Данте

И тут читатель сталкивается с одним из многих парадоксов дантовской поэмы: души, то есть, по идее, бестелесные сущности, в Аду испытывают вполне плотские мучения. Даже перестав быть людьми во плоти и превратившись в нечто иное, например в кусты и деревья (участь самоубийц из второго пояса седьмого круга), они страдают от физической боли, в чем Данте с легкостью убеждается, нечаянно отломив сучок растущего на его пути терновника:

И ствол воскликнул: "Не ломай, мне больно!"
В надломе кровью потемнел росток...

В грешниках из "Чистилища" эта парадоксальная телесность "теней" выявится в еще большей мере: страдальцы "Чистилища" также страдают телесно (например, у завистливых глаза зашиты железной нитью), но пытаясь обнять одну из встреченных "милых" теней, поэт наталкивается на пустоту.

Столь же парадоксально соседствуют на страницах "Комедии" время и вечность. В загробном мире вечность уже наступила. Его обитатели – грешники и праведники – пребывают за границами времени, но одновременно все еще в его власти, во власти воспоминаний, по власти прежних неостывших чувств и страстей. Пораженные явлением живого в мире мертвых, они просят Данте рассказать о том, что происходит в мире живых и донести до живых их голоса.

Но я прошу: вернувшись в милый свет,
Напомни людям, что я жил меж ними...

– взывает к Данте первый из встреченных им в загробном мире флорентийцев обжора Чакко, которого поливает ледяной смрадный дождь и терзает когтями злобное чудовище Цербер в третьем круге ада. И он же изрекает первое из многих пророчеств, которые услышит Данте в загробном мире, – о грядущей участи Флоренции.

В распределении грехов Данте следует за греческим философои Аристотелем, в верхнем аду (первом-пятом кругах) он помещает грешников, наказуемых за невоздержанность (сладострастие, чревоугодие, скупость, расточительность, гневливость), то есть за грехи, не столь тяжкие, а в "нижнем" – тех, кто караем за "лукавую злость" или, иными словами, за зло, совершенное сознательно и преднамеренно: за насилие, учиненное по отношению либо к естественному устройству жизни, либо к другим людям, а также за обман и предательство. Самого же Аристотеля вместе с другими жившими до пришествия Христа мудрецами и поэтами древности, со средневековыми философами- мусульманами Аверроэсом и Авиценной, а также с душами умерших и не успевших пройти крещение младенцев Данте помещает в первом круге Ада – Лимбе. Лимб очень напоминает языческий элизиум: в нем души Гомера, Горация, Овидия, Платона, Демокрита, Сенеки не претерпевают никаких мучений, прогуливаясь по зеленому лугу внутри стен высокого замка. Они лишь печальны, оттого что пребывают в вечной полутьме, лишенные света истинной веры.

Нижний ад начинается за Стигийскими болотами, в которых наказуемы те, кто был несдержан в гневе. Его ограждают железные стены дьявольского города Дита. Внутри него в шестом круге караются еретики, лежащие в огненных гробах.

В трех поясах седьмого круга, который отделяется от шестого глубоким обрывом, Данте помещает насильников над ближними, над собой ( самоубийц), над богом (богохульников). Тираны-убийцы под надзором кентавров, превращенных поэтом в адских надзирателей, варятся в алом кипятке, ветви деревьев-самоубийц клюют птицы-гарпии, богохульники и содомиты сжигаемы пламенем огненного дождя...

Но еще ужасней мученья обитателей восьмого круга, состоящего из десяти "злых щелей". Он находится намного ниже седьмого, в пропасти, куда низвергается другая адская река – Флегетон. Данте и Вергилий спускаются в восьмой круг на спине планирующего вниз Гериона – диковинного пестро раскрашенного дракона с человеческим лицом, воплощающего обман и коварство. В восьмом круге наказуются обманщики самого разного рода – сводники, обольстители, лживые прорицатели, мздоимцы, лицемеры, воры, фальшивомонетчики, льстецы и клеветники. Среди них  множество римских пап и монахов, исторических деятелей, литературных персонажей.

Преодолев "злые щели", Данте и Вергилий приближаются к девятому кругу – самой бездне Ада, на дне которого ледяным озером-болотом застыла река Коцит: на его поверхность Данте и Вергилия переносит на ладони гиганта Антея. В лед Коцита вморожены те, кто предал своих родных, свое отечество, своих единомышленников, своих гостей и своих благодетелей. В самом центре Ада, Джудекке, Данте видит вмерзшего в лед Люцифера-Сатану – исполина с тремя лицами, явно пародирующими Святую Троицу. В трех пастях Люцифера торчат части терзаемых тел трех величайших грешников-предателей – Иуды Искариота, Брута и Кассия.

Ученик Иисуса Христа, выдавший его властям, и убийцы Юлия Цезаря почти уравнены Данте в их злодеяниях, так как Данте видел в Священной Римской Империи (формально она продолжала существовать и после крушения Рима) ту единственную силу, которая может положить конец бесконечным итальянским распрям и раздорам. В уста трубадура Сорделло, искупающего в дантовском чистилище грех нерадения, Данте вкладывает знаменитую тираду, адресованную современникам:

Италия, раба, скорбей очаг,
В великой буре судно без кормила,
Не госпожа народов, а кабак!

В момент лицезрения величайшего зла сам Данте оказывается на границе жизни и смерти ("Я не был мертв, и жив я не был тоже"). Вергилий в очередной раз возвращает Данте в чувство и приказывает подопечному обнять себя, а сам, улучив момент, вцепляется в шерсть на груди Сатаны и начинает спуск-подъем по телу исполина.

Оказавшись где-то посреди туловища "червя", пронзившего собою землю, в средоточии земного тяготения, Данте и Вергилий переворачиваются головами вниз и... вновь оказываются в "нормальном положении": под их ногами бездна преисподней, а над головами – небо южного полушария, к которому они выходят из подземелья, оказываясь у подножия горы Чистилища.

Начинается новый "акт" "Комедии" – странствие Данте и Вергилия по уступам Предчистилища – Антипургатория – и по семи кругам Чистилища. В Чистилище переживают искупительные страдания души тех, для кого дорога в рай не закрыта, чьи грехи могут быть отпущены после того, как согрешивший познает высшую целесообразность бытия, тех, кто не утратил веры в грядущее блаженство. Некоторые из этих грехов – те, что искупаются в пятом, шестом и седьмом кругах Чистилища, совпадают с грехами, за которые караются грешники в Верхнем Аду: это скупость и расточительство, чревоугодие и сладострастие. Но порождены они не склонностью ко злу, а неправильно нацеленной любовью – любовью к "пустому благу". В других кругах ждут избавления гордецы (Данте высказывает опасение, что его после смерти ожидает именно эта участь), завистники, гневные, унылые.

Среди тех, кого путники встречают в чистилище немало тех, кто посвятил себя искусству: композитор и певец Козелла, флорентийский мастер по лютням Белаква, латинский поэт Стаций, трубадур Арнаут Даниэль, которого Данте в трактате "О народном красноречии" ставил выше всех поэтов Прованса, создатель "нового сладостного стиля" Гвидо Гвиницелли и друг Данте поэт-сатирик Форезе Донати... Все творцы небезгрешны, но Данте не может обречь их на вечные муки.

Пройдя чистилище, сам творец "Божественной комедии" оказывается очищенным от грехов и может вступать в земной рай, где в очередном сне-видении созерцает пышную мистическую процессию. Описание этого "видения в видении", "сна во сне" занимает последние пять песен "Чистилища".

Перед Данте предстает процессия старцев, танцующих нимф и влекущий колесницу Грифон – зверь с орлиными крыльями и орлиной головой, символизирующий Христа. Колесница переливается золотом, белизной лилий и пурпуром роз. С одной стороны от нее кружат в плясе три женщины алого, изумрудного и белого цвета, символизирующие веру, надежду и любовь. С другой – три нимфы в одеяниях пурпурного цвета, аллегории "естественных" добродетелей. Когда шествие останавливается, перед глазами Данте на колеснице предстает женщина "под белым покрывалом, <...> облечена в зеленый плащ и в платье огнеалом". Охваченный волнением, Данте по привычке ищет поддержки у Вергилия, но его вожатый исчезает так же внезапно, как и появился. А с колесницы звучат вещие слова: "Взгляни смелей? Да. Да. Я – Беатриче...". Возлюбленная поэта оставила свое место в настоящем, небесном, раю – в сонме блаженных, чтобы стать проводницей Данте на последнем этапе его пути.

"Рай" – самая умозрительная и вместе с тем наиболее лирическая часть "Комедии". Но в ней немало эпизодов, напрямую соотнесенных с политической злободневностью, таких, как встреча Данте на пятом небе ( небе Марса) с его предком Каччагвидой (XV-XVII песни). Герой Крестовых походов повествует потомку об истории Флоренции и всех флорентийских родов, о тех временах, когда Фьоренца жила "столь благоуставно, что всякий повод к плачу отпадал". Он же предсказывает Данте его изгнание (нельзя забывать, что действие "Комедии" приурочено к весне 1300г.). Натуралистическая пластичная живописность "Ада" и одухотворенная игра света и красок "Чистилища" сменяются в "Раю" описаниями различных световых эффектов: с их помощью Данте стремится изобразить неизобразимое – ликованье душ праведников и свое собственное состояние, состояние человека, вознесенного любовью за пределы тварного мироздания:

Я понял, что прилив каких-то сил
Меня возносит, надо мной подъемля;
Он новым зреньем взор мой озарил,
Таким, что выдержать могло бы око,
Какой бы яркий пламень ни светил.
И свет предстал мне в образе потока.
Струистый блеск, волшебною весной
Вдоль берегов расцвеченных широко...

Данте возносится к обители Бога – Эмпирею – по оси падения Люцифера,
проходящей через ту точку на поверхности земли, в которой закончился земной путь его двойника и одновременно антипода – Улисса:

Я видел там, за Гадесом, шальной
Улиссов путь..." ("Рай", XVII).

Тем самым Данте как бы продолжает путь Улисса. Но Данте, в отличие от Улисса, достигает цели, так как им движет не только жажда познания, но и стремление к духовному совершенству.

Странствие Данте – это аллегорическое изображение пути к спасению всего человечества, которое, невзирая на грехопадение, на все зло и все мерзости, которые творились и творятся на земле, также – и это стремится засвидетельствовать Данте – спасено силой божественной любви. Таков аллегорический, иносказательный смысл поэмы.

Духовная мощь творения Данте привлекала к нему взоры читателей на протяжении столетий. В их числе, естественно, выделяются читатели-творцы. Такие, как Пушкин, первый из русских поэтов начавший писать стихи дантовскими терцинами (трехстишиями), Гоголь, который выстраивал план "Мертвых душ" с постоянной оглядкой на строение "Божественной комедии", Достоевский – автор "Записок из Мертвого дома", поэт-символист Вяч. Иванов, которому принадлежит лучший перевод "Рая" на русский язык, Александр Блок, говоривший о себе образами Данте, Анна Ахматова, Осип Мандельштам, в поэзии которого немало образов-отголосков из произведений Данте и которому принадлежит эссе "Разговор о Данте": со знакомства с этим блистательным эссе следует начинать свой "путь" по миру Данте всякому будущему читателю "Божественной комедии".