Дневник сталинградца

Приближался вечер. Я сидел у входа в щель, у кучи насыпанной земли, когда в небе раздался приглушенный рокот мотора.

Подняв голову, я увидел самолет, который, пролетая, оставлял позади себя белые облачка. Похожие на дым, они рассеивались на белые точки и опускались, все более увеличиваясь. Вот одна из них села на дерево, другая опускалась на улицу. Это были какие-то бумажные листки.

-      Листовки! - крикнул кто-то.

Да, это были листовки. Розовые листки, кружась, опускались на землю. Из интереса узнать, что в листовках написано, я выбежал на улицу. Подобрав одну, я осмотрел ее.

Вот что в ней было:

"Командиры, политработники и бойцы!

Бросайте все и переходите на нашу сторону. Для перехода в плен пропуском будет служить листовка и пароль Ш.В.З. (штык в землю). Красноармейцы! Прекращайте военные действия против нас. Сомневаться в том, что мы сломим сопротивление русских, не приходится".

Затем следующий абзац:

"Жители городов! Сохраняйте военные объекты, кино, театры, заводы, фабрики и жилые дома. Мы придем скоро, и после войны вас ждет прекрасная жизнь".

Для примера приведен нижеследующий рисунок: небольшая хата, чистенький двор, корова, козы, собака и счастливо улыбающиеся люди.

В довершение всей болтовни напечатана была тощая свастика и винтовка со штыком, воткнутым в землю. Странно было то, что немцы, говоря о сохранении заводов и зданий, сами их бомбили. Что до кино и театров, так они все давно уже были разрушены...

Наступил вечер. Тени расплывались, становились все больше, небо заметно посинело, и звезды стали проступать на его синеве. Западный угол неба внезапно вспыхивал, и на нем появлялись, резко выделяясь, остатки стен, трубы и развалины домов. Собаки, Дези и Дукат, притихли у наших ног. Мы стали укладываться спать в щели, но дядя Володя, несмотря на протесты бабушки, решил лечь на свежем воздухе во дворе, куда вытащена была софа.

-     В случае чего, я сразу вскочу - и в щель, - доказывал он и, выйдя  победителем из этого спора, перевернулся набок и захрапел.

Только мы расположились, снова затарахтели пулеметы, защелкали зенитки-скорострелки и появились самолеты. Дождем сыпались зажигательные бомбы. С ними приходилось бороться, но, несмотря на все старания, пожары охватывали весь город.

Вот в воздух поднялись наши "ястребки". С рокотом и пулеметными выстрелами, овеянные дымом разрывов, носились они, вступая в бой с немецкими "мессершмитами".

Постепенно затихло. Усталые, голодные, радостно потягиваясь, расправляя суставы, мы вышли из щели на свежий воздух.

Имея в своем распоряжении короткий отрезок времени, надо было сделать сразу несколько дел, а главное - приготовить пищу и успеть пообедать. Быстро, кое-как мама с бабушкой сварили кашу и вскипятили чай.

К вечеру, когда было затишье, все население нашей щели высыпало на двор, где мы и находились до того момента, как прилетали немецкие аэропланы. Папа устраивался с костылями поближе к щели и разговаривал о чем-нибудь с Иваном Аристарховичем. Он ходил на костылях с того времени, как во время командировки в Северную Буковину его застигла война и после налета немцев он переломил ногу.

На соседних кварталах возник пожар, и ветер медленно приближал пламя к нам. Иван Аристархович, опасаясь, как бы пожар не перекинулся на наш квартал, разрешил рвать все плоды в саду, иначе все могло сгореть. Как раз было затишье, и мы, захватив разную посуду, начали чинить расправу над всем, что смогло к тому времени поспеть. Огонь усиливался. На другой стороне, напротив наших домов, - все уже пылало. Искры дождем сыпались по ветру, а ветер как раз дул в нашу сторону. Трудно было поверить, что все это может уцелеть. Дым низко стелился по земле, и мы решили, что на время пожара нужно куда-нибудь уйти, чтобы не задохнуться. Иван Аристархович во избежание недоразумений повел с собой корову.

Итак, мы решили пойти в подвал Мединститута. Проходя по улице, я увидел, что была разрушена моя школа и несколько домов около нее. По дороге к Мединституту мы увидели небольшой белый дом с подвалом и зашли туда. Там было уже несколько человек, но к рассвету набилось порядочно. Как только первые лучи солнца скользнули по обломкам и стенам зданий, тотчас послышался гул моторов. Это летели бомбардировщики, и мы в течение нескольких часов находились в оцепенении, оглушенные сильными взрывами. Бомбы падали теперь без всякой цели, только вспахивали и бороздили землю, и уже сгоревшие, разрушенные здания разрушались вновь. Вот нарастает звенящий звук, он приближается, и в ожидании думаешь: где-то сейчас рухнет смертоносная бомба, встряхнет кругом почву, поднимет на воздух пласты земли, бревна, камни, затем все это свалится вниз по сторонам только что развороченной воронки, засыпая все вокруг...

Днем на короткое время водворилось затишье, но ненадолго. Снова начались беспрерывные налеты самолетов, короткие и сильные разрывы стрелявших по самолетам скорострелок, и целый град бомб обрушивался на город. Весь подвал сотрясался от воздушных волн. Этот подвал впоследствии оказался не совсем надежным убежищем, так как его потолок был сложен из досок, а стены были еще хуже. Но убежище это мы выбрали за неимением лучшего. Мединститут был также совершенно разрушен...

Солнце между тем склонилось к западу, а вскоре и совсем скрылось за горизонтом, оставив после себя только багровую полосу заката. Наступил вечер, но бомбардировки и канонада не утихали. То тут, то там вспыхивали пожары. Всю ночь никто не спал, лишь к утру, когда стало стихать, все забылись тяжелым сном.

Утро было сравнительно тихое. Днем бомбардировка продолжалась самое большое час-два. Люди, укрывавшиеся до сих пор в подвале, вышли наружу и разбрелись по двору. Кое-как позавтракав, мы тоже вышли во двор. Иногда слышалось гудение в небе и приходилось скрываться в подвал от немецких пулеметов, так как немцы часто сеяли пулеметными очередями по мирным жителям.

К вечеру, выбрав удобный момент, мы решили пойти домой. Опять расположились в своей щели и стали ждать наступления темноты. Ночь не заставила себя ждать. Снова в небе гул самолетов, и снова началась бомбардировка. Она длилась всю ночь и почти до половины дня. Все сильно проголодались. Несмотря на бомбардировку, пришлось выйти и взять кое-что из съестного.

Днем бомбардировка усилилась, и бомбы стали рваться гораздо чаще и ближе. Иногда у входа в щель сидел кто-нибудь, наблюдая за самолетами. Если они находились не над нашим районом, предупреждали, что опасности нет. Если происходил воздушный бой, то я только наблюдал за ним. Когда выдавались жаркие деньки, я только и успевал вбегать в щель и выбегать из нее, крича "Бросил! Наша! Держись! Мимо!".

Немцы, обрушивая на город десятки и тысячи тонн взрывчатых веществ и стали, превратили его в короткое время в груду щебня, но, несмотря на свои усилия, обхватив город с трех сторон кольцом, не смогли его взять.

Не успела затихнуть бомбардировка, как началась артиллерийская канонада. Земля дрожала от взрывов и от воя снарядов. Серая вата шрапнели повисла мягким клубком над землей, и забарабанили дождем сыпавшиеся осколки. Залпы немецких орудий смешались с залпами нашей артиллерии и с визгом "катюш". Бомбардировка чередовалась с орудийным обстрелом, и в свою очередь канонада сменялась ожесточенной бомбардировкой. Затишья выпадали редко и были довольно коротки. Распорядок дня в нашей щели был таков: утром, как только забрезжит рассвет и наступит тишина, мама выходила из щели и принималась за стряпню. Кипятился чайник, наполненный ржавою водою, пекся прекрасный хлеб, а когда все было готово, мы принимались за еду. Если воды не было, приходилось за ней идти на Волгу, что было не всегда возможно. Самое главное в то время для нас была вода, так как съестные припасы еще имелись, а водопровод не работал. Но мы воспользовались следующим: в двух баках из жести во дворе на случай пожара находилась вода, которая уже успела несколько протухнуть и проржаветь. До этого времени эту воду пили наши кошки и собаки, а теперь стали пить мы.

Да к тому же начались проливные осенние дожди, которые затопляли нашу щель, и пронизывающие до костей ночные холода. Поэтому немудрено было заболеть. Но, как говорится, время военное и болеть некогда. Так проходил день за днем.

Иногда на перекрестках останавливались "катюши". Снаряды, пролетая, оставляли за собой днем черную полосу, а ночью - огненный след.

Начался сентябрь. Наступила осень. Солнечные дни бывали редки, и к тому же стали лить дожди. Щель представляла собой неглубокую траншею. Накрыта она была бревнами, несколькими слоями досок, листом кровельного железа и засыпана сверху землей. К тому же, она была без дверей, и во время дождя вода свободно лилась в нее. Щель была очень низка, и не только взрослый человек, но и подросток не мог в ней стать во весь рост.

Несколько раз мы собирались уезжать, но все время откладывали. К папе часто приходили знакомые, вваливаясь прямо в щель, и уговаривали его уехать, а папа то соглашался, то отказывался. Наконец 12 сентября мы собрались уезжать, но утром началась такая бомбардировка, которая затмила остальные. Об отъезде нечего было и думать. 12 часов мы просидели в щели невылазно. Лишь вечером стали укладывать вещи. Многие нас отговаривали. Вечером к Ивану Аристарховичу пришел старый знакомый, который обещал переправить его с семьей и нас через Волгу на моторке.

Как только наступило утро, мы приготовились к отъезду. Дядя Володя достал лошадь, а через некоторое время несколько человек привезли телегу. На телегу тотчас же было положено некоторое имущество. Лошадь впрягли в телегу, раскрыли ворота, и мы вслед за телегой вышли на улицу. Как не хотелось бросать родной дом!

К телеге хозяин привязал корову, и лошадь потихоньку потащила телегу по улице. Все оставшиеся вышли попрощаться с нами и столпились у ворот. Прощание не обошлось без слез. Бабушка и дедушка оставались Дома, не желая никуда уезжать. Дядя Володя взялся проводить нас до Волги. Он долго раздумывал, ехать ему с нами или остаться с родителями, потому что ему не хотелось бросать стариков. Наконец, решил остаться и пошел лишь проводить нас. Телега ехала другой дорогой, мы же между тем направились окольными разрушенными улицами. По развалинам, под обстрелом шрапнелью, пробирались мы к Волге. Вот свистит, приближается снаряд. Тотчас мы бросаемся под прикрытие разрушенной стены. Я оглядываюсь и вижу: папа отстает, выбивается из сил, стараясь догнать нас. Останавливаюсь. Опять взрыв раздается, но уже ближе. Вот папа идет уже по безопасному месту, и я присоединяюсь к остальным.

Все ближе к реке, вот уж засверкала ее серебристая полоса...  Начинается спуск между разрушенных улиц. Мы прошли вниз к самой воде и, услышав зачастившие взрывы, побежали к огромному, пузатому корпусу баржи, якорь которой завяз своими ржавыми лапами глубоко в песке. Но вот показалась наша телега с лошадью, груженая багажом. Телега остановилась у деревянной бревенчатой постройки, и мы пошли туда. Тут уже стоял Иван Аристархович, который сгружал багаж. Дядя Володя распрягал лошадь, держа ее под уздцы. Папа подошел к Ивану Аристарховичу. Мы попрощались с дядей Володей, и он с уздой лошади в руках остался у избы.

- Иван Аристархович, а моторки что-то не видно.

Наконец, в уединенном месте, за настилом бревен, нашли моторку. Это была легкая лодка с каютой в носовой части, медными поручнями и небольшим мотором на корме. До моторки нужно было дойти по скользким, мокрым бревнам, лежащим в глубокой воде. Я пошел по этому настилу, перепрыгивая с бревна на бревно и балансируя руками, чтобы не потерять равновесия. Добравшись до моторки, я ступил на ее шаткий нос, прошел по крыше каюты и слез вниз на пол. Папа с костылями не мог пройти без чужой поддержки, его поддерживали под руки двое. Но вот и он на моторке. Все мы набились в тесной каюте с фанерными стенками, приготовились к отъезду. Я заглянул в окно: дядя Володя все еще стоял на своем месте с уздою лошади в руке и смотрел на моторку и на нас. Вот мотор заработал, и моторка дернулась с места. Но не тут-то было. Она уткнулась носом в выступившие из воды бревна и остановилась. Водитель схватил багор и стал отталкиваться от бревен и лишь с большим трудом вышел на открытое место. Мотор заработал с прежней силой, и лодка двинулась вперед. Теперь путь шел прямо, мимо косы и к левой стороне. По реке то и дело сновали канонерки из речной военной флотилии, которые были вооружены пушками, пулеметами и прочим и вели интенсивную стрельбу по немецким самолетам. Несколько глиссеров промчались мимо, пуская дымовую завесу вокруг огромного парома, везшего несколько машин, отряд бойцов и боеприпасов.

Высокие всплески от падающих в воду бомб и снарядов поднимались внезапно вокруг парома и недалеко от моторки, осыпая все водными брызгами. Сталинград весь был закрыт полосой огненно-желтого дыма, в котором носились самолеты и гремели залпы орудий. Высокий Мамаев Курган, господствующий над городом, был окутан дымом и огнем взрывов. То и дело к нему взмывали желто-красные клубы дыма и пыли -это стреляли "катюши". Моторка стала медленно заворачивать к выступавшей из воды песчаной косе, и на мгновение, как только показался в окнах берег Сталинграда, я увидел пылавшее здание Дворца пионеров, а около него проезжавшую машину со скорострельным орудием. Пушка скрывалась вся в дыму и огне и без устали палила. Потом все скрылось, на секунду опять появилось, но уже значительно дальше. Моторка прошла косу, и перед ней открылся левый берег с глиняными мазанками и рыбачьими лодками. По всему горизонту от одного края до другого тянулась пелена дыма с огненным заревом. Сотрясающие взрывы зачастили, и над морем бушующего пламени подымались клубы дыма и какие-то предметы, взорванные бомбой или снарядами. Моторка сделала поворот и подошла к левому берегу. Мягко врезалась в песок носом и остановилась.

Мы сошли на берег по узкой мокрой сходне. Берег был покрыт полосой сыпучего песка, легко осыпавшегося под ногами. Веяло жарким ветром, несшим дым со стороны Сталинграда. Раздался выстрел и, просвистев недалеко над водой, разорвалась шрапнель. Оставаться на берегу было опасно. Мы пошли по откосу к хатам. Оглянувшись, увидели охваченный дымом и пламенем родной город, и я сразу почувствовал, как дороги были те годы, которые я провел в Сталинграде.