Русская образованность в X - XVII веках

Часть вторая. Культурно-исторические предпосылки появле-ния в Московской Руси систематических школ в XVII в.

Наконец, волею Божией, в обозреваемый период (начиная еще с конца XIV в. и особенно после учреждения в 1589 г. патриаршест-ва) Московское государство занимало исключительное положение в христианском мире. Православные народы на Ближнем Востоке и на Балканах вследствие арабских и затем турецких завоеваний давно уже утратили свою независимость и в состоянии угнетенности ис-пытывали культурный кризис, в частности, упадок церковной обра-зованности [28]. Это и побуждало иных представителей восточ-ных Церквей, обращавшихся за помощью к России, заодно заводить речи об организации здесь школ, в которых вместе с русскими могли бы получать знания и их чада, дабы избавиться от унизительной не-избежности обучения в университетах католического Запада (в ча-стности, в римском иезуитском Коллегиуме святителя Афанасия Ве-ликого [29]). Во всяком случае, известно, что с идеями относи-тельно заведения подобных школ в Московском государстве высту-пали Александрийский патриарх Сильвестр (1585 г.), Константино-польский патриарх Иеремия II (1590 г.), Александрийский патриарх Мелетий Пигас (1593 г.), Константинопольский патриарх Кирилл Лукарис (1633 г.), Палеопатрасский митрополит Феофан (1645 г.), Газзский митрополит Паисий Лигарид и патриархи Паисий Алек-сандрийский и Макарий Антиохийский (1666-67 г.) [30]. Питали надежды открыть в России школы также католики (нунций папы Григория XIII Антонио Поссевино, побывавший в Москве в 1582 г. [31]) и протестанты (немец-лютеранин Матвей Шаум, воевав-ший против России на стороне шведов в начале 10-х годов XVII в. [32]).

Итак, для русского общества после преодоления Смутного времени создание правильной, систематической школы являлось уже безотлагательной жизненной необходимостью, четко обозна-ченной множеством мотивов и импульсов. Неудачный опыт Бориса Годунова с обучением русской молодежи заграницей, к счастью, не похоронил саму идею образования. По-видимому, он обернулся осознанным пониманием, что успешно реализовать ее можно только собственными силами, хотя и прибегая к помощи со стороны. В этом направлении и развивается далее вся история формирования русской школьной образованности.

Несомненно, этому процессу весьма способствуют изменения, происшедшие в работе Московского Печатного двора по качествен-ному (из ремесленной в мануфактурную) и количественному (число изданий) показателям как раз в 30-40-е годы XVII в. — при патриар-хах Филарете, Иоасафе, Иосифе [33].

Нельзя оставить без внимания также заметное возрастание общественного интереса к предметам филологического свойства и соответственно, обновление состава русской книжности. И в этом отношении нужно подчеркнуть совершенно особенное значение Троице-Сергиева монастыря. Еще в предшествующем столетии здесь последовательно работали над созданием специальной спра-вочной и учебной книги, в современной научной традиции полу-чившей название "Азбуковника". В течение второй половины XVI в. насельники обители — Нил Курлятев, некто Ермолай и др., — со-ставили, как минимум, два варианта [34] этого своеобразного лек-сико-грамматического и литературно-исторического тезауруса, тол-кующего различные, связанные с областью христианских понятий и реалий, термины и имена главным образом греческого происхожде-ния (свыше 5000 изъяснительных статей, расположенных по алфави-ту). И любопытно, что при создании "Азбуковника" второго типа был использован словарь Лаврентия Зизания, напечатанный в Виль-не в 1596 г. [35].

Сохранявшийся на протяжении всего XVII в. интерес русских переписчиков, переводчиков и издателей к "Азбуковникам", к какой бы редакции таковые ни относились [36], очевидно, сопряжен был с интересом к новому — аналитическому с элементами энциклопе-дичности — методу обучения грамоте, выгодно отличающемуся от старорусской формы обучения посредством многократного повторе-ния и зубрежки, а также с идеей равноценности церковнославянско-го языка как языка священного по сравнению с греческим и латин-ским языками. Кроме того, связь популярных среди грамотников Московского государства "Азбуковников" с юго-западнорусской филологической наукой отражает весьма плодотворные, хотя и до-вольно трудно складывавшиеся, контакты московитов с явлениями православной культуры на территории соседнего государства Речи Посполитой. Например, и знаменитая первая московская печатная азбука, изданная в 1634 г. В. Ф. Бурцовым-Протопоповым [37], создана была, как полагают, не без влияния со стороны львовского издания "Букваря", предпринятого еще в 1574 г. Иваном Федоро-вым [38]. Но действительно значимым индексом внимания вели-корусского общества к достижениям юго-западнорусской филологи-ческой науки следует считать предпринятое в Москве в 1648 г., при патриархе Иосифе, переиздание "Грамматики" европейски образо-ванного ученого Мелетия Смотрицкого, напечатанной в Литве 30-ю годами прежде [39]. Любопытно, что это подлинно научное, сис-тематизированное изложение норм орфографии, морфологии, син-таксиса церковнославянского языка в московском воспроизведении не содержало указания на автора [40] (несомненно, в силу его отпа-дения от Православия) и было откорректировано справщиками Ми-хаилом Роговым и Иваном Наседкой с ориентацией на текст более раннего и менее сложного учебного руководства по церковносла-вянскому языку, составленного Лаврентием Зизанием и также из-данного в Литве [41]; кроме того, в московском издании имелись — в виде дополнений — лингвистические статьи преподобного Мак-сима Грека [42], что символически как бы подчеркивало родство и преемственность православных культур Востока, Юго-Запада и Се-вера.

Повышенный интерес русских книжников к филологии отра-жает также не известная прежде на Руси книга — "Риторика" [40]. Как теперь доказано, таковая появилась во второй половине 10-х гг. XVII в. (ее самый ранний из известных список создан был в 1620 г.). Церковнославянский текст книги возник как результат перевода ла-тинского учебника Филиппа Меланхтона о красноречии (Франк-фурт, 1577 г.), дополненного заимствованиями из также переведен-ного с латинского оригинала "Сказания о семи свободных мудростех" и, кроме того, собственными рассуждениями переводчика. Имя по-следнего осталось неизвестным, но есть основания полагать, что ра-ботал он либо где-то в Москве или Новгороде, либо в Троице-Сергиевом или Соловецком монастырях. Во всяком случае, плод его трудов был более распространен именно в северных регионах Мос-ковского государства. И весьма любопытно, что текст означенной "Риторики" нередко оказывается переписанным вместе с текстами рассмотренного выше "Азбуковника", а также "Диалектики" препо-добного Иоанна Дамаскина [44] — главного источника знания на Руси по философии [45] (возможно, представленного именно его новым переводом на церковнославянский, который был осуществ-лен в конце XVI в. в Литве при участии князя Андрея Курбско-го [46]). Таким образом, нередко взору читателя со страниц одной книги одновременно открывался весьма широкий спектр светской гуманитарной информации.

Отмеченная тяга русских умов, в частности, к филологии со-пряжена была, между прочим, с удивительным всплеском интереса к поэзии. Не говоря здесь о народной устно-поэтической традиции, об издавна бытовавшем говорном, скоморошьем стихе, должно отме-тить, что в русскую книжность элементы стиховой культуры — рифмованные двустишия, или "двоестрочное согласие", а затем и силлабика — начинают проникать во втором-третьем десятилетиях XVII в. как рефлекс украинско-белорусско-польского влияния. И очень быстро эта новая область художественного творчества стано-вится популярной прежде всего в городской среде. Появляются и свои поэты — князь И. А. Хворостинин, князь С. И. Шаховской. Од-нако уже в 30—40-е годы столетия тон в поэзии начинают задавать люди незнатного происхождения, представители так называемой "приказной школы", то есть чиновники — дьяки и подьячие — раз-ных приказов: Посольского (Михаил Злобин, Алексей Романчуков), Патриаршего дворцового (Петр Самсонов), к ним примыкают со-трудники Московского Печатного двора (священники Иван Наседка и Стефан Горчак, инок Савватий). В целом их стихотворство отли-чается серьезным — по-православному "душеполезным" — содер-жанием и в этом смысле консервативно, но в его недрах зреет и но-вое, а именно интерес к темам "острого разума", "остроумия", твор-ческой свободы и самостоятельности поэта [47], предполагающим необходимую интеллектуальную и техническую подготовку.

Итак, к середине XVII столетия русское общество, столь долго вынашивавшее идею правильного образования, было, наконец, в лучшей своей части вполне готово разрешиться от бремени. Остава-лась лишь малость — начать потуги. Ярким симптомом этого пред-родового состояния является мысль Иоанна Милютина, священника Христорождественской церкви в Сергиевом посаде (ум. в середине XVII в.), которую он четко сформулировал в Послесловии к своему уникальному историко-филологическому труду — Минеям-Четьим": "Подобает убо всякому человеку, его же не весть, о том во-прошати, а еже что весть, тем не искушати и учити беззавистно и не хра-нити, но проповедати истинно. Книжная бо премудрость подобна сол-нечной светлости. Но солнечную светлость мрачный облак закрывает, а книжные премудрости ни вся тварь скрыти может. Писано бо есть: "Не уведяша, ниже разумеша, во тьме ходят!" Того ради учися! Учение свет, а неучение тьма!" [48].