Епископ и империя: Амвросий Медиоланский и Римская империя в IV веке.

Вообще при чтении письма 17 обращает на себя внимание тон общения Амвросия с императором: это не разговор подданного с властелином римского мира, а перечень указаний императору, как ему поступить, как вести себя в этой ситуации, причем эти указания даются не только в форме "отеческих" советов, но и содержат порой прямые угрозы. Амвросий обязывает земных императоров служить богу и священной вере так же, как им служат люди, находящиеся под римской властью. Если же император поступит не в соответствии с "указаниями" епископа, то, войдя в церковь, он либо не найдет там священника, либо встретит сопротивление (Письмо 17, 13). Так в Амвросии постепенно крепло убеждение, что он - представитель власти, стоящей выше императоров, и акцент на политическую роль христианства, в отличие от язычества, здесь сделан достаточно четко. И действительно, епископ мог говорить так резко, ибо он знал, что двор Валентиниана II не рискнет начать открытую борьбу с ним: Максим был бы рад найти предлог для интервенции под маской защитника христианской веры.

Амвросий призывает Валентиниана не торопиться с окончательным ответом и предлагает обратиться за советом к императору Феодосию, благочестие которого не могло вызывать сомнений, а также просит полный текст Реляции Симмаха, чтобы дать более полный и аргументированный ответ.

Письмо завершается риторическими вопросами, которые Амвросий задает от имени священника, брата императора Грациана и их отца Валентиниана I. Вопросы задаются почти в утвердительной форме, и Валентиниану II не было никакой нужды ломать голову над ответами на них. Тем более, что последняя фраза письма не оставляла никаких сомнений: "Отсюда, как это видно, император, если что-либо такое будет постановлено, будет причинен ущерб сначала богу, затем отцу и брату; прошу, чтобы ты сделал то, что, как ты знаешь, будет способствовать твоему спасению перед богом".

Следующее письмо 18 было написано Амвросием уже после знакомства с текстом Реляции и представляет собой обдуманный и развернутый ответ на аргументы язычников. Здесь епископ ставит своей целью убедить Валентиниана II полностью отвергнуть петицию сената и доказать полезность христианства, его преимущества по сравнению с язычеством. По форме это письмо очень близко к речи и изобилует риторическими приемами. И хотя речь Симмаха, построенная по классическим образцам, по форме и стилю изложения стоит выше речи Амвросия, на которой лежит отпечаток церковной проповеди, по содержанию и убедительности аргументации епископ значительно превосходит своего противника. Амвросий искусно использовал традиционные аргументы христианских апологетов, разработанные еще во времена Климента Александрийского, и они оказались весьма уместными. В письме XVIII медиоланский епископ последовательно отвечает на три основных пункта Реляции: что Рим требует исполнения старых обрядов, что жрецам и весталкам нужно платить жалование, что отказ платить жрецам повлек голод.

Отвечая на первый пункт Реляции, Амвросий предпринимает смелую и неожиданную для епископа попытку взглянуть на историю Рима без религиозной предвзятости и убедительно доказывает, что не боги вершили судьбы римского народа:

"Ганнибал долго оскорблял римские святыни и, хотя боги боролись с ним, дошел завоевателем до самых стен города. Почему боги допустили, чтобы их подвергли осаде? За кого боги сражались своим оружием? В самом деле, что мне сказать о сенонах, которым римские реликвии не помешали проникнуть в святая святых Капитолия, если бы их не выдал крик испуганных гусей? Какие великолепные защитники у римских храмов! А где тогда был Юпитер? Или это его голос слышался в гусином крике? Но зачем мне отрицать, что их святыни сражались за римлян? Однако ведь и Ганнибал поклонялся тем же богам! Стало быть, боги могут выбрать, кого хотят. И если святыни победили у римлян, то, следовательно, у карфагенян они были побеждены, если они торжествовали победу у карфагенян, то, значит, они не принесли удачи римлянам". Далее Амвросий прибегает к риторическому приему своего противника и обращается от имени Рима к язычникам: "Не в гаданиях по внутренностям, а в доблести воинов залог вашей победы. Иным искусством я покорил мир. Моим солдатом был Камилл, который сбросил победителей с Тарпейской скалы и сорвал их знамена, уже вознесенные над Капитолием: тех, кого не одолели языческие 5оги, победила воинская доблесть". Зато, продолжает епископ, языческие боги не мешали творить беззакония позорные кровопролития таким императорам, как Нерон. Амвросию стыдно за позорные страницы римской истории, за поражения римлян, за императоров, попадавших в плен к варварам. "Разве тогда не было алтаря Победы?" - язвительно вопрошает он, и здесь же с сожалением признается в собственных заблуждениях: "на моей седой голове красный отблеск позорного кровопролития. Но я не стыжусь переродиться вместе со всем старым миром. Во всяком случае, истина такова, что учиться ей не поздно ни в каком возрасте. Пусть стыдится тот, кто не в состоянии исправиться. В преклонном возрасте похвалы достойна не седина, а характер. Не стыдно меняться к лучшему". Поистине, мудрейшие слова!

Епископ с отвращением осуждает языческие обряды, в частности, принесение в жертву целыми стадами "невинных животных". Вместе с тем, он не может упустить случая, чтобы не пожаловаться императору на ущемление имущественных прав церкви. Правда, надо признать, что делает Амвросий это довольно тонко и использует как еще один аргумент против язычников: "Мы выросли благодаря потерям, благодаря нужде, благодаря жертвам, они же не верят, что их обычаи сохранятся без денежной помощи". А после яркого описания затруднений священников в связи с законом Валентиниана I, запрещавшем служителям церкви наследовать имущество частных лиц, и тяжелых условиях освобождения лиц, пожелавших принять духовный сан, от муниципальных обязанностей Амвросий особо подчеркивает: "Я изложил всё это не потому, что жалуюсь, но чтобы они знали, что я не жалуюсь, ибо я предпочитаю, чтобы у нас было меньше денег, чем благодати". И ниже: "Церковь ничем не владеет, кроме веры. То, что жертвуется, и является доходом. Собственность церкви расходуется на бедных. Пусть они посчитают, сколько пленных выкупили храмы, сколько пищи роздали беднякам, скольким изгнанникам предоставили средства для жизни". Как кажется, Амвросий здесь старается больше исправить неправильные, по его мнению, представления людей о церкви, о корыстолюбии отдельных священнослужителей, чем отвечать Симмаху. Личное богатство некоторых представителей клира ставило его в затруднительное положение, и он попытался переставить акценты и обойти острые темы. Основное внимание акцентируется им на том, что языческие культы не могут существовать без поддержки государства. Этот аргумент в устах епископа выставлял язычество в корыстном, неблагоприятном свете, а государственная финансовая поддержка трактовалась как часть торжественной сделки с богами.

В ответ на тезис Симмаха о наличии различных путей познания великой тайны, Амвросий ясно указывает, что пути язычников отличаются от путей христиан: "всему, что мы знаем, нас научил глас Божий. И то, что вы стараетесь узнать с помощью догадок, не есть сама мудрость Божья и доподлинно установленная истина, которой мы владеем. Итак, ваши пути не сходятся с нашими". Здесь же епископ открыто заявляет о политическом преимуществе христианской церкви перед, язычеством: "Вы просите у императора мира для своих богов, мы же испрашиваем у Христа мира для самих императоров".

Весьма серьезным, по мнению многих римлян, был аргумент Симмаха о голоде, который постиг их в наказание за пренебрежение к древним богам. Амвросий блестяще отвечает и на этот пункт Реляции: "Разумеется, и много лет назад во всем мире отменялись права храмов, и только лишь сейчас богам язычников пришло в голову за свои обиды покарать гневом? Поэтому ли Нил не изменил своего обычного течения, чтобы отомстить за убытки городских священников, когда он не смог отомстить за себя сам? Ну и пусть, если они так считали, что в прошлом году обиды их богов были отомщены, тогда почему ими пренебрегли в нынешнем году? Теперь же сельское население не питается вырванными корнями растений, не ищет облегчения в лесных ягодах, не извлекает пищу из терновника: но радуясь благополучной работой, пока само удивлялось своей жатвой, утоляло голод насыщением желаний - земля вернула нам урожай с процентами. Кто, следовательно, так не привычен к человеческому опыту, что может изумляться чередованию лет? Однако даже и в прошлом году, как мы знаем, многие провинции изобиловали продуктами. Что мне сказать о Галлиях, которые были богаче, чем обычно? Жители Паннонии продавали пшеницу, которую не использовали на посев; и плодородная Реция претерпела зависть по причине своего плодородия, ведь тем, что она бывает обычно защищеннее от голода, плодородностью возбуждала к себе вражду; Лигурию и Венецию кормил хлеб осени. Итак, тот год не из-за святотатства поблекнул, а этот год расцвел плодами веры. Пусть они также попробуют отрицать, что виноградники изобиловали обильным урожаем. Итак, мы получили и жатву с процентами, и имеем дополнительные выгоды от сбора винограда". Сведения Амвросия выглядят столь убедительно, что невольно напрашивается вывод о том, что язычники намеренно вызвали недопоставку продовольствия в Рим.

Наконец, Амвросий отвечает на последний и, как он говорит, "самый значительный пункт" Реляции. Здесь он еще более краток, но не менее убедителен: "должны ли вы, императоры, восстанавливать те средства помощи, которые были бы вам полезны; ибо он говорит: пусть они (боги) защищают вас, а нами почитаются. Это и есть то, вернейшие государи, что мы не можем перенести, так как они укоряют нас тем, что они молятся своим богам, пользуясь вашим именем. Но вами не было поручено, чтобы совершалось чудовищное святотатство. Они же интерпретировали ваше невнимание как согласие. Пусть у них будут свои защитники; свои, если смогут, защитят тех, кто им поклоняется. Ведь если тем, кто их почитает, они не могут помочь, каким образом они смогут защитить вас - кто их не почитает?"

Хотя Амвросий ответил на все основные пункты Реляции, письмо на этом не заканчивается. Епископ отчетливо сознавал, что полемика с язычниками требует ответа и на другие вопросы, которые не были поставлены Симмахом. Амвросии далее не только усиливает свои аргументы, уже высказанные в письме, но и отвечает на те выпады против христиан, которые были обычными в его дни, но не были упомянуты Симмахом.

Отвергая античную ориентацию на традицию и опираясь на христианский историзм мышления, Амвросий излагает свою концепцию мироздания и выдвигает идею прогресса, которая впоследствии оказалась чуждой христианской идеологии, однако в полемике с язычеством оказалась весомым аргументом.

"Что же в том, - восклицает епископ, - что всё впоследствии продвинулось к лучшему? Сам мир, который вначале образовался из связанных стихий благодаря бестелесной первопричине на молодом небесном своде, или был покрыт мраком и холодом с еще беспорядочно запутанными сущностями; впоследствии разве он не получил благодаря упорядоченному различению неба, морей и земли те формы вещей, которые кажутся прекрасными? Земли, освобожденные от сырой темноты, изумились новому солнцу. Дни в начале не сияли, но по прошествии времени засверкали с усиливающимся светом и возрастающим теплом".

Далее Амвросий говорит о растущей луне, о том, что земля, смягченная возделыванием, утратила свой дикий характер, о постепенном созревании плодов и, наконец, о самих людях: "Мы тоже в раннем возрасте имеем инфантильность чувств, но, меняясь с годами, мы отбрасываем знания первого опыта".

Эти, не лишенные мудрости и весьма эффективные по форме рассуждения завершаются убедительным выводом: "Итак, пусть они говорят, что всё должно оставаться в своих началах, что им не нравится мир, покрытый мглой, потому что она озаряется блеском солнца. И насколько приятнее сбросить мрак с души, чем с тела, чтобы сиял свет веры, а не солнца. Следовательно, и юность мира, как и всех вещей, пошатнулась, так как следовала старой вере почтенных стариков. Те, кого это волнует, пусть порицают урожай из-за того, что плодородие явилось поздно; пусть порицают сбор винограда из-за того, что он происходит в конце года; пусть, порицают оливу из-за того, что она позже всех дает плоды".

Дабы разоблачить провозглашенный Симмахом и консервативным крылом римской аристократии патриотический характер римского культа, на чем сознательно акцентировалось внимание в Реляции с апологетической целью, Амвросий с осуждением, перечисляет иноземные культы (фригийские, египетские, митраизм), воспринятые римлянами. Этим епископ не только пытался подорвать политико-религиозный традиционализм языческой партии, но и старался убедить императора и его окружение в несовместимости христианства с язычеством, считая важнейшим недостатком старой религии веротерпимость.

Коснувшись практически всех вопросов, вызывавших полемику между язычниками и христианами, Амвросий напоследок еще раз возвращается к невозможности пребывания, алтаря Победы в сенатской курии. На этом епископу можно было бы поставить точку. Однако оставался еще один весьма щепетильный пункт, к которому епископ решился обратиться лишь в самом конце своего длинного письма. Самым трудным оставался ответ на вопрос: почему Грациана, удалившего из сената алтарь Победы и столько сделавшего для христианства, постигла столь бесславная гибель?

Амвросий понимал, что обойти этот вопрос невозможно, как, впрочем, и найти ему сколь-нибудь убедительное объяснение. И епископ находит весьма оригинальный выход. Сначала он приводит весьма мудреный пассаж, который заставляет читателя напрячься в поисках потаенного смысла: "Ведь какой мудрец не знает, что трудности дел человеческих расположены в некоем круге, а также в регулярной повторяемости, так как они не всегда имеют такой же результат, но меняют свое положение и изменяют свое чередование". За этой фразой, ввергающей в интеллектуальный шок, следуют примеры выдающихся людей древности - Гнея Помпея, персидского царя Кира, карфагенского полководца Гамилькара и императора Юлиана, которые отличались, по мнению епископа, преданностью языческим богам, но не избежали трагической гибели. "Следовательно, - заключает Амвросий, - в обычной смерти нет общего ущерба, ибо наши обещания никого не обмасли". Эти примеры должны были оказать эффективное воздействие на юного императора; и епископ подводит такой итог сказанному: "Я ответил тем, кто бросил вызов, ...моим стремлением было опровержение Реляции, а не показ суеверий. Но тебя, император, сама их Реляция должна сделать более осмотрительным. Ведь рассказывая о предшествующих государях, что более ранние из них чтили многочисленные обряды своих отцов, недавние не устраняли их, я еще добавил бы: если пример старой религии не имеет значения, будет иметь значение пренебрежение последними примерами; ясно показано, чем ты обязан вере своей, чтобы ты не следовал примеру языческих обрядов, и чем ты обязан благочестию, чтобы ты не нарушал постановлений брата".

Письма 17 и 18 были зачитаны в императорском консистории. Десять лет спустя Амвросий особо выделил из присутствовавших при этом Бавтона и Реморида - двух высших сановников империи, покровительствовавших язычеству, что делало положение христиан еще более затруднительным. Однако общий исход полемики Амвросий определил следующими словами: "Тогда Валентиниан выслушал мой доклад и не сделал ничего, кроме того, что требовало дело нашей веры. И с этим согласилось его окружение" (Амвросий. Письмо 57, 3). Несомненно, аргументы Амвросия звучали более убедительно, чем доводы Симмаха. Однако, следует заметить, что успеху христиан содействовал и политический фактор: императорский двор хорошо понимал, что согласие с язычниками может вызвать сильную оппозицию со стороны христианства, поддержка которого в условиях явной опасности со стороны Максима была так необходима.

Спор об алтаре Победы занял центральное место в борьбе между язычеством и христианством на западе Римской империи в конце IV в. Однако прежде всего обращает на себя внимание тот факт, что этот спор не нашел должного отражения в источниках. О нем умалчивают даже Августин и Иероним. Такое молчание современников можно объяснить тактикой самого Амвросия, который стремился ограничить общественный резонанс от этого события, дабы принизить значение обращения язычников и не вызвать недовольства народа оскорбительным отношением к религии предков.

Но как бы ни старались христианские лидеры принизить значение спора об алтаре Победы, он вышел далеко за рамки частного вопроса о том, быть или не быть алтарю в сенатской курии, а явился столкновением двух враждебных идеологических и социальных концепций. В конечном итоге этот спор вылился в борьбу за политическое преобладание одной религии над другой.

В идеологической области взгляду Симмаха, что древний и традиционно принимаемый государством культ именно из-за его древности должен продолжать получать любовь и признание, Амвросий противопоставляет свежую концепцию молодой, динамичной церкви, энергично растущей и распространяющейся в мире и самой подверженной изменениям. Теория прогресса Амвросия была продуктом эпохи, когда пробивал путь новый стиль жизни, и идеологическое обоснование перемен в силу исторических условий оказалось произнесенным устами видного деятеля христианской церкви. Амвросий, сам воспитанный языческой культурой, признавал значение старой религии, ему не чужд был римский патриотизм, и аргументы Симмаха произвели на него глубокое впечатление, поэтому ему приходилось бороться не только с доводами языческого оратора, но и со своими собственными чувствами. Но сам Амвросий искренне полагал, что старая религия имеет право на существование лишь на определенной стадии развития человечества, его младенчества. Новая фаза общечеловеческой жизни, по мнению епископа, вызывает и новую фазу духовной жизни. Однако, признавая постепенность духовного развития, Амвросий отвергает сходство материального содержания и использует эту мысль для оправдания религиозной политики римских императоров второй половины IV века.

В политической области инструментальному и утилитарному пониманию роли религии, существующей только за счет государства и освящающей его политику, то есть взгляду, в целом связанному с защитой сложившейся в империи политической системы, Амвросий противопоставляет идею независимой, церкви. Но, провозглашая нейтралитет государства в религиозных делах, он настаивает на необходимости различать власть политическую и власть религиозную и показывает практическую значимость церковной организации как опоры государства. Вместе с тем, по мысли Амвросия, государство обязано вмешиваться в дела религии, когда возникает угроза христианству. Устранение язычества с политической арены путем отделения религии от государства неизбежно вело в условиях IV в. к принятию роли государственной религии христианством, но уже в принципиально новом качестве. Язычество же вообще лишалось права на существование.

Спор об алтаре Победы и его результаты следует рассматривать в широком контексте процесса христианизации и изменений в социально-экономической структуре римского общества в IV в. Римская аристократия обладала прочным экономическим и политическим положением, но к концу столетия процесс христианизации, который являлся отражением глубинных явлений во всей структуре Поздней Римской империи, вызвал идеологическое и политическое расслоение в ней, как в общественном классе. Победа Амвросия в полемике в конечном итоге продемонстрировала не столько слабость язычества как религии, и даже не столько слабость политической позиции сенаторов-язычников, сколько силу и сплоченность аристократии как класса, обозначив рубеж его перехода от старой религии к новой. Этот рубеж можно рассматривать и как важный момент в процессе феодализации господствующего класса Римской империи. Показателен в этом отношении и социальный аспект спора. Если у Симмаха и тех, кто стоял за ним, гордость римской цивилизацией сочетается с высокомерным презрением к угнетенным слоям населения и рабам, то есть к истинным создателям этой цивилизации; то у Амвросия и христиан обещания справедливого посмертного воздаяния для всех подкрепляются хотя бы риторическим обличением социального угнетения. Тенденции в перестройке социальной структуры позднеримского общества, несомненно, соответствовала вторая позиция, и симпатии власть имущих были на стороне епископа.

Наконец, еще один аспект спора об алтаре Победы - культурный. Спор обозначил не только переход Рима от старой веры к новой, но и радикальный поворот римского общества к новой христианской культуре, к новой шкале эстетических ценностей. Победа христианства в этом столкновении двух мировоззрений, двух концепций жизни, двух культур оказалась в определенной степени решающей для судеб всей западной цивилизации.

Вскоре после решения Валентиниана II по делу об алтаре Победы, в конце 384 г., умер один из лидеров языческой оппозиции Претекстат. Симмах, искренне переживавший свое поражение и кончину соратника по борьбе, подвергся нападкам, как префект Рима, со стороны христиан и папы Дамаса и был вынужден попросить у императора отставки. Борьба за алтарь Победы на время прекратилась.

Вместе с тем, несмотря на поражение, язычество не сложило оружия. Язычники оставались на государственных постах и в сенате. Не все отказались от религии предков из конъюнктурных соображений и в угоду императору. Продолжали отправляться языческие обряды и совершаться жертвоприношения. Языческая оппозиция ожидала нового благоприятного момента, чтобы возобновить борьбу.

[1] При святилище Зевса в Додоне находился священный дуб, и здесь имеется в виду, что крестьяне питались желудями.