История Русской Церкви. Период III.Разделение Русской Церкви на две митрополии (1461-1589 г.). Московская митрополия.

Домострой.

Семейные нравы и идеалы описываемого времени выразительно очерчены в обширном сборнике знаменитого иерея Сильвестра, известном под названием Домостроя. Вращаясь исключительно в области домашней обыденной жизни, этот драгоценный памятник древней жизни с особенной ясностью обрисовывает главный жизненный мотив века, мотив уважения к обряду, заведенному порядку, обычаю отцов и дедов, - весь этот заведенный порядок, начиная с исполнения важнейших религиозных обязанностей до самых мелочных хозяйственных занятий, увековечен автором Домостроя в полном и, так сказать, пластически осязательном образе, и преимущественно с его идеальной стороны, как образец. Но здесь же видно и то, как обрядовому благочестию было трудно выразить истинный христианский идеал семейной жизни. Β основу семейной жизни Домостроем положено безусловное главенство отца семейства; все перед ним ребята, умственно и нравственно недозрелые, живущие только его умом и наказанием, за которых он поэтому несет ответственность и в сей и в будущей жизни. Жена полная его раба, исключительно хозяйка и работница, поставленная им во главе других работниц и работников дома. Домострой вооружается против всяких удовольствий женщины, требует от нее исключительно хозяйственных забот и работы, потому что в обстановке современной жизни не может найти ей никаких приличных увеселений для часов отдыха. Когда женщина не работала, ей только и оставалось предаться сплетням с служанками и торговками, беседам с женками бездельными и ворожеями или же хмельному питию. Среди такой жизни она естественно тупела и действительно требовала тех педагогических вразумлений побоями, ο которых так выразительно говорят правила Домостроя. Дети являются тоже совершенно бесправными пред отцом; от него зависит вся их судьба, назначение положения в обществе, брак, потому что сами они люди неразумные, молодые, ничего не могут понимать. Отец обязан их учить страху Божию и всякому порядку; средствами для этого служат тоже страх и побои. Как олицетворение власти и страха для семьи, отец не должен даже улыбаться своему дитяти и играть с ним. В отношении к рабам автор Домостроя представляет себя добрым господином, но вместе с тем постоянно трактует раба, как человека тоже скудного разумом, которого не научишь, если не побьешь; в случае ссоры своих холопов с чужими советует побранить и побить своих, хотя бы и правы были - этим вражды избудешь, а убытка не будет. Нравственные правила Домостроя носят общий в древней Руси характер обрядового аскетизма. Запрещаются всякое смехотворение, песни, пляски, мирские потехи, охота. Весь дом должен быть устроен по подобию монастыря. Входящий в него должен прочитать молитву, как перед кельей монаха; каждый день семья отправляет утреню, часы, вечерню, павечерницу и полунощницу; постоянно нужно иметь в устах молитву Иисусову, а в руках держать четки. Во внешнем поведении все должно быть чинно, ступание кротко, глас умерен, слово благочинно; нужно чаще ходить в церковь, принимать странных, подавать милостыню, слушать духовных отцов. Предписываемые здесь добродетели вообще редко выходят из круга обрядового благочестия, заключаются преимущественно в одной внешней форме, которую всегда можно соблюсти, не стесняя своих противонравственных инстинктов, а с другой стороны, сильно отзываются сухим житейским практицизмом. Рядом с чистыми побуждениями к праведному житию выставляются и нечистые: похвала людей, стремление избыть насмешки или вражды, необходимость уживаться с другими и правдой и неправдой. При случае рекомендуется побить невинного слугу, солгать, споить до упаду нужного гостя и т. п. Лучшие и наиболее христианские черты домостроевской морали выступают преимущественно в последней главе Домостроя, содержащей его сокращение в форме послания Сильвестра сыну его Анфиму. Убеждая последнего исполнять свои наставления, Сильвестр представляет в примере свое собственное поведение и обрисовывает себя в чертах весьма симпатичных, как человека доброго, благочестивого, мягкого, ни с кем не судившегося, умевшего улаживать свои дела и отношения уступкой да лаской, хлебом да солью, с которым каждому было приятно и выгодно иметь дело. Выше всего в жизни ставится подвиг христианского милосердия. Сильвестр всех своих рабов отпустил на волю, искупал и многих чужих рабов, воспитывал и пристраивал к делам многих сирот и убогих обоего пола, никогда не презрел ни нищего, ни странного, ни печального, разве по неведению, пленных и должников по силе искупал, голодных по силе кормил и пр.

Самое большое зло семейной жизни заключалось в грубом, исключительно чувственном отношении полов, которое обусловливало, с одной стороны, легкость семейных нравов, с другой - затворничество женщин. Статья ο злых женах, целиком и в отрывках, помещалась во всех сборниках. Замечательно, что семейная жизнь не успела выработать себе даже нравственного идеала; в обществе оставался один только идеал аскетический, который, не имея себе противовеса, доходил даже до отрицания семейной жизни. Распространилось мнение, что человек, "с женою и чады живуще, не может спастися." До нас дошло замечательное житие русской боярыни ХVI века Иулиании Лазаревской, написанное уже в ХVII веке ее сыном Каллистратом Осорьиным. Оно имеет целью доказать, что и без пострижения, живя в семье, можно угодить Богу, но, не имея другого нравственного идеала, кроме аскетического, выставляет в пример жизнь строгой подвижницы, женщины исключительной в семейной жизни, даже отрицавшей эту жизнь, по крайней мере менее всего заботившейся об ее интересах. Выданная замуж поневоле, она всю жизнь потом скорбела, что не могла остаться чистою девою и постричься в монастырь, так что муж ее, человек тоже весьма благочестивый, должен был нарочно добывать для нее книги, в которых доказывалось, что не спасут ризы черные без добрых дел и не погубят ризы белые при богоугодной жизни, и уговаривал ее заняться воспитанием детей. Она успокоилась только тогда, когда муж согласился не иметь с нею супружеского союза. После его смерти она немедленно поспешила исполнить свое всегдашнее желание - постриглась в монашество (+ 1604).

Состояние монашества.

Понятно, что при таких взглядах на христианскую нравственность монашество должно было много выигрывать, по крайней мере с внешней своей стороны. Возникновение новых обителей шло с еще большей быстротой, чем прежде, так что с половины ХV до ХVII века насчитывается до 300 вновь устроенных монастырей. Конец ХV и начало ХVI века выставили двоих великих подвижников, имевших особенно важное значение в истории русского монашества, устроителей и законоположников главных родов аскетической жизни - скитского и общежительного.

Преподобный Нил Сорский.

Первый (1433-1508 гг.) происходил из рода бояр Майковых, был пострижеником Кирилло-Белозерского монастыря, известного своим строгим уставом. Не удовлетворившись и этим уставом, он оставил Кирилловскую обитель и долго путешествовал по востоку для изучения высшего монашеского совершенства; по возвращении в Россию удалился на реку Сору и поставил здесь свою одинокую келью и часовню, около которых скоро возникла целая обитель с новым еще в России скитским направлением, заимствованным преподобным Нилом с Афона и составлявшим как бы средину между жизнью монахов общежительных монастырей и жизнью одиноких отшельников. Преподобный Нил заповедал братии питаться только своими трудами, милостыню принимать только в крайней нужде, не заводить дорогих вещей даже в церкви, женщин в скит не пускать, монахам из него не выходить ни под каким предлогом; владение вотчинами в Ниловом ските совершенно отрицалось, как и в Кирилловом монастыре при жизни преподобного Кирилла. В своих посланиях и "Предании ученикам ο жительстве скитском" преподобный Нил является строгим аскетом-созерцателем, глубоким знатоком внутренней духовной жизни. Тогда как все монашеские уставы занимались преимущественно определениями касательно монастырской дисциплины и внешности, аскетические творения Нила, касаясь очень мало внешнего поведения иноков, развивают самую сущность аскетизма, касаются преимущественно глубоких внутренних явлений духовной жизни, разных степеней "умного делания." Жизнь его скита отличалась такою строгостью, что нашлось только 12 человек, которые были в состоянии жить в нем. И после кончины преподобного Нила его обитель оставалась представительницей самого строгого созерцательного аскетизма. Β 1569 году Грозный хотел выстроить в ней каменную церковь вместо деревянной; преподобный Нил явился ему во сне и запретил нарушать предание скитской нищеты.

Преподобный Иосиф Волоцкий (1440-1515 гг.).

Он отличался другим направлением. По кончине своего учителя Пафнутия (1477 г.) он вскоре удалился из Боровского монастыря, жизнь которого не соответствовала его идеалу монашества, долго ходил по разным другим монастырям, наконец, в 1479 году основал свой собственный Волоцкий монастырь и за 37 лет своего игуменства устроил его, как желал, на началах самого строгого общежития. Жития его изображают его таким же святым подвижником, каким был и преподобный Нил, но не созерцательного, а практического направления. Это был сановитый игумен, видный и по внешности, необыкновенно начитанный и красноречивый, у которого все писание было "на краи языка," имевший сильное влияние не только на своих монахов и простых людей, но и на бояр, и на самого державного, отличавшийся широкою общественною деятельностью. Свой устав он составлял, имея в виду не умное делание и келейное пребывание уже совершенных иноков, для каких писал свое "Предание" преподобный Нил, а большую общежительную обитель с иноками всякого рода, и потому развил в нем главным образом правила внешней монастырской дисциплины и суровых наказаний, которыми думал поддержать строгость иноческой жизни. В дополнение к этому уставу он составил "Сказание ο святых отцах монастырей русских," где собрал предания ο строгой жизни древних монастырей и провел ту же мысль ο необходимости для поддержания монастырской жизни применения к ней самой строгой дисциплины. По своему практическому направлению он расходился с преподобным Нилом в самом понятии ο значении монашества. Β тο время, как преподобный Нил смотрел на иноческую жизнь, как на жизнь, требующую полного отречения от мира и от всяких житейских занятий, в том числе даже и церковно-административных, преподобный Иосиф, напротив, считал монашество совершеннейшим классом верующих, которому следует стоять во главе всей церковной жизни, быть рассадником церковных властей, потому хотел сосредоточить в монастырях все церковное образование и лучшие духовные силы церкви, а для этого требовал от монастырей и соответствующего внешнего возвышения, увеличения их богатств: "Без вотчин, - говорил он, - не будет в монастырях честных старцев, а не будет честных старцев, кого брать на епископии и митрополию? ино и вере будет поколебание." Ученики и почитатели Иосифа и его общежительного устава вскоре составили в монашестве особую партию так называемых иосифлян и вступили с почитателями Нила и его скитского устава (преимущественно белозерскими и вологодскими старцами из тамошних небольших и безвотчинных монастырей) в замечательную полемику, коснувшуюся, как увидим, некоторых самых живых вопросов того времени.

Другие подвижники и обители ХV-ХVI веков.

Несмотря на то, что и правительство, и иерархия, и игумены разных монастырей постоянно жаловались на упадок монашеской жизни, но и теперь еще много являлось истинных подвижников, преимущественно в северном крае, где они продолжали свою нечеловеческую борьбу с дикой природой и с суевериями диких людей. Кроме упомянутых уже нами нескольких просветителей русского севера, своими высокими подвигами прославились в это время: Макарий Колязинский (+ 1483), Александр Свирский (+ 1533), Корнилий Комельский (+ 1537), Даниил Переяславльский (+ 1540), Зосима (+ 1478), Герман (+ 1484) и Филипп (после митрополит) Соловецкие, Антоний Сийский (+ 1556), Нил Столобенский (+ 1554 г.), Никандр Псковский (+ 1581) и др., всего до 50 великих подвижников иноческой жизни, которых церковь чтит в сонме святых угодников Божиих. Монастыри Пафнутиев, Кириллов, Иосифов, Соловецкий, Глушицкий, Свирский, Сорский, Калязин и многие другие имели крепкое житие, дававшее благотворные примеры христианской жизни для русского общества. Кроме духовного влияния на последнее, русские обители продолжали удерживать за собой и свое прежнее значение благотворительное, колонизационное и хозяйственное. Они распахивали новые земли, осушали болота, расчищали леса, копали каналы, улучшали скотоводство, заводили у себя ярмарки, заводы и разные мастерства. Настоятели, отличавшиеся хозяйственными талантами, пользовались в монастырях большим уважением. Например, Соловецкий монастырь сохранил благодарную память ο святом Филиппе; во время своего игуменства он позаботился ο сообщении острова Соловецкого с материком чрез улучшенное судоходство, проложил дороги, распахал новые земли, улучшил породы домашнего скота, поднял соляные варницы, рыбную ловлю, кирпичные заводы и мельницы. Соловецкий летописец с удивлением описывает сделанные Филиппом водопроводные машины, необыкновенную телегу, - сама насыплется рожью, сама привезется и высыплет рожь на сушило, севальню с 10 решетами, сеет один вместо многих, мехи для веяния ржи и другие улучшения. Попрежнему множество людей привлекала на монастырские земли монастырская благотворительность; монастырские житницы в голодные годы кормили целые сотни людей, например, во время одного голода Иосифов монастырь ежедневно кормил до 700 нищих; при многих монастырях, а также и при архиерейских домах устраивались богадельни и больницы. Особенно важны были заслуги монастырей общежительных, отличавшихся лучшим хозяйственным устройством и дисциплинированностью монахов. Оттого духовная власть, ревнуя ο лучшей постановке монашеской жизни, более всего заботилась ο заведении во всех монастырях общежительных порядков. С особенным рвением вводил общежитие в монастырях своей епархии новгородский владыка Макарий (с 1528 г.); дело это он продолжал потом и на митрополии. Стоглавый собор так же требовал, чтобы монахи во всех монастырях, не исключая и настоятелей, жили nо общежительному уставу.

Распоряжения правительства ο церковных вотчинах.

Мы видели, что еще с ХIV века поднялся вопрос ο церковных вотчинах, но исключительно с нравственной точки зрения. С развитием Московского государства этот вопрос получает государственный характер. От чрезвычайно быстрого возрастания монастырских вотчин у правительства стала уходить из рук земля, которая была нужна ему для раздачи служилым людям. Притом же на льготные монастырские земли уходило много крестьян с земель служилых людей, которые от этого беднели и затруднялись нести государеву службу. Высшее боярство, сила которого основывалась главным образом на вотчинном владении, носившем еще следы удельного характера, и которое приписывало себе своего рода держание земли совместно с единым русским самодержцем, было сильно встревожено, увидав перед собой все более и более возраставшее значение новых державцев земли - монахов, и всеми силами принялось противодействовать их усилению. Вследствие таких обстоятельств со времени Иоанна III в правительственных сферах с особенной энергией стала развиваться мысль об ограничении вотчинных прав монастырей и вообще церковных учреждений.

На первый раз при покорении Новгорода, пользуясь правом завоевателя, великий князь роздал служилым людям несколько владычных и монастырских земель Новгородской области. Митрополит Симон не усомнился благословить его на это. Но когда ободренный этой первой удачей, великий князь на соборе 1503 года предложил вопрос об отобрании вотчин уже у всех вообще монастырей, тот же митрополит Симон и прочее духовенство, владевшее вотчинами, оказались совершенно других мыслей. После долгого спора об этом предмете собор отвечал великому князю, что церковь имеет вотчины еще со времен Владимира и Ярослава, и самые цари ордынские, боясь Господа, щадили ее собственность, и что поэтому "святители и монастыри отдавать церковного стяжания не благоволят." Великий князь отказался от своей мысли, но с этого времени стал настаивать, чтобы более знатные служилые роды не отказывали своих вотчин в монастыри без особого разрешения государя; это ограничение вотчинного владения монастырей поддерживалось и при великом князе Василии. В малолетство Грозного вышло новое, более общее определение, чтобы монастыри не приобретали себе вотчин без доклада государю уже никаким способом. Иоанн Грозный в свое царствование тоже протягивал руку на церковные вотчины, но духовенство противилось и ему. Стоглавый собор оградил неприкосновенность церковного стяжания клятвой. Царю удалось настоять на соборе только на поддержании и некотором дополнении прежних мер против увеличения монастырских вотчин; положено было: новые вотчины владыкам и монастырям приобретать только с согласия царя; приобретенные во время малолетства царя и взятые насильно и назаконно возвратить в казну; во внутренних областях, около самой Москвы, сел на помин души не отказывать монастырям вовсе (эти земли около Москвы правительство старалось раздавать служилым людям, чтобы всегда иметь под рукой готовое войско). В 1573 году последовало новое распоряжение, чтобы из казны, с согласия царя, вотчины были жалуемы впредь одним только бедным обителям. В 1580 году, по случаю сильного истощения государства от войн, был опять созван собор ο монастырских вотчинах; на нем положено: села, завещанные монастырям на помин души, отдавать обратно родственникам завещателя с тем, чтобы последние вознаграждали за то монастырь деньгами по цене завещанных сел; если у завещателя вовсе нет родни, монастырям отдавать эти села на государя с вознаграждением за них из казны. Отобрать монастырские вотчины оказалось, таким образом. невозможным; при царе Феодоре нашли другое средство удовлетворить требованию государственных интересов; на соборе 1584 года положено было уничтожить льготы этих вотчин. Но и эта мера не состоялась, потому что и она оскорбляла могущественный духовный чин - льготы были уничтожены только на время, "покаместа, - сказано в грамоте собора, - земля поустроится," и через месяц были восстановлены опять.

Недостатки монастырской жизни.

Владение монастырей вотчинами возбуждало большие опасения и с нравственной стороны. Церковное и светское правительства старались предотвратить упадок монастырской жизни своими постановлениями и грамотами, которые все имеют до крайности резкий обличительный характер. При этом вотчинные владения постоянно выставлялись в числе самых главных причин нравственных недостатков монастырей. Монахи, говорилось в царских вопросах Стоглавому собору, постоянно тревожили правительство челобитьями ο милостынях и землях; много земель монастыри отняли у боярских детей насильством или неправильной припиской, подкупая писцов. Приказы были завалены монастырскими поземельными исками, между тем в обителях для братии стало скуднее прежнего и строения не прибавлялось, даже и прежнее строение запустело, потому что власти, управляя монастырями без собора, тратили монастырское достояние на себя, на свою родню и гостей, не знали ни общей трапезы, ни братства, себя богатили, а монастыри опустошали. Β монастырских вотчинах точно так же управляли монастырские приказчики и посельские старцы, разоряя бедных крестьян. Казна монастырская отдавалась властями в рост. Прежняя благотворительность бедным в монастырях ослабела; монастыри не только нищих не кормили, но и своих крестьян не миловали. Стоглав определил, чтобы в монастырях все устроено было на началах строгого общежития, чтобы настоятели ничего не делали по управлению без келаря, казначея и соборных старцев, довольствовались общей братской пищей и одеждой, детей и племянников в монастыре и по кельям не держали и в вотчины не посылали, не посылали по селам в посельские и самих чернецов, а только добрых слуг, да и сами по селам не ездили, а только по праздникам со святой водой и для важных земских дел, хлеб же и деньги давали крестьянам без росту. Далее, собор сильно восстал против постоянного прилива в монастыри гостей-мирян, которые заводили по кельям пиры и пьянство и подолгу гостили в монастырях, на частые выходы из монастырей самих монахов, на их невоздержанную жизнь и прочее, и издал против всего этого строгие запрещения.

Из распоряжений собора и из разных современных обличений видно, что современные обрядовые взгляды на благочестие не миновали и монашества: многие постригались в монахи не по призванию, а только по обычаю, по обрядовому взгляду на монашество, как на внешнее средство ко спасению, а иные даже просто для покоя, избывая работ, и по пострижении спокойно оставались при всех своих мирских привычках. Одни из таких непризванных монахов, более богатые, селились за вклады в самих монастырях и жили совершенно по-мирскому; особенно большим злом для монастырского общежития были постригавшиеся волей или неволей бояре, которые и после пострижения держали при себе в монастырях и за монастырями всякие яства, пития и толпы холопов, заводили в монастырях пиры, спаивали монахов и властвовали над самими игуменами. Замечательно, что сам Стоглав, запрещая держать в монастырях хмельное питье и частные хозяйства, почел нужным сделать в этом отношении исключение для некоторых знаменитых монастырей, где много бывало богомольцев или где жили, постригшись, бояре и великие люди. В самих же монастырях, разумеется, и подавно потакали этим великим людям. Другие постриженики, которые не могли попасть в монастырь за неимением вклада или за теснотой и неимением для них места, оставались жить в мирских домах или селились в кельях при церквах, а то отправлялись на вольный простор лесных пустынь севера, где заводили маленькие монастырьки и скиты. Β прицерковных слободах по кельям живали иногда и монахи и монахини вместе - эти странные монашеские общины, бывшие и в прежнее время, назывались общими монастырями. Стоглав определил, чтобы монахи не скитались по городам и пустыням, не служили при мирских церквах, иноки и инокини вместе не жили, скитников положил разводить по общежительным монастырям, безвкладных, которых в монастыри не принимали, устраивать вкладами из царской или святительской казны. Β одном послании в Кириллов монастырь, написанном уже долго спустя после Стоглава, царь Иоанн Грозный резко обличал монахов за послабление устава в угоду постригшимся боярам Хабарову и Шереметеву и горячо выставлял на вид противоречие между монастырской обрядностью, четками, рясами, постами и прочим, и духом истинного иночества. Число непризванных монахов увеличивалось, наконец, еще вдовами, попами и дьяконами, которые постригались по необходимости; из них многие продолжали служить при мирских церквах, совершенно как приходские священнослужители.

Стоглавый собор обратил внимание и на злоупотребления подвигом юродства, которым стали промышлять разные обманщики, ходившие по городам и селам, растрепав власы, босые, нагие или в лохмотьях, выкликая разные пророчества и видения, и запретил всем слушать и принимать таких людей. Но и между этими людьми было еще довольно истинных угодников Божиих. Они пользовались необыкновенным почитанием в обществе. Их везде считали за благодатных гостей в домах; купцы радовались, когда блаженный брал что-нибудь из товара; гордые бояре смиренно выслушивали их обличения. Царь Грозный шел погромить Псков - но вот из среды псковских граждан, встречавших царя с хлебом и солью в трепещущих руках, выступает перед ним блаженный Никола Салос (+ 1576) с куском сырого мяса и с тяжким обличением в кровожадности - и царь, убивший за обличения митрополита, покорно выслушивает грубое слово юродивого и щадит опальный город. В 1552 году царь своими руками нес до могилы тело московского юродивого Василия Блаженного. Кроме Василия, известен еще московский юродивый Иоанн Большой Колпак, обличитель Годунова (+ 1589).


Страница 4 - 4 из 6
Начало | Пред. | 2 3 4 5 6 | След. | КонецВсе

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру