Обзор русской литературы XVIII века

"Эпоха классицизма" (1730-1750-е годы)

Перед новой словесностью стояла задача размежевания с традицией путем выработки нового литературного языка, стихосложения и системы жанров, восходящей к античности и принятой в европейских литературах, прежде всего во Франции. В общем эту задачу в 1730-1750-х гг. совместными и последовательными усилиями решили четыре автора – Антиох Дмитриевич Кантемир (1709–1744), Василий Кириллович Тредиаковский (1703–1769), Михаил Васильевич Ломоносов (1711–1765), Александр Петрович Сумароков (1717–1777).

Первый изданный труд Кантемира – "Симфония, или Согласие на богодухновенную книгу псалмов царя и пророка Давида" (1727).  В принципе это еще труд церковного книжника. Но в то же время он переводит стихами 4 сатиры Н.Буало (1727–1729), сочиняет первые пять собственных оригинальных сатир (1729–1731), "песни" (оды), "письма" (стихотворные эпистолы), басни, эпиграммы, начинает оставшуюся незавершенной эпическую поэму "Петрида" (1730). В конце 1730-х – начале 1740-х гг., находясь на должности посланника сначала в Англии, потом во Франции, он переделает свои пять сатир и напишет три новые, переведет 22 послания Горация, 55 стихотворений Анакреонта. Успех ему сопутствовал только в сатирах, но видно стремление освоить жанровую систему классицизма в целом. "Трудный" слог сатир Кантемира, за который его немало упрекали, являлся следствием сознательных усилий по созданию особого поэтического языка, равно далекого и от языка церковной книжности, и от просторечия (некоторые теоретические суждения на этот счет есть в его "Письме Харитона Макентина к приятелю о сложении стихов русских", 1742).

Тредиаковский в предисловии к первой же своей книге "Езда в остров любви" (1730) заявлял, что писал исключительно ради угождения своему покровителю и рассеяния собственной скуки и стремился обойтись без "глубокословныя славенщизны". В составе прилагавшегося к этому переводному роману оригинального сборника "Стихи на разные случаи" есть стихотворный панегирик, элегия, "стихи похвальные" России Парижу и др., но в основном любовные песенки на русском и французском языках. Вся книга представляла собой учебник галантного обхождения и претендовала на эстетическую значимость (в отличие от любовных виршей петровского времени). В 1734 г. Тредиаковский издает первую "правильную", в подражание Буало, оду ("Ода о сдаче города Гданьска"), в 1735 г. выпускает "Новый и краткий способ к сложению российских стихов", предлагая способ упорядочения силлабических 13-ти и 11-сложников и давая образцы сочиненных по-новому стихов разных жанров. Необходимость такого упорядочения диктовалось необходимостью четче противопоставить стихи прозе.

Тредиаковский выступал как реформатор, небезразличный к опыту предшественников. Ломоносов пошел дальше. В "Письме о правилах российского стихотворства" (1739) он безаппеляционно объявил, что "наше стихотворство только лишь начинается", тем самым игнорируя почти столетнюю традицию силлабической поэзии. Он, в отличие от Тредиаковского, допускал не только двусложные, но и трехсложные и "смешанные" метры (ямбо-анапесты и дактило-хореи),  не только женские рифмы, но еще мужские и дактилические, и советовал придерживаться ямба как размера приличествующего предметам высоким и важным (к письму прилагалась написанная ямбами "Ода… на взятие Хотина 1739 г."). Преобладание "хореических ритмов" в народных песнях и книжной поэзии XVII в., на которые указывал Тредиаковский, думая что "слух наш" к ним "применился", Ломоносова не смущало, поскольку начинать следовало с чистого листа. Пафос бескомпромиссного разрыва с традицией соответствовал духу времени, а сами ломоносовские ямбы звучали совершенно по-новому и были максимально противопоставлены прозе. Проблема стилистического размежевания с церковной книжностью отодвинулась на второй план. Новая литература и силлабо-тоническая поэзия стали почти синонимическими понятиями.

Тредиаковский в итоге принял идеи Ломоносова, в 1752 г. выпустил целый трактат по силлабо-тонической версификации ("Способ к сложению российских стихов, против изданного в 1735 годе исправленный и умноженный") и на практике добросовестно экспериментировал с разными метрами и размерами. Ломоносов же на практике писал почти исключительно ямбами, единственно, по его мнению, пригодными в высоких жанрах (его классификация высоких, "посредственных" и низких жанров и "штилей" изложена в "Предисловии о пользе книг церковных в российском языке", 1757).

Тредиаковский и Ломоносов, обучавшиеся в Славяно-греко-латинской академии, были многими нитями связаны с допетровской книжностью и церковной ученостью. Сумароков, дворянин, воспитанник Сухопутного шляхетского кадетского корпуса, чуждался ее. Его литературные познания, симпатии и интересы были связаны с французским классицизмом. Ведущим во Франции жанром была трагедия, и в творчестве Сумарокова она стала главным жанром. Здесь его приоритет был неоспорим. Первые русские классические трагедии принадлежит ему: "Хорев" (1747), "Гамлет" (1747),"Синав и Трувор" (1750) и др. Сумарокову принадлежат и первые комедии – "Тресотинус", "Чудовищи" (обе 1750) и др. Правда, это были "низкие" комедии, написанные прозой и являвшиеся памфлетом на лица (в названных комедиях высмеивается Тредиаковский). Т.о. на титулы "северного Расина" и "русского Мольера" Сумароков претендовал по праву, и в 1756 г. именно он будет назначен первым директором первого в России постоянного театра, созданного Ф.Г.Волковым.

Но статусом драматурга и театрального деятеля Сумароков не мог удовольствоваться. Он претендовал на первенствующее и руководящее положение в литературе (к немалому раздражению старших собратьев по перу). Его "Две эпистолы" (1748) – "О русском языке" и "О стихотворстве" – должны были получить статус, аналогичный статусу "Поэтического искусства" Буало в литературе французского классицизма (в 1774 г. их сокращенный вариант выйдет под заглавием "Наставление хотящим быти писателями"). Амбициями Сумарокова объясняется и жанровый универсализм его творчества. Он испытал свои силы почти во всех классических жанрах (только эпопея ему не далась). Как автор дидактических эпистол о стихотворстве и стихотворных сатир он был "русским Буало", как автор "притч" (т.е. басен) – "русским Лафонтеном" и т.д.

Однако Сумароков преследовал не столько эстетические, сколько воспитательные цели. Он мечтал быть наставником дворянства и советником "просвещенного монарха" (подобно Вольтеру при Фридрихе II). Свою литературню деятельность он рассматривал как общественно полезную. Его трагедии были школой гражданской добродетели для монарха и подданных, в комедиях, сатирах и притчах бичевались пороки (рифма "Сумароков – бич пороков" вообще стала общепринятой), элегии и эклоги учили "верности и нежности", духовные оды (Сумароков переложил всю Псалтирь) и философические стихотворения наставляли в разумных понятиях о религии, в "Двух эпистолах" предлагались правила стихотворства и т.д. Кроме того, Сумароков стал издателем первого в России литературного журнала – "Трудолюбивая пчела" (1759) (это был и первый частный журнал).

Вообще-то, воспитание публики на разумных началах было одной из задач и европейского классицизма, но у Сумарокова она встала на первое место. В его трагедиях, например, мы найдем не тонкости внутренних переживаний, как у Расина, не "борьбу долга и чувства", а наглядные примеры дурного и правильного поведения в сложных ситуациях.

В целом литературе русского классицизма свойственен пафос именно государственного служения (что роднит ее со словесностью петровского времени). Воспитание "частных" добродетелей в гражданине был второй ее задачей, а первой – пропаганда достижений "сотворенного" Петром "регулярного государства" и обличение его противников. Потому и начинается эта новая литература с сатир и од. Кантемир высмеивает поборников старины, Ломоносов восхищается успехами новой России. Отстаивают они одно дело – "дело Петра". Торжественная ода живет "восторгом" перед несомненным величием государства и надеждой на умножение его славы в будущем. Ода, согласно ломоносовской "Риторике", средство "преклонять", а не "убеждать". Она сродни похвальному слову, панегирической проповеди. Публично читаемая по торжественным случаям в огромных залах, в особой театрализованной обстановке императорского двора, ода должна "греметь" и поражать воображение. Она лучше всего могла прославить "дело Петра" и величие империи, наилучшим образом соответствовала пропагандистским целям. Потому именно торжественная ода (а не трагедия, как во Франции, или эпическая поэма) стала главным жанром в русской литературе XVIII века. В этом – одна из отличительных особенностей "русского классицизма". Другие коренятся в демонстративно им отвергаемой древнерусской, т.е. церковной традиции (что и делает "русский классицизм" органичным явлением русской культуры).

В XVIII в., как и в допетровской Руси, по книге учились правильно жить и мыслить. Однако в глазах "нового" человека авторитет Церкви, ручавшейся за верность или пользу сочинения, потерял свое значение. Понятие авторства, возникшее еще в XVII в., в "изящной словесности" XVIII в. утверждается окончательно. Автор отныне лицо вполне самостоятельное, и пишет он на свой страх и риск. Однако представление о том, что слово должно исходить из чистых, святых уст осталось (потому Тредиаковский, Ломоносов и Сумароков, споря между собой, стараются изобличить не столько литературные, сколько человеческие прегрешения соперника и тем самым лишить его доверия публики). Светский писатель становится на место духовного лица, его деятельность приобретает черты учительства. Чтобы доказать свое право на это, литератор теперь часто представляется в некоем ореоле мученичества. Кантемир пишет "о вреде сатирических сочинений", жалуясь, что автору от них одни неприятности, а Тредиаковский, Ломоносов и Сумароков постоянно, в стихах и в прозе, жалуются на чинимые им подлинные или мнимые притеснения и обиды.

"Авторская" литература XVIII в. была не просто занятием частного лица (например, ученого монаха, ответственного лишь перед Богом и совестью), а делом большой государственной важности, служением "общему благу". Но "служилый" человек, исполнивший долг перед отечеством, имеет право отдохнуть, ему нужен досуг. И вот – одновременно с идей примерного "сына отечества" возникает идея о прелести независимого и свободного существования. Поэты начинают воспевать беззаботное наслаждение радостями бытия или философическое уединение на лоне природы. Первая тема получила название "анакреонтической", вторая – "горацианской". На практике они смешивались, противостоя торжественной и духовной оде. Горацианской лирике в русской поэзии начало положил Тредиаковский в "Строфах похвальных поселянскому житию" (1752). Анакреонтической отдали дань все значительные поэты XVIII в. (Сумароков, Херасков, Державин и др.). Ломоносов в "Разговоре с Анакреоном" прямо столкнул позиции частного человека и гражданина, как будто выразив солидарность с последним: "Хоть нежности сердечной / В любви я не лишен, / Героев славой вечной / Я больше восхищен". Видеть Россию – "возлюбленную Мать" – мирной и процветающей Ломоносову важнее, чем любоваться женской красотой. Однако, сравнивая легкомысленного Анакреона и образцового гражданина Катона, Ломоносов отказался быть судьей между ними: "Умнее кто из вас, другой будь в том судья".

Русский классицизм развивался под влиянием  европейского Просвещения, но его идеи были переосмыслены. К примеру, важнейшая из них – идея "естественного", природного равенства всех людей. Во Франции под этим лозунгом шла борьба за права третьего сословия. А Сумароков и другие русские писатели XVIII в., исходя из той же мысли, поучают дворян быть достойными своего звания и не пятнать "сословную честь", раз уж судьба возвысила их над равными им по природе людьми.

Идея "просвещенного монарха", который устроит счастливую жизнь подданных на разумных началах, для европейских просветителей была, по сути, лишь прекрасной мечтой. Они искали такого монарха то во Фридрихе II, то в Екатерине II и всякий раз разочаровывались. Для русских людей просвещенная монархия была свершившимся фактом, "золотым веком", имевшим место во дни Петра I. "Петровы лета" (выражение Тредиаковского) – неиссякаемый источник вдохновения для русских литераторов. Первые наши эпические поэмы (незаконченные) – "Петрида" Кантемира и "Петр Великий" Ломоносова. Личность Петра окружается почти религиозным почитанием. Его преемников одописцы славят именно как наследников дела преобразователя, блиставшего "величеством в работе".

В некоторых трагедиях Сумарокова идея "добродетели на троне" доказывается от противного. Так, герой его лучшей трагедии "Димитрий Самозванец" (1771) самовольно захватил русский трон, подменил закон произволом и злодейски преследует ненавистный ему народ ("Здесь царствуя, я тем себя увеселяю, / Что россам ссылку, казнь и смерть определяю"). Видя, что власть его свергнута, Димитрий кончает жизнь самоубийством (вопреки исторической истине). Нераскаянная душа тирана отправляется в ад: "Ступай, душа, во ад и буди вечно пленна! / О, если бы со мной погибла вся вселенна!"

Позднейший драматург Яков Борисович Княжнин (1740–1791) увидит источник трагического конфликта в самом принципе самодержавия. В его трагедии "Вадим Новгородский" монарх Рурик и республиканец Вадим одинаково добродетельны и думают только об общем благе, но не могут придти к соглашению. Стакиваются принципы, а не люди. Побежденный, но не переубежденный Вадим закалывается мечем. Трагедия Княжнина могла восприниматься как произведение антимонархическое, а не просто обличающее дурно воспитанного тирана, и долгое время считалась крамольной.


Литература екатерининского времени (1762-1796)

Началу блистательного царствования Екатерины II предшествовали два важных события – основание Московского университета (1755) и Указ о вольности дворянства (1762). Склонные к ученым и литературным занятиям дворяне теперь могли предаваться им, не выкраивая время от служебных обязанностей. Это сразу повлекло умножение числа пишуших людей. А Московский университет, с собственной типографией и библиотекой, почти сразу превратился в центр литературной жизни, прежде вращавшейся исключительно вокруг императорского двора и Академии наук (тоже придворного ведомства).

При Московском университете начинается деятельность Михаила Матвеевича Хераскова (1733–1807) – крупнейшего писателя второй половины XVIII в., автора множества поэм, трагедий, комедий, "слезных драм", романов, од, элегий, философских и нравоучительных стихотворений и др. Вокруг Хераскова, издававшего журнал "Полезное увеселение" (1760–1762), сложился кружок начинающих поэтов, поклонников Сумарокова. В своих стихах они стремились быть "ясными" и убедительными, тяготели к дидактизму и нравоучению, но избегали прямого обличения пороков. "Полезное" нравучение преподавалось ими в "приятной", изящной форме. Самым хитроумным и изобретательным среди них был Алексей Андреевич Ржевский (1736–1804), вскоре оставивший литературу. Другие члены херасковского кружка (их еще называют "сумароковцами") в это время лишь начинали и прославились позднее. Крупнейшие – Василий Иванович Майков (1728–1778), автор ирои-комической поэмы "Елисей, или Раздраженный Вакх" (1771), и Ипполит Федорович Богданович (1743–1803), автор "древней повести в стихах" "Душенька" (1783) на сюжет апулеевской сказки об Амуре и Психее. Сам Херасков увенчает систему жанров русского классицизма эпопеей "Россияда" (1779), в чем и будут видеть главную его заслугу.

В 1760-х гг. в России возникает то, что принято называть "общественным мнением", и Екатерина II первой из русских монархов осознает необходимость считаться с ним и направлять в нужную для себя сторону и сама постоянно выступает перед публикой в качестве литератора (с комедиями, драмами, сказками, публицистическими и историческими сочинениями и др.; писала она только прозой). В 1769 г. императрица инициировала издание первого еженедельного сатирического журнала "Всякая всячина", у которой сразу появилось множество подражателей и оппонентов. В первую очередь это сатирические еженедельники Николая Ивановича Новикова (1744–1818) "Трутень", "Живописец" и др. Вообще в это время растет спрос на печатную продукцию, умножаются журналы и ширится книготорговля. Тот же Новиков в 1770-е и особенно в 1780-е гг. разовьет прославившую его бурную издательскую деятельность.

В то же время возникает интерес к допетровской Руси, совсем недавно считавшейся чем-то раз и навсегда преодоленным. Новиков, например, при высочапйшей поддержке издает"Древнюю Российскую вивлиофику" (1773-1775) – десятитомное собрание исторических документов, в т.ч. фрагментов летписей. Сама императрица сочиняет исторические хроники о первых русских князьях, заказывает список только что обнаруженного "Слова о полку Игореве" и т.д.

В 1770-1780-х годах выходит целый ряд собраний народных песен. Самое известное –"Собрание разных песен" в четырех частях, изданное М.Д.Чулковым и М.И.Поповым  (Сюда вошли как собственно фольклорные, так и авторские тексты). Вообще в это время оживляется интерес к "народности" и "старине". Тот же Михаил Иванович Попов (1742–1790) выпускает"Описание древнего славянского языческого баснословия" (1768), где по образцу античной мифологии измышляет славянскую (именно отсюда у стихотворцев Лель, Лада и др.). Как писал он сам, "сие сочинение сделано больше для увеселения читателей, нежели для важных исторических справок, и больше для стихотворцев, нежели для историков".

Михаилу Попову принадлежит и честь создания первой русской комической оперы "Анюта" (1772). В ней впервые на сцену выходит крестьянин со своим "приземленным" мировоззрением (теснимый нуждой, он думает лишь о материальном достатке) и особенным складом речи. Комическая опера из крестьянской жизни с обязательным счастливым концом, где разговоры чередуются с песнями и танцами, в последней трети XVIII в была весьма популярна. Самая известная из них – опера Александра Онисимовича Аблесимова (1742-1783) "Мельник – колдун, обманщик и сват" (1779).

Первые русские литераторы мало заботились о реальном читателе.. Они писали в расчете на читателя "просвещенного", которого еще предстояло создать. Т.е. книга должна была дойти до не нуждающегося в ней читателя и "переделать" его. Сумароков, например, осаждал Академию наук просьбами о новых переизданиях его сочинений, не смущаясь тем, что прежние лежат нераспроданными. А в эпоху Екатерины II издатели и некоторые писатели уже приспосабливаются к читательскому спросу. Низкие жанры теснят высокие, проза – поэзию. Прозаики екатеринского времени Михаил Дмитриевич Чулков (ок.1743–1793), Федор Александрович Эмин (ок.1735–1770), Василий Алексеевич Левшин (1746–1826), Матвей Комаров (ок.1730–1812?) и др. – это сочинители романов и "замысловатых повестей" для народа, стремившиеся не столько поучать, сколько развлекать читателя и не скрывавшие своих коммерческих целей. В кругу образованных людей чтение романов считалось занятием несерьезным и даже предосудительным, но читали их от этого не меньше. В основном романы были переводные. Оригинальные строились на сюжетах, заимствованных из европейской литературы, из русских сказок, из рукописных повестей. При всей несамостоятельности первых русских романов, в них замечательны внимание к быту и обстановке, к "мелочам жизни" и судьбе отдельного человека.

Внимание к бытовым мелочам сказывается и в классических жанрах, прежде всего в комедии. У Сумарокова,  заботившегося о житейском правдоподобии, даже имена персонажей звучали непривычно для русского уха – Оронт, Клариса, Гидима и т.п. А младший его современник Владимир Игнатьевич Лукин (1737–1794) уже "склоняет" европейские пьесы "на наши нравы", дабы зрители не думали, что у него "иностранцы осмеиваются". Комедии Лукина – это "серьезные комедии", иначе "мещанские", или "слезные" драмы, в которых допускалась смесь забавного и трогательного, а порочный персонаж мог исправиться (в Европе моду на такие пьесы ввели Дидро и Бомарше). Сумароков негодовал (скоро, говорил он, "щи будут с сахаром кушать... чай пить с солью, кофе с чесноком"), однако общая тенденция уводила от чистого классицизма. Вскоре явились и настоящие комедии "в наших нравах" – "Бригадир" и "Недоросль" Дениса Ивановича Фонвизина (1745–1792), вершина комедийного жанра в литературе XVIII в.

Возросшая роль комедии – свидетельство критического духа литературы екатерининского времени. Гавриил Романович Державин (1743–1816), крупнейший поэт своей эпохи и вообще XVIII века, умел ввести элементы сатиры даже в оду. Такова, например, его ода"Фелица" (1782), прославляющая  императрицу и высмеивающая ее вельмож.
При Екатерине II военное и политическое могущество России достигло небывалых размеров. Казалось, большего и желать нельзя. Ломоносовские оды были устремлены в будущее. Одописцы екатеринского времени – Державин и Василий Петрович Петров (1736–1799) – видели себя на достигнутой вершине, откуда путь только один – вниз. Современникам пугачевщины и Французской революции будущее рисовалось в мрачных тонах, и тема величия России зазвучала у них трагически. Так, ода Державина "Водопад" (1794), написанная на смерть светлейшего князя Потемкина, полна зловещими картинами, а сам водопад символизрует шаткость и непрочность земного величия. Поэт конца века Семен Сергеевич Бобров (1763–1810) и вовсе будет созерцать мощь российского государства на фоне ночных ужасов и грядущей кончины мира.


Литература рубежа XVIII-XIX веков

В 1790-х годах в литературе "час настал великих перемен" (по выражению В.Л.Пушкина). Под пером Николая Михайловича Карамзина (1766–1826) меняется самое представление о целях и задачах литературы, которые прежде виделись неразрывными с делами государства. В одном из его стихотворений есть эпатирующие строки: "Россия! торжествуй, – сказал я, – без меня!" Молодой Карамзин отстаивает за писателем право быть частным лицом, занимающимся литературой ради познания жизни и собственного удовольствия. Сборник  его стихов носит заглавие "Мои безделки" ("И мои безделки" – назовет сборник своих стихов крупнейший из его последователей Иван Иванович Дмитриев, 1760–1837). Однако за внешней непритязательностью скрывалась целая программа новой, независимой манеры поведения, нового образа мыслей и чувств.

С Карамзина начинается непродолжительная эпоха господства "чувствительной" словесности. Внимание писателей-крамзинистов обращено к "душе", к внутреннему миру человека, к его колебаниям, сомнениям, мимолетным переживаниям. Они любят оттенки и переходы, а не трагическую резкость контрастов между добром и злом, восторгом и ужасом, высоким и низким. В "Письмах русского путешественника" и повестях Карамзин по возможности уклоняется от прямых оценок, моральных выводов, стараясь прежде всего вызвать сочувствие к героям. С литературой классицизма произведения Карамзина и его последователей роднит задача воспитания читателя. Это уже не прямая дидактика, а урок чувствительности, гуманности и тонкого вкуса, преподаваемый автором на собственном примере.

По сочинениям Карамзина еще учатся чувствовать и мыслить. Но в общем-то писатели на рубеже рубеже XVIII–XIX вв. все чаще стремятся не научить, а запечатлеть в слове образ сложного и противоречивого мира, "Создание в словах пересоздать", по выражению В.А.Жуковского.

Таково и творчество далекого от сентиментализма Ивана Андреевича Крылова(1769–1844). Начинал он как комедиограф и журналист-сатирик,  изобличающий общественные пороки, а потом в "шутотрагедии" "Трумф, или Подщипа" (1800) жестоко посмеялся над всей системой ценностей эпохи Просвещения и русского классизма в частности. Позднее в басне – самом дидактичном из "низких" классических жанров – Крылов сумел дать картину мира, несводимую к простым идеям и нравоучениям (потому и корили его "лукавством").

Крылов и Карамзин перешагнули в XIX век. Один – в своих баснях, другой – в великой"Истории Государства Российского". Они стоят на самом рубеже новой эпохи. Государственно и общественно полезная словесность XVIII в. на них заканчивается. В литературе наступает время вопросов нравственных, религиозных и исторических, время преодоления культурного конфликта, начатого петровского реформами.


Страница 2 - 2 из 2
Начало | Пред. | 1 2 | След. | Конец | Все

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру