Таинственная поэтика «Сказания о Мамаевом побоище»

Прототипы и семантика повествовательной специфики памятника

Молчал ли русский интеллект?

(вместо заключения)

Как известно, явления средневековой культуры суть рефлексы религиозного сознания — для европейского Средневековья, разумеется, сознания христианского. Но вместе с тем эти явления — прежде всего, в содержательном аспекте — представляют собой результат непреложной опоры индивидуального творческого начала на коллективный духовно-художественный опыт. Соответственно, их отличает семантическая неодномерность, а именно более или менее насыщенная ассоциативная связь со всем предшествующим книжным контекстом (символизм) и более или менее прямая сопряжённость с представлением об особом течении времени как отражении Божественного Промысла о мире (провиденциализм). Сказанное вполне касается и фактов литературной жизни Древней Руси.

Но подобные свойства явлений средневековой культуры подчас весьма затрудняют полноценное понимание последних человеком иной культурной принадлежности. Непонятное же обычно и ценности не имеет…

Предпринятый опыт анализа "Сказания о Мамаевом побоище", несомненно, демонстрирует лишь одну из возможных методик научного вскрытия современным исследователем смыслов, присущих тексту, появившемуся на свет за несколько сот лет до него; показывает, как и зачем с этими смыслами работал далёкий и неизвестный автор; обнаруживает удивительную неодномерность, разноплановость, многоаспектность художественного мышления последнего. Подобный опыт позволил, как мне думается, панорамнее увидеть содержательную значительность памятника, полнее почувствовать его эстетическую ценность и так, соответственно, вознести заслуженные славословия творческой незаурядности его создателя и недюженному мастерству воплощения им в слове, образе и форме комплекса дорогих для него идей.

Но вместе с тем сам исследованный выше факт древнерусской литературной жизни побуждает к рассуждению культурологического свойства.

Некогда прот. Георгий Флоровский свой самый знаменитый труд начал тезисом о "долгом и затяжном русском молчании", о "позднем и запоздалом пробуждении русской мысли" и чуть ниже пояснил его утверждением: "Русский дух не сказался в словесном и мысленном творчестве", имея в виду отсутствие на Руси до конца XVII в. собственных, автохтонных логических форм философствования и богословствования. Однако при этом Флоровский нисколько не сомневался в "сложности и глубине", в "подлинном изяществе древнерусского духовного опыта", в "творческой мощи русского духа", о чём неоспоримо свидетельствуют, на его верный взгляд, памятники русского иконографического искусства [57]. Собственно всё последующее повествование он и посвятил раскрытию загадки так точно почувствованного им удивительного сочетания русской интеллектуальной слабости и силы, явив таким образом настоящую приметливость, остроту и величие ума, оказавшегося способным проникнуть в закрытую от формалистского взгляда суть вещей.

Суждения Флоровского о природе "русского молчания" были блестяще конкретизированы прот. Василием Зеньковским. Период "молчания" — это время "накопления духовных сил, а вовсе не дремоты духовной"; время доминирования "богословских интуиций", отражающих присущий русскому христианскому сознанию "примат" морального, социального и эстетического начал при восприятии христианства как завершённой в своей определённости и "не подлежащей анализу" доктрины; время "мистического реализма", утверждавшего нераздельную и неслиянную сопричастность исторического либо личностного бытия с Божественной реальностью и, соответственно, искавшего в первом тайну последней, понимавшего всю конкретную жизнь как процесс движения по воле Божественного Промысла к её "оцерковлению". Отсюда — постоянные усилия русских умов к решению вопросов "конкретного христианства" и к разработке церковно-государственной идеологии [58].

К сожалению, подобная трактовка специфики русского развития оказалась чуждой для некоторых западных учёных, и тезис о молчании древнерусского интеллекта привлёк их внимание в другом смысле. В частности, его весьма обстоятельно развивает современный бельгийский католический монах и профессор Фрэнсис Томсон в ряде своих статей и в итоговой монографии. Довольно детально обозрев корпус древнерусских переводных текстов, он констатировал их преимущественное, в силу отсутствия на Руси достаточно сведущих знатоков греческого языка, южнославянское происхождение и на этом основании пришёл к твёрдому убеждению, что интеллектуальные античная и византийская литературные традиции, а именно классическая философия, догматико-философская составляющая христианской религии, математика и естественные науки не были усвоены на Руси вплоть до Петровской эпохи. В этом и состояло русское интеллектуальное молчание — следствие культурной самодостаточности и отсутствия стимулов. Пробуждение же интеллекта в русском обществе вызвано было исключительно западным влиянием, а начало его работы в результате привело к разрыву с прошлым, ограниченным рамками одной лишь веры [59].

Что касается переводной литературы, то факт её полного или почти полного заимствования ещё надо проверять. А вот относительно интеллекта выводы Томсона весьма сомнительны, если не сказать претенциозны! Очевидно, что, во-первых, в это понятие он вкладывает свой, основанный на фактах западного исторического опыта, смысл, и лишь в таком случае можно признать его правоту: ведь и в самом деле до 1685 г. у нас отсутствовала традиция систематического и многостороннего образования, и в университетах деятели нашей культуры, хозяйствования, политики не учились. Но отсюда вовсе не следует, что ум наш немотствовал. Во-вторых, Томсон совершенно оставляет без внимания сферу русского оригинального творчества — иконопись, архитектуру, фортификационное искусство и, главное в данном случае, литературу: например, учительные сочинения, публицистику, беллетристику, историографические своды. Вот уж этот материал никак не позволяет признать "молчание" русского интеллекта! Умение русского человека творить музыкальное единство, исполненное чистого знания божественной красоты, распространялось не только в сфере "умозрения красками", но и во всех областях художества! И при этом интеллект отнюдь не был молчалив. Здесь нет возможности говорить об этом подробно. Но о его напряжённой и умело направленной работе весьма красноречиво свидетельствует рассмотренное выше "Сказание о Мамаевом побоище".