Таинственная поэтика «Сказания о Мамаевом побоище»

Прототипы и семантика повествовательной специфики памятника

На изложенном выше, собственно, можно было бы остановиться, позитивистски ограничив себя ролью наблюдателя и констатацией, что составитель текста У Основной редакции "Сказания о Мамаевом побоище" явил себя прекрасным зодчим, столь блистательно воплотившим в своём словесном творении идею "восмерика" на "четверике". Можно было бы лишь добавить, имея в виду проблему датировки памятника, что как раз с конца XV в. на Руси, особенно в Москве и ближайших к ней областях, вдруг распространяется мода на реализацию означенной идеи в каменном, прежде всего шатровом храмоздательстве. Таковы, например, церковь во имя святителя Алексия в Чудовом монастыре (1483 г.), Успенская церковь в суздальском Спасо-Евфимиевском монастыре (1525 г.), церковь Вознесения в подмосковном селе Коломенском (1532 г.) [1].

Однако любопытство, как известно, потому и движитель прогресса, что оно есть не только "увидеть", "услышать", "потрогать" и т. д.; оно также совершенно не мыслимо без ответов на вопросы "почему", "зачем", "когда", "как" и т. п. Мало констатировать факт — в нашем случае литературный. Хочется ещё его понять, узнать, по крайней мере, его причину и значение. То есть в идеальной научной работе нужно совмещать роль наблюдателя с ролью мыслителя. Трезво понимая, однако, что интерпретация культурно-исторических явлений, особенно отдалённых, очень сложна и почти всегда небесспорна и потому не терпит догматической категоричности.

Исходя из этого соображения продолжу свой дискурс.

Изложенные выше наблюдения над текстом У неотвратимо принуждают к рефлексии. Спрашивается, чем обусловлено стремление его составителя вновь и вновь вводить в свой рассказ в качестве повествовательной подробности числа 8 и 4; чего ради он также столь последовательно повторяется, реализуя одни и те же нумероформы, опираясь на, так сказать, умозрительный алгоритм октаэдрической конструкции и квадрисхемы; почему он с удивительным упорством обязательно вносит необходимую поправку в тех случаях, когда в других версиях повествования отсутствует соответствующая числовая деталь, равно как и восьмое или четвёртое звено полюбившейся ему системы повторов?

Отвечая на эти вопросы нужно учитывать, на мой взгляд, следующее.

Прежде всего, важны показания основополагающего для всей христианской культуры источника — Библии. Действительно, в Священном Писании числа 8 и 4 (и кратные им) как детали рассказа являются заметным элементом [2]. И в отдельных случаях их значение как бы связуется с некоей тайной, определяет нечто таинственное, символически соотносится со сферой сокровенного, с комплексом неких отвлечённых идей или представлений об идеальном, которые, во всяком случае, отражают Божественное предумышление о мире.

Так, в Ветхом Завете число 8 часто указывает на завершительный момент сакрального периода, периода испытаний, очищения и праздника: a) "В течение семи дней приносите жертву Господу; в восьмой день священное собрание да будет у вас, и приносите жертву Господу: это отдание праздника…" (Лев. 23: 36; ср.: Чис. 29: 35; 2 Пар. 7: 9; 2 Пар. 29: 17; 1 Мак. 4: 56, 59; 2 Мак. 2: 12; 2 Мак. 10: 6); b) "Восьми дней от рождения да будет обрезан у вас в роды ваши всякий младенец мужеского пола…" (Быт. 17: 12).

В Новом Завете число 8 и соответствующий период сопряжены со спасительной миссией Христа: в восьмой день от рождения Сын Человеческий был обрезан и наречён именем Иисус (Лк. 2: 21); через восемь дней по исповедании апостола Петра (Лк. 9: 20) Он божественно преобразился на горе Фавор (Лк. 9: 28); спустя восемь дней после Воскресения Он во второй раз явился Своим ученикам, и при этом состоялось уверение апостола Фомы (Ин. 20: 26-29). И вообще согласно библейскому пониманию, о чём можно судить, например, по истории Всемирного потопа (выжило именно восемь человек), оно спасительно (Быт. 7: 13; 8: 18; 1Пет. 3: 20; 2Пет. 2: 5). Видимо, поэтому позднейшая христианская мысль в богословии (Беда Достопочтенный, 637-735 гг.) и литургической практике (обряды, связанные с Таинством Крещения) ассоциативно связывала число 8 с личностью Сына Божия (особенно значимо в этом отношении было тождество греческой орфограммы имени Ιησούς числу 888), а также с идеей спасения в будущем веке [3]. Вообще восмерица символизировала вечность, то есть новое время в Царствии Божием, "пакибытие", оправдывающее и венчающее собой начало и конец истории божественного творения. Об этом на Руси должны были отлично знать, например, по "Шестодневу" Иоанна экзарха Болгарского, в котором, в собственных дополнениях славянского писателя, была вполне ясно раскрыта диалектика символического и онтологического смысла этого числа: "…Яко ж седмаго честь дне и подобне и причетне к первому, вън (Творец. — В. К.) приа и от небытиа приведъй начало бытию вся си твари, еще же и обновление и еже на добро бытие претворение, еже ся зовет и осмый, яко же приходящий и осмый век образующе яве… преступити к тому дни, иже имат в лепоту по нужи обое (мысленно представлять тот день, которому свойственно значение и первого и седьмого дней творения. — В. К.), иже и первенец есть в днех, иже и сего деля по божественному закону весь первенец отлучает (предназначается. — В. К.) Богу …иже ся зовет и осмый, яве же есть святая неделя, въ нь же державу смертную и губителную поправ, и упразднив, и въскресе из гроба Исус…" [4].

Число 4 также является значимым библейским элементом. Причём, вероятно, особенно важным в мистических контекстах Священного Писания. Таков, например, рассказ о видении пророком Иезекиилем херувимов в образе таинственных животных: их было четыре, у каждого имелось по четыре лица, четыре крыла и четыре колеса — Иез. 1: 4-18; 10: 10-22. Нумерологически аналогичные мистико-символические описания имеются также в "Книге пророка Даниила" (гл. 7: 2-17) и в "Откровении святого Иоанна Богослова" (гл. 4: 6-8; 9: 13-15). Особенно показательны мистические прозрения Апокалипсиса: "…видел я четырёх Ангелов, стоящих на четырёх углах земли, держащих четыре ветра земли…" (Откр. 7: 1), "Город расположен четвероугольником, и длина его такая же, как и широта…" (Откр. 21: 16). По мнению толкователей, число 4 в подобных случаях символизировало понятие о полноте и законченности [5], являлось образом "спокойного исторического развития христианского мира", — по существу, образом христианства [6]; указывало "на совершенство, устойчивость и постоянство" [7]. Несомненно, исходя именно из такого представления о четверице святой Ириней Лионский полагал принятое Церковью количество "Евангелий" самодостаточным: "Невозможно, чтобы Евангелий было числом больше или меньше, чем их есть. Ибо так как четыре страны света, в котором мы живем, и четыре главных ветра и так как Церковь рассеяна по всей земле, а столп и утверждение Церкви есть Евангелие и Дух жизни, то надлежит ей иметь четыре столпа, отовсюду веющих нетлением и оживляющих людей… Четверовидны животные (имеются в виду херувимы Иезекииля. — В. К.), четверовидно и Евангелие и деятельность Господа. И поэтому даны были человечеству четыре главных завета: один при Адаме до потопа, другой после потопа при Ное; третий — законодательство при Моисее, четвёртый же, обновляющий человека и сокращающий в себе всё, — чрез Евангелие…" [8].

Исходя из сказанного вполне можно думать, что оба числа, столь изобретательно использованные составителем версии У Основной редакции "Сказания о Мамаевом побоище", — восмерица и четверица — должны были восприниматься людьми понимающими как символизирующие само христианство и, конкретнее, как ассоциативно связанные с идеей спасения человечества в Церкви Христовой и его будущего вселения в небесном Иерусалиме.

Остается только выяснить, так же ли трактовал эти числа в отношении их ассоциативно-символической семантики подразумеваемый здесь книжник. Полагаю, при решении данной проблемы нужно опираться на подсказки, оставленные им в исследуемом тексте — чаще всего, видимо, сознательно.

Представляется, что с этой точки зрения особенно любопытен знаменательный смысл использованных в "Сказании" образов хлеба, чаши и венцов. Ведь в контексте христианского учения и церковной практики хлеб является символом вечного бытия: "Аз есмь хлеб жизни" (Ин. 6: 35); чаша —символом страдания или спасения: "Отче мой, аще возможно есть, да мимоидет от мене чаша сия!" (Мф. 26: 39), "Чашу спасения прииму и имя Господне призову" (Пс. 115: 4) [9]; а вместе хлеб и чаша знаменуют Спасителя и единство с Ним: "Ядущим же им, прием Иисус хлеб и благословив преломи, и даяше учеником, и рече: Приимите, ядите, сие есть тело мое. И прием чашу, хвалу воздав, даде им, глаголя: Пийте от нея вси. Сия бо есть кровь моя Новаго Завета, яже за многия изливаемая во оставление грехов" (Мф. 26: 26-28). Что же касается венца, то он символизирует царство небесное: "Буди верен даже до смерти, и дам ти венец живота" (Откр. 2: 10) или же дар нетления за мученичество: "Мученицы твои, Господи, во страданиих своих венцы прияша нетленныя от тебе Бога нашего…" (тропарь мученикам 4 гласа [10]). Учитывая данную семантику, вполне правомерно полагать, что в представлении автора "Сказания" эти образы — и четырёхкратно, напомню, подчёркнутая с их помощью идея приобщения — символически поддерживали его прямые утверждения о мученическом стоянии русичей за веру, о смертной борьбе христианства с нехристианством.

Однако при таком выводе о смысловой роли указанных элементов образной структуры памятника весьма уместно подчеркнуть, что всё же главным символом описываемой в нём борьбы являлся крест. Действительно, образ креста возникает здесь, будучи сквозным, многократно, причём не только как обозначение предмета, но, что гораздо важнее, как знак божественного оружия. Между прочим, в анализируемом тексте — отличительно от других версий "Сказания" XVI в. — крест с такой отвлечённой семантикой появляется именно восемь раз.

Вот соответствующие фрагменты. Во время поездки Дмитрия Ивановича в Троицкий монастырь перед выступлением в поход против Мамая "преподобный… даст великому князю крест Христов, знамение на челе" [11] (1). Тогда же Сергий Радонежский, отправляя с Дмитрием Ивановичем Ослябю и Пересвета, "даст им в тленных место орудие нетленное — крест Христов, нашит на скимах" [12] (2). После молитвы князя перед образом святителя Петра в Успенском соборе "архиепископ же… благослови его и дав ему Христово знамение (в Ермолаевском списке "крест" [13]. — В. К.)" [14] (3). По прибытии князя, следующего на битву, в Коломну "епископ же срете его въ вратех градных з живоносными кресты и с собором осени его крестом, молитву створив" [15] (4). В речи Дмитрия Волынца к князю накануне боя: "рано утре повели всем подвизатися на кони своя и вооружатися крестом, то бо есть оружие непобедимое на противныя" [16] (5). В обращении самого князя перед битвой к собственному нательному кресту: "Тебе уже конечному надеюся живоносному кресту, иже сим образом явися царю Костянтину, егда ему на брани сущу с нечестивыми и чюдным именем твоим, образом сим победи их" [17] (6). По выходе князя из Коломны после победы, у реки Серой, "архиепископ… благослови его живоносным крестом и окропи его святою водою" [18] (7). Вновь по приезду князя в Троицкий монастырь преподобный Сергий "срете его с кресты близ монастыря и знаменовав его крестом" [19] (8).

Как видно, составитель варианта У Основной редакции "Сказания о Мамаевом побоище" с обычной для него нумерологической последовательностью стремился показать, что выступление русского воинства во главе с московским князем Дмитрием Ивановичем против Мамая осуществлялось под покровом Орудия мук Христовых, что, в сущности, оно являлось актом мученической жертвы ради сохранения православной веры и спасения православных христиан, актом приобщения к страстям Христовым, актом идеального подражания Христу. Иными словами, борьба с "безбожным царем" представлялась этому книжнику актом священного единения со Спасителем: с одной стороны, это было жертвенное приношение, с другой — дар вечной жизни. То есть, следовательно, можно определённо утверждать, что символическое иносказание как способ художественного мышления было ему не только вполне знакомо и понятно, но и более того, соответствовало его личной склонности к мистифицированию рассказа.

В рассматриваемом тексте обнаруживаются также факты, которые созвучны фактам из области по отношению к последнему внешней, церковнопрактической, но о которых его создатель, по весьма большой вероятности, должен был знать, не мог не знать. И эта корреляция особенно показательна.

В самом деле. Битва произошла в день Рождества Пресвятой Богородицы — 8 сентября. Но, между прочим, характерной деталью иконографии Богоматери являются восьмиконечные звезды на её мафории. Замечательно также, что о мистическом значении восьмого дня как начале правильного и богоугодного жертвоприношения вспоминается во втором паремийном чтении на Вечерне по случаю указанного праздника — от "пророчества Иезекиилева" (Иез. 43: 27 — 44: 1-4): "Тако глаголет Господь: Будет от дне осмаго и прочее, сотворят иереи на олтари всесожжения вашего, и яже спасения вашего, и прииму вы…" [20]. "Сказание", кроме того, свидетельствует, что, одержав победу над Мамаем 8 сентября, русские ради погребения своих погибших товарищей оставались на поле Куликовом почему-то именно восемь дней и ушли в праздник Крестовоздвижения, то есть 14 сентября. Но при этом допущена явная — и думается, тенденциозная — натяжка (замечу, кстати, что указанных подробностей нет в "Летописной повести" и "Задонщине"), ибо 14 сентября от 8-го отделяют не восемь, а шесть дней. Такая странная нелепость может быть объяснена только выявленным выше системным отношением книжника к восьмерице и ещё, возможно, — коль скоро библейский фон в произведении весьма значим, — ветхозаветным текстом: "И всяк, иже аще присяжет к лицу отрочати струпива или мертва, или кости человечи, или гробу, 7 дний нечист будет" (Чис. 19: 16) [21]. То есть исходя из законов эпохи сорокалетнего блуждания древних евреев во главе с Моисеем по пустыне восьмой день, получается, был разрешительным после очищения осквернившегося прикосновением к мертвецу. Но при этом замечу, что и данное ветхозаветное правило, и согласующаяся с ним хронологическая подробность относительно продолжительности прощания русичей с убиенными в Куликовской битве обретают вполне конгениальный смысл лишь по связи с отмеченной выше историософией автора "Сказания", а именно по связи с его настоятельным порывом к отождествлению Московской Руси с древним Израилем.


Страница 1 - 1 из 4
Начало | Пред. | 1 2 3 4 | След. | КонецВсе

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру