Античная литература. Перевод с литовского Н. К. Малинаускене. Москва, Греко-латинский кабинет® Ю. А. Шичалина, 2003 /Продолжение/

Эллинистическая литература

ЧЕРТЫ ЭПОХИ ЭЛЛИНИЗМА

Уставшая от бесконечных междоусобных войн, Греция была не в состоянии противостоять мощи своей северной соседки Македонии. В 338 г. до н. э. греки проиграли битву при Херонее македонскому царю Филиппу. Через два года Филипп был убит неизвестно кем, и наследником престола стал его двадцатилетний сын Александр, надеявшийся приручить греков. Метафорой его усилий и надежд является легенда о встрече Александра и Диогена в Коринфе. Когда весь город радовался по поводу прибытия Александра, Диоген, пренебрегший материальными ценностями и своим примером призывавший довольствоваться малым (живя в бочке, почти все прочие вещи он считал ненужными), не обращал на это никакого внимания. Александр решил сам посетить философа. Когда Александр увидел растянувшегося на песке, опершись на локоть, Диогена, который не встал при приближении царя, то не придумал ничего другого, как спросить, чего бы тот хотел. Царь, скорее всего, надеялся, что Диоген станет его приближенным, но тот попросил не загораживать ему солнца (Diog. Laert. VI 2, 38; Plut. Alex. 14).

Итак, переманить всех греков на свою сторону Александру не удалось. В 335 г. до н. э. они восстали. Немедленно прибывший царь разрушил Фивы, пощадил только храмы и дом поэта Пиндара, несколько тысяч жителей продав в рабство (Arr. I 8, 8; Diod. XVII 13; Plut. Alex. 11—13). Оставив в Греции своего наместника Антипатра, Македонский отправился на Восток. Он разбил персов, занял Малую Азию, Египет, через Ближний Восток и Среднюю Азию дошел до Индии и создал огромную империю. Может быть, он планировал в будущем сделать ее еще большей, завоевав земли от Атлантического до Тихого океана [14, 300—396].  Может быть, юный царь хотел стереть границы между греками и варварами, подданным гигантского государства внушить идею братства и равенства всех народов [14, 243—286; 18, 472—565; 30, 8—10], ведь он пропагандировал некоторые обычаи персов, сам женился на персиянке и 10 000 воинов своего войска женил на персидских женщинах.

В 323 г. до н. э. он внезапно умер, и империя после его смерти мгновенно рассыпалась. Александр Великий не оставил никакого наследника. По легенде (Arr. VII 26; Ruf. X 5), собравшиеся около умирающего царя друзья спросили, кому он оставляет царство. Александр ответил: "Лучшему". Поскольку все они были хорошего мнения о себе и считали, что могут претендовать на престол, решить спор по-хорошему не получилось. Начались войны, затянувшиеся больше, чем на сорок лет, во время которых они поделили империю: Птолемей основал династию в Египте, Селевк — в Сирии и других областях Ближнего Востока, Аталиды правили Пергамом, бывшие соратники Филиппа и Александра — Македонией. В этих государствах распространились греческий язык, литература, архитектура. Даже религиозные сочинения в других краях перенимают греческий язык: в те времена на греческом языке пишутся некоторые книги Ветхого Завета. В книгах той эпохи на древнееврейском языке также чувствуется влияние эллинов: считается, что весьма популярный в греческой литературе того времени мотив любви дал импульс "Песни песней", а "Экклезиаст" дышит духом греческой философии того времени [33, 287].

Так в мире началось распространение эллинской культуры, которое ученый XIX в. Й. Г. Дройзен назвал эллинизмом [5].  Шел и обратный процесс: в Грецию проникли некоторые элементы чужих культур (культ Изиды из Египта, на греческий язык был переведен Ветхий Завет), однако гегемония греков в этом процессе ни у кого не вызывает сомнений.

Историки спорят по поводу датировки эллинистической эпохи. Большинство исследователей считают ее началом победу Филиппа над греками в 338 г. до н. э. или начало похода Александра на Восток в 334 г. до н. э.  Другие отсчитывают эпоху эллинизма от создания эллинистических государств в 281 г. до н. э. [39, 86—102]. Есть разногласия и по поводу окончания эпохи эллинизма: общепринято  утверждение, что она закончилась в 30 г. до н. э., когда римляне завоевали последнее эллинистическое государство — Египет, однако существует мнение, что римская культура — тоже эллинистическая, выросшая на греческом фундаменте, поэтому эллинизм заканчивается с падением Рима в 476 г. н. э. [30, 182—189; 31, 40—48]. В данном учебнике римская культура считается самостоятельной, поэтому избрана традиционная датировка эллинизма — 338—30 гг. до н. э.

Для эллинистических государств характерна своеобразная политическая структура: обычно ими управляли монархические династии, а также они имели административный и культурный центр — столицу [2, 355—430; 17, 495—496]. Человек эллинистической эпохи — не гражданин классического полиса, который хотя бы в лицо знает всех граждан и смело поднимает руку на народном собрании, голосуя за предложение своего соседа выделить средства на строительство театра, или сам просит слова и говорит о том, как следовало бы строить дипломатические отношения с другими странами. Теперь человек — подданный царя. Никаких общественных интересов у него нет. Поэтому основные философские течения эллинистического периода эпикуреизм и стоицизм обещают счастье не во внешнем мире, а в самом себе. "Живи незаметно", — советуют эпикурейцы. Стоики считают, что скрыться невозможно, потому что члены общества, как некоего живого организма, связаны между собой, но человек не должен реагировать на то, что происходит вокруг него, а одинаково равнодушно встречать и успех, и несчастье. Сторонники третьего направления, кинизма, из которых самым известным был уже упомянутый Диоген Синопский, утверждали, что цель человеческой жизни — не накопление материальных благ, а воспитание добродетели. Свои убеждения киники выражали как вызов обществу, живущему материальными ценностями.

Искусство этой эпохи начинает углубляться в мир индивида. Скульптура берется изображать человеческую фигуру или лицо, искаженные мукой или страхом, появляются изображения детей, больше внимания уделяется индивидуализации портрета. Интерьеры домов украшаются небольшими декоративными глиняными статуэтками, изображающими бытовые сценки. Даже могущественная Афродита теперь ваяется как молодая мама, посадившая на колени Эрота и забавляющая сына погремушкой. И в жилых домах, и в общественных зданиях появлется много нарядных декоративных элементов [39, 55—132].

Декоративность проникает и в риторику. В городах Малой Азии зарождается так называемый "азианский" стиль красноречия, требовавший красочных эпитетов, вычурных метафор, многословия, напыщенной, претенциозной манеры речи.
Однако в эпоху эллинизма более всего расцветают не искусства, а науки [20, 181—202; 34, 122—168]. Главными научными центрами были Александрия и Пергам. Особенно славилась Александрия, город, основанный Александром Великим и названный по его имени. Как и все города эллинистического времени, это был город с аккуратными кварталами и прямыми улицами [35, 170—173]. Установленный около него на острове Фарос маяк сложной конструкции, имевший около 120 метров высоты, считался одним из чудес света. В эпоху эллинизма расцвела техника: были усовершенствованы и изобретены новые военные орудия [40, 269—319], процветало кораблестроение [40, 320—337].

Правившие в Александрии цари из династии Птолемеев приглашали к себе знаменитых астрономов, механиков, математиков, врачей. Не удалось только зазвать в Александрию философов: до самого конца античного мира городом философов оставались Афины. В Александрии было научное и учебное учреждение университетского типа, называемое Мусеем с лабораториями, ботаническим и зоологическим садами, огромной библиотекой. Иногда Мусей называют первым университетом Европы [27, 239].

Здесь жили и работали математик Эвклид, работы которого по геометрии и арифметике стали основой современной математики; знаменитый основоположник механики и гидростатики Архимед, открывший значение числа p и интегральное исчисление, который изобрел винт, называемый до сих пор его именем, усовершенствовавший военные машины, сконструировавший механизмы для перекачивания воды, поднятия и переноса тяжестей. "Профессорами" Мусея был географ Эратосфен, высчитавший длину земного меридиана и утверждавший существование на Западе другого материка; астроном Аристарх, доказывавший, что Земля, вращаясь вокруг своей оси, вращается и вокруг Солнца, неподвижного, по его мнению, центра вселенной; медики Герофил, описавший нервную систему, Эрасистрат, определивший систему кровообращения.

В Мусее написано много исторических сочинений, там появилась филология как наука. Основоположником этой науки должны считаться софисты, когда-то обратившие внимание на части речи, род, проблему неологизмов. Александрийские ученые систематизировали исследования софистов и дополнили их своими открытиями. Аристофан Византийский  (257—180 гг. до н. э.) написал сочинения по грамматике, лексикографии и стилистике, ввел знаки препинания. Аристарх Самофракийский (217—144 гг. до н. э.) предложил все слова разделить на восемь частей речи. Грамматика его ученика Дионисия Фракийского, включавшая в себя фонетику и морфологию, сохранилась до наших дней.

Эти и другие александрийские ученые утверждали, что в языке действует закон аналогии: прилагательные, причастия, некоторые местоимения согласуются с существительными, глаголы некоторых групп спрягаются подобным образом. Поэтому они высказывались против неологизмов и варваризмов. Ученые из города Пергама, под руководством философа Кратета, отстаивали аномалию, то есть явления живого языка, со множеством отступлений от нормы. Эти споры и дискуссии происходили долго, в них было вовлечено несколько поколений филологов, позднее они перешли в Рим. Ученые Мусея изучали литературу, приводили в порядок, делили на песни или книги сочинения древних писателей, писали к ним пояснения, обсуждали ошибки, неточности, искажения, появившиеся за столетия при переписке. Они систематизировали мифы, издавали тематические сборники мифов, писали трактаты.

Из этого можно сделать вывод, что эллинизм был противоречивой эпохой. Он отличается склонностью к декоративности, стремлением к эффекту, с другой же стороны, — углублением во внутренний мир человека, появляется интерес к бытовым деталям. Для эллинизма характерен пафос рационалистического познания мира, расцвет точных наук, однако именно в это время появляется интерес и к противоположным вещам: гаданиям, мистическим культам и другим иррациональным вещам [30, 154—158].

Люди нового мира не чувствовали себя в безопасности. Мы уже упоминали, что после смерти Александра Македонского почти полвека города и страны бывшей его империи переходили из рук в руки. Когда монархи поделили мир, люди не чувствовали себя хозяевами судьбы, потому что государством правил живший далеко царь со своими помощниками. Огромное эллинистическое государство — это не маленький, уютный полис, где всегда можно опереться на плечо согражданина и надеяться быть под покровительством богов своего города. Это было огромное пространство, на котором олимпийские боги выглядели недостижимо высокими. Казалось, что в мире не осталось ни постоянства, ни твердости. Люди начали почитать новую капризную и непостоянную богиню случая Тиху. Сто лет назад об этой богине в одной трагедии упомянул прозорливый Еврипид: "Ты, случай — бог; нас мириады здесь / И каждого, и каждый миг ты можешь / И мукою донять и наградить" (Ion. 1512—1514)5. Правитель Афин философ Деметрий Фалерский написал трактат "О случайности", в котором доказывает всемогущество Тихи. Он говорит, что, если кто-нибудь пятьдесят лет назад предсказал бы будущее персов и македонцев, никто бы не поверил предсказателю. Кто мог подумать, что через полстолетия не останется больше имени персов, владевших почти всем миром и что поднимутся никому не известные македонцы. Ничего нельзя предвидеть заранее, никто не может быть уверен в будущем, потому что все меняется.

Новые взгляды и мысли эллинистическая литература выражала в новых формах: появились новые жанры и виды литературы.

 

НОВАЯ КОМЕДИЯ И МЕНАНДР

Комедия Аристофана называется также "древней" комедией. После нее идет "средняя" комедия, о которой мало что можно сказать, так как мы не имеем ни одного более или менее объемного ее фрагмента, не говоря уже о цельном произведении. Сохранились только имена авторов, названия пьес и краткие фрагменты. С 322 г. до н. э. начинаются времена так называемой "новой" комедии.  Эта комедия обращает внимание на отношения людей между собой, их быт и особенности характера. Здесь нет присущей Аристофану сатирической публицистики, социальных идей и общественных интересов. Критиковать влиятельные лица, их действия и поступки стало опасным: за высмеивание какого-нибудь должностного лица или самого царя комедиограф мог быть наказан. После отказа от социальных и полтических тем почти уже не нужен был хор, и из комедии исчезли парод и парабаза. Теперь хор только танцует и поет какие-нибудь песни (драматург даже не пишет к ним тексты) во время перерывов между действиями пьесы, которых обычно пять. "Новая" комедия углубляется во внутренний мир своих героев, побуждает отказаться от пороков, ищет хорошие черты в каждом человеке.

Для этого не нужны парадоксальные ситуации, фантастические сюжеты и персонажи, которых так изобретательно создавал Аристофан. Герои одеты в такие же одежды, как и зрители, ситуции их отношений бытовые и будничные. Меньше становится балаганных трюков, двусмысленностей и непристойностей, так как реликты обрядового поношения уже забыты, и театр в эллинистическое время начинает отделяться от сакральной сферы. Спектакли теперь ставятся, чтобы отметить военную победу или какое-либо другое выдающееся событие. В "новой" комедии представлены 44 маски. 9 масок изображало стариков, 11 — юношей, 7 — рабов, 17 — женщин. Старик мог быть жадным, щедрым, суровым, снисходительным и т. п., юноша — белокожий баловень или загоревший работяга, чернокудрый воин и т. д. В одной комедии принимали участие около 10 масок.

Известны десятки имен авторов новоаттической комедии, было множество пьес, но сохранились лишь их фрагменты, из которых невозможно составить представление ни о сюжетах произведений, ни об их героях. Лучше всего сохранилось творчество афинянина Менандра (343—291 гг. до н. э.). В конце XIX столетия и в XX веке при исследовании папирусов, раскопках древних городов, изучении мумий было найдено много отрывков из его комедий. Однако главное открытие произошло в 1956 году, когда один швейцарский коллекционер купил в Александрии тетрадь, датируемую III в. н. э., в которой когда-то было три комедии Менандра. За семнадцать столетий изорвались начало и конец рукописи, полностью сохранилась только комедия "Брюзга" (или "Угрюмец"), находившаяся в середине.

Менандр всю жизнь провел в Афинах, в которых также дули неспокойные ветры  эпохи эллинизма. Положение Греции было несколько иным, нежели других эллинистических государств. Конечно, она зависела от Македонии, но внешне продолжали действовать демократические учреждения: заседали городские советы, происходили народные собрания. Указы и распоряжения Александра или какого-либо другого царя становились обязательными не сразу, а после их объявления в качестве решений своих собственных органов власти. Конечно, это была только видимость демократии, однако разрушить политический строй и создать такое греческое государство, как на Востоке, ни Александру, ни другим правителям Македонии не удалось [39, 103—248].

После смерти Александра Македонского греки восстали в 322 г. до н. э. под руководством афинян, но потерпели поражение. С этого события и отсчитывает свой век новоаттическая комедия. После смерти Антипатра, подавившего восстание, в Афинах десять лет правил ставленник македонцев афинский философ Деметрий Фалерский. Он не был абсолютным самодержцем, но поскольку опирался только на богатые слои населения, популярностью в народе не пользовался. Поэтому через десять лет афиняне с радостью отворили ворота другому Деметрию, по прозвищу Полиоркет, который заявил, что вернет демократию и свободу. К сожалению, обещания Полиоркета были лишь обманом. Когда Деметрий Полиоркет проиграл в борьбе с Кассандром, афиняне отказались от его "опеки", но снова начали ссориться между собой: демократы боролись со сторонниками олигархической власти. Придя в себя, Полиоркет разорил Аттику, осадил Афины, и умирающие от голода афиняне в 294 г. до н. э. сдались ему. Политическое положение еще долго было нестабильным: Афины и другие греческие города переходили из рук в руки.

Менандру этого уже не пришлось увидеть, потому что он утонул, купаясь в море, когда в Афинах свирепствовал Полиоркет.
Хотя времена были неспокойными, никакого изображения конкретных политических событий в сочинениях Менандра мы не находим. Так что же имел в виду филолог Аристофан Византийский, патетически воскликнувший: "Менандр и жизнь! Кто из вас кому подражает?" [8, 27]. После гибели демократии и традиционной религии, когда бушевали войны и не осталось твердой почвы под ногами, Менандр упорно утверждает, что мировым бедствиям человек может противопоставить только свою собственную нравственность. В молодости Менандр отслужил на военной службе, потом учился у ученика Аристотеля Феофраста вместе с Эпикуром.

Комедиографу, очевидно, были близки проповедуемые Эпикуром мысли о поисках убежища от всяческих бед внутри себя. Кроме того, то же самое, как мы уже упоминали, советовали и стоики. Обстоятельства могут меняться, мир может перевернуться вверх ногами, однако порядочный человек в любой ситуации должен оставаться справедливым и честным. Когда и богатые, и бедные, и счастливые, и несчастные будут вести себя порядочно, капризная Тиха не будет иметь на них прав: корабли торговца могут затонуть в бурном море, разбойники могут ограбить дом богача, благородный человек, ставший добычей воина или пирата, может быть продан в рабство, но порядочность есть единственное богатство, которое никто не может отнять. Одаренные дарами Тихи должны быть мудро скромными: богач должен не щеголять богатством, а от всего сердца помогать беднякам, счастливый должен помочь несчастным, потому что неизвестно, когда их собственное счастье закончится и им понадобится помощь других. Порядочность не есть привилегия богатых и знатных. Даже люди самого низкого положения — рабы и гетеры — могут и должны быть и честными, и благородными. Герой комедии "Самиянка" Мосхион говорит, что все люди рождаются одинаковыми. Полноправными надо бы считать честных людей, а бесчестных — рабами (Sam. 139—143). Человек, совершивший бесчестный поступок, должен стремиться исправиться.

Таким образом, главная идея творчества Менандра — это идея гуманизма [41, 164]. Он, как и другие комедиографы, без сомнения, изучил не только жизнь, но и сочинение "Характеры" философа Феофраста, который углублялся во внутренний мир людей и пытался классифицировать их характеры.

Фрагменты сохранившихся комедий Менандра и "Брюзга" — не очень веселые пьесы: в них много и слез, жалоб, вздохов. Молодые влюбленные, испытавшие какие-либо препятствия, — не самые несчастные люди в этих пьесах: мы видим не имеющих никаких гражданских прав, выросших в рабстве найденышей, семьи, разлученные войной, попавших в неволю свободных людей. Большие беды настигают людей не по их вине, а потому что Тиха отвернулась от них, а маленькие, уже в комедии изображенные несчастья появляются из-за незнания, недоразумений и т. п. С другой стороны, в комедиях льются слезы не только боли, но и радости: дети находят родителей, ставшие рабами свободнорожденные вновь обретают свободу, в конце пьесы влюбленные играют свадьбу. Кажется, что в пьесах Менандра мелодраматический слой обычно сильнее, чем комический. В качестве примера мы можем проследить сюжет неплохо сохранившейся комедии "Отрезанная коса".

Жена торговца Патека умерла родив двойню. В это время затонул его корабль. Превратившись в последнего нищего, придавленный несчастьем, Патек приказал рабу выбросить младенцев. Нашедшая их женщина оставила себе девочку, а мальчика отдала богатой Миррине. Затянувшаяся война разорила  покровительницу девочки, из-за голода и нищеты она отдала уже выросшую Гликеру полюбившему ее воину Полемону как сожительницу. Умирая, эта старушка сказала Гликере, что сын Миррины Мосхион — ее брат-найденыш. Добросердечная, благородная Гликера, не желая осложнять жизни брата, ставшего веселым повесой, ничего не говорит ни Миррине, ни Мосхиону даже и тогда, когда Полемон покупает дом у них по соседству. Однако Мосхион стал заглядываться на красавицу-соседку, и однажды, когда она стояла на пороге, подбежав, обнял ее. Гликера в слезах смотрела с любовью на брата, но эту сцену прервал рассерженный Полемон. Он отрезал мечом у девушки косу и убежал из дома. Испуганная и обиженная из-за такого позора, причиненного ей, Гликера просит соседку Миррину принять ее к себе. Полемон думает, что Миррина приютила Гликеру как любовницу для сына, страшно сердится из-за ее неверности, собирается ворваться с воинами в дом Миррины и забрать Гликеру. Его удерживает его старший друг, уже опять разбогатевший Патек. Гликера ему рассказывает о себе, показывает найденную некогда вместе с младенцами шкатулку, и Патек узнает вещи своей жены, которые когда-то сам сложил в нее, а услышавший разговор Мосхион понимает, что он брат Гликеры. Полемон стыдится, что погорячился, обещает избавиться от этого порока, и комедия заканчивается двумя свадьбами: счастливый Патек выдает за страстного воина дочь, простившую обиду импульсивному почитателю, и в то же самое время женит сына.

Странно, что временем появления мелодрамы считается XVIII век. Указывается, что основные ее черты — это ориентация на эмоции и этические установки массового зрителя, простота и понятность ситуаций, идеализация положительных и очернение отрицательных персонажей, преобладание моральной проблематики, хороший конец [29, 130]. Эти особенности, за исключением, может быть, только образа абсолютного злодея, присутствуют в пьесах Менандра. Основной эмоциональной доминантой мелодрамы считается сочувствие обиженным и негодование по поводу поступков обидчиков. Конечно, эти доминанты важны, но, по-видимому, они не главные.

Самой значительной и исключительной эмоциональной доминантой мелодрамы мы бы считали утешение. Сочувствие и негодование может вызвать и трагедия: зрителям жаль страдающих или обиженных героев. Однако трагедия сурова, в ней страдают и правые, и неправые. Зрителю трудно отождествить себя с ее персонажами, максималистами и гигантами духа. Действующие лица мелодрам — это простые маленькие люди, с присущими всем добродетелями и недостатками, похожие на нас и наших соседей. Зрителей и читателей утешают и их страдания (не мне одному плохо; или: мне нелегко, но им еще труднее), и их счастье (может, и мне так повезет?). Даже понимая иллюзорность и банальность реальности мелодрамы, люди ищут и находят в ней утешение. Вполне возможно, именно эта эмоциональная доминанта определяет вечность и популярность мелодрамы во все времена.

Одних зрителей рассмотренной пьесы Менандра "Отрезанная коса" утешало то, что у всех есть горести и беды, даже и у очень богатых или счастливых. Другим было утешением видеть, что, хотя большинство сирот, отданных кому-нибудь внебрачных детей или подкидышей не находят своих родителей и всю жизнь проводят в рабстве, так бывает не всегда: вот Гликере из Коринфа повезло.
Таким образом, корни жанра мелодрамы, наверное, надо бы искать в Греции эллинистической эпохи, а не в театрах парижских бульваров. Кроме того, и эллинизм еще не есть начало начал. Элементы мелодрамы можно найти и в трагедиях Еврипида "Ион", "Елена" и др. Вообще новая комедия связана с Еврипидом множеством связей [8, 21—24; 10, 738—741].

Некоторые комедии Менандра — мелодрамы, некоторые имеют и комический пласт. Смешные ситуации порождают недоразумения (один герой говорит об одном, другой — совсем о другом), преобладает комическая ирония (зрители из пролога знают правду, некоторые действующие лица ее не знают). Зрителей веселят фигура повара-болтуна, любителя сплетен и слухов, неумеренно хвастающегося своими кулинарными способностями, способность хитрого раба выкрутиться из любого положения, энергичный спор двух рабов, переходящий в потасовку.

Во всех сохранившихся комедиях Менандра мы находим мотив любви. Его герои считают любовь большой ценностью и основой брачной жизни. Каллипид в "Брюзге" говорит:

Известно ведь, что если в годы юные
Жениться по любви, то будет прочен брак.
       (790—791)10 .
Однако нужно отметить, что Менандр показывает только влюбленных юношей, о чувствах их избранниц он не упоминает. Можно только догадываться, что Памфила из "Третейского суда" не соглашается расстаться с гулякой-мужем, когда ее к этому побуждает отец, и Гликера из "Отрезанной косы" прощает Полемону из любви, но ни об их желаниях, ни о желаниях других женщин ничего не говорится. Видимо, всем должно было быть ясно, что получив такого героя-молодца в мужья любая девушка будет счастлива. Кроме того, по обычаям греков по поводу брака договаривались родители, молодые до свадьбы часто даже не видели один другого, а тем более никто не спрашивал мнения девушки. В эллинистическое время обычаи понемногу начали меняться, но особой революции не было. Поэтому пьесы Менандра, в которых юноша добивается нравящейся ему девушки, надо бы считать выражением авторского стремления уважать благородные чувства каждого человека, выражением его гуманистических идей.

В комедии "Брюзга" мы видим и противоположное любви чувство ненависти. Персонаж пьесы земледелец Кнемон ненавидит не какого-либо конкретного человека, а избегает всех людей, старается с ними не общаться, не обрабатывает даже своей земли у дороги, чтобы не надо было разговаривать с словоохотливыми прохожими. Менандр подробно не объясняет происхождения ненависти Кнемона, но подчеркивает что причина здесь не только в его собственной природе: этот крестьянин, видя, что люди заботятся только о себе, ищут только своей выгоды (718—719), разочаровался во всех и в одиночестве изо дня в день трудится на своем каменистом участке.

Неожиданно с Кнемоном происходит несчастье: он падает в колодец. Сикон, которому старик однажды не дал взаймы таз, радуется: "Это вздорный старикашка-то? / Отлично сделал, небом пресвятым клянусь" (628—629). Счастье, что не все вокруг таковы. Служанка Кимона Симика, которую он гонял всю жизнь, бросается на поиски помощи. Его вытаскивает Горгий, которому старик не сказал ни разу ни одного хорошего слова. Тронутый благородством юноши, Кнемон понимает, что был неправ. Он не может измениться сразу, ему все еще милее одиночество, но перелом уже произошел. Кнемон понял, что люди должны не ненавидеть, а любить друг друга.
Порядочны и благородны также и другие действующие лица комедии. Сострат решил взять в жены небогатую девушку:

   Свободный от рождения
И не бедняк, я в жены без приданого
Ее согласен взять, чтобы всю жизнь в любви
Прожить с ней.
       (307—309).

Отец юноши Каллипид легко дает себя уговорить поделиться имуществом с бедняками.
Менандр ищет и радуется, когда находит в мире крупицы снисходительности, доброты, благородства. Он любуется людьми, которым свойственны такие черты характера [8, 494].

 

КАЛЛИМАХ (310—240 гг. до н. э.).

"Новая" комедия процветала в Афинах, другие же жанры развивались не в Греции. Мусей в Александрии притягивал творческие личности своей библиотекой в полмиллиона свитков и  интеллектуальной атмосферой. С другой стороны, решение жить в Александрии означало и примирение автора с положением придворного поэта: дело в том, что Мусей содержали правители из династии Птолемеев. Поэтому они и прославляются в сочинениях Каллимаха, Феокрита и других александрийцев.

Самым знаменитым александрийским писателем был Каллимах. По поручению царя Птолемея II он занимался библиотекой Мусея, первым  составил ее каталог и очень много писал. Он создал трактаты о реках, птицах, ветрах, рыбах, календарях, основании греческих городов и происхождении их названий и т. п. Эти произведения не сохранились. Не ясно, были они в стихах или нет. Не сохранилось ни одной элегии Каллимаха. Мы имеем только 6 его гимнов, 64 эпиграммы и много фрагментов. Больше всего отрывков осталось от его самого большого произведения "Причины", в котором объясняется появление разных обычаев, обрядов, праздников. Темы и объекты, избранные Каллимахом, показывают, что расцвет науки влиял на литературу, и она также стремилась давать знания.

Ученость — это важная черта эллинистической литературы. Очень популярной и известной была поэма Арата "Явления" на астрономическую тему, ей не уступали две фармакологические поэмы Никандра "Противоядия" и "Лекарства от укусов животных". Эти сочинения дидактического характера были любимыми и читаемыми в течение всей античности, римляне их перевели на латинский язык.

Гимны Каллимаха прославляют Зевса, Аполлона, Артемиду, остров Делос, Афину и Деметру. Не ясно, предназначены ли они для пения или для чтения [3, 245—285]. С первого взгляда они кажутся традиционными: это сочинения, написанные гекзаметром, в которых прославляется тот или иной бог. Прочитав их внимательнее, мы заметим типичные черты эллинистической литературы. Автор старается показать свою ученость: вспоминает редкие  детали мифов, указывает много названий мест, объясняет появление обычаев и обрядов. Имеются и бытовые подробности, характерные для эллинизма: в гимне Артемиде поэт рассказывает, что богини, не справляющиеся с непослушными и упрямыми дочерями, обращаются к страшным циклопам или к Гермесу, измазавшему лицо сажей. Девочки пугаются и жмутся к матерям. Есть и личные мотивы, частые в этой литературе: гимн Аполлону Каллимах заканчивает очень личным упоминанием о завистливых противниках.

Стихотворения Каллимаха обдуманны и отделанны. Таков был принцип эллинистической поэзии: произведение должно быть коротким, но тщательно украшенным. Поэт должен обдумать каждое слово, выбросить все, что ненужно или случайно. Большие эпические произведения безжалостно критиковались. "Ненавижу киклический эпос", — писал Каллимах (Аnth. Pal. XII 43), взявший девизом выражение Гераклита "Большая книга — большое зло" (Pfeiffer, 465). Он сам и его последователи пропагандировали короткие эпические повествования, написанные на мифологические мотивы — эпиллии. Каллимах и его сторонники были правы: героический эпос не соответствовал более установкам новой эпохи. Герои эпоса Гомера больше всего ценили личную славу, ради нее боролись и умирали. Теперь же наемные воины завоевывают земли для монарха или защищают его, а стремиться к личной славе опасно, поэтому героизм уже никого не интересует. Измельчали идеи, измельчала литература. Эпиллии, которые писали александрийцы, соответствовали духу эпохи: давали информацию о каком-нибудь обряде или обычае, очаровывали деталями быта или изображением страстей действующих лиц.

ФЕОКРИТ (III в. до н. э.) сочувствовал принципам Каллимаха и ценил сочинения только малой формы. Из его творческого наследия сохранилось только 30 стихотворений и 26 эпиграмм. Феокрит считается основоположником жанра идиллии. Греч. eijduvllion — картинка, маленький образ, следовательно, идиллия — картинка человеческой жизни. Поскольку скрыться от беспокойного мира человек эллинистической эпохи мог только в частном кругу, поэзия Феокрита, обратившая внимание на будничную жизнь, стремится показать, что бытовые детали и мелочи, а также простая и уютная повседневность имеют очарование и красоту. Такова идиллия "Сиракузянки, или Женщины на празднике Адониса" (XV). Болтовня двух кумушек, жалующихся на мужей-ротозеев, обсуждающих новое платье, толкающихся в праздничной давке, и вся картинка их несложной жизни по-своему уютна и привлекательна, потому что это единственный гарант их безопасности.

Другая картинка изображает девушку, стремящуюся ворожбой вернуть себе любимого (II). Пророческие знаки, сны, гадания очень часты в литературе тех времен. Обычно они связаны с любовной темой. Любовь героини этой идиллии на первый взгляд кажется внезапно объявшей ее сжигающей болезнью:

Знаю одно, что меня пожирала болезнь огневая,
Десять ночей на постели и десять я дней пролежала.
Как моя страсть родилась, послушай, царица Селена!
Кожу на теле как будто покрасили в желтую краску.
Падал мой волос густой, и скоро остались от тела
Кожа да кости одни.
       (II, 85—90).

Как типичный александриец, Феокрит раскрывает всю гамму чувств Симайты: желание вернуть любимого, негодование, стыд, растущую жажду мести.

Большая часть идиллий Феокрита изображает жизнь пастухов. Такие идиллии называются буколиками. Действующие лица этих стихотворений, пастухи, играют на дудочках, часто поют по очереди, состязаясь в красоте песен. Форму поочередного пения  и некоторые другие элементы буколик Феокрит, по-видимому, взял из фольклора [9, 43—45; 36, 78—100].

Самым частым в буколиках бывает любовный мотив. Одни радуются любви, другие мучаются из-за нее. Вот как жалуется герой III буколики:

Эроса нынче узнал я. Жесток он. Как видно, недаром
Львиным вспоен молоком и воспитан он в чащах дремучих;
Пламенем жжет он меня и до мозга костей пробирает.
         (III, 15—17) .

Пастухи Феокрита живут в горах, и кажется, что в городе они даже не были. Однако во время разговоров они упоминают столько деталей редких мифов, что у читателя зарождается подозрение, не сидели ли они хотя бы несколько лет в библиотеке Мусея и не изучали ли усердно каталоги мифов. Это весьма ученые пастухи.
 
В буколиках много реалистических деталей. Пастухи пасут своих коров, коз, овец, ругаются и ссорятся, заквашивают молоко, отжимают сыры, возятся с молодняком, бегая за стадом, повреждают ноги. Здесь немало грубоватых выражений и мелочей быта или пейзажа. Феокрит не говорит "очаровательная роща", как позднее полюбят выражаться авторы пасторалей XVII века, он перечисляет деревья, кусты, цветы. Поэт знает названия 18 кустов, 14 цветов, 23 трав [28, 212]. Однако все же эти весьма реалистичные пастухи со своими стадами не выходят за рамки картинки. В ясный, жаркий день они отдыхают в украшенных плющом пещерах, сидят в тени дубов около чистых, спокойно журчащих родников. В буколиках Феокрита не идет дождь или снег, нет бурь, ураганов или других суровых картин природы.  Эти картинки выглядят как мечта, утешительное зрелище далекой спокойной жизни:

Ты не спеши, не в огне ты сидишь. Нам же будет приятней
Петь под маслиною там, посмотри-ка, в той роще усевшись;
Там, где холодный журчит ручеек, где мягкой подстилкой
Свежая будет трава, где немолчно болтают цикады.
         (V, 31—34).

Жанр, созданный Феокритом, оказался очень живучим: в Риме ему следовал Вергилий, а позднее его принципы переняло искусство Западной Европы.

АПОЛЛОНИЙ РОДОССКИЙ (295—215 гг. до н. э.) был учеником Каллимаха, но не придерживался заветов учителя и писал длинные поэмы, которые сам Каллимах и его сторонники резко критиковали. Хотя Аполлоний родился в Александрии, однако из-за разногласий с коллегами он переселился на остров Родос, стал там популярным и даже получил прозвище Родосского. Он написал немало сочинений, но сохранилась только наиболее прославившаяся его поэма "Аргонавтика". Это написанный по мотивам мифа об аргонавтах и самим автором разделенный на четыре книги эпос. Поэт употребляет гомеровские эпитеты, сравнения и выражения. Неизвестно, хотел ли Аполлоний Родосский создать героический эпос, совсем не похожий на сочинения эллинистических поэтов, однако, если у него и были такие устремления, его усилия оказались безрезультатными. Он написал такую поэму, какую мог создать только александриец.
Во-первых, он, как истинный ученый, описывает местности, мимо которых плывут аргонавты, рассказывает истории об основании городов, объясняя, почему та или иная местность так называется, доставляя читателю много сведений из этнографии, географии, антропологии, истории религии. Уже давно было замечено, что эти сведения он дает иначе, нежели Арат или Каллимах, которые обращаются к читателю, настойчиво его обучая: Аполлоний Родосский не подчеркивает дидактических намерений [21, 218].
Во-вторых, как типичный александриец, поэт тонко раскрывает чувства Медеи. Третья песнь "Аргонавтики", в которой рассказывается о любви колхидской царевны, считается самой лучшей. Автор показывает, как Медея пугается из-за порученного Ясону задания и сердится на себя, когда понимает, что испугалась. Она пытается убедить себя, что судьба пришельца ей безразлична, однако сразу понимает, что хотела бы, чтобы он остался жив. По воле богов Медея полюбила Ясона, но поэт показывает и сплетение человеческих отношений, мотивируя решение девушки.

Кто знает, осмелилась бы она помочь Ясону, если бы не старшая сестра. Халкиопа вышла замуж за Фрикса, прилетевшего на златорунном баране. Корабль ее сыновей, задумавших посетить страну отца, разбился, а они сами выплыли на один остров. Забредя туда, аргонавты спасли юношей. Сыновья подружились с пришельцами и хотели бы плыть с ними в Элладу. Ради своих детей Халкиопа уговаривает Медею помочь Ясону. Они почти не говорят о нем. Медеи очень хочется признаться сестре, но она не осмеливается. Во время разговора с сестрой девушке становится легче, но, оставшись одна, она опять беспокоится и мечется: хотелось бы помочь светлоглазому чужестранцу, но страшно предать отца. Ей приходит в голову мысль о самоубийстве, однако Медея боится Аида. Эти и другие, нахлынувшие на Медею чувства Аполлоний Родосский рисует мастерски. Может быть, из-за таких эпизодов иногда появляются малоубедительные мысли о сходстве этого эпоса с трагедией [16].

Характерен для эллинизма и образ Ясона. Ясон не является активным, производящим глубокое впечатление действующим лицом героического эпоса. В трудный и опасный путь он отправляется не с желанием прославиться среди людей, а потому что так было нужно, потому что не было другого выхода.

Когда Ээт, злорадно улыбаясь, заявляет, что для того, чтобы получить золотое руно, нужно запрячь огнедышащих медноногих быков, вспахать поле, посеять зубы дракона и победить выросших из тех зубов мужей, Ясон понимает, что он этого, скорее всего, не сумеет сделать, но соглашается идти даже на смерть, подчиняясь необходимости. Он вздыхает:

Нет ничего для людей неизбежности горше, той самой,
Что и меня к вам подвигла прийти по желанью владыки.
         (III 430—431).

В IV песни автор рассказывает о возвращении аргонавтов домой. Здесь появляется еще один мотив, характерный для эллинистической приключенческой литературы, — мотив бегства и преследования: царь Ээт посылает один, потом другой отряд догнать аргонавтов, отнять Медею и золотое руно. Аргонавты возвращаются не тем путем, которым приплыли, частично повторяя маршрут Одиссея: посещают Цирцею, плывут мимо Сциллы и Харибды, попадают к феакам. Им приходится даже нести свой корабль на плечах через пустыню, пока в конце концов под покровительством Геры они не достигают Эллады. Этим эпос и заканчивается. В последних строчках автор обращается к благословенному роду героев, воспетому в его эпосе, прося помочь его песне долго звучать среди людей, с каждым годом становясь все более желанной. Кроме того, Аполлоний Родосский и начал эпос не как объективную песнь музы, а как свое собственное произведение, говоря: "Феб, начавши с тебя, вспомяну о славных деяньях / Древлерожденных мужей" (I 1–2). Такие заявления характерны только для эллинистического времени, выявившего значение конкретного индивида. Индивидуализм — это одна из главнейших черт культуры эпохи эллинизма [31, 7—47], проявившаяся во внимании к личности, отдельному субъекту. 

ЭПИГРАММА

В эллинистическое время ясную форму обрел новый литературный жанр — эпиграмма. Этот жанр имел долгую предысторию. Греки издавна очень любили выбивать или выцарапывать надписи на вещах, приносимых в жертву богам [37, 10—22]. Обычно вещи (щиты, вазы, треножники, орудия труда и т. п.) говорят от первого лица: "Меня пожертвовали, меня посвятили".

Такие надписи появились, видимо, из-за склонности, желания, потребности греков общаться. Когда думаешь об этой их потребности, в голову приходит мысль, что не известно, правильно ли XX или XXI век называть эрой коммуникации. На самом деле, изобретены телефон, электронная почта, интернет, еще не плохо действует телеграф и привычная почта, но они не укрепили связи человека с человеком. Дробятся, лопаются, исчезают узы соседства, родства, дружбы. Времена обществ истинной коммуникации уже в прошлом. Это — времена древних обществ. Ни греческий, ни латинский язык (как, впрочем, и русский) не имели слова "монолог". Это греческое слово, но придуманное позднее, когда появилось явление монолога, подобно тому, как и греческое слово "телефон" было создано после изобретения вещи. Древние общества не знали разговора с собой, они знали только диалог, беседу. Разговор не с собой, а с другими. Прежде всего — с людьми. Как мы знаем из комедии Менандра "Брюзга", путники, направлявшиеся в Афины, всегда заговаривали с работающим у дороги даже и незнакомым крестьянином (160—165). Человек, заговаривая с деревьями, камнями, морем, чувствовал, что и сам может вызвать на разговор окружающий мир. Грекам казалось, что даже вещи хотят общаться. Поэтому, пожертвовав в храм Аполлона кифару, музыкант редко оставлял на рядом прикрепленной табличке надпись: "Вот кифара, которую храму посвятил такой-то и такой-то человек". Он знал, что его соотечественникам намного ближе и понятнее будет надпись: "Я — кифара, которую посвятил храму..." Ведь такая эпиграмма указывает на возможность общения с вещью. "Я — сеть старого рыбака...", "Я — кувшин...", "Я — олимпийский венок..." — множество вещей в храме обращается к посетителю.
Самая древняя известная греческая эпиграмма — это стихотворная надпись на кубке. Она гласит "Я кубок Нестора...".  Геродот говорит, что видел в одном святилище и списал очень древние, упоминающие мифологические времена эпиграммы, в которых говорят треножники (Hdt. V 59—61). Один обращается ко всем, кто его видит: "Амфитрион меня посвятил, одолев телебоев". Другой обращается к богу святилища Аполлону: "Скей, кулачный боец, тебе Аполлон-дальновержец, / Верх одержав, посвятил меня, жертвенный дар несравненный". Как видим, очень рано эпиграммы начали писать в стихах.

Одной из разновидностей эпиграммы были эпитафии — надгробные надписи. Их писали гекзаметром или элегическим дистихом. Если человек погибал в море или далеком крае, память о нем чтилась кенотафом — пустой могилой с эпитафией. В историческое время были известны авторы тех или иных эпитафий. Мы уже цитировали эпитафию Симонида Кеосского спартанцам, погибшим в Фермопильском ущелье. Была известна эпитафия трагика Эсхила, сочиненная для себя самого:

Евфорионова сына, Эсхила Афинского кости
  Кроет собою земля Гелы, богатой зерном;
Мужество помнят его Марафонская роща и племя
  Длинноволосых мидян, в битве узнавших его.
      (Anth. Pal. II 17, пер. Л. Блуменау).

Потом стали появляться эпиграммы на разные темы. Эпиграмма, приписываемая Платону, прославляла поэтессу Сапфо:

Девять считается Муз. Но их больше: ведь Музою стала
  И лесбиянка Сафо. С нею их десять теперь.
     (Anth. Pal. IX 506, пер. Л. Блуменау, ГЭ, с. 57).

Эта эпиграмма уже не надпись на приносимой в жертву вещи или на могиле, она может быть представлена только как надпись на полях книги, как мнение, высказанное в кругу друзей при обсуждении творчества поэтессы или как уважительная и лаконичная мысль в произведении по вопросам поэзии. Эпиграмма понемногу становится собственностью литературы, однако еще некоторое время не считается жанром, достойным внимания: авторы большинства этих кратких произведений неизвестны, не издавались их специальные сборники. Когда писатели эллинистического времени обратили внимание на сочинения малой формы, оказалось, что эпиграмма подходит для выражения принципиальных установок или чувств, самых разнообразных минутных настроений автора. Тогда она стала литературным жанром.

Эпиграммы писали уже упомянутые Каллимах и Феокрит, но особенно прославились Асклепиад (III в. до н. э.), Леонид (III в. до н. э.) и Мелеагр (II — I вв. до н. э.). Последний составил сборник эпиграмм "Венок", который можно считать первой европейской антологией, сохранившейся до нашего времени.

Авторы литературных эпиграмм сохраняют большинство традиционных черт. В Греции был обычай приносить в жертву богам не только благодарственные жертвы, ранние надписи на которых сохранил Геродот, но и различные орудия труда или вещи (чаще всего без надписей). Обычно люди делали так по окончании какого-либо жизненного этапа: постаревший рыбак приносил в жертву свою ободранную сеть, не имеющий уже сил кузнец — молот, новобрачная — девичий пояс. Создатели эпиграмм оставили много строф подобной тематики. Феокрит написал буколическую эпиграмму на такую тему:  

С белою кожею Дафнис, который на славной свирели
  Песни пастушьи играл, Пану приносит дары:
Ствол тростника просверленный, копье заостренное, посох,
  Шкуру оленью, суму, — яблоки в ней он носил.
    (Anth. Pal. VI 177, пер. М. Грабарь-Пассек, ГЭ, с. 90).

Все авторы писали литературные эпитафии знакомым или воображаемым лицам. Сохранилась, например, эпитафия Леонида рыбаку, любившей выпить Марониде, какому-то человеку, выброшенному в море пиратами и т. п. Используются и традиционные формы, и ищутся новые. В эпиграммы на самые разные темы, в том числе и в эпитафии, вставляется диалог. Леонид написал такую эпитафию-диалог между умершей и прохожим:

— Кто ты, лежащая здесь под этим паросским надгробьем?
  — Дочь Каллитела, Праксо. — Край твой родимый? — Самос.
— Кто тебя предал земле? — Феокрит, мне бывший супругом.
  — Смерти причину открой. — Роды сгубили меня.
— Сколько ты лет прожила? — Двадцать два. — Неужели бездетной?
  — Нет, Каллител у меня, мальчик остался трех лет.
— Счастливо пусть он живет и старость глубокую встретит.
  — Пусть же Судьба и тебе счастье дарует, о гость.
     (Anth. Pal. VII 163, пер. Ю. Шульца, ГЭ, с. 120).

Еще одна тема эпиграмм — оценка деятельности художников и отдельных произведений: Феокрит хвалит Архилоха, Асклепиад — поэму Антимаха "Лида", Леонид — поэзию Гомера, Эринны, Анакреонта и т. д. Пишутся эпиграммы о творениях скульпторов и живописцев. Леонид создал эпиграммы, восхваляющие скульптуру Праксителя "Эрот" и картину Апеллеса "Афродита, выходящая из воды". Асклепиад любуется статуей Александра Великого, изваянной лучшим скульптором эллинистического времени Лисиппом:

Полный отважности взор Александра и весь его облик
  Вылил из меди Лисипп. Словно живет эта медь!
Кажется, глядя на Зевса, ему говорит изваянье:
  "Землю беру я себе, ты же Олимпом владей".
    (Anth. Pal. XVI 120, пер. Л. Блуменау, ГЭ, с. 79).

Мы находим и эпиграммы юмористического характера. Вот Каллимах рассказывает анекдотическое происшествие: начитавшись положений Платона о бессмертии души, какой-то человечек покончил с собой:

Солнцу сказавши "прости", Клеомброт амбракиец внезапно
  Кинулся вниз со стены прямо в Аид. Он не знал
Горя такого, что смерти желать бы его заставляло:
  Только Платона прочел он диалог о душе.
    (Anth. Pal. VII 471, пер. Л. Блуменау, ГЭ, с. 98).

Очень много эпиграмм написано на любовные мотивы. Любовь представляется как незаживающая, мучащая человека рана от стрелы Эрота или как жгучий огонь, от которого поэты, по их словам, тают как свечи. Мелеагр так обращается к любимой в эпиграмме из двух строчек:

Клей — поцелуи твои, о Тимо, а глаза твои — пламя:
  Кинула взор — и зажгла, раз прикоснулась — и твой!
    (Anth. Pal. V 96, пер. Л. Блуменау, ГЭ, с. 157).

В творчестве этого поэта мы находим и автоиронию, и изящный юмор. В начале одной эпиграммы он умоляет Эрота пожалеть его, а в конце угрожает, что в случае смерти от его стрел оставит эпитафию "Странник, запятнан Эрот кровью убитого здесь" ((Anth. Pal. V 215, пер. Л. Блуменау, ГЭ, с. 160). В другой эпиграмме Мелеагр обращается к комару, прося полететь к любимой и привести ее, обещая за услугу шкуру льва (Anth. Pal. V 152).

Таким образом, эпиграммы были разными: и грустными, и веселыми, и серьезными, и смешными. Разнообразна и их форма, но более всего были распространены два типа: или в начале стихотворения поэт высказывает основной тезис, а остальные строчки его иллюстрируют, расширяют и т. п., или первые строчки — это как бы экспозиция, а последняя строчка или двустишие раскрывают суть. Эти короткие стихотворения привлекали людей, потому что мысль в них должна была  излагаться ясно, но сжато. Поэты эллинистического времени в сочинениях этого жанра могли продемонстрировать свое владение поэтической техникой.

 

ГРЕЧЕСКИЙ РОМАН

 Эпоха эллинизма подарила миру еще один новый жанр — роман. Термин "роман" — не греческий, он появился поздно, в Средние века, когда романами начали называть повествования, написанные на романском языке. Греки свои сочинения называли книгами, повествованиями и т. п. По словам А. Лески, на датировку никакого другого жанра так не повлияли папирусные находки, как на датировку романа [10, 957].  Дело в том, что около ста лет придерживались мнения XIX века, что греческие романы восходят ко времени заката античности — к IV или V вв. н. э. [13, 178—265]. Найденные в последние десятилетия папирусы с отрывками из романов заставляют ученых изменить мнение. Теперь считается, что роман появился в III в. до н. э., а автор самого раннего из полностью сохранившихся романов Харитон жил в конце II в. до н. э. или в  I в. до н. э. [4, 204]. Таким образом, греческий роман, по-видимому, с хронологической точки зрения не был слишком отдален от своих корней — "Воспитания Кира" Ксенофонта, в котором мы должны бы искать зачатки этого жанра.

По тематике античные романы обычно группируют следующим образом: 1) исторические; 2) мифологические; 3) путевые; 4) утопические; 5) любовные и приключенческие; 6) христианские; 7) биографические; 8) комические и сатирические [6, 5]. Некоторые исследователи не считают романами биографические, исторические и подобные повествования. По мнению Б. Э. Перри, романами следовало бы считать только те произведения, которые имеют литературные и художественные цели, а не сочинения с пропагандистскими или информационными установками. Ученый уверен, что романом следует считать длинное прозаическое повествование, доставляющее читателям удовольствие или побуждающее их духовно совершенствоваться. Целью романа является он сам, то есть повествование само по себе, а не передача исторических, научных или философских знаний. Это рассказ о событиях из жизни и личном опыте одного или нескольких людей, окрашенных их интересами и чувствами [12, 44].

Не пускаясь в споры, опустим произведения других групп, сохранившиеся чаще всего только в виде сокращенных пересказов и фрагментов, и остановимся на романах любовных и приключенческих, которые обычно и считаются истинными греческими романами. Полностью сохранились следующие произведения: "Херей и Каллироя" Харитона, "Эфесские рассказы" Ксенофонта Эфесского, "Левкиппа и Клитофонт" Ахилла Татия, "Дафнис и Хлоя" Лонга и "Эфиопские рассказы" Гелиодора.

Схема сюжетов любовных и приключенческих романов одинакова. Бесконечно прекрасные юноша и девушка необыкновенно горячо и верно любят один другого. Какие-либо враждебные силы их разлучают перед свадьбой или только успевших пожениться. Они переживают множество страданий и приключений, пока наконец роман не заканчивается пиром в честь свадьбы или встречи.
Для людей эпохи эллинизма было характерно чувство географического пространства, бесконечных далей. После завоеваний Александра Великого мир оказался большим, родственники часто жили не в одной и той же стране, путешествовали купцы и ученые, царские посланники и искатели приключений. Поэтому герои греческих романов, бегущие от опасностей или увозимые силой, обычно объезжают едва ли не весь мир. Традиционные черты романа — это мнимая смерть, кораблекрушение, пиратские нападения, благородные или жестокие грабители, тюрьма, продажа в рабство. Когда действующие лица попадают в тупик, на помощь приходят вещие сны или хитроумные волшебники.

Написанные по одной и той же модели греческие романы — это не сборники банальностей, как может показаться с первого взгляда. Они имеют положительное значение не только как сочинения, оказавшие, по словам М. Бахтина, влияние на европейский роман вплоть до XIX в. [26, 184], но и как произведения, проповедующие вечные ценности. В этих романах многократно меняется положение главных героев: они становятся пленниками, рабами, им угрожает смерть, которой удается избежать только в последнее мгновение, однако, не успев порадоваться, они опять попадают в какую-либо опасную ситуацию. Так продолжается до самого конца сочинения. Тем не менее слезы, мучения, страх и множество других испытанных чувств вовсе не меняют ни внешности, ни внутреннего мира героев. В конце романа они встречаются такими же юными и прекрасными, так же горячо и верно любящими друг друга, как и в начале. Ни их характеры, ни любовь не приобретают новых черт. Это их постоянство и стойкость не могут не вызывать уважения. Люди эпохи эллинизма, не имея возможности проявить мужество в защите общественных дел, идею героизма переносят в область личных отношений. Герои романа мужественно хранят и защищают чувство своей любви.

Греческий роман может быть отнесен к типу романов испытаний [26, 258].  Это испытание верности и любви героев. Кроме того испытывается их благородство, смелость, сила, иногда — разум. Герои выдерживают эти испытания, молот событий ничего не разбивает, только подтверждает стойкость героев. Роман повторяет мысль, пришедшую из философии стоицизма и уже появившуюся в комедиях: можно изменить условия жизни человека, однако человеческих качеств отнять невозможно: попавшие в рабство герои романа сохраняют внутреннюю свободу, разлученные, искушаемые, запугиваемые, они не отказываются от своей любви.
Постулатами постоянства и неизменности древние романы отличаются от современных, поскольку людей новейшего времени интересуют и восхищают процесс, становление.

Одним из самых ранних произведений этого жанра является роман Харитона "Херей и Каллироя". Его автор начинает повествование так: "Харитон афродисиец, писец ритора Афинагора, расскажу я историю одной любви, происшедшую в Сиракузах" (I 1). Такое начало похоже на первое предложение истории Геродота, но там автор представляется более объективно: "Это историческое изложение Геродота из Галикарнасса" (I 1). Похоже и начало сочинения Фукидида. Можно найти и больше связей с трудами историков. Персонаж этого романа, отец Каллирои, — это реально существовавший сиракузский стратег Гермократ, в 413 г. до н. э. разбивший большой флот афинян. Царь Артаксеркс II — на самом деле правивший персидский царь. Однако автор не особенно морочит себе голову по поводу истории: он не думает о хронологическом порядке событий столетней давности, поскольку цель его иная.

Харитон пишет типичный эллинистический роман. Красавица Каллироя говорит: "И умирала, и оживала я, и у разбойников, и в изгнании побывала я, продана была я и в рабство" (III 8). Ее внешняя красота соответствует внутренней: проданная в рабство, она не забывает о чести и достоинстве. Раб по природе этого не понимает (VI 5—7). Вообще Харитон подчеркивает, что раб — это не тот, кто является рабом, а тот, кто чувствует себя рабом. Попасть в рабство может каждый (в романе рабами становятся и Херей, Полихарм, царица Статира), но человек нерабской души никогда не будет рабом. Став опять свободной, встретившись с Хереем, Каллироя не мстит, не гордится и слышит заслуженную похвалу: "Во всем поступала ты со мной честно. Выказала ты благородный свой, достойный твоей красоты характер" (VIII 3). Ум Каллирои достоин ее красоты: она старается быть осмотрительной, понимает, насколько неправдоподобна ее история, а когда может вести себя по своей инициативе, мудро советует Херею, что тот должен делать (VIII 2—3). Таким образом, Каллироя — не просто красивая кукла. С другой стороны, мы не можем назвать ее сложной или противоречивой личностью. И сама она проста, и принципы ее нравственной жизни незатейливы. Только по прихоти Тихи она попадает в драматические ситуации. Возможно, лучшие страницы романа — это ее горестные разговоры с самой собой, когда, проданная в рабство, она чувствует, что она уже не одна и страдает при мысли, что когда-нибудь дитя свободных родителей, ее и Херея, станет рабом (II 8—11). Так Харитон достаточно мотивированно передает ее решение выйти замуж за влюбленного в нее Дионисия, весьма интересного персонажа с точки зрения того времени.

Дионисий благороден, храбр, сдержан, полон внутренней силы. Однако автор не делает его идеальным героем: Дионисий не находит сил бороться с любовью. Применить силу против рабыни Каллирои ему отвратительно, а вернуть ее на родину он не может себя заставить. Таким образом, он не идеальный герой, но и не злодей, а простой, неплохой человек, имеющий и недостатки.
Теме любви в романе уделено много места. Харитон не демонстрирует оригинального ее понимания. Все действующие лица влюбляются с первого взгляда и страдают одинаково: "огонь разгорался в них все сильнее" (I 1); "Дионисий удалился к себе на виллу, уже пылая огнем любви" (II 3); "Дионисий был ранен, но человек воспитанный и решительно притязавший на доблесть, он пытался скрыть свою рану" (II 4); "сатрап Митридат тем временем вернулся в Карию к себе уже не тем, каким выехал он из нее в Милет; вернулся он бледным и ослабевшим, потому что нес он в своей душе мучительно-жгучую рану" (IV 2); "Артаксат сразу понял, откуда нанесена царю рана. Были уже и раньше у него некоторые подозрения: дым от огня подмечал он и прежде" (VI 3). Следовательно, в этом, как, кстати, и в других греческих романах, любовь изображается так, как и в произведениях других жанров: это иссушающая, истощающая рана, пламя, болезнь.

Интереснее то, что рядом с любовью мужчины и женщины Харитон изображает и общечеловеческую любовь, о которой говорил и Менандр. Поэтому не хочется соглашаться с утверждениями уважаемого М. Бахтина, что человек в греческом романе — это изолированный частный человек, не имеющий крепких связей со своей страной, своим городом, своей социальной группой, своим родом, что это — одинокий, потерявшийся в чужом мире человек [26, 259]. Человек в греческом романе, действительно, не гражданин государства, общественных интересов здесь нет, но люди в романе Харитона тесно связаны между собой, заботятся о судьбе друг друга, сочувствуют, утешают и т. п. Автор изображает времена демократии V в. до н. э., но применяют к ним принципы эпохи эллинизма. Сиракузяне несколько раз созывают народные собрания не для решения государственных дел, а по поводу судьбы Каллирои и Херея. Кроме того, в собраниях участвуют и женщины (III 4; VIII 7). На самом деле этого в Греции никогда не было. Семьи Херея и Каллирои издавна не ладят, но люди заставляют родителей сочетать браком влюбленных детей. Когда Каллироя лишилась чувств и все думали, что она умерла, "в с ю д у  слышался плач, и случившееся походило на взятие города" (I 5). Когда распространилась весть о разграблении гробницы и исчезновении Каллирои "в с е  сбежались к могиле... в с е принялись оплакивать Каллирою" (III 3).  Когда Херей и Каллироя вернулись, "н а р о д начал славить прежде всего богов, еще горячее благодаря их за этот день, чем за день победы, а затем то мужчины отдельно от женщин восхвалять принимались Херея, а женщины отдельно от мужчин Каллирою, то те и другие  в м е с т е  воздавать начинали хвалу обоим" (VIII 7). Херей должен был подробно рассказать сиракузянам обо всем случившимся с ним и с его женой. Гермократ это объяснил так: "Речь твоя обращена к  о т е ч е с т в у  и  к родителям, которые обоих вас одинаково любят" (VIII 7). Однако не только соотечественники горюют из-за неудач или радуются счастью очаровательной пары. Далеко от родины Каллирое сочувствуют вовсе не знакомые люди: "расплакались и Дионисий, и  в с е окружавшие" (III 5). Когда даже в негреческом городе Араде Херей нашел Каллирою, отовсюду сбежавшиеся люди "их забрасывали цветами, возлагали на них венки, а под ноги им лили вина и благовония" (VIII 1).

Таким образом, идея всеобщего гуманизма, взаимной любви людей, которую мы видели в Новой комедии, звучит и в греческих романах. Это были популярные и любимые произведения. Их читали военные, торговцы, зажиточные ремесленники и земледельцы [4, 178—197]. Проза Платона или Аристотеля была доступна только образованным, просвещенным людям, потому что при чтении ее нужно было напрягать ум, а романы понимали все. Читателей привлекали приключенческие сюжеты, простое изложение. Кому могли быть непонятными безо всяких рассуждений, коротко и ясно выраженные Харитоном истины: "Женщина становится легко уловимой тогда, когда она начинает думать, что в нее влюбились" (I 4); "И как только появилась... забота, так затихла... печаль" (IV 1). Кому могли не понравиться оригинальные сравнения: "Так, мысленно перебирая всех их поодиночке, как перебирает монеты браковщик, многих забраковал он" (I 7); "Тир напоминает собой корабль, бросивший у берега якорь и протянувший на землю сходни" (VII 2). Кого могла не волновать аура мелодрамы, окутывавшая роман: идеализированные герои, жестокие злодеи, хороший конец? Поэтому жанр романа существовал в Греции до самого конца античности, а потом перешел в другие эпохи.

ПОСЛЕДНИЕ СТРАНИЦЫ ГРЕЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

ГРЕЦИЯ ПОД ВЛАСТЬЮ РИМЛЯН

Как мы уже упоминали, греков от македонского ига во II в. до н. э. "освободили" римляне, в 146 г. до н. э. разрушившие Коринф. Этот год считается годом начала правления римлян. Рим был могущественным государством, расширявшим владения на Восток и на Запад, крепко державшим в своих руках занятые территории. Когда в 88 г. до н. э. понтийский царь Митридат, сопротивлявшийся натиску римлян, обратился к грекам, восстали все полисы Малой Азии и Балканского полуострова, но были жестоко усмирены римским полководцем Луцием Корнелием Суллой. Город Рим стал центром мира. В восточной части империи латинскому языку не удалось вытеснить греческий язык, но греческая литература около двухсот лет была в состоянии агонии. Она возродилась только во II в. н. э.  Это был настоящий греческий ренессанс. Даже римляне начали писать по-гречески: Барбий создавал басни на греческом языке, а сам римский император Марк Аврелий по-гречески писал философские размышления.

Особенно расцвело искусство красноречия. Это была не практическая риторика судов или народных собраний, а показательные публичные речи. Ораторы путешествовали из одного города в другой и перед собравшимися в театрах людьми произносили речи на разные темы, а те слушали и наслаждались их содержанием и формой. Темы речей были различными: прославление Афин, Рима или другого города, возвеличивание государственных деятелей далекого прошлого (Мильтиада, Фемистокла, Перикла и др.), философские рассуждения, моральные поучения. Самыми знаменитыми ораторами того времени были Герод Аттик, Элий Аристид, Дион Хрисостом. Из-за сходства характера их деятельности (произносили речи в разных городах) и из-за того, что их речи были на разные темы и прекрасно составлены, ораторы II в. н. э. называются вторыми софистами, а весь этот век — временем второй софистики, или риторики.

С этого времени ораторы и писатели возвеличивали язык классической эпохи, заявляли, что следуют за Фукидидом, Лисием, Демосфеном, отказывались от декоративности, напыщенности, нарядности азианского стиля (азианизма), отстаивали аттическую речь и принципы аттикизма: ясность, простоту.

ПЛУТАРХ (46—125 гг. н. э.) был самым знаменитым писателем того времени. Он родился в Херонее, название которой греки носили как рану в сердцах уже несколько столетий: некогда царь Македонии Филипп здесь надел ярмо на их родину. Плутарх был воспитанником Академии и имел афинское гражданство, но переселяться в Афины не хотел и всю жизнь провел в Херонее. Конечно, это не значит, что он не ступал ногой за пределы родного городка. Не имея возможности найти в библиотеках Херонеи все интересующие его вещи, имея обязанности защищать дела полиса и звание жреца дельфийского храма, он изъездил Грецию вдоль и поперек, дважды путешествовал в Рим, посетил Малую Азию и Александрию. Но, будучи большим патриотом родного полиса, Плутарх с юмором объяснял, что не переселяется из своего маленького городка, чтобы тот не стал еще меньше (Demosth. 2).

В своих произведениях писатель часто говорит о себе, рассказывает о братьях, друзьях, знакомых, однако ни словом не упоминает, что имеет римское гражданство. В старости римляне назначили его на какой-то высокий пост, но об этом мы узнаем также не от самого Плутарха. Видимо, это не казалось ему значительным. Своим читателям писатель рассказывает, чего он достиг, заботясь о чистоте улиц Херонеи или приводя в порядок другие более или менее важные дела. В трактате "Хорошо ли сказано: Живи незаметно" он доказывает, что Эпикур не прав, потому что человек должен не прятаться, а работать на благо своего полиса (Mor. IV 1129 b—c). Свою установку он выражает следующей сентенцией: "Хорошая жизнь — это общественная жизнь" (Contra Col. II 1108 c).

Плутарх защищал традиционный быт, традиционную религию и другие ценности классического времени. Его идеей, надеждой и целью жизни было возрождение греческого духа. Этот человек, отличавшийся чувством меры и ясностью духа [33, 235—236], не имел никаких иллюзий по поводу политического освобождения Греции, он заботился только о культурном возрождении греков.

Сохранилось около ста произведений Плутарха. Это третья часть всего его наследия. Сохранившиеся произведения теперь составляют две группы: "Моральные трактаты" и "Параллельные жизнеописания". Темы "Моральных трактатов" очень разнообразны: "Пиршественные исследования", "О музыке", "О том, как молодому человеку надо читать поэтические произведения", "Наставления об управлении государством", "О любви к детям", "Об изгнании", "Супружеские наставления", "Должны ли старики участвовать в государственной деятельности" и т. д.

Особенно прославился Плутарх "Параллельными жизнеописаниями". Это биографии грека и римлянина, соединенные по две и составляющие двадцать три пары. Жизнеописания создавались с IV в. до н. э., но строгих рамок жанра биографии не существовало. Выделяются два типа жизнеописаний: 1) биографии, написанные как бы по вопросам или рубрикам анкеты, описывающие происхождение деятеля, внешний вид, здоровье, достоинства, недостатки, вкусы, привычки, события жизни, вид и обстоятельства смерти; 2) биографии риторического типа, в которых автор эмоционально оценивает личность и жизнь описываемого, и биография становится сочинением похвального или порицательного характера [24, 119—121]. Жизнеописания Плутарха не относятся ни к одному из этих типов. Писатель отказывается от характерного для первой группы коллекционирования материала с целью доставить читателю информацию и развлечение. Он не придерживается хронологии и рубрик, а стремится создать непрерывное повествование, мысли в котором движутся ассоциативно. Драматические сцены перемежаются с нейтральными сообщениями и неторопливыми размышлениями. Эти биографии нельзя отнести и к риторическому типу, потому что автор находит, в чем упрекнуть даже и самых достойных деятелей (Per. 31; Brut. 56), а самых порочных может похвалить (Ant. 2; Dem. 3). Писатель делится с читателями сомнениями, часто он не до конца уверен, хорош или плох описываемый им человек. Его биография — это морально-психологический этюд, начало которого часто напоминает любимую Плутархом диатрибу — разговор с воображаемым собеседником. Говорит один человек, отражая возможные возражения. Он перебивает сам себя, обращается к читателю, спорит с воображаемым оппонентом. Вот как начинается биография Демосфена:
"Тот, кто написал похвальную песнь Алкивиаду по случаю одержанной в Олимпии победы на конских бегах, — был ли то Эврипид, как принято считать, или кто другой, – утверждает, что первое условие полного счастья есть "прославленный град отеческий". А на мой взгляд, Сосий Сенецион, если кто стремится к истинному счастью, которое главным образом зависит от характера и расположения духа, для такого человека столь же безразлично, если он родился в городе скромном и безвестном, как если мать его некрасива и мала ростом".
          (Demosth. 1)2 .

Другое отличие Плутарха от распространенных биографий — это выбор описываемого объекта. Почти все другие авторы писали о тех людях, которые возбуждали любопытство читателей образом своей жизни, поступками: о монархах, художниках, гетерах, авантюристах. Их биографии окутывала аура сенсации, слухов. "Параллельные жизнеописания" — это рассказы о жизни государственных деятелей. Здесь нет биографий поэтов, философов, музыкантов. Даже Демосфен и Цицерон представлены не как ораторы, а как государственные мужи (Democth. 3). Четырнадцать греческих биографий посвящены полисным деятелям, еще три человека показаны как хранители классических традиций. Биографии римлян идут с древнейших времен до конца республики. Такой отбор также показывает симпатии Плутарха к идеологии классического полиса.

Третья оригинальная черта Плутарха — это биографические диады (соединение по две). Большинство диад имеют общие вступление и концовку. Во вступлении излагаются общие черты избранных деятелей, в конце — различия. Плутарх старается сопоставлять мужей схожих характеров или сходной исторической роли, или сходной судьбы. Например, Тесея и Ромула связывает похожая историческая роль, Перикла и Фабия Максима — их характер (принципиальность в достижении блага для государства, снисходительность к критикам), Эмилий Павл и Тимолеонт похожи своей счастливой судьбой, а Пелопид и Марцелл — тем, что оба погибли из-за своей горячности.
На вопрос, почему грек Плутарх интересуется поработителями-римлянами, обычно отвечают, что писатель проповедовал содружество греков и римлян, что, желая сблизить оба народа, он стремился показать, что римляне — не варвары, а греки — не жалкие "гречата" (Graeculi), как их называли римляне [7, 16—22; 22, 897]. Эти утверждения, без сомнения, справедливы, но надо обратить внимание еще на один момент [24, 229—239].

Как известно, завоеватели римляне, перенимая множество элементов культуры порабощенной Греции, признавали, что в области искусства и науки греки их превосходят (Cic. De or. III 237), а греки считали, что римляне превосходят их в области политической практики (Polyb. VI 10). Однако в "Параллельных жизнеописаниях" Плутарх постоянно старается показать, что его соотечественники равны римлянам и в политической деятельности, и в военных подвигах. Кроме того, последовательно проводится мысль, что основа римского государства и военных успехов — подражание духовной культуре греков. Нума представлен как пифагореец (8), Попликола — как последователь Солона (24), хотя на самом деле он ничего о Солоне не слышал и Плутарх знал об этом, Фабий Максим изяществом и глубиной сентенций был похож на Фукидида (1), суровый Марцелл любил греческую ученость (1) и даже противник греческого духа Катон Старший был умеренным и сдержанным не потому, что придерживался римских традиций, а потому, что в юности познакомился с пифагорейцем Неархом (2).

Таким образом, Плутарх был почитателем идеала классического полиса и большим патриотом Греции. С другой стороны, используя опыт эллинистической литературы, он много внимания уделяет характеру человека, психологическим нюансам поступков. Он не довольствуется механической регистрацией достоинств и пороков, телесных особенностей или каталогизацией известных изречений. Он стремится к совокупной характеристике событий и деятелей. По своему усмотрению отобрав одну или две черты, составляющие, по его мнению, суть характера данной личности, он группирует вокруг них остальные. Больше всего он говорит о хороших чертах характера (примеров дурных людей всего два: Деметрий и Марк Антоний), поскольку "благо скрывается в трудах героя" (Per. 1).
Жизнеописания знаменитых деятелей Плутарха были излюбленным чтением и оказали влияние на формирование жанров биографического романа и биографической повести.

ЛУКИАН (120—180 гг. н. э.) не имел счастья родиться эллином, как Плутарх, он пытался им стать. Родом из Сирии, не знавший в детстве греческого языка, Лукиан позднее выучил его в совершенстве. В юности он изучал риторику и сначала работал адвокатом (во времена Лукиана такая профессия уже была), однако, увидев, что это ремесло не дает прибыли, стал странствующим оратором. Прославившись и разбогатев, будучи около сорока лет от роду, разочаровавшись в риторике, он начал интересоваться философией, жил в Афинах, Египте, потом вернулся в Сирию, из которой снова переселился в Грецию. В старости осел в Александрии, где, бросив философию, получил высокий пост в суде. В конце жизни опять стал странствующим оратором.

Сохранилось около 80 сочинений Лукиана, несколько из них, видимо, написаны не им. Большинство произведений сатирические. Лукиан особенно прославился как создатель сатирического диалога. В "Разговорах богов" комически изображаются олимпийские боги. Здесь они утрачивают величие, разглагольствуют как жалкие, мелкие человечишки, заботятся о незначительных вещах. Используя мифы об олимпийских богах, автор создает веселые и увлекательные беседы. Вот Гефест говорит с Аполлоном о Гермесе:
Г е ф е с т.  Аполлон, ты видел новорожденного ребенка Майи? Как он красив! И всем улыбается. Из него выйдет что-нибудь очень хорошее: это уже видно.
А п о л л о н.  Ты ожидаешь много хорошего от этого ребенка? Да ведь он старше Иапета, если судить по его бессовестным проделкам!
Г е ф е с т.  Что же дурного мог сделать новорожденный ребенок?
А п о л л о н. Спроси Посейдона, у которого он украл трезубец, или Ареса: у него он тайком вытащил меч из ножен, не говоря уже о том, что у меня он стащил лук и стрелы.
Г е ф е с т. Как! Новорожденный ребенок, который еще с трудом держится на ногах?
А п о л л о н. Сам можешь убедиться, Гефест, пусть он только подойдет к тебе.
Г е ф е с т.  Ну вот он и подошел.
А п о л л о н. Что же? Все твои орудия на месте? Ничего не пропало?
Г е ф е с т.  Все на месте, Аполлон.
А п о л л о н.  Посмотри хорошенько.
Г е ф е с т.  Клянусь Зевсом, я не вижу клещей!
         (VII 1, 2)3

Над олимпийскими богами автор насмехается также в диалогах "Зевс трагический", "Собрание богов", "Морские разговоры", "О жертвоприношениях". Лукиан скептически настроен и по отношению к другим религиям и их адептам: он смеется над культом сирийской богини ("О Сирийской богине"), над христианами ("О смерти Перегрина").

Сатирически Лукиан изображает и сторонников всех философских направлений. Ни одно не близко его сердцу. В диалоге "Икароменипп" он говорит:

"Эти люди распределились на школы, придумали самые разнообразные лабиринты рассуждений и называют себя стоиками, академиками, эпикурейцами, перипатетиками и другими еще более забавными именами. Прикрываясь славным именем Добродетели, наморщив лоб, длиннобородые, они гуляют по свету, скрывая свой гнусный образ жизни под пристойною внешностью. В этом они как нельзя более напоминают актеров в трагедиях: снимите с них маску и шитые золотом одеяния — и перед вами останется жалкий человек, который за семь драхм готов играть на сцене".

Лукиан сердито нападает на философов и в диалогах "Продажа жизней", "Рыбак", "Гермотим" и др.
Литературные явления Лукиан высмеивает, создавая пародии. Пустоту второй софистики он показывает в пародии "Похвала мухе". Здесь подробно описывается внешний вид мухи, способ полета, другие качества и даже доказывается, что ее душа бессмертна. Утопические романы и рассказы писатель пародирует в "Правдивой истории". Вихрь, подхвативший корабль действующих лиц этой пародии, поднимает его очень высоко. Гонимый ветром, этот корабль приплывает на Луну, где живут конекоршуны, капустокрылы и другие существа, которыми правит мифический Эндимион. Путешественники гостят еще на Утренней Звезде, осматривают другие светила и снова приплывают на Землю. Здесь корабль проглатывает огромный кит, внутри которого растут леса, живут два человека и множество страшилищ. Герои претерпевают много приключений, потом, освободившись из кита, попадают на Остров Блаженных и в другие сказочные края.

Живые диалоги, простые, ясные, остроумные рассказы принесли писателю заслуженную мировую славу. К Лукиану обращался Эразм Роттердамский, когда писал "Похвальное слово глупости", образ Тимона у Лукиана заимствовал Шекспир в своем "Тимоне Афинском", ему подражали Ф. Рабле и Дж. Свифт, у него учились Вольтер и Виланд. Его атеизм высоко ценили классики марксизма.
Однако надо сказать, что изящным остроумием, знанием жизни и неисчерпаемой фантазией мы восхищаемся, читая только одно или несколько произведений Лукиана, а в целом его творчество дышит каким-то холодом и грустью, потому что для автора нет ничего святого, он все отрицает, все критикует, над всем насмехается. Попытавшись жить во многих городах, переворошив все философские направления и течения, познакомившись со всеми религиями, Лукиан нигде не остановился, не нашел, на что опереться. Не весело, а жутко читать автора без родины, без Бога, без принципов.

ЛОНГ (II или III в. н. э.) считается писателем, на котором заканчивается тысячелетняя история греческой литературы. Однако о последнем ее авторе, как и о первом, мы почти ничего достоверного не можем сказать. Возможно, он жил на острове Лесбос, а возможно, только слышал о нем или создал его в своем воображении. Если он действительно имел имя Лонг, тогда последнее произведение греческой литературы символически отражает сложившуюся ситуацию: латинское имя автора показывает усилия римлян утвердиться в Греции, а греческий дух произведения — тщетность этих усилий.

Во времена греческого ренессанса ожил жанр романа, на который теперь большое влияние оказывала риторика. При чтении кажется, что простые герои романов получили высшее образование у риторов второй софистики: их монологи и споры составлены по всем правилам красноречия. Это характерно и для романа Лонга "Дафнис и Хлоя". Кроме того, Лонг старается писать периоды колонами одинаковой длины, иногда даже рифмуя их. Повествование в таком случае как бы ритмически качается на волнах:
"Деревья в плодах, равнины в хлебах, нежное всюду цикад стрекотанье, плодов сладкое благоуханье, овечьих стад веселое блеянье. Можно было подумать, что самые реки сладостно пели, медленно воды катя, а ветры как будто на флейте играли, ветвями сосен шелестя; и яблоки будто в томленье любви падали с веток на землю; и солнце — любя красоту — всех заставляло снимать одежды" (I 23).

Для композиции романа характерна симметрия, а принцип параллелизма считается основным. Например, история о том, как нашли Дафниса, в первой книге примерно такой же продолжительности, как и история о том, как нашли Хлою. Затем части одинакового объема приходятся на мотивы нимф, совместной пастьбы, волчьей ямы и т. д. В шестнадцатом разделе этой книги в споре Дафниса и Доркона из-за Хлои сначала говорит Доркон, потом речью подобной продолжительности его аргументы отражает Дафнис. Так составлены три первые книги, а в четвертой мотивы более переплетены, но параллелизм сохраняется [15, 9—65].

"Дафнис и Хлоя" — не совсем типичный греческий роман, и от других отличается прежде всего тем, что это буколический роман. Его основные герои — пастухи. Может быть, не обязательно связывать это сочинение с мистериями в честь Диониса, как это иногда делается [11, 195], но мимоходом можно заметить, что традиционные пастушеские имена, которыми названы герои романа, некогда были именами богов. Дафнис пришел из сферы покровителя стад и растительности Аполлона, Хлоя, придававшая силы всходящим хлебам, была божеством из окружения Деметры или Матери Земли.

Герои романа не индивидуализированы, индивидуализируются только определенные группы действующих лиц: опекуны Дафниса и Хлои — работящие и бережливые, горожане — избалованные любители удобств, а некоторые — и совсем испорченные. Следуя буколической традиции, Лонг старается создать красивый, идиллический мир. Злодеи, несчастья, беды появляются и исчезают, не оставляя следов, будучи не в состоянии нарушить гармонию. Только честные и набожные Дафнис и Хлоя живут в этом мире постоянно. Они ощущают гармоничную связь с силами и божествами природы и дожидаются их помощи. Нимфы и даже могучий Пан, символизирующий жизненные силы природы, охраняют, помогают и выручают молодых героев. Найдя настоящих родителей и узнав о своем высоком происхождении, Дафнис и Хлоя отказываются от искусственности и роскоши и остаются в горах. Правда, одна только жизнь в деревне не делает человека нравственным. В деревне живет и беспутный почитатель Хлои Доркон. Преклонение перед природой и почитание сельских богов, умеренные потребности, скромность и даже наивность даны не каждому. Они доступны людям только такой благородной души, какая была у Дафниса и Хлои.

Мы, люди рубежа XX и XXI столетий, избалованы большими прозаическими произведениями со сложными психологическими коллизиями, широкими панорамами истории и быта, изображением скрытых явлений подсознания, рядом с которыми роман Лонга на первый взгляд может выглядеть примитивным. Однако, углубившись, мы с удивлением видим, что его страницы проповедуют великую мудрость: мир прекрасен, если человек не жаден до богатства, если у него доброе сердце, если он любит людей и животных, растения и источники как своих братьев и понимает, что не силы природы должны ему служить, а он обязан придерживаться вечных мировых законов. Тогда становится ясным, что одно из последних произведений античности — роман "Дафнис и Хлоя" проповедует нестареющие ценности, значительные идеи, а мелодраматически звучащие риторические монологи героев и ритмические периоды под стать настроению патетического любования миром.

ЛИТЕРАТУРА

1.  Altheim F. Alexander und Asien. Tubingen, 1953.
2.  Bengston H. Griecische Geschichte. Munchen, 1965.
3.  Cahen E. Callimaque et son oeuvre poetique. Paris, 1929.
4.  Der antike Roman. Berlin, 1989.
5.  Droysen J. G. Geschichte des Hellenismus. Gotha, 1878. I—III.
6.  Helm R. Der antike Roman. Gottingen, 1958.
7.  Hirzel R. Plutarch. Leipzig, 1912.
8.  Korte A. Hellenistische Dichtung. Leipzig, 1925.
9.  Lawinska-Tyczkowska J. Bukolika Grecka. Wroclaw, 1981.
10.  Lesky A. Geschichte der griechischen Literatur. Munchen, 1971.
11.  Merkelbach R. Roman und Mysterium in der Antike. Munchen und Berlin, 1962.
12.  Perry B. E. The Ancient Romances. A Literary-Historical Account of their Origins.  Berkeley-Los Angeles, 1967.
13.  Rohde E. Der griechische Roman und seine Vorlaufer. Leipzig, 1914.
14.  Schachermeyr F. Alexander der Grosse. Wien, 1973.
15.  Schonberger O. Einfuhrung. — Longos. Hirtengeschichten von Daphnis  und Chloe. Berlin, 1989, 9—65.
16.  Stoess F. Apollonios Rhodios. Bern—Leipzig, 1941.
17.  Taeger F. Das Altertum. Stuttgart, 1950.
18.  Tarn W. W. Alexander the Great. Cambridge, 1966.
19.  Toynbee A. Some Problems of Greek History. Oxford, 1969.
20.  Walbank F. W. Die hellenistische Welt. Munchen, 1983.
21.  Willamowitz-Moellendorff U. Hellenistische Dichtung. Berlin, 1924, I—II.
22.  Ziegler K. Plutarchos und Chaeronea. Waldsee, 1949.
23.  Ziegler K. Das hellenistische Epos. Leipzig, 1966.
24.  Аверинцев С. С. Плутарх и античная биография. М., 1973.
25.  Античный роман. М., 1969.
26.  Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975.
27.  Боннар А. Греческая цивилизация. М., 1962. III.
28.  Грабарь-Пассек М. Буколическая поэзия эллинистической эпохи. — Феокрит. Мосх. Бион. Идиллии и эпиграммы. М., 1958, 189—229.
29.  Крутоус В. П. О "мелодраматическом". — Вопросы философии, 1981, N 5, 125—136.
30.  Левек П. Эллинистический мир. М., 1989.
31.  Лосев А. Ф. История античной эстетики. Ранний эллинизм. М., 1979.
32.  Моммзен Т. История Рима. Провинции от Цезарей до Диоклетиана. М., 1949.
33.  Ранович А. Б. Эллинизм и его историческая роль. М.—Л., 1950.
34.  Рожанский И. Д. Античная наука. М., 1980.
35.  Тарн В. Эллинистическая цивилизация. М., 1949.
36.  Чистякова Н. А. Античная эпиграмма. М., 1979.
37.  Чистякова Н. А. Эллинистическая поэзия. Л., 1988.
38.  Шофман А. С. Восточная политика Александра Македонского. Казань, 1976.
39.  Эллинизм: экономика, культура, политика. М., 1990.
40.  Эллинистическая техника. М.—Л., 1948.
41.  Ярхо В. Н. У истоков европейской комедии. М., 1979.
42.  Ярхо В. Н. Менандр — поэт, рожденный заново. — Менандр. Комедии. Фрагменты. М., 1982, 380—435.

 

Страница 1 - 6 из 6
Начало | Пред. | 1 | След. | Конец | По стр.
© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru