Дневник писателя. Ноябрь 2004 года

Заметки о верующем сердце, промысле, ангелах, святых и заступнице усердной

"Вот, я хожу по белу свету, а за мной - мой ангел, то есть я не одна, а с ним. Как бы мне хотелось хотя бы одним глазком взглянуть на него!" - думала я.
И в то же время, я прекрасно понимала (читала же духовную литературу!), что мне ни в коем случае нельзя просить Господа о том, чтобы Он мне этого ангела... показал. Ведь именно то, что я узнавала своего хранителя по делам его, а не видела воочию, свидетельствовало о том, что мой духовный опыт, по крайней мере, не злокачественен. И напротив - стоило бы мне лишь на миг узреть сияющее оперенье, я бы тут же оказалась в положении человека, пребывающего в душевном помрачении. Страшно сказать - духовной прелести... Поэтому я ни о чем таком и не просила, но- повтряю - конечно, увидеть его мне бы очень, очень хотелось. Но об этом своем безумном желании я, конечно, разумно помалкивала.

И вот в самый разгар этой моей нескромной "ангеломании" приезжает из Иерусалима один раб Божий - человек почти мне и незнакомый - и привозит мне в подарок фотографический снимок.

- Вот, - говорит он, - Иерусалимский патриарх Диодор причащает своих прихожан на Пасху...

- Очень интересно, - вежливо благодарю я и начинаю этот снимок рассматривать. И вижу - действительно: стоит Иерусалимский патриарх с чашей, к нему выстроилась череда людей, чающих получить святое Причастие, а за его плечом, да, за самым его плечом, возле руки, в которой он держит Чашу, - запечатлен огромный белый ангел, высоко поднявший свою предлинную горящую свечу...

- А это кто? - трепеща всем сердцем и затаив дыхание, спросила я дарителя: "на всякий случай, чтобы он сам подтвердил".

- Это? Ангел, сослужащий патриарху, - попросту ответил тот. 

Меня поразило то бережное изящество, с каким Господь исполнил мое желание: хочешь увидеть ангела - ну что ж, смотри!

Жизнь человека исполнена чудес, однако, нерелигиозный человек их не замечает, пытается их объяснить рационально, исходя из опыта житейской повседневости: что-то вроде "случайного стечения обстоятельств".

- Да как же ты не веришь, что это Сам Господь тебя исцелил - ты же был смертельно болен, умирал, все врачи от тебя отказались, и вдруг - ты поднялся со одра болезни, жив-здоров...

- Так это, наверное, диагноз был неправильный, ничего такого страшного со мной и не было, болезнь была не смертельная, поэтому я и выздоровел естественным образом...

Но даже и религиозные люди не всегда видят эти явные чудеса. Не все могут прочитать в открытое перед ними Книге Жизни, а читая, не все в ней понимают, не имеют порой разумения, упования, веры, "ключа к тексту". Может быть, здесь и об этом сказано: "Имеющему дано будет, а у неимеющего отнимется и то, что имеет" (Лк.19:26).

И все же верующий человек, хоть и осознающий, что он "паче всех человек окаянен есмь", тем не менее, готов "всякому, требующему отчета в своем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением" (ср.:1 Пет. 3:15), свидетельствуя о дивном присутствии, помощи, утешении, которые он сподобился получить то под видом невероятным образом складывавшихся вдруг обстоятельств, неожиданных подсказок, даров, то в сердечном откровении от святых, этих друзей Христовых...

Я понимаю, насколько эта тема взывает к деликатности рассказчика: ткань каждой истории так тонка, что можно невольно солгать, если огрубить ее, или вовсе порвать неловким словом и жестом... Кроме того, поскольку "вера... есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом" (Евр. 11:1), порой бывает, что только само верующее сердце свидетельствует об открывшейся ему духовной реальности, только оно понимает смысл мельчайших, столь для него красноречивых деталей, черточек, подробностей, только оно видит этот драгоценный рисунок Промысла, который почти невозможно передать словесно и который ускользает при неосторожном прикосновении. 

И все же, когда душа изнемогает от обступившей ее темноты, и ей кажется, что она, беззащитная, бредет одна-одинешенька наугад, вслепую, пытаясь докричаться до небес и ощущая, что, якобы, она окружена плотным пространством глухоты: никто ее слышит, не откликается, не подаст руку, не зажжет спасительного фонарика, - вот тогда-то наступает время и вспомнить о всегдашних своих молитвенниках и заступниках: о, ведь как часто мнилось, что они бездействуют, что они отвернулись, бросили тебя на произвол судьбы, а потом оказывалось - нет, они-то как раз трудились и все тебе устраивали во благо, а это ты малодушествовал и ничего-то не видел, не замечал, хмуро и мутно глядя себе под ноги. И лишь когда получал нечто "готовенькое", мог оценить их помощь и  начинал чувствовать перед ними стыд - за то, что оказался не достойным их усилий, дерзкий, надменный, трусливый! Иди же немедленно к ним, прости прощения, благодари, исправляйся и "не буди неверен, но верен" (Ин. 20:27).
  
Наверное, поначалу, когда человек лишь начинает жить религиозной жизнью, святые сливаются у него в некое высшее, недоступное пониманию сообщество: нет еще, так сказать, личных отношений с одним, или с другим, или с третьим. И лишь экзистенциально, в процессе жизни, страдания, молитвы, прошения, вопрошания, благодарения, испрашивания защиты, помощи, совета, благословения, получения ответа на свои недоумения перед тем или иным святым образом, начинают устанавливаться "личные связи": святые начинают различаться не только по тому канону, по которому они изображены на иконах, но - мысленным взором, обретают лицо. Сердце исполняется к ним личной любовью, получает таинственное уверение, что и они уже тебя знают, узнают: еще бы, столько раз откликались, отзывались на голос, поучали, охраняли, удерживали, отводили беду. Да, это уже не просто признание, уважение, почтение в силу того, что "так положено" или "так заведено в Церкви", что - "догмат иконопочитания", который поначалу принимается умозрительно, но именно живая любовь к ним, узнавание, общение, история этого общения, этой науки, этой любви... Мимо иконы одного святого пройдешь с почтительным поклоном, а к иконе другого припадешь со слезами, что-то вроде: "Родненький, спасибо себе!"

Святые раскрываются нам постепенно - то один, то другой, то третий. Кто-то (большинство) так и остаются просто в "почитаемых на расстоянии", но те, которые уже оказали тебе свою милость, помощь, откликнулись, отозвались, ответили, защитили, утешили, подбодрили, позаботились, возвеселили, - уже навсегда остаются в самом сердце.

Я проверяла много раз, спрашивая у верующих церковных людей, даже монахов - было ли с ними такое, что они, предположим, войдя в незнакомый храм и увидя там икону любимого святого, вдруг ощутили такую внезапную радость, сходную с той, какую бы они почувствовали встретив желанного друга, близкого человека? И мне подтверждали реальность этого чувства: да, с ними такое бывало.

Вот и у меня бывало. Зайду в храм - Господи, слава Тебе! - обнищавшее мое да не презриши сердце! - тут Спаситель, тут - Матерь Божия: "Заступница усердная", "Матерь всех скорбящих и обремененных", "Пречистая Владычица", "Путеводительница", "Нечаянная Радость", тут - Михаил Архангел с победоносным мечом, сокрушитель царства бесовского, а тут - Никола Угодник, дорогой мой, любимый наставник, кормилец; а вот -  Серафим Саровский - бесценный наш семейный покровитель. А вот - Трифон мученик, на руке его сокол, сам - легкий на подъем, отзывчивый, советчик, утешитель. А вот - святитель Спиридон Тримифундский, умеющий и змею претворить в земное богатство и земное богатство обратить в змею, - мудрый благодетель! Преподобный Сергий! Святые воины на своих кониках -  Георгий Победоносец, Димитрий Солнунский! Святая равноапостольная неподражаемая княгиня Ольга! Ксения Блаженная! Святитель Филипп! Прости Господи за дерзость, но - ВСЕ СВОИ! Любимые! Может ли верующий человек быть одиноким, если он может увидеть "небо отверстым и Ангелов Божиих, восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому" (Ин. 1:51)?
 
Итак, нашим семейным покровителем был преподобный Серфим Саровский. Прабабка моя - Леокадья Гавриловна, полька, принявшая Православие, рассказывала, что в два года мой отец, а ее внук - ослеп. И ей был голос во сне: "Возми икону, висящую у тебя на стене, и положи на лицо младенца". Она проснулась в большом смущении, ибо мальчик был мал, а икона была большая и тяжелая: как он может это выдержать? а вдруг задохнется? Потому она сочла сон нелепостью или даже лукавым наваждением и не придала ему значения. Однако, сон повторился, и голос сказал ей вновь: "Возьми икону и положи на младенца". Тут уже она не на шутку разволновалась и рассказала о ночном указании своей дочери, то есть матери мальчика. Той тоже это показалось соблазнительным и невозможным. Мальчик же меж тем видел пред собой лишь темноту. И вот в третий раз прабабке моей снится тот же сон: якобы приходит к ней некто (женщина) и уже сурово приказывает: "Положи икону на лицо младенца - и прозреет". На сей раз она уже не на шутку испугалась и сделала, как ей было велено: ночью и положила икону на спящего мальчика.

А уже наутро мой отец прозрел и никогда - до самой старости - не страдал от плохого зрения. Икона же была - незадолго до того прославленного преподобного Серафима.

Далее. Когда началась война, моему папе было шестнадцать лет. Он послупил в артиллерийское училище и через два года был отправлен на Белоруский фронт в звании младшего лейтенанта. В подчинении у него была артиллерийская батарея. Пройдя с боями Белоруссию, войска вступили в Польшу, и там, под Гданьском (Данцигом), его батарея приняла бой с фашистскими танками, которые буквально сравняли ее с землей.
Соседней батареей, стоявшей в нескольких километрах оттуда, командовал папин друг еще по артиллерийскому училищу. Мы с братом потом всю жизнь называли его "дядя Павлик". Этот дядя Павлик был простой советский парень, совсем не религиозный. Он узнал, что танки прорвали оборону именно там, где находилась папина батарея и с горечью предполагал, что он скорее всего погиб. Однако, он не мог оставить своих бойцов. Тем не менее, той же ночью он почувствовал страшное беспокойство, сердце ему настойчиво кричало, чтобы он отправился на место недавнего боя и отыскал своего друга. В конце концов, он решил, что по ночному времени его отсутствия никто не заметит, а отца он сможет по-человечески похоронить и потом сообщить о месте могилы его матери, с которой он был знаком. Он взял нечто вроде лопатки и отправился в путь.

Взору его предстала кровавая картина: бойцы были убиты и перемешаны с землей. Он отыскал бездыханное тело моего отца,  взвалил его на себя, перенес к ближайшему дереву, там выкопал могилу и уже собирался положить туда друга, подтащив его к краю, как у того вдруг согнулись ноги. И дядя Павлик вдруг понял, что мой отец еще жив.

Он дотащил его на себе до ближайшего полевого лазарета (польского), который располагался в деревенском доме, и показал врачу на раненого. Тот покачал головой: гангрена, ампутация, большая потеря крови, не выживет... Но дядя Павлик приставил этому врачу пистолет к виску и заставил оперировать. Врачу помогала медсестра - совсем молоденькая польская девушка - беленькая и хрупкая. Почему-то она сразу согласилась дать отцу свою кровь - у нее была та же группа. Как она вспоминала потом (папа ее отыскал в семидесятые годы, звали ее Марта Обегла, она стала владелицей косметического салона в Гданьске), ей было жалко, что он "такий сличный, такий млодый" и вот - должен умереть. Но отец мой, с помощью Божией, выжил.

А сам он рассказывает эту историю своего спасения так: последнее, что он увидел, было огромным танком, из дула которого вырвалась вспышка, все померкло, и отец понял, что это все, смерть. Он ощутил себя в некоем узком продолговатом пространстве, вроде трубы или фургона, по которому он двигался с невероятной скоростью. Вокруг зазвучали бубенчики, впереди замерцал свет, - все, как описано в книге Моуди "Жизнь после смерти". И тут путь ему преградил маленький старичок. Он вышел настречу, сделал останавливающий жест рукой и сказал: "Ты куда? Тебе еще рано! Возвращайся!"
И отец очнулся в польской больничке.

Старичок, который его вернул назад, к земной жизни, был ему странным образом знаком. Наконец, он вспомнил, где до этого видел его - в комнате своей бабушки Леокадьи Гавриловны, на большой иконе.

Преподобный Серафим не только спас моего отца, но он помог ему все устроить таким образом, чтобы тот, потерявший правую руку (почти от самого плеча) в 19 лет, никогда не чувствовал себя обездоленным инвалидом. Отец счастливо женился, у него был прекрасный дом, семья, он стал писателем и мог быстро писать левой рукой, он мастерски водил машину (не переоборудованную): Форд, Мерседес, правда переключатель скоростей у этих старых марок был на руле. Отец мог забить гвоздь, починить проводку, приладить к стене полку. Многие, имевшие с ним дело люди, порой даже как-то не осознавали, что у него не было правой руки. Он всегда был подтянутым, стройным, элегантным, остроумным, сильным и мужественным человеком. И еще он был человеком смиренным. И еще - самое поразительное - он лицом, особенно к старости, был похож на преподобного Серафима.

Преподобный Серафим исцелил и меня от тяжкого недуга. Несколько лет назад у меня произошло что-то вроде ущемления нерва в верхней части позвоночника. Может быть, что-то случилось с позвоночными дисками, хрящами - не знаю, к врачам я не обращалась, потому что мне было некогда, но, тем не менее, я очень страдала - если мне приходилось оглядываться или поворачиваться назад, например, при заднем ходе машины, или когда я определенным образом поднимала правую руку, или отводила в сторону правый локоть, меня вдруг пронзала резкая дикая боль в районе шестого позвонка. Один раз, всего-навсего разрывая пополам тряпку, я даже упала от этой внезапной боли на пол и почти целую минуту не могла ни пошевелиться, ни что-то сказать, находясь в болевом шоке. Положение мое становилось просто плачевным: за рулем сидеть больно, за компьютером - мучительно. Дальнейшая жизнь представлялась мне неутешительной.

А тут мы решили с моим мужем - священником Владимиром Вигилянским поехать к нашему другу-игумену в Алатырь, заезжая по дороге в монастыри. Наш приятель Василий вызвался нас повезти в паломничество на своей машине. Машина его была хорошая, однако, печка работала у нее плохо. Дело было поздней осенью, земля была мерзлая, но бесснежная, в машине было если не совсем уж холодно, то прохладно, особенно на моем заднем сиденье. Мы заехали в Муром поклониться преп. Петру и Февронье и потом отправились в Дивеево. Ехали долго - в дороге меняли колесо, заблудились, короче - к концу пути я замерзла, утрудила долгим сиденьем свой больной позвоночник, и он стал ужасно болеть, напоминая ледяную колючую проволоку, словно вставленную мне в спину на муку. Я пригорюнилась, почувствовав себя полнейшим инвалидом.

В таком плачевном состоянии я и вошла в Дивеевский храм. Немощная, дрожащая, на подкашивающихся ногах, с переламывающимся от резкой боли позвоночником: жизнь кончилась! Так я приблизилась к мощам преподобного Серафима...

Всю всенощную мне пришлось просидеть на маленькой приступочке стены: что ж поделаешь, болящая, нет, тяжко болящая и к тому же жестоко скорбящая Ольга!

После службы отправились по канавке: ледяной дождь вдруг сменился крупным снегом, снегопад обернулся метелью, завыла вьюга, намела сугробы, настала зима. В осеннем плаще я совершенно окоченела и с грустью думала о собственной вине перед своим замерзшим позвоночником: я вспомнила, что проподобный Серафим называл плоть "осликом" и предостерегал от сурового обращения с ним, ибо его можно окончательно заморить, и что тогда?

В приюте для паломников было холодно, накинув на себя одеяло, я прочитала правило к причастию, наутро мы пошли на ранюю литургию, причастились, помолились у мощей и отправились дальше - в Синаксарский монастырь.

Вокруг было белым-бело, и даже сама дорога едва различалась между полей. Но душа была радостна и спокойна. "Конечно, Святое Причастие!" - объяснила я это самой себе. И тут вдруг поняла - что-то еще произошло, что-то еще свершилось, что-то еще: какая!то дивная перемена во всем. Снег, что ли, этот белый? Чистота, куда ни кинь взор? Исповедь, что ли, создала внутри такое великолепное пространство, уничтожив грехи?.. Ах, да вот оно что - спина! Спина! Спина не болит! Позвоночник даже не чувствуется! Повернулась назад - не болит! Подняла правую руку вверх - не болит; Отвела в сторону локоть - не болит! Все! Никогда больше с тех пор не болел... Преподобный Серафим пожалел, жалкую, дрощащую, помолился Господу, исцелил: "Радость моя!" Ослик худо-бедно, но служит мне и по сей день.

Чудо очевидного исцеления сотворил в моей семье и святой Николай Чудотворец. Младшая дочь моя, младенец Анастасия, десяти месяцев от роду глотнула канцелярского клея из прозрачной бутылочки, которую приняла за собственную, с молочком. Клей этот, притом, что им пользуются в школах и даже в детских садах, оказался страшно вредоносным - при соприкосновении со слизистой, он тут же сжигал ее. Анастасия безутешно плакала и орала, я повезла ее в Филатовскую больницу, мне сообщили, что дело очень серьезно, и если она сделала большой глоток, может даже умереть. Но и в том случае, если она глотнула совсем немного, это тоже не обойдется без дурных последствий. Ее оставили в больнице - крошечную, рыдающую, одну (мне не позволили находиться с ней), а мы с мужем помчались в Церковь Знамения Божией Матери к иконе святителя Николая: буквально накануне, непонятно в связи с чем, священник этого храма сказал нам, что икона святителя, которая находится на паперти, - чудотворная: он сам всегда обращается к этому образу в трагические моменты жизни и получает помощь.

Теперь мы умоляли святителя спасти нашу дочь.

Наутро ее выписали: прочистив ее и проверив, врачи были поражены, что слизистая оказалась неповрежденной.

С тех пор я много раз приходила к этому образу Святителя, и всегда чувствовала, что он меня слышит.

Вообще, когда у нас родились дети, мы были очень бедные, почти нищие. И вот нам не на что было повезти их куда-нибудь летом, прочь из душного, пыльного города. Мне очень хотелось поехать с ними в Печоры. Но - увы! - деньги... И я попросила Святителя, чтобы он помог нам.

Только я вернулась домой, в дверь позвонили, и на пороге оказался наш приятель, который сразу сообщил:

- Ну слава Богу! - наконец-то я могу вернуть вам деньги, который брал у вас в долг уже давным-давно!

И положил на стол пятьдесят рублей.

Мы стали отказываться, думая, что он что-то перепутал - мы совершенно не помнили, как, когда и сколько мы могли ему дать в долг, да еще при нашей бедности об этом забыли. Но он настаивал и уверял нас, что, напротив, сам он помнил об этом очень отчетливо.

Я побежала на вокзал и крикнула кассирше в окошечко: столько-то билетов в Печоры, столько-то из Печор в Москву. Два детских, один взрослый, младенец - вовсе без билета. В одну сторону были только купейные, в другую - только плацкартные. Она стала считать, прибавила плату за постели, которую тогда стали включать в билетную стоимость... В конце концов, произнесла:

- Ровно пятьдесят рублей!

Да, копейка к копейке, рубль к рублю - ни  меньше, ни больше - ровно столько, сколько послал Святитель.

Никода не забуду историю очевидной чудесной помощи Матери Божией. Особенно я любила ее образ в Богоявленском соборе: небольшая икона "Казанская" в иконостасе. Тут я пришла к ней, сокрушенная тяжелыми обстоятельствами жизни.

Дело в том, что моя семья и семья моего брата жили в квартире моих родителей. Квартира была большая, но нам из-за множества домочадцев и детей все равно было ужасно тесно, кухня маленькая, разменять квартиру до поры никак не удавалось, отношения с братом и его женой очень болезненные... А тут еще у моего брата пропали деньги и довольно значительные. И он во всем обвинил моего девятилетнего сыночка.

Тот плакал и чуть ли не клялся перед иконой, что он не брал этих денег, а брат все равно его обвинял и говорил:

-Ты - вор, больше украсть было некому.

С этой ужасной историей я и пришла к Матери Божией и долго-долго все ей рассказывала и очень просила помочь.