Войны Юрия Долгорукого. Статья четвертая: 1151 - 1152 годы

Из новой книги "Юрий Долгорукий" (М., "Молодая гвардия", 2006. Серия "Жизнь замечательных людей")

Потери были и в лагере Мстиславичей. Особенно тяжело пришлось израненному Изяславу. Чуть жив, он лежал на поле боя и тяжело стонал, когда его нашли киевляне. Лицо князя закрывал шлем с забралом, украшенный золотым изображением святого Пантелеимона — небесного покровителя князя. Киевляне не узнали своего князя и приняли его за "ратного", то есть за врага. "Князь есмь", — простонал Изяслав. Но это еще больше раззадорило киевлян. Они решили, что перед ними вражеский князь — то ли сам Юрий Долгорукий, то ли кто-то из его сыновей или черниговских союзников. "Ты-то нам и надобен", — воскликнул один из киевских пешцев и, выхватив меч, с силой ударил им по шлему. "И тако вшибеся (расшиблся. — А. К.) шелом до лба".

Бесконечная междоусобица, как это всегда бывает, озлобляла людей; ненависть накапливалась, с каждым новым сражением все больше и больше выплескивалась наружу. Это черта всех междоусобных и гражданских войн. Как правило, их отличает особая жестокость. Но привычка к пролитию крови — причем не чужака, а своего, сородича — никогда не бывает врожденной; она приходит со временем, становясь как бы второй натурой… Князь Изяслав Мстиславич едва не пал жертвой этой всеобщей озлобленности — будь удар киевского воина посильнее, он распрощался бы с жизнью. И лишь когда он снял шлем и назвал себя по имени ("Яз Изяслав есмь, князь ваш"), киевляне признали его. Радости и восторга их не было предела. Весть о том, что князь нашелся и жив, разнеслась по полю побоища. Изяслава подхватили на руки "с радостью, яко царя и князя своего", и так восславили Бога, даровавшего им победу над ратными, возгласами: "Кирие елейсон!", что значит по-гречески: "Господи, помилуй!".

Победа была полной. Единственное, что омрачало ее, так это гибель князя Владимира Давыдовича. Хотя он и был противником Изяслава Мстиславича в этой войне, но все же князья находились в родстве друг с другом и никогда не забывали об этом. Изяслав Мстиславич нашел в себе силы, чтобы подняться и, "оставя свою немочь", сесть на коня и подъехать к телу убитого. Над ним уже плакал брат черниговского князя, Изяслав Давыдович. Изяслав Мстиславич, как мог, утешил своего союзника и тезку: "Сего нама уже не кресити. Но се, брате, Бог и Святая Пречистая ворогы наша победи, а ти ныне бегають около… А ты, брате, сему уже не стои, но нарядися, возма же своего брата, поеди же Чернигову". В помощь черниговскому князю был отряжен сын Ростислава Мстиславича Роман. Князья спешно отправились в путь со своей скорбной ношей, той же ночью переправились через Днепр у Вышгорода и въехали в Чернигов раньше, чем туда попытался вступить князь Святослав Всеволодович. Тело Владимира Давыдовича было положено в черниговском соборе Святого Спаса, а его брат Изяслав занял черниговский стол.

Тем временем Изяслав Мстиславич, Вячеслав Владимирович и Ростислав Мстиславич также покинули поля боя у Рута. "Похваляче Бога и Его Пречистую Матерь и силу Животворящаго креста, с честью и похвалою великою", они вернулись в Киев, где были восторженно встречены толпами людей, вышедших далеко за городские ворота. Здесь были святители с крестами во главе с вернувшимся в Киев митрополитом Климентом Смолятичем, игумены киевских монастырей, священники и "многое множество" простого народа. "И пребыша у велице весельи и у велице любви".

Ростислав вскоре отправился в свой Смоленск, а Изяслав и Вячеслав начали готовиться к походу на Переяславль. Изяслав Мстиславич понимал, что именно сейчас Юрий слаб, как никогда, и не хотел упускать возможность добить его, лишить всякой возможности продолжать военные действия на юге и навсегда отбросить в Суздальское "залесье".

***
Завершая рассказ о событиях конца весны — начала лета 1151 года, нельзя не сказать о князе Владимирке Галицком. Он уже выступил в поход и находился у Бужска, когда получил известие об очередном поражении своего союзника и свата. Раздосадованный Владимирко, "со тщанием оборотяся", стал возвращаться к Галичу. В это время ему стало известно о том, что венгерское войско вместе с князем Мстиславом Изяславичем идет на соединение с Изяславом. Мстислав тоже знал о победе своего отца и потому двигался спокойно, не торопясь. О близости галицкого войска и о враждебных намерениях Владимирка он пока что не подозревал.

Мстислав расположился с венграми у городка Сапогыня, на реке Стырь, в Волынской земле. Здесь с ним вступил в переговоры князь Владимир Андреевич. Он успел побывать в Галиче у Владимирка Володаревича, а теперь занимал княжеский стол в Дорогобуже. Любимый племянник Юрия Долгорукого, Владимир попеременно поддерживал то своего дядю, то Изяслава Мстиславича с братьями — в зависимости от того, кто на данный момент был сильнее. Он и сейчас занял выжидательную позицию — что называется, "и нашим, и вашим". Князь отправил Мстиславу и венграм "питье много", а заодно предупредил их о приближении галицкого князя. Все это выглядело так, будто Владимир Андреевич оказывает почести венгерским воинам и старшему сыну киевского князя, однако трудно удержаться от предположения, что одновременно дорогобужский князь вступил в тайные переговоры с Владимирком Галицким и подпаивал венгерское войско с его ведома.

Венгры упились до полного бесчувствия. Когда Мстислав Изяславич, который тоже пировал с ними, объявил, что Владимирко близок и "идет… по нас", венгры спьяну лишь "величахуся", похваляясь, что "оже на ны придет, а мы ся с ним бьем". Мстислав все же нашел в себе силы расставить "сторожу" перед тем, как улечься спать. Но когда среди ночи посланные прибежали с известием о приближении галицкой рати, разбудить перепившихся венгров оказалось невозможно: "угре же лежахуть пьяни, яко мертви".

Владимирко со своим полком ударил на рассвете. Это была даже не битва, а резня. Большинство пришедших из Венгерской земли воинов были перебиты: "и мало их изоимаша, вси избиша". Мстиславу же с русской дружиной удалось уйти в Луцк.

Истребление венгерского войска не принесло князю Владимирку Галицкому ощутимых выгод. Он выместил на венграх свою злобу и раздражение, однако еще больше рассорился с королем Гезой. И если раньше король воевал с галицким князем прежде всего для того, чтобы помочь своему союзнику Изяславу, то теперь он должен был отомстить Владимирку за гибель собственного войска.

ЗАРЕВО НАД ГОРОДЦОМ
Пауза в военных действиях оказалась очень непродолжительной — всего несколько недель. За это время Юрий ничего не смог сделать. Положение его оставалось отчаянным. Он потерял почти всех своих союзников, а его собственная дружина значительно поредела после побоища на Руте: "не имеяше ни откуль помочи, — пишет о нем летописец, — а дружина его бяшеть оно избита, оно изоимана". Половцы же ушли в свои степи, и им также требовалось время, чтобы зализать раны.

Уже в середине июля 1151 года полки Изяслава Мстиславича и Вячеслава Владимировича двинулись к Переяславлю. Вместе с ними шел младший брат Изяслава Святополк, вернувшийся с Волыни, а также союзные берендеи. "Не идет место к голове, но голова к месту", — так, уже известной нам пословицей, объяснял свои действия Изяслав. Он намеревался выбить Юрия с юга, заставить его уйти в Суздаль. Присказка же о "голове" и "месте" имела еще один смысл: расправившись с Юрием и изгнав его за пределы собственно "Русской земли" (в узком значении этого слова), Изяслав намеревался вместе с королем Гезой нанести удар по князю Владимирку Галицкому, отомстить ему за пролитую у Сапогыня кровь.

В этих исключительно тяжелых условиях Юрий все же нашел в себе мужество принять вызов. Он надеялся, что переяславцы поддержат его, — и они действительно выразили готовность биться за своего князя. Но стойкости их хватило всего лишь на два дня.

В течение этих двух дней полки Изяслава Мстиславича подступали к Переяславлю, но не могли взять город. Решающее сражение произошло 17 июля (точную дату называет Новгородская Первая летопись). Киевский летописец так рассказывает об этом: "Третии же день ехаша по обычаю бится, и пешце выринушася (выскочили. — А. К.) на не (на них. — А. К.) из города, и тако наехавъше [на ня], много избиша пешьце и предъгородие ("внешний город", посад. — А. К.) пожгоша".

Потери оказались ощутимыми. Удержать город Юрий был не в состоянии. Понимая это, Вячеслав и Изяслав направили к нему послов с предложением мира. Впрочем, условия этого мира очень походили на условия капитуляции. Князья готовы были оставить Переяславль — но уже не за Юрием, а за его сыном; самому же Юрию предлагалось навсегда покинуть Южную Русь и отказаться от союза с Ольговичами и "дикими" половцами, которых он из года в год наводил на Русь. "Кланяеве ти ся, — передает слова князей киевский летописец. — Иди Суждалю, а сына посади Переяславли. Не можем с тобою быти".

Юрий "неволею", то есть вопреки собственному желанию, вынужден был принять предложенные условия. 24 июля, в день святых князей-страстотерпцев Бориса и Глеба, он вместе со своими сыновьями целовал крест брату и племяннику. Крестоцелование проходило близ Переяславля, в церкви Святых Бориса и Глеба, построенной князем Владимиром Всеволодовичем Мономахом на реке Альте — месте гибели святого Бориса. И место, и время действия имели символическое значение: клятва, данная в день гибели святого Бориса и на том самом месте, где произошло злодейское убийство, должна была соблюдаться особенно строго — ее нарушитель вполне мог уподобиться окаянному клятвопреступнику и братоубийце Святополку.

Правда, Юрию удалось выговорить себе отсрочку. Князья настаивали на его немедленном уходе в Суздальскую землю, Юрий же упросил их немного подождать. "Иду в Городок (то есть в Городец Остерский. — А. К.), — заявил он, — а тут перебыв, иду в Суждаль". Изяславу Мстиславичу это не очень понравилось. Однако действуя с позиции силы и уверенный в своем полном военном превосходстве, он согласился подождать — но лишь до конца месяца. "Ты нам брат еси, — объявили послы от имени Вячеслава и Изяслава, — поиди же в свои Суждаль. Аже Городъка деля молвиши (то есть если просишь из-за того, что надо уладить какие-то свои дела в Городце. — А. К.), то за сии месяць за один перепочив, поиди же в свои Суждаль". А далее следовала прямая угроза: "Не поидешь ли, а мы тако же пришедше своими полкы, станем около Городка, якоже и сде стоимы. Но на том целуи хрест, яко ти в том в всем устояти, и Киева под Вячеславом и под Изяславом не искати".

Юрий вынужден был целовать крест еще раз. Он признавал киевский "дуумвират" племянника и брата, выступающих как единое целое, и отказывался от всяких прав на киевский престол. Отныне Изяслав Мстиславич, как и Вячеслав, был для него "братом" — а ведь еще совсем недавно он подчеркнуто именовал его "братом и сыном". Кроме того, "нужею", то есть насильно, Юрий подтверждал отказ от союза со Святославом Ольговичем, на чем особенно настаивал Изяслав. "Святослав же ти Олгович не надоби", — было заявлено Юрию. "И тако Гюргеви не вмени его".

На том переговоры и завершились. Вячеслав с Изяславом ушли в Киев, Юрий же направился в Городец Остерский, оставив на княжении в Переяславле своего сына Глеба.

К этому времени относится первый открытый конфликт между Юрием и его старшим сыном Андреем. Еще когда князья были в Переяславле, Андрей предложил немедленно уйти в Суздальскую землю, то есть действовать в точном соответствии с условиями мирного договора. Он совершенно не понимал, зачем нужно задерживаться в Городце. "На том есмы целовали крест, ако поити ны Суждалю", — напоминал он отцу. Киевский летописец приводит и другие его аргументы: "Се нам уже, отце, зде у Рускои земли ни рати, ни что же (то есть нет ни войны, ни какого другого дела. — А. К.). А за тепла уидем". Юрий с доводами сына не согласился. И тогда Андрей стал проситься одному уйти в Суздальскую землю, не дожидаясь отца. Юрий пытался удержать сына ("встягавшю его много"), но тщетно: Андрей настоял на своем. И когда Юрий выехал в Городец, Андрей покинул его; "и пусти и отець, и иде в свои дом".

Очевидно, Андрей рассудил правильно: намерение задержаться на юге означало, что Юрий не отказался от мысли вернуть себе Киев и готовится к новой войне. Андрей же участвовать в ней не хотел, ибо осознавал не только ее полную бесперспективность, но и ненужность ни для себя самого, ни для отца. Возможно, тогда же он сумел выговорить для себя удел в Суздальской земле — город Владимир на Клязьме. Во всяком случае, суздальский летописец прямо называет этот город "волостью" Андрея.

А Юрий действительно нарушил условия заключенного договора, преступил крестное целование, данное племяннику и брату. Неизвестно, какие конкретные шаги предпринял он за время пребывания в Городце (вступил ли тайно в переговоры с Владимирком Галицким, обратился ли за помощью к половцам, на что как будто намекают некоторые летописи), зато известно, что он задержался в Городце дольше оговоренного срока. Этого оказалось достаточно, чтобы Изяслав привел в исполнение ту угрозу, о которой он говорил еще в Переяславле. В августе или, может быть, начале сентября того же 1151 года (летопись в данном случае никаких дат не называет) он собрал значительное войско и двинул его на Городец Остерский.

В этом походе участвовали не только его собственные полки и, очевидно, полки его дяди Вячеслава Владимировича, не только верные берендеи, но и черниговские войска. К тому времени между черниговскими князьями также был заключен мир; узнав о том, что Юрий целовал крест Мстиславичам, Святослав Ольгович и Святослав Всеволодович отправили своих послов к Изяславу Давыдовичу и договорились о прекращении войны и разделе владений: за Давыдовичем был сохранен Чернигов, а за Ольговичами — их "отчина", Северская земля. Союз с Изяславом Давыдовичем означал союз и с Изяславом Мстиславичем. Теперь всем трем черниговским князьям предстояло на деле доказать свою лояльность киевским "дуумвирам". Изяслав Давыдович и Святослав Всеволодович пришли к Городцу сами. Ждали и Святослава Ольговича, однако воевать лично против своего давнего союзника и свата новгород-северский князь не решился и ограничился тем, что прислал свою "помочь".

Юрий с оставшимися при нем сыновьями затворился в городе. Он защищался отчаянно: "бьющим же ся им из города на многы дни", однако "тяжко бысть ему, зане не бысть помочи ему ни откуду же". То ли Юрий переоценил свои силы, то ли надеялся, что Изяслав Мстиславич завязнет в войне с Владимирком Галицким (а о походе на Галич Изяслав к этому времени уже договорился с королем Гезой, о чем Юрий, вероятно, знал), то ли просто недооценил решительность племянника, но он опять просчитался. Защищать город у Юрия недоставало сил. Ему пришлось капитулировать перед превосходящими силами противника. Но это было не просто еще одно его поражение в войне с Изяславом. По существу Юрий разрушал остатки своего влияния на юге, лишался даже того, что ему было оставлено по условиям переяславского договора. Ибо условия, продиктованные теперь, оказались много жестче. Юрий вновь должен был целовать крест Изяславу на том, что немедленно покидает юг и возвращается в Суздаль. Но, главное, он лишался Переяславля. Юрий вынужден был вывести из города своего сына Глеба и передать ему Городец Остерский — последний оставшийся у него оплот на юге. Переяславль же Изяслав забрал себе. Отныне в этом городе должен был княжить его старший сын Мстислав.

Только после того как Юрий крестным целованием подтвердил все эти договоренности, князья отступили от Городца. "Иду уже Суждалю" — приводят летописцы слова Юрия. (Автор Никоновской летописи дополняет их клятвой, произнесенной суздальским князем: "Яко никакоже возвращуся семо, ни пребуду зде". "Они же даша ему путь".) Юрий оставил в городе сына Глеба, а сам направился к Новгороду-Северскому. Здесь он встретился со своим старым союзником Святославом Ольговичем. Князья не имели друг к другу претензий. Они понимали, что пути их разошлись, но насколько бесповоротно, в то время еще не могли знать. А потому встреча получилась хотя и невеселой, но дружеской: Святослав принял свата "с честью великою и повозы да ему".

Из Новгорода-Северского через Вятичскую землю Юрий поехал в свой Суздаль. Он прибыл домой, по-видимому, в сентябре или, может быть, октябре 1151 года.

***
Но испытания и унижения, выпавшие на его долю, не закончились. Спустя несколько месяцев, находясь в Суздале, Юрий получил известие о полном разорении Городца Остерского.

Что предшествовало этому, неизвестно. Почему Изяслав Мстиславич решился нарушить договоренность с суздальским князем? Только ли потому, что он чувствовал свою силу и безнаказанность, а черниговские князья — бывшие союзники Юрия — перешли на его сторону? Или же сам Юрий вновь совершил какие-то действия в нарушение крестного целования, может быть, начав "искать" Киев под племянником и братом? Летописи хранят молчание по этому поводу, позволяя нам предположить, что имело место не что иное, как обычная расправа над уже поверженным противником. Изяслав сделал все, чтобы не допустить возможного усиления Юрия, возможного появления его на юге (5).

В этой акции Изяслава Мстиславича вновь приняли участие и черниговские князья — Изяслав Давыдович и Святослав Всеволодович (Святослав Ольгович от такой сомнительной чести уклонился). Князья съехались в Киев, "и ту сдумавше, разведоша Городок Гюргев и пожгоша и". Слово "разведоша" означает, что жители были поголовно захвачены в плен и выведены ("разведены") на новые поселения — надо полагать, князья разделили пленников поровну. Крепость же сравняли с землей ("раскопа и засыпа рвы", — добавляет автор Тверского летописца) и сожгли. Огонь не пощадил даже церковь Архангела Михаила, выстроенную князем Владимиром Мономахом, — полностью сгорел ее деревянный "верх", то есть барабан с куполом. (Городец Остерский будет заново отстроен и церковь поновлена только в 1195 году, при сыне Юрия Долгорукого Всеволоде Большое Гнездо.)

Судя по тому, что известие о разорении Городца открывает летописную статью 6660 года, событие это имело место весной 1152 года — незадолго до того, как князь Изяслав Мстиславич со своими дружинами выступил в новый поход против князя Владимирка Галицкого. Он оставлял за собой полностью послушную ему Южную Русь, без видимых противоречий и уязвимых мест, разрубив перед самым своим уходом последний из тех узлов, что были завязаны Юрием Долгоруким.

Языки пламени и клубы дыма далеко были видны над Остером. Князя Глеба Юрьевича в городе, очевидно, уже не было: он либо заранее был вызван отцом, либо сам бежал к отцу в Суздаль. Но о том, что случилось, Юрию стало известно уже вскоре. Известие это повергло его в смятение, можно сказать, в отчаяние. ("Якоже слышав Гюргии, оже Городець его развели и пожгли весь город, и тогда въздохнув от сердца", — свидетельствует летописец.) Не в первый раз он лишался на юге всего, чем прежде владел. Да и Городец Остерский не в первый раз был потерян им. Внешне ситуация повторяла ту, что сложилась зимой 1141/42 года, когда тогдашний киевский князь Всеволод Ольгович забрал себе все "Юрьевы городы" на юге, или в 1146—1147 годах, когда Юрий только начинал войну с Изяславом Мстиславичем. Но в повторении пройденного, в возвращении к начальной точке пути всегда заложен элемент трагического, ибо новый виток борьбы вбирает в себя горечь пережитого, своего рода привычку к поражению, что отнюдь не способствует поднятию духа.

Важно и другое. Начиная борьбу с Изяславом, Юрий мог рассчитывать на поддержку местного населения. И киевляне, и жители других южнорусских городов, и даже "черные клобуки" видели в нем прежде всего Мономашича, имеющего неоспоримые права на киевский или переяславский престол. Теперь же Юрий дискредитировал себя в качестве киевского князя. В Киеве и вообще на юге сложилось стойкое неприятие как его самого, так и проводимой им политики. "С Юрием не можем жить" — эти слова звучат рефреном в оценке киевлянами князя. В нем стали видеть исключительно чужака, ни в коей степени не приемлемого на княжеском престоле. С жителями же Остерского Городца — единственного города, безусловно признававшего его в качестве своего князя — его враги расправились самым безжалостным образом. А стало быть, решись Юрий возобновить войну за Киев, ему пришлось бы действовать в неизмеримо более сложных для себя условиях, почти без всякой надежды на успех.

Зарево над Городцом означало крах всех честолюбивых замыслов суздальского князя. Отныне он не имел ни пристанища, ни "части", или "причастия", в Русской земле. Казалось, Юрию и его сыновьям суждено было навеки остаться не более чем суздальскими князьями, уподобиться муромским и рязанским потомкам князя Ярослава Святославича, которые занимались исключительно домашними делами и почти не вмешивались в течение общерусских событий.

Как мы увидим, Юрий все же решится на продолжение войны с Изяславом и дважды выступит в поход против него. Но до столкновения дело не дойдет, и все ограничится военными действиями против черниговских князей — ближайших соседей Юрия, его извечных друзей-недругов. О вокняжении же в Киеве или хотя бы в "отчем Переяславле пока что не могло быть и  речи. И только внезапная смерть Изяслава Мстиславича осенью 1154 года позволит Юрию вновь занять "златой" киевский стол. О том, чем именно — благом или несчастьем — обернется это для суздальского князя, мы поговорим ниже, в соответствующих главах книги.

ПРИМЕЧАНИЯ
1. Настоящая статья представляет собой фрагмент из книги: Карпов А. Ю. Юрий Долгорукий. М., 2006 (серия ЖЗЛ).

2. Как всегда, дополнительные сведения на этот счет приводит В. Н. Татищев: Изяслав Мстиславич якобы тайно посылал в Чернигов, к Давыдовичам, и сумел склонить их обоих на свою сторону; Изяслав Давыдович присоединился к нему, а его брат Владимир хотя и выступил вместе со Святославом Ольговичем на помощь Юрию, но сделал это неохотно, "опасаяся силы Юриевы и Святославли". Здесь же приведена пространная речь тысяцкого Владимира Давыдовича, некоего Азарии Чудина (из других источников не известного), который призывал князей отказаться от поддержки Юрия, однако содержание этой речи, скорее всего, отражает собственные взгляды Татищева.

3. Единственный родной сын Вячеслава Владимировича Михаил умер в 1129 году.

4. По рассказу В. Н. Татищева, упомянутый выше тысяцкий князя Владимира Давыдовича Азарий Чудин, "видя князя своего Владимира убита и уведав, что Святослав с бою ушел, взяв несколько своих воинов, погнал за ним, хотя кровь господина своего отмстить; и гнав до Днепра, не постиг, зане Святослав, не ожидая своих, ушел. Азарий, видя дву главных Святославлих советников, оных побил и головы их к Святославу послал, тем свою обиду отмстя, а Святославу большую досаду учиня, сам возвратился к Киеву". Источник и этого рассказа также неизвестен.

5. И вновь приведем уникальное известие из "Истории Российской" В. Н. Татищева, согласно которому инициатором сожжения Городца был не столько Изяслав Мстиславич, сколько черниговский князь Изяслав Давыдович. "Хотя Юрий ныне возвратился в Белую Русь и крест на том целовал, что впредь ни под каким видом войны в Руси не вчинать, — говорил он князьям на съезде, созванном в Киеве Изяславом Мстиславичем, — сына же своего оставил в Городце, а ныне его позвал он к себе, и кто может знать его намерение и какой у них совет со Ольговичем, которым никакой роте их верить неможно и опасно, не советуют ли они паки к войне. Нам же, доколе сын Юриев междо нами сидеть будет, никак безопасным быть неможно, понеже они стыда своего отмстить никогда не оставят… Того ради, не лучше ли Юрьев Городец разорить и сжечь, чтоб Юрию тут пристанисча не было".