Дневник сталинградца

Представляем вашему вниманию дневник сталинградца, не военного, штатского. Рассказ поражает точностью и сочностью изображения. Сталинградцу не было тогда, в 1942, еще и 12 лет. Звали его Олег Трубачев. Думается, что-то в характере, в волевом напоре и даже складе мышления академика О.Н. Трубачева, крупнейшего ученого-слависта, автора более 200 научных работ, - идет оттуда, из прифронтового детства, от разрушенного, но не побежденного Сталинграда.

 

 

Стоял солнечный теплый день, один из тех дней в конце лета, которые уже не томят своей жарой, как обычные знойные летние дни, и солнце бросает на землю свои ласковые мягкие лучи, будто прощаясь с летом и поджидая осень, еще ничем не выказавшую свое приближение. Стоял день 23 августа 1942 года. Если мысленно перенестись в Сталинград, на зеленую Ковровскую улицу, и заглянуть во двор дома № 85, с садиком и огородом, то увидите беседующую семью, расположившуюся на крыльце дома. В это время калитка отворилась и вошел мужчина средних лет, не кто иной как мой папа. Мама была тут же и, стоя на террасе, разговаривала с хозяином дома насчет соления огурцов.

 

Было около четырех часов пополудни, и солнце постепенно склонялось к западу. Внезапно объявили по радио: угроза воздушного нападения продолжается  (тревога была объявлена еще утром). Никто не удивился потому, что часто тревоги проходили без единого выстрела. Я гулял в это время с товарищами по улице, и мы не обращали внимания ни на тревогу, ни на редкие отдаленные выстрелы. Вдруг в воздухе послышался многоголосый рокот самолетов и частые дребезжащие выстрелы зениток. А, посмотрев в сторону заходящего солнца, я увидел множество медленно идущих самолетов, окруженных разрывами снарядов.

 

Папа велел всем идти в щель, находившуюся в соседнем дворе, соединенном с нашим двором калиткой. Не успели мы вбежать вместе с Подпругиными (хозяевами нашего дома) в щель, как пронзительный свист прорезал воздух и тяжелый удар раздался где-то вблизи. Упала первая бомба. Бабушка и дедушка, захваченные бомбардировкой врасплох, вбежали в щель уже втолкнутые воздушной волной. Через несколько мгновений свист и взрывы бомб слились в один ужасающий грохот. При каждом новом взрыве песок и глина комьями сыпались в открытую дверь, поднималась пыль. Воздух был тяжел, пахло порохом и дымом. Когда нарастающий свист приближался, приходилось открывать рот и затыкать уши, иначе могли полопаться барабанные перепонки.

 

Вдруг из всего этого грохота выделился пронзительный вой, который неотступно приближался, все время нарастая. В этом вое слышались зловещие нотки, и он, скрежеща и охая, пронесся в даль. Но уже через мгновение земля содрогнулась, и раздался раскалывающий голову удар. Я почувствовал такой прилив воздуха в легкие, что долгое время не мог отдышаться. Воздушная волна ворвалась в щель с несколькими горячими осколками, и они, дымясь, упали на полу ватной спецовки Ивана Аристарховича Подпругина. Поднялась такая пыль, что в двух шагах ничего не стало видно.

 

Постепенно пыль стала расходиться. Стало тише. Я огляделся. В щели, кроме нас с Подпругиным, сидели на узком  пространстве Крайневы с детьми и их родственники. Мы поспешили узнать, где разорвались бомбы, и вышли наружу.

 

Весь север со стороны центра города был объят багровым заревом пожара. К востоку это зарево постепенно уменьшалось, но на самом востоке, то есть на берегу Волги, оно снова увеличивалось и заканчивалось наверху темно-желтой полосой, закрывавшей все небо и солнце.

 

К западу от берега мы наблюдали ту же картину: разрушенные здания, обгорелые стены, дымящиеся груды развалин и зияющие, еще совсем свежие воронки. Оставшиеся здания большей частью пылали, и видно было, как рушились одна за другой горящие рамы, подпорки, потом все здание превращалось в груду развалин. По небу, плавно кружась, летели искры. Пахло гарью.

 

Короткое время пришлось созерцать эту картину разрушения. Опять разразился над нами шквал бомбардировки, и так до глубокой ночи пришлось сидеть невылазно в щели. Спать пришлось там же, где и сидели; каждый, приткнувшись в свой уголок, согнувшись в три погибели, сидя или полулежа, старался заснуть. Но сон не давался. Несмотря на то, что был август, ночью стало так холодно, что пришлось одеть пальто. Не выдержав, мы перешли в дом и там расположились на полу вповалку. Но не успели задремать, как кто-то во дворе крикнул:

- Летит!

 

Мы сломя голову бросились в щель и больше уже домой не ходили.

 

Медленно наступал рассвет этого мрачного утра. Днем поднялась суматоха. Одни находили, что щель слишком плоха и мала для укрытия от бомб и советовали уйти в угловой дом нашего квартала с хорошим подвалом. Другие и это убежище находили слишком плохим и советовали уйти в подвал какого-нибудь погорелого дома. А третьи говорили, что лучше всего остаться в щели и никуда не ходить.

 

Так как все знали, что бомбардировка не даст размышлять, то решили, пока было тихо, перейти в угловой дом. Было десять часов утра. Не успели мы войти в подвал, как раздалось гудение самолетов и редкие пулеметные очереди. Гул то приближался, то удалялся. Происходил воздушный бой. Но вскоре гул затих вдали и на смену ему раздался неторопливый, кряхтящий будто от тяжести, гул. Летели бомбардировщики. Затарахтели зенитки, разъезжая по улицам на автомашинах. Заговорили пулеметы. Гул приближался. Немецкие бомбардировщики ответили пулеметами и пушками. Вдруг от их рокота отделились пронзительные звенящие звуки, которые с легким свистом раздроблялись на сотни других звуков. Было тихо. И вдруг... Тишина лопнула, тяжелые оглушающие удары раздавались все ближе, ближе... Откуда-то летели камни, трещали доски. Удары рубили, рвали, прорезываясь частыми выстрелами зениток. Воздух с силой рвался в слуховые отверстия, взметая пыль и песок. Вдруг где-то вблизи раздался оглушительный удар, виски сдавило обручем и в груди прервалось дыхание. Взрывы следовали один за другим не переставая, как будто соблюдая очередь, но иногда раздавались так часто, что сливались в один гул, сотрясающий все окружающее. Так продолжалось весь день и всю ночь.

 

К утру стало стихать. Какое-то мрачное предчувствие давило меня, почему-то ни за что не хотелось оставаться в подвале, хотелось идти домой. Наши соседи Крайневы, пришедшие в подвал вместе с нами, ушли еще ночью. Да и нам с Подпрутиными не очень-то хотелось оставаться в подвале. Вскоре нас никакими силами нельзя было заставить сидеть на месте, и задолго до рассвета мы ушли из подвала.

 

Выйдя на улицу, мы увидели, какие разрушения сделала бомбардировка. Горело положительно все, кроме нашего квартала, который стоял цел и не тронут огнем, хотя на него упало штук 20 бомб зажигательных и много фугасных. Но все зажигалки были потушены, а фугасные были по большей части мелкими и принесли мало вреда. Дома противоположного квартала еще были целы, но к ним приближался огонь с других частей города. К северу от нашего квартала не уцелел ни один дом, все было обращено в пепел и разрушено. Что не было разрушено бомбами, то пылало, а что не тронул огонь, то смели бомбы.

 

Когда мы пришли домой, стало светать. А вместе с рассветом вновь началась бомбардировка. Бомбы рвались совсем близко и часто, но продолжалось это недолго, часа полтора. Наступило короткое затишье.

 

В это время послышался стук в калитку. Мы долгое время не открывали. Стук повторился. Когда калитку открыли, мы увидели хозяев углового дома, в подвале которого мы сидели несколько часов назад. Они рассказали, что после нашего ухода, когда вновь началась бомбардировка, в подвал, пробив стены, пол и сорвав крышу, влетела бомба. Разворотив печку, она разорвалась как раз там, где несколько часов назад расположились мы. Значит, стоило только задержаться нам в подвале, и мы были бы убиты. А хозяева дома находились в противоположном углу подвала. Они хотели остаться у нас в щели, но, увидев, что и тут мало места, ушли.

 

Так, как читателю известно, что голод не тетка, мы решили позаботиться о своих желудках. Мама, бабушка и Татьяна Андреевна Подпругина занялись проведением в жизнь этого вопроса. Достали хлеб, рыбу, сварили кашу и вскипятили чайник, - вот и готов завтрак. Надо добавить, что щель находилась в вишневом саду и мы расположились под сенью вишневых деревьев.

 

Днем была опять бомбардировка, но к ней еще прибавились выстрелы из дальнобойных орудий, наших и немецких. Стреляли больше шрапнелью. Снаряды с верещанием носились над головой, то приближаясь, то удаляясь. После выстрела, внезапно раздавался хлопок и в небе расплывалось облачко разрыва. Осколки сыпались на землю дождем, влипая с хрустом в толстые доски забора, пробивая стены сарая и срезая ветви деревьев.

 

Над нами вдруг низко пролетел, оглашая незнакомым гулом окрестности, красноватый самолет.

 

Папа и Иван Аристархович обернулись, стоя у щели.

 

-      Румынский, наверное?

 

Самолет низко прошел мимо, потом повернулся, идя на снижение. Мгновенно на левой лопасти его крыла задрожал огонь и раздался сухой стук пулемета.

 

-      Фьюить, фьюить, - раздались повизгивания пуль, и они забарабанили по забору.

 

На выстрелы румына отозвались зенитки, и самолет, набрав высоту, удалился.

 

А тем временем немцы сжимали кольцо осады. В районе Ельшанки и Бекетовки они подошли почти вплотную к Волге, но больше не тронулись с места. На островках и мелях Волги напротив Сталинграда устраивались нашими артиллеристами батареи, из обломков зданий вырастали грозные дзоты, в подвалах зданий безымянные герои-бойцы загораживали с одним автоматом в руках дорогу целым батальонам, в цехах заводов не на жизнь, а на смерть боролись дивизии сибиряков против немцев. Все это делало Сталинград неприступной крепостью.

 

Давно мы уже забыли, что такое тишина. Со стороны фронта раздавались мощные ухающие удары и был виден желтый дым, поднимающийся высокой завесой. Вскоре фугасной бомбой был разрушен соседний каменный дом. Нескольких жителей убило бомбой. Целыми днями и ночами тянулась бомбардировка. В такие дни мы невылазно сидели в щели. Все суставы в теле немилосердно ныли, и после несколькочасового сидения в щели с трудом расправлялись затекшие члены. С каким удовольствием выпрямишься во время короткого затишья!

 

Прошло еще несколько дней непрерывной бомбардировки.

 

В один прекрасный день жители нашей щели заговорили снова об уходе в какой-нибудь подвал. Имели в виду подвал одного старого магазина на базаре. Воспользовавшись затишьем, мы наскоро собрались и пошли. Шли сначала по Ковровской улице, потом свернули на Рабоче-Крестьянскую и вышли на разрушенную базарную площадь.

 

Ковровскую улицу на всем ее протяжении нельзя было узнать. Шоссе было разворочено бомбами. Черные пласты асфальта были нагромождены в беспорядке, один на другой, телеграфные столбы валялись, скошенные снарядами, и опутывали проводами заборы, столбики и стены, оставшиеся от домов. Рабоче-Крестьянская улица пострадала меньше, но и она вся была изрыта бомбами. Кругом виднелись воронки с бугристыми и опаленными краями.

 

Вот и базар... От массы ларьков, лавочек и сараев остались только печные трубы и обуглившиеся стропила. В стороне стояли каменные, еще не тронутые здания магазинов и киосков. Мы подошли к одному и вошли в полуподвальное помещение. Мы расположились тут у двери на своем скарбе и стали ждать. Долгое время было спокойно, но уже через какие-нибудь 45 минут послышался рокот самолетов, который постепенно приближался с пронзительной сиреной (надо сказать, что гитлеровцы применяли на своих самолетах при пикировании гудки электрических сирен, напоминающие удесятеренный вой сброшенной бомбы), и тяжелые взрывы стали рвать воздух. Со стен сыпалась штукатурка, вылетали из маленьких окон оставшиеся стекла, летели обломки кирпичей. Вдруг раздался свист, и тяжелый взрыв встряхнул все здание. Стекла, кирпичи, штукатурка, воздушная волна - все это с грохотом рванулось вниз. Бомба упала, по-видимому, очень близко. На минуту затишье. Но через короткий перерыв - снова бомбардировка. Самолеты немцев медленно пробирались сквозь целые ожерелья зенитных разрывов, потом спускались, все время ускоряя свой ход, и наконец, доходя до низшей точки пикирования, резко вздергивались кверху, выбрасывая бомбы, и улетали. На смену им приходили звенья других...

 

Постепенно рокот удалялся, реже рвались бомбы. Стало тише. Так несколько часов сидели мы под несмолкаемым ураганом огня. С наступлением тишины мы пошли домой. В щели на своем месте мы застали чужих людей, сидевших вместе с Крайневыми. Крайневы все время оставались в щели и никуда не уходили. Ну что же, выгонять в такое время людей под бомбы не станешь, и мы предложили им только потесниться.

 

Дядя открывает калитку как раз, когда мы пришли с базара, и входит во двор. Он тогда работал в госпитале заведующим вещевым складом. Мы встретили его и тотчас стали расспрашивать, где был, что видел. Он сел передохнуть и сдвинул фуражку на затылок.

 

- Во время бомбардировки был в госпитале. Сижу в складе и подытоживаю результаты своей работы. Слышу, стрелять стали. Ну, думаю, пускай стреляют, и продолжаю свое дело. А бомбы все ближе, ближе. Я встал и думаю: уходить мне в подвал или нет? В складе все мешки лежали штабелями и оставались небольшие проходы. Вдруг раздался сильный взрыв, и мешки, лежавшие по сторонам, обвалились на меня. Я, пошевелившись, почувствовал, что вылезти не смогу, и стал кричать. Через некоторое время меня вытащили. Вот и все... У вас есть что-нибудь поесть? Я, между прочим, буханку хлеба принес.

 

Тотчас мама приготовила ему щей и нарезала принесенный хлеб. Хлеб очень кстати. Мы с самого начала осады питались черствыми сухарями, и теперь они подходили к концу.

 

 


Страница 1 - 1 из 2
Начало | Пред. | 1 2 | След. | КонецВсе

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру