Дневник писателя. Ноябрь 2004 года

Заметки о верующем сердце, промысле, ангелах, святых и заступнице усердной

Читая Священное Писание, мы постоянно встречаем там слово "сердце". Это и "сердце Бога" ("сказал Господь в сердце Своем" (Быт.8:5), и "сердце мудрого" (Исх. 31:6), и "сердце безумного" ("Рече безумец в сердце своем: несть Бог" (Псл.).

Можно, оказывается, "окаменить" свое сердце так, что перестать воспринимать чудеса, слышать слово Божие, видеть очевидное и верить в Бога: "народ сей ослепил глаза свои и окаменил сердце свое, да не видят глазами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их" (Ис. 6:9-10; Ин. 12:40); "Ибо не вразумились чудом над хлебеми: потому что сердце их было окаменено" (Мк. 6:52); "Иисус, уразумев, говорит им: /.../ еще ли не понимаете и не разумеете? еще ли окаменено у вас сердце? имея уши, не слышите? и не помните?" (Мк. 8:17).

И, напротив, сердце можно обратить или даже всецело отдать Богу (Нав. 24:23; 2 Цар. 8:61), носить нечто сокровенное "у сердца своего" (Исх. 28:29). Да и Сам Творец может вложить в сердце человека "мудрость" (Исх. 31:6) и "способность учить" (Исх. 35:34), поразить сердце "оцепенением" (Вт. 28:28), послать в него "робость" (Лев. 26:36) или "упорство" (Вт.2:30). Он же может это сердце "ожесточить" (Исх. 7:22) или воздать человеку тем, что придется ему "по сердцу": "Даст ти Господь по сердцу твоему" (Пс. 19:5)...

Сердце, по свидетельству Священного Писания, может быть "разумное" и "развращенное", "кроткое" и "коварное", "непорочное" и "притворное", "правое" и "нечестивое", "чистое" и "заблуждающее", "веселое" и "сокрушенное", "смиренное" и "буйное", "мудрое" и "необрезанное", "плотяное" и "каменное", "человеческое" и "звериное", "доброе" и "дурное"...

В сердце может быть заключено "слово благое" и "зло", "закон Бога" и "беззаконие", "знание" и "глупость", "радость" и "уныние", "надменность" и "веселие", "стези, направленные к Богу" и "нечестие"; в сердце гнездятся "помыслы", "замыслы", "мерзости", "вражда", наконец, у сердца есть свои "скрижали" (Иер. 17:1)...

Сердце может "трепетать" и "изнемогать", "оживать" и "изсыхать", "кипеть" и "ожиреть", "восторгаться" и "онеметь", "воспламеняться" и "ослабевать",  "бодрствовать" и "исчахнуть", "радоваться" и "таять", "взывать" и "надмеваться", "рыдать" и "изнывать", "уразуметь" и "огрубеть", "уязвляться" и "окаменеть", "знать горе души своей" и "ковать злые замыслы", "любить" и "ненавидеть"...

Уста человека говорят "от избытка сердца" (Мф. 11.29), именно поэтому "добрый человек из доброго сокровища сердца своего выносит доброе, злой человек из злого сокровища сердца своего выносит злое" (Лк. 6:45).

Самопознание, в конечном счете, сводится к познанию своего сердца - недаром святые отцы ставили во главу христианской жизни осознание своих грехов: тот, кто видит свои грехи, стоит на духовной лестнице выше воскрешающего мертвых.

Господь говорит о Себе: "Я есмь испытующий сердца и внутренности" и в первой же, "наибольшей" (Мф. 22:38) заповеди ставит первым же условием человеческое сердце, целиком возлюбившее Бога: "возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим" (Втор. 6:5; Мф. 22:37). 

Чистое сердце являет собой такую ценность, что обладателям его дано высшее обетование: "Блаженны чистые сердцем, яко они Бога узрят" (Мф. 5:8). Святая Церковь неустанно повторяет вслед за пророком Давидом: "Сердце чисто созижди во мне, Боже" (Пс. 50:12). Ибо именно в нем, в самых его глубинах, раскрывается человеку Царство Божие: "Царство Божие внутрь вас есть" (Лк. 17:21). То, что человек призван искать прежде всего: ("Наипаче ищите Царства Божия" (Лк. 12:31),  находится в самом человеке...

Вся жизнь человека раскрывается через это внутренее обретение сердечного "сокровища" (ср.: Мф. 6:21; 13:44), к которому "прикладывается" и все внешнее ("это все" (ср: Лк.12:31), тем самым позволяя вкушать жизни "будущего века", когда "внутренее будет как внешнее, внешнее как внутренее".

Итак, понятие сердца занимает центральное место в христиансткой мистике. Оно не только является органом чувства, но и источником сознания, началом познания, обладателем знания, хранителем подсознания, символом духа, но также и распорядителем или даже хозяином воли. Сердце есть некий сокровенный центр человека, душа, самая ее сердцевина. Здесь коренится человеческая совесть: закон, начертанный Богом. Здесь средоточие всех жизненных сил и явлений, происходящих с человеком: физическое подкрепление человека хлебом и вином - "подкрепляет сердце", и, напротив, всякое отягощение пищей и питием "сердце отягощает" (ср.: Лк. 21:34). В сердце сходятся все движения человеческого ума, воли, чувства, энергии, обеспечивая единство сознания, единство личности. Сердце - это и религиозный центр человека: здесь душа ощущает непреложную связь с Творцом, встречается с Богом, это место таинственной ВСТРЕЧИ, этого сокровенного Свидания.

Потому "человек "без сердца", лишенный самой возможности священного Сретения, - это человек, не знающий любви, не имеющий религии. И, напротив, безрелигиозность есть бессердечность, как утверждает русский религиозный философ Б. П. Вышеславцев (Б. П. Вышеславцев. Этика преображенного Эроса, М. 1994. С.273).

Лишь в глубинах сердца происходит слышание Слова, восприятие дара Духа Святого. Только здесь человеку может приоткрыться Царство Небесное, мир ангельский. Лишь здесь человек может прикоснуться к миру горнему, узреть образы святости, ощутить присутствие святых в своей жизни. Ибо только здесь, где содержится та глубина и та "бездна", из которой в каждом человеке может воссиять заложенный в него "образ Божий", явиться "подобие Божие", рождается и обретает черты религиозный опыт: опыт веры, опыт познания, опыт любви, опыт общения...

Я вспоминаю, как один мой школьный приятель, интересовавшийся историей религий, был буквально шокирован, прочитав жития святых. Он, полагавший, что религиозные свидетельства можно постичь "извне", умозрительно, одной лишь познавательной способностью разума, был едва ли не возмущен чрезмерностью подвигов преп. Симеона Столпника, проведшего в молитве множество лет на столпе. Да и сами жития казались ему - ну, что ли, нецелесообразными: сказочки какие-то, кто может подражать таким эксцентрическим действиям, какое педагогическое значение они могут иметь, если априори простому смертному это представляется не только невозможным, но и невероятным.

И вот он делал из этого вывод: образцы святости для смертного человека - недостижимы. Если это так, то святые - это своеобразные "сверхчеловеки", замаскированные в христианские предания боги. И потому - молиться им - род языческого суеверия.

Как ни удивительно, но с точки зрения житейского (или земного) рационального сознания он был прав: если он (или я) ни при каких обстоятельствах физически не может (не могу) выжить, скажем, множество лет не сходя со столпа или ночуя годами на голой земле, или ступая босыми ногами по раскаленным ли пескам,. по ледяной ли земле, или питаясь одной просфорой в несколько дней, или проводя ночи в бодрствовании на стуле, то зачем и стремиться к такой "самоистребляющей" жизни?

- Правда, у меня был один знакомый, - завершал этот "исследователь религий" свои умозаключения, - он ходил раздетым в мороз, питался черными корками, запивая их сырой водой, так в конце концов, не только отморозил себе нос, но и попал в психушку: стало ему мерещиться, что Христос на иконе делает ему какие-то знаки - то хитро улыбается, то хмуриться, то подмигивает. А все почему - довел себя до крайнего физического и нервного истощения - вот и сорвался.

Я не стала вступать с ним в дискуссию и объяснять, что, скорее всего, его знакомый, хотя, быть может, и с благими помыслами, но по гордости и невежеству, занимался духовной самодеятельностью...  Это - раз. А кроме того - если в жизни даже самого обыкновенного человека происходит нечто такое для него поразительное и важное: потрясение, озарение, то он на на какое-то время теряет обычную чувствительность, всецело предаваясь своему переживанию: когда впервые в мой дом пришел мой жених, я была так взволнована, что схватила голой рукой раскаленную сковородку и даже этого не почувствовала, а поняла это лишь когда на моей багровой ладони образовался огромные пузырь от ожога. Вот и любовь к Богу у святых подвижников и мучеников "крепка, как смерть", "она - пламень весьма сильный" (Пес.П. 8:6), кроме того святой уже сам "пламень" любви (ср.:Ис.10:17), которому не страшен огонь и мучение земли.

Итак, я не стала тогда говорить об этом, потому что школьный приятель мой сам был человек не то что бы неверующий, но нерелигиозный. Да, такой парадокс. Он верил в Бога как в некую идею - умозрительно: "что-то такое разумное над нами есть, некий Дух!" Но он совершенно не чувствовал присутствия Бога в своей жизни, своей личной связи с Ним. Сердце его, как кажется, было не только крепко заперто перед Тем, Кто в него стучал, но еще как бы загорожено такой массивной решеткой, чтобы и постучать-то было трудно: в качестве такой брони выступали разноречивые объяснительные схемы, почерпнутые разумом из религиозных учений и описаний мистических практик. И сердце - "не горело" (Лк. 24:32), даже когда Господь говорил с ним через Святое Благовестие, не узнавало Собеседника. Ну что ж, когда-то сама Мария Магдалина не узнала Его, виденного ею лицом к лицу, в садовнике!

Но - мало того - сама мысль, что Господь вникает в дела своего творения, представлялась ему не только невероятной, но и кощунственной, и он даже называл это "бабкиными суевериями". Он словно повторял за пророком Давидом: "Господи! кто есть человек, что Ты знаешь о нем, и сын человеческий, что обращаешь на него внимание?" (Пс. 143:3) Но пророк обращался с этим вопросом к Самому Господу, а для моего приятеля он звучал пустой риторикой. Давид произносил это в смирении сердца, восхищенный делами Промысла Божиего, а мой приятель - с апломбом неверия и насмешки: "Чтобы Абсолютный Дух интересовался причитаниями бабки, у которой пропала коза! Да это еще более абсурдно, чем если бы ты решила вмешаться в борьбу инфузорий!"

Наверное, с точки зрения агностика это действительно представлялось абсурдом: Абсолютный Дух там, наверху, отдельно, самозамкнуто, как вещь в себе; а бабка с козой - здесь внизу, тоже отдельно, но уже из мира явлений, этакий феномен, прах, носимый ветром.
Однако сердце верующее и уповающее на Господа, знающее, что у человека "и волосы все сочтены", не сомневается: бабкина коза тоже у Господа на счету.

И вот оппоненты сталкиваются, спорят:

-Не будет тебе Абсолютный Дух искать бабкину козу! - важно заявляет мой приятель.

- Будет, родненький, будет! Господь милостив! - кричит ему в ответ  бабка. - Ну пусть не Он Сам, - сдается она. - Пусть Никола Угодник поищет, пусть Михаил Архангел придет на помощь, пусть хоть Флор и Лавр пошукают!

В результате - коза возвращается в отчий дом, бабка ликует, на благодарственный молебен торопится, а мой приятель ворчит, если не возмущается:
- Какое мракобесие! Какое своекорыстие, наконец! Клянчить, клянчить что-то у Бога - как это низменно, унизительно!

Бабка ему даже и не возражает - она твердо знает, что вся жизнь - это история отношений с Богом и Его святыми. Завяжет она с ними добрые отношения здесь, на земле,- так и в Царстве Небесном встретят они ее любовью, добром. А порвет эти отношения злобой ли своей, неблагодарностью ли, завистью, так и за гробом окажется одна-одинешенька супротив супостата, голая, босая, беспомощная, "не имущая вида".

Бабка, верующая сердцем, оказывается мудрее нерелигиозного интеллектуала.

Святые подвижники знали: если Бог хочет помиловать душу, а она упорствует и не повинуется, то Бог попускает ей терпеть то, чего не хочет, дабы таким образом сама взыскала Его. То есть Господь ставит человека в такое положение, в котором он осознал бы свою немощь и возопил к Богу о помощи: "Возлюблю Тя, Господи, крепосте моя. Господь утверждаение мое, и прибежище мое, и Избавитель мой, Бог мой, Помощник мой, и уповаю на Него, Защититель мой, и рог спасения моего, и Заступник мой" (Пс. 17:2,3).

Все Священное Писание исполено свидетельств чудесного вмешательства и водительства Промысла, помощи и покровительства Божиего, оказываемых человеку: "Без Меня не можете творить ничесоже"(Ин. 15:5). Все, что ни случается с человеком, происходит с ним для его спасения, земной путь разворачивается как драматическая повесть о взимоотношениях Бога и человека, Промысла Божиего и человечечской воли. "Если человек не поймет, что в мире есть лишь душа и Бог, не найдет себе успокоения", - говорили подвижники Синайской горы.

"Все, что ни приключится тебе, принимай охотно и в превратностях своего уничижения будь долготерпелив, ибо золото испытывается в огне, а люди, угодные Богу, в горниле уничижения. Веруй Ему, и Он защитит тебя; управь пути твои и надейся на Него. Боящиеся Господа! веруйте Ему, и не погибнет награда ваша. Боящиеся Господа! надейтесь на благое, на радость вечную и милости. /.../ Кто верил Господу - и был постыжен? или кто пребывал в страхе Его - и был оставлен? или кто взывал к Нему - и он презрел его? Ибо Госмодь сострадателен и милостив и прощает грехи, и спасает во время скорби" (Сирах. 2:4-11). И напротив, "Горе сердцу расслабленному! ибо оно не верует, и за то не будет защищено" (Сирах. 2:13). 

Воистину, если человек старается жить внимательно и честно, то есть радеет о своей готовности дать ответ "требующему отчета в его уповании" (ср.:1Петр. 3.15), он насыщает свое сердце счастливыми историями о внимании к нему Промыслителя ("Насадивший ухо не услышит ли? и образовавший глаз - не увидит ли? Вразумляющий народы неужели не обличит, - Тот, Кто учит человека разумению?" (Пс. 93:9,10), поет от всей души о великих милостях Создателя.

Господь отвечает на тайные вопрошания, исполняет сокровенные желания, предостерегает от ложных шагов, удерживает от недолжных поступков, наказывает за дурные дела и мысли, приводит советников, посылает наставников, дает помощников, одаряет благодетелями. Ах, не все, не все мы замечаем, не все чувствуем, не все и дано нам увидеть и уразуметь, но возблагодарим хотя бы за очевидность Его Отчей заботы, за неустанность Его присутствия возле нас.

Бывает, даже в период малодушия и охлаждения, в пору маловерия, когда сердце колеблется и помышляет: "Бог оставил меня, не видит, не слышит, не замечает", Господь вдруг и подает знак, говорящий: "Все Я вижу, все Я замечаю"... И порой бывает это с такой отцовской нежностью, с остроумием, почти с шуткой.

Ехали мы как-то раз с одной прекрасной дамой, рабой Божией, в монастырь. Был Великий Пост, время искушений. Я чувствовала в душе какую-то мертвенность, сухость, умаление веры. В том же признавалась мне и моя спутница: "Молюсь, а мне кажется - впереди пустота".
Было это на заре перестройки, когда продуктов, особенно постных, даже и в Москве было трудно отыскать, а что уж говорить про провинцию.
Выехали вечерним поездом. Еще на вокзале моя спутница, что-то вспомнив, возмутилась духом:

- Ну вот! Специально ведь на стол положила, чтобы взять с собой и - забыла, дура набитая! А ведь как хорошо было бы - и в поезде, и после службы: халва арахисовая - она сытная, вкусная, съешь несколько ложек, и никаких забот о пище тленной, весь желудок заполняет и убаюкивает. Я ведь за ней вчера огромную очередь отстояла!

Проехали Калинин, и вдруг ужасно захотелось поесть, а в поезде - ни чая, ни сахара, ни печенья: пей себе то, что из дома захватил, ешь то, что припас, а если ничего у тебя не заготовлено, глотай крутой кипяток и пеняй сам на себя. Был у нас, правда, растворимый кофе, но не наслаждаться же им на сон грядущий!

- Эх, как бы мы сейчас халвы бы поели! С кипятком! Она свежая, мягкая, тает во рту, - причитала моя прекрасная дама. - Съешь кусочек, и приятная сытость обретается в теле, сны хорошие снятся… А так - на голодный желудок будут кошмары преследовать всю ночь: в теле - пустота, на душе - тревога.

Хмурые, голодные, встали наутро, наскоро попили несладкого кофе, вышли на морозной станции, ежась, побежали рысцой на автобус, доезжающий прямо до монастыря…

- А как было бы хорошо сейчас этой халвы отколупнуть! - вновь мечтательно затянула моя попутчица. - Сразу и мороз бы не так чувствовался!
Меж тем приехали в монастырь, зашли в храм, помолились на литургии, постояли на молебне.

- Ой, больше не могу, - слабым голосом произнесла моя приятельница, - дурно мне, голодный обморок вот-вот меня постигнет. А все из-за чего? Из-за того, что я не сосредоточилась перед дорогой, халву забыла. Теперь даже и молиться из-за этого тяжело. Голова кружится.

Я повела ее к знакомой монахине, у которой всегда останавливалась, когда приезжала в монастырь.

- Ничего, сейчас матушка нас постным супцом накормит, черного хлеба нарежет крупными ломтями, посыплет его солью: красота!

- Да мне бы лучше халвы - достаточно было бы нескольких кусочков и - крепкого чаю!

- А то, может, картошечки наварит, в пюре разомнет: любишь ты пюре?   

- Пюре? Неплохо. Но эта халва несчастная не дает мне покоя! Как это я ее забыла! Ведь на самое видное место положила! А ведь как было бы сейчас хорошо!

- Ну ладно, - махнула я рукой, - что-нибудь нам матушка даст поесть. Погреемся, историй всяких чудесных послушаем, премудростей и - опять в монастырь.

- Матушку бы твою тоже бы угостили. Она ведь, наверное, ничего здесь не видит, кроме картошки да черного хлеба. Эх, растяпа!

Наконец, пришли к маленькому домику, занесенному снегом. Постучались с молитвой. Матушка отворила, впустила:

- Ну что, намерзлись? Садитесь к печке - буду вас угощать, чем Бог послал. Чаек вон горяченький - только что заварила. Вареньице вишневое. А вот гостинец мне тут оставил один раб Божий - приезжал в монастырь, останавливался у меня и оставил - целых три пачки. 

Полезла в шкаф, вынула, положила на стол: батюшки-светы! Халва! Арахисовая! Три упаковки!

- Угощайтесь!

-Знаешь, - сказала мне подруга, когда мы напились чаю и поели. - Мне стыдно. Стыдно, что я так ныла, ныла: халвы мне, халвы! Господь меня в монастырь везет, в храм приводит, на святую литургию допускает, дает приют у монахини, а я Ему все: халвы мне, халвы!

- Он тебе - халвы, а ты Ему воздай хвалы, - скаламбурила наша хозяйка. И мы дружно встали перед ее иконами и восславили Бога.

Было время, когда я с особенным интересом размышляла об ангелах. Муж мой даже подарил мне толстую книгу, которая так и называлась "Книга Ангелов", где были собраны все сведения о них. Интерес этот вовсе не был праздным: порой я отчетливо чувствовала  помощь своего ангела-хранителя. Его прозрачное спасительное вмешательство особенно ощущалось мною, когда я вела машину. А поскольку мне приходилось сидеть за рулем каждый день, колеся по дорогам и днем, и ночью, и рано утром, я почти постоянно думала о моем ангеле-хранителе, который явно ограждал меня от погибельных происшествий. Множество раз случалось так, что я исключительно по какому-то наитию свыше нажимала на тормоз именно в тот момент, когда неибежно должна была врезаться в незаметно и лихо подкатившую ко мне сзади машину. Как-то раз, ведя автомобиль после бессонной ночи и пригревшись возле теплого вентилятора, я незаметно для себя "попыла по волне сна": такое блажество, радость, покой... И вдруг кто-то, словно окликнул меня, подтолкнул, чтобы я проснулась. С ужасом я увидела, что медленно, но верно качусь одним колесом по встречной полосе и продолжаю неуклонно двигаться в этом диагональном по отношению к дороге направлении.

Словом, мысль о моем ангеле не оставляла меня. Мало того, она стала перерастать в какой-то навязчивый интерес, исполенный любопытства.