его с большими трудами: военруки смотрели подозрительно, казалось, прямо сейчас и сцапают, и забреют, и отправят в Чечню: тянули время, тянули, наконец, выдали драгоценный документ. Викарный архиерей уже интересовался - что это Николай все не несет документы? Тот взял да и принес, но неудачно - как раз в этот день был церковный праздник, и владыка отсутствовал в патриархии. Пришлось моему сыну таскаться весь день с этими документами: на службу, потом - на какой-то праздник, куда его пригласили вместе с другими певчими попеть и заработать денежку. Праздник затянулся, он освободился поздно, но поскольку заработал пением сто долларов, а еще сто - на подрясник, подаренные счастливыми родителями, лежали у него в портфеле, он решил поехать домой на такси. Остановил машину, сел на переднее сиденье, под левой рукой, то есть между ним и водителем - заветный портфель, и - в путь! Метров через двести водитель вдруг притормозил и спросил:

- А деньги-то у тебя есть?

- Есть, есть, - закивал ничего не подозревающий ставленник, похлопывая по портфелю.

- Ну так давай сюда. Заплати сразу - а то я тебя не повезу.

- Что это правила такие? - возмутился мой сын. - Где это видано, чтобы за такси платили заранее?

- А тогда вали отсюда, - злобно крикнул шофер, и, остановившись, потянулся к ручке передней двери, а затем резко выпихнул пассажира вон, в снег, попридержав при этом портфель и резко рванув с места.

Так мой сын и остался посреди темной Москвы, в сугробе, без драгоценного портфельчика, без денег, бедолага!

Положение было ужасным: конечно, наверное можно было бы смириться и пойти вновь собирать документы, сдавать анализы, получать новый паспорт, новое свидетельство, новые рекомендации и новые справки, но - приписное свидетельство! Что же, опять, выходит, маячить перед хищными военруками? "Выдайте мне приписное по третьему разу!"

Однако оставалась надежда, что этот злодей из такси заберет деньги, а документы пришлет по почте, выкинет, предложит выкупить, наконец... Но прошел день, прошел второй, прошел третий - никто не появлялся, никто не звонил, никто ничего не предлагал.

Я ходила по церквам к своим любимым святым, но шофер не объявлялся. Прошло десять дней. Казалось, документы пропали бесследно, и надежда их получить назад умерла.

И вот в Троицком храме Московского Подворья Лавры я подошла к иконе Божией Матери Казанская и так мне стало горько, так плохо: я подумала даже - может, все так произошло с документами потому, что мальчику нет воли Божией становиться дьяконом. И это очень меня опечалило. Я мечтала, чтобы он послужил Господу в иерейском чине, к тому же многие духовные люди - и священники, и даже старцы это ему предрекали:

- А Николай у тебя вырастет - священником будет!

И вот теперь оказывалось, что это - обман. Стоя перед иконой, я заплакала. И стояла долго, потому что все лицо мое было залито слезами, и я даже боялась повернуться, чтобы никто этого из прихожан храма не заметил... Я ждала, что слезы остановятся, и лицо высохнет, и тогда я пойду домой. И тут меня вдруг осенила какая-то ну, что ли, радость. Радость! Я почувствовала, что Матерь Божия смотрит на меня, что она меня видит, что она меня слышит, что она меня утешает, что она мне обещает нечто... И это утешение, и это обещание было столь внятным, что я сказала ей в своем сердце:
- Матерь Божия, если эти документы найдутся и мой сыночек станет дьяконом, я буду знать, что это ты помогла мне и благодарно принесу тебе золотой крестик на цепочке, который украсит твою икону!

Даже не знаю, почему у меня это вырвалось - про золотой крестик. У меня не было такого навыка делать приношения иконам, у меня не было и этого золотого крестика с цепочкой, и обещание это было дано не мной, в моей разумности, а моим сердцем, которое что-то знало лучше, чем мое сознание, но я успокоилась и возрадовалась, и, праздничная, отправилась домой. Когда я вошла, уже звонил телефон, прямо в шубе я подбежала к нему и услышала трескучий старушечий голос:

- Николай Вигилянский здесь живет? Он документы у вас терял? Мой сын нашел их и готов вернуть, если будет благодарность.

- Конечно будет, - закричала я. - Куда ехать?

- Он вам позвонит, - протрещала она и повесила трубку.

Действительно, минут через десять позвонил какой-то тип, назначил цену (100 долларов) и указал место встречи - дворик Большого театра.

- Если увижу возле вас ментов, с документами можете распрощаться!

Я собралась было ехать, но тут он перезвонил:

- Встреча отменяется. Завтра сообщу вам новое место и время.

И бросил трубку.

Так он перезванивал еще раза три, видимо, ему казалось это соблюдением собственной безопасности, наконец, мы снова условились о встрече.
Он подошел ко мне - низкий лоб, сросшиеся брови, нос картошкой, глаза бесовские, кинул, сразу перейдя "на ты", бегло и пугливо оглядываясь:

- Иди за мной.

Я покорно пошла, отмечая, что портфеля при нем не было.

- Покажи деньги, - приказал он на ходу.

Я покорно вынула из сумки бумажку.

- Давай сюда!

- А портфель?

- Потфель потом.

- Ну уж нет! Деньги в обмен за портфель, - твердо сказала я, остановившись. - Откуда я знаю, может, вы меня дурите, блефуете...

- Не гони пургу. Я уже много раз так делал - все оставались довольны. Портфель получишь в Александровском саду.

- В каком саду?

- В Александровском. К тебе подойдет женщина и все отдаст.

- Тогда я ей тут же и передам деньги, - не сдавалась я. - Я проверю, все ли там на месте, и тогда заплачу.

- Заплачу, заплачу, - передразнил он меня и сплюнул, продолжая суетливо поглядывать во все стороны. - Кончай базар: не дашь денег, не увидишь портфеля вовек. Я рисковать не привык.

Я поняла, что это у него такой отлаженный бизнес - выкидывать из машины пассажиров, отбирая у них сумки и портфели, а потом все это им же и продавать. Я послушно протянула ему купюру и, стараясь говорить твердо, произнесла:

- Если вы меня обманете...

Но он уже не слышал: выхватив у меня из пальцев деньги, рванул по улице и скрылся в переулке.

- Надул! Надул! - пронеслось у меня в голове.

- Все будет хорошо! - успокоило меня сердце, получившее уверение Матери Божией. 

Я направилась решительным шагом в Александровский сад. Там, действительно, ко мне подошла женщина с лицом работницы детского сада, ЖЭКа, муниципалитета, военкомата, психдиспансера, паспортного стола милиции - то есть с лицом самым обычным, самым "любым" и передала мне портфель. Я раскрыла его, просмотрела документы. Они были на месте: не было только денег - ста долларов на подрясник и ста, заработанных мальчиком пением на банкете.

- А деньги? - спросила я, скрывая радость по поводу того, что документы были в сборе.

- Какие деньги? - удивилась она.

- Которые были в потрфеле, а теперь украдены.

- Я ничего не знаю, - она попятилась. - Я тут ни при чем.

И она смешалась с толпой.

На следующий день мой сын отнес документы в Московскую Патриархию и передал их владыке. Через неделю состоялось епархиальный совет, а еще через несколько дней Николай был рукоположен во дьякона.

А я отправилась к Матери Божией и принесла ей в благодарность золотой крестик с цепочкой, которые купила тут же, в Подворье. Послушник повесил их поверх иконы, а вскоре рядом с ними появились и другие цепочки, и другие крестики, и ладанки, и серьги, и колечки. За каждым из них - история чудесной помощи усердной Заступницы рода христианского.

Таких историй много - из них сплетена вся жизнь. Но порой бывает так, что человек желает получить нечто и это кажется ему благим, и он просит об этом, но просимое оказывается ему по каким-то причинам неполезно.

Преп. Нил Синайский говорил в Слове о молитве (глава 32): "Молись, говоря: Да будет воля Твоя во мне... Молясь, просил я часто себе того, что мне казалось хорошим, и упорствовал в прошении, неразумно принуждая Божию волю и не предоставляя устроить Богу лучше, что Сам Он признает полезным; но, получив просимое, впоследствии крайне скорбел: зачем просил я, чтобы исполнилась лучше моя воля; потому что дело оказывалось для меня не таким, как думал я".

Порой Господь исполняет такие неразумные прошения именно для того, чтобы просивший осознал тщетность просимого. Но порой отклоняет эти просьбы, и лишь потом дает человеку увидеть смысл в том, что не Бог не исполнил его желания.

Вот и у меня было такое. В 1980 году у меня вышла первая стихов в издательстве "Советский писатель". Для молодого поэта это было очень солидно: "как у взрослых" - обычно книги начинающих печатались в "Молодой гвардии" в виде тоненьких брошюрок. Но даже и по этим брошюркам можно было вступить в Союз писателей. Что уж тут говорить о моей такой "серьезной" книге! Кроме того - у меня было уже много журнальных публикаций, и это усиливало мои писательские позиции.

А в Союз писателей тогда было очень и очень выгодно вступить: вроде как получить дворянство или даже княжеский титул. Огромное количество льгот: сниженная плата за квартиру, за путевку в дом творчества, оплата бюллетеней, а кроме того - повышенные гонорары за публикации и за выступления, а еще - статус. Член Союза писателей! Да с таким писательским билетом можно и в гостиницу устроиться, когда в ней нет мест, и билет на поезд выгадать, когда для прочих "билетов нет", и вообще, вообще...

В общем, дело это было стоящее, а в моем положении (двое детей, которых надо кормить, муж, не состоящий ни в партии, ни хотя бы в комсомоле и потому практически безработный) - просто спасительное. Вот, думала я, вступлю в Союз писателей, сразу возьму бюллетень на три месяца по высшей ставке (у меня как раз вышла книга, за которую мне заплатили столько денег, что получалось, будто бы я зарабатывала в течение года по двести пятьдеят рублей), повезу всех на юг, к морю, в Коктебель. Словом, новая жизнь!

И дело мое - верное! И публикации у меня, и такая книга с рецензиями на нее, и выступаю я со стихами от Бюро пропаганды художественной литературы, и писатели меня знают, а главное - какие у меня прекрасные рекомендации в Союз писателей - и Булата Окуджавы, и Юрия Левитанского, и друга Пастернака Вильяма Вильмонта!..

Пошла, однако, в день заседания секции поэтов, где обсуждалось мое приемное дело, в храм "Знамение" на Рижской - это был наш родной семейный храм. Там икона святогоТрифона мученика с кусочком мощей - Трифон мученик всегда помогает просящим, не гнушается никакими, даже самыми земными, просьбами. Постояла на вечерне с акафистом дорогому мученику, попросила его: "Помоги, пожалуйста!", батюшка знакомый, когда читал записки о здравии, помимо того, что мою "пробежал", еще и, взглянув на меня дружески, сам от себя добавил: "Ольга со сродниками"... Чудесно все! А пришла домой - мне звонок от лазутчика:

- Олесечка, не расстраивайся, тебя провалили!

- Как - провалили?

- А, - сказали, - что нам тут еще - писательских детей принимать? Пусть сначала вторую книгу выпустит, тогда и посмотрим...

Короче говоря, не приняла меня. Плохо. Гонорары за книгу (по двести пятьдесят рублей в месяц) все на погашение застарелых долгов ушли - денег нет. Плохо. Да и оскорбительно - выходит, что не приняли меня из-за моего папы. Выходит, если бы был он какой-нибудь слесарь, то все у меня вышло бы хорошо. Или пьяница без определенного вида занятий. Или вообще бы его не было - я была бы дочерью матери-одиночки. А так - он у меня есть, все его знают, писатель, зам. главного редактора журнала "Дружба народов" и поэтому меня - долой. Не нужны нам такие дети!

Сижу я в безденежье, печали и обиде. И тут звонят мне из бюро пропаганды и говорят: "Хочешь заработать денег? Тут писательская поездка в Шебекино, Белгородская область, - по три выступления в день. Пять дней. Вычти шефские (бесплатные), и останется тебе сто рублей! Ну - как?
Поехала я в Шебекино. На заработки. Ни за что ведь не потащилась туда, вступи я в Союз писателей! Ни за какие деньги - взяла бы бюллетень. А тут - пришлось. Общежития, дом культуры, профтехучилище, три школы: никто ничего в моих стихах не понимает - ну я им просто жизненные увлекательные истории рассказываю (хоть про животных, которые жили у моих родителей: собаки, удав, мартышка, кролики, белка, морская свинка, хомяки, коты, рыбки, ужи, ежик; хоть про друзей по Литинституту, хоть про Москву с окрестностями) и потом - в качестве иллюстрации или цветочка к торту, а на самом деле - ни к селу, ни к городу - стишок. Все довольны, хотя это и полная профанация. Во всяком случае, это никак уж не "вечер поэзии", а совсем другой жанр: эстрадный рыжий с грустными глазами. Розовощекий Пьеро. И это - я. Не принятая в Союз писателей и зарабатывающая деньги, чтобы кормить детей.

Наконец, заработала. Автобус привез меня в Белгород, где я должна была пересесть на Московский поезд и - домой. И тут, выходя на автобусной станции, я вдруг слышу: "Через пять минут уходит автобус в Ракитоное".

А я знала, что в этом таинственном Ракитном жил великий старец архимандрит Серафим Тяпочкин. Сердце мое забилось, загорелось и прежде чем я поняла, что происходит, я уже сидела в этом автобусе, который увозил меня к старцу. Честно говоря, я ужаснулась, потому что мне необходимо было быть ранним утром дома: ведь там ждали меня муж и маленькие дети, какие же в этом случае могут быть путешествия, паломничества! Но сердце мое ликовало, ибо знало о своей правоте.

И так я попала к старцу. Через день туда приехал мой муж, которому удалось оставить детей под надежным присмотром. При нас умер старец. На его отпевание прибыли его духовные чада, многие из которых стали впоследствии архиереями и наместниками монастырей. Но главное - там мы с мужем причастились: я - во второй раз после крещения, а он впервые в жизни. Можно сказать, что именно там мы вошли в Церковь. Жизнь наша изменилась, пошла по соверешнно новой дороге, и все амбиции и выгоды, связанные с Союзом писателей стали вдруг какими-то третьестепенными и лишенными интереса.

Через десять лет, когда моего мужа рукополагали в дьяконы, и рукоположение было назначено на день святого Трифона мученика (14 февраля), когда святейший Патриарх служил в храме Знамения Божией Матери на Рижской, то есть "нашем" храме, сердце мое вдруг исполнилось такого благоговения, и радости, и благодарности и понимания дивной связи того, давнего моего провала с Союзом писателей и нынешним великим днем, что мне казалось: душа моя сама говорит с дивным Чудотворцем и он откликается ей. Она же говорила нечто вроде того: "Теперь-то я все поняла, Трифон мученик, спасибо тебе!" И казалось, он принимает эти слова.

А в Союз писателей меня все-таки приняли через несколько лет после того собрания, как-то незаметно, само собой, своим чередом. Наверное, тогда это уже не противоречило замыслу Божиему о нашей жизни, а так только - "приложилось" к ней.

...Сердце чисто созижди во мне, Боже, чтобы узреть Тебя, что бы все Твое понимать!