Гоголевская «Повесть о капитане Копейкине»: фольклорные источники и смысл

Идейно-композиционная роль данной поговорки в гоголевском замысле помогает понять и смысл "Повести о капитане Копейкине", без которой автор не мыслил себе поэмы.

Повесть существует в трех основных редакциях. Канонической считается вторая, не пропущенная цензурой, которая и печатается в тексте поэмы во всех современных изданиях. Первоначальная редакция отличается от последующих прежде всего своим финалом, где рассказывается о разбойничьих похождениях Копейкина, его бегстве за границу и письме оттуда Государю с объяснением мотивов своих поступков. В двух других вариантах Повести Гоголь ограничился лишь намеком, что капитан Копейкин стал атаманом шайки разбойников. Возможно, писатель предчувствовал цензурные затруднения [15]. Но не цензура, думается, была причиной отказа от первой редакции. В своем первоначальном виде Повесть хотя и проясняла главную мысль автора, тем не менее не вполне отвечала идейно-художественному замыслу поэмы.

Во всех трех известных редакциях Повести сразу же после пояснения, кто такой капитан Копейкин, следует указание на главное обстоятельство, вынудившее Копейкина самому добывать себе средства: "Ну, тогда еще не сделано было насчет раненых никаких, знаете, эдаких распоряжений; этот какой-нибудь инвалидный капитал был уже заведен, можете представить себе, в некотором роде, гораздо после" (VI, 200). Таким образом, инвалидный капитал, обеспечивавший раненых, был учрежден, да только уже после того, как капитан Копейкин сам нашел себе средства. Причем, как это следует из первоначальной редакции, средства эти он берет из "казенного кармана". Шайка разбойников, которой предводительствует Копейкин, воюет исключительно с казной. "По дорогам никакого проезда нет, и все это собственно, так сказать, устремлено на одно только казенное. Если проезжающий по какой-нибудь своей надобности – ну, спросят только: "зачем?" – да и ступай своей дорогой. А как только какой-нибудь фураж казенный, провиант или деньги – словом, все что носит, так сказать, имя казны – спуска никакого!"

Видя "упущение" с Копейкиным, Государь "издал строжайшее предписание составить комитет исключительно с тем, чтобы заняться улучшением участи всех, то есть раненых...". Высшие государственные власти в России, и в первую очередь сам Государь, способны, по Гоголю, сделать правильные выводы, принять мудрое, справедливое решение, да вот только не сразу, а "опосля". Раненых обеспечили так, как ни в каких "других просвещенных государствах", но только тогда, когда гром уже грянул... Капитан Копейкин подался в разбойники не из-за черствости высоких государственных чинов, а из-за того, что так уже на Руси все устроено, задним умом крепки все, начиная с почтмейстера и Чичикова и кончая Государем.

Готовя рукопись к печати, Гоголь сосредоточивает внимание прежде всего на самой "ошибке", а не на ее "исправлении". Отказавшись от финала первоначальной редакции, он сохранил нужный ему смысл Повести, но изменил в ней акценты. В окончательном варианте крепость задним умом в соответствии с художественной концепцией первого тома представлена в своем негативном, иронически сниженном виде. Способность русского человека и после ошибки сделать необходимые выводы и исправиться должна была, по мысли Гоголя, в полной мере реализоваться в последующих томах.

В общем замысле поэмы сказалась причастность Гоголя к народной философии. Народная мудрость неоднозначна. Своей настоящей, подлинной жизнью пословица живет не в сборниках, а в живой народной речи. Смысл ее может меняться в зависимости от ситуации, в которой она употребляется. Подлинно народный характер гоголевской поэмы заключается не в том, что в ней обилие пословиц, а в том, что автор пользуется ими в соответствии с их бытованием в народе. Оценка писателем того или иного "свойства русской природы" всецело зависит от конкретной ситуации, в которой это "свойство" проявляется. Авторская ирония направлена не на само свойство, а на его реальное бытие.

Таким образом, нет оснований полагать, что, переделав Повесть, Гоголь пошел на какие-то существенные для себя уступке цензуре. Несомненно, что он и не стремился представить своего героя только как жертву несправедливости. Если "значительное лицо" (министр, генерал, начальник) в чем-либо и виновато перед капитаном Копейкиным, то лишь в том, как говорил Гоголь по другому поводу, не сумело "вникнуть хорошенько в его природу и его обстоятельства". Одной из отличительных особенностей поэтики писателя является резкая определенность характеров. Поступки и внешние действия гоголевских героев, обстоятельства, в которые они попадают, – есть лишь внешнее выражение их внутренней сущности, свойства натуры, склада характера. Когда Гоголь писал 10 апреля 1842 года Плетневу, что характер Копейкина он "означил сильнее, так что теперь видно ясно, что он всему причиною сам и что с ним поступили хорошо" (слова эти почти буквально повторены в цитировавшемся письме Никитенко), то он имел в виду не коренную переработку образа в угоду цензурным требованиям, а усиление тех черт характера своего героя, которые были в нем изначально.

Образ капитана Копейкина, ставший, подобно другим гоголевским образам, нарицательным, прочно вошел в русскую литературу и публицистику. В характере его осмысления сложились две традиции: одна в творчестве М. Е. Салтыкова-Щедрина и Ф. М. Достоевского, другая – в либеральной печати. В щедринском цикле "Культурные люди" (1876) Копейкин предстает ограниченным помещиком из Залупска: "Недаром мой друг, капитан Копейкин, пишет: "Не езди в Залупск! у нас, брат, столько теперь поджарых да прожженных развелось – весь наш культурный клуб испакостили!"" [16]. В резко отрицательном духе интерпретирует гоголевский образ и Достоевский. В "Дневнике писателя" за 1881 год Копейкин предстает как прообраз современных "карманных промышленников". "Страшно развелось много капитанов Копейкиных, в бесчисленных видоизменениях... И все-то на казну и на общественное достояние зубы точат" [17].

С другой стороны, в либеральной печати существовала иная традиция – "сочувственного отношения к гоголевскому герою как к человеку, борющемуся за свое благополучие с равнодушной к его нуждам косной бюрократией" [18]. Примечательно, что столь непохожие по своей идеологической ориентации писатели, как Салтыков-Щедрин и Достоевский, придерживавшиеся к тому же различной художественной манеры, в одном и том же негативном ключе интерпретируют образ гоголевского капитана Копейкина. Было бы неверным объяснять позицию писателей тем, что их художественное истолкование основывалось на смягченном по цензурным условиям варианте Повести [19], что Щедрину и Достоевскому была неизвестна ее первоначальная редакция, отличающаяся, по общему мнению исследователей, наибольшей социальной остротой. Еще в 1857 году Н. Г. Чернышевский в рецензии на посмертное Собрание сочинений и писем Гоголя, изданное П. А. Кулишом, полностью перепечатал впервые опубликованное тогда окончание Повести, заключив его следующими словами: "Да, как бы то ни было, а великого ума и высокой натуры был тот, кто первый представил нас нам в настоящем нашем виде..." [20].

Дело, по всей видимости, в другом. Щедрин и Достоевский почувствовали в гоголевском Копейкине те нюансы и особенности его характера, которые ускользали от других, и, как это не раз бывало в их творчестве, "выпрямили" образ, заострили его черты. Возможность подобной интерпретации образа капитана Копейкина заключается, несомненно, в нем самом.

Итак, рассказанная почтмейстером "Повесть о капитане Копейкине", наглядно демонстрирующая пословицу "Русский человек задним умом крепок", естественно и органично вводила ее в повествование. Неожиданной сменой повествовательной манеры Гоголь заставляет читателя как бы споткнуться на этом эпизоде, задержать на нем внимание, тем самым давая понять, что именно здесь – ключ к пониманию поэмы.

Гоголевский способ создания характеров и картин в данном случае перекликается со словами Л. Н. Толстого, также высоко ценившего русские пословицы, и, в частности, сборники И. М. Снегирева. Толстой намеревался написать повесть, используя пословицу как ее зерно. Об этом он рассказывает, например, в очерке "Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят?": "Давно уже чтение сборника пословиц Снегирева составляет для меня одно из любимых – не занятий, но наслаждений. На каждую пословицу мне представляются лица из народа и их столкновения в смысле пословицы. В числе неосуществимых мечтаний мне всегда представлялся ряд не то повестей, не то картин, написанных на пословицы" [21].

Художественное своеобразие "Повести о капитане Копейкине", этой, по словам почтмейстера, "в некотором роде целой поэмы", помогает уяснить и эстетическую природу "Мертвых душ". Создавая свое творение – поэму подлинно народную и глубоко национальную, – Гоголь опирался на традиции народнопоэтической культуры.

Примечания

 1. Машинский С. Мертвые души // Гоголь Н. В. Собр. соч.: В 7 т. Т. 5. М., 1985. С. 494.
 2. Манн Ю. В. Поэтика Гоголя. 2-е изд., доп. М., 1988. С. 285.

 3. Купреянова Е. Н. Н. В. Гоголь // История русской литературы. Т. 2. Л., 1981. С. 574.

 4. Машинский С. Мертвые души. С. 487.

 5. Смирнова-Чикина. Е. С. Поэма Н. В. Гоголя "Мертвые души". Комментарий. 2-е изд. Л., 1974. С. 165.

 6. Русская Старина. 1889. № 8. С. 385.

 7. Посылая "Мертвые души" в Петербург после неудачной попытки провести их через московскую цензуру, Гоголь писал князю В. Ф. Одоевскому в начале января 1842 г.: "Вы должны употребить все силы, чтобы доставить рукопись государю".

 8. См.: Смирнова-Чикина Е. С. Поэ¬ма Н. В. Гоголя "Мертвые души": Комментарий. С. 169–170; Степанов Н. Л. Гоголевская "Повесть о капитане Копейкине" и ее источники // Известия АН СССР. ОЛЯ. Т. XVIII. Вып. 1. М, 1959. С. 40–44; Воропаев В. А. Заметки о фольклорном источнике гоголевской "Повести о капитане Копейкине" // Научные доклады высшей школы. Филологические науки. М., 1982. № 6. С. 35–41.

 9. Кропкий – ломкий, хрупкий.

 10. Собрание народных песен П. В. Киреевского. Записи Языковых в Сим¬бирской и Оренбургской губерниях. Памятники русского фольклора. Т. 1. Л., 1977. С. 226; Песни, собранные П. В. Киреевским/ Изданы Обществом любителей Российской словесности под редакцией и с дополнениями П. Бессонова. Наш век в русских исторических песнях. Вып. 10. М., 1874. С. 108.

 11. Собрание народных песен П. В. Киреевского. С. 227; Песни, собранные П. В. Киреевским. Вып. 10. С. 107.

 12. Ср. "Русский ум – задний ум. Русский ум – спохватный ум" (Князев В. Сборник избранных пословиц, присловок, поговорок и прибауток. Л., 1924. С. 83).

 13. Снегирев И. Русские в своих пословицах. Рассуждения и исследования об отечественных пословицах и поговорках. Кн. 2. М., 1832. С. 27.

 14. Снегирев И. Русские народные пословицы и притчи. М., 1995 /Репринтное воспроизведение издания 1848 года. С. XV. Заметим, что глубинный смысл этой народной мудрости ощущался не только в эпоху Гоголя. Наш современник писатель Леонид Леонов замечал: "Нет, не о тугодумии говорится в пословице насчет крепости нашей задним умом, – лишний раз она указывает, сколь трудно учесть целиком все противоречия и коварные обстоятельства, возникающие на просторе неохватных глазом территорий" (Леонов Л. М. Собр. соч.: В 10 т. Т. 10. М., 1984. С. 544–545).

 15. П. В. Анненков, пе¬реписывавший летом 1841 г. первоначальную редакцию под диктовку самого автора, вспоминал: "Когда, по окончании повести, я отдался неудержимому порыву веселости, Гоголь смеялся вместе со мною и несколько раз спрашивал: "Какова повесть о капитане Копейкине?" – "Но увидит ли она печать когда-нибудь?" – заметил я. "Печать – пустяки, – отвечал Гоголь с самоуверенностью. – Все будет в печати"" (Гоголь в воспоминаниях современников. Без м. изд., 1952. С. 271).

 16. Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. Т. 12. М., 1971. С. 297.

 17. Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 27. Л., 1984. С. 12.

 18. Там же. С. 308.

  19. Такова точка зрения комментаторов собрания сочинений М. Е. Салтыкова-Щедрина, она поддержана и комментаторами академического издания сочинений Ф. М. Достоевского.

  20. Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч.: В 16 т. Т. 4. М., 1948. С. 665. Опубликованный П. А. Кулишом в 1857 г. первоначальный вариант Повести хотя и являлся контаминацией ее различных редакций, вовсе не был "подделкой", как пишет об этом С. О. Машинский (см.: Гоголь в воспоминаниях современников. С. 633).

  21. Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 22 т. Т. 15. М., 1983. С. 11.