«Великие» василевсы Византийской империи: к изучению идеологии и эмблематики сакрализации власти

В соответствии с основной христианской идеей рождение Христа символизирует у Евсевия обновление человечества, протекающее одновременно с утверждением веры, Церкви и христианского государства. Смысл сочинений Евсевия сам автор определил как повествование, отличное от нравственно поучительной дидактики. Поэтому важное место он уделяет цитированию Соборных постановлений, императорских указов, речей, судебных решений.
Евсевий Кесарийский и его творения имели счастливую судьбу в мировой литературе — их читали, переписывали и переводили, на них постоянно ссылались, их использовали и продолжали ученики и последователи. Таким непосредственным продолжением повествования Евсевия стали латинская "Церковная история" Руфина, епископа Аквилеи, и греческая "Церковная история" другого ученика — Сократа Схоластика (ок. 380–440). Образ Константина Великого стал символом образцового христианского государя.
 За более чем тысячелетнюю историю Византии лишь четыре императора удостоились права называться "Великими". Помимо утвердителя христианства и первого византийского императора Константина, это были последний правитель неразделенной Восточной и Западной Римской империи Феодосий, а также великий кодификатор права, сформировавший принципы византийского самодержавия, Юстиниан. Менее известен император Лев I.

Лев Великий, прозванный иначе Макаллой (т.е. "мясником"), был византийским императором с 7.02.457 г. по 18.02.474 г. Он родился около 400 года, умер 18 февраля 474 года. Фракиец по происхождению, воин армии могущественного военачальника алана Аспара, он был возведен на трон своим командующим, имевшим в то время неограниченное влияние при византийском дворе, когда после смерти правителя Маркиана, последнего прямого потомка императора Феодосия I Великого, династия пресеклась. По преданию, в молодости Лев торговал в мясной лавке, чему, по одной из версий, и был обязан своим прозвищем. Таким образом, Лев никак не был "принцем крови".

Чтобы придать обряду венчания на царство видимость большей легитимности, к возложению императорской диадемы на нового правителя был призван константинопольский патриарх Анатолий; именно с этого времени обряд венчания византийского императора патриархом становится правилом, фиксирующим законность введения во власть.
Обряд становится одним из важнейших в придворном церемониале введения во власть императора. Участием в нем церковного владыки — столичного патриарха утверждалась легитимность власти нового монарха. Однако этот обряд возник не сразу, он не имел древних римских корней, а впервые был утвержден 7 февраля 457 г. Тогда венчался на царство человек незнатного рода, даже потомок "варваров", к тому же не столько сам собственными достоинствами проложивший себе путь к трону, но бывший ставленником могущественного в то время царедворца алана Аспара, свободно менявшего на престоле одного императора за другим. Казалось, что и возводимый на престол новый василевс Лев станет послушной игрушкой в руках аланского воина-придворного, самостоятельно не имевшего права царствовать из-за своей приверженности к арианству. Но властный царедворец просчитался со своим новым царственным выдвиженцем. Пройдет не так много времени, и по приказу василевса Льва Великого, как его называли льстивые историографы-современники, он будет уничтожен. С именем же Льва в историю войдет обязательность церковного венчания на царство византийского императора, помазание которого миром как бы заранее отпускало ему все тяжкие грехи, которые правителю предстоит совершить под бременем власти.

Описание этого обряда сохранил Константин Багрянородный — писатель и император середины X в. Но более раннее свидетельство о венчании на царство Льва I сохранила "Пасхальная хроника" — памятник VII в.

Венчание на царство императора Льва I (по "Пасхальной хронике")

Венчание Льва на царства произошло 7 февраля 457 года на Военном поле, и сама церемония описана так. — Когда сенат принял решение предоставить верховную власть Льву, на Военное поле собрались все высшие чи¬ны, патриарх Анатолий, придворные схолы и солдаты гарнизона. Войска опу¬стили знамена и пригнули их к земле. Из толпы начались возгласы: "Услыши Господи, Тебя молим! Услыши, о Боже! Жизнь Льва, услыши, о Боже! Лев будет царствовать! О Боже милостивый, государство требует Льва царем. Войска требуют Льва царем! Льва ждут законы! Льва ожидает дворец! Те самые мольбы двора! Те самые желания войска! Те самые мольбы синклита! Те самые мольбы народа! Льва ожидает мир! Льва принимает войско! Пусть придет Лев, общая краса! Пусть царствует Лев, общее благо! Услыши, Боже, Тебя молим!" Под эти крики был выведен Лев и взошел на трибунал. Кампидуктор Бусальг положил на его голову свою золотую шейную цепь, а другой кампидуктор, Олимпий, дал такую же цепь ему в руку. Тогда поднялись с земли все знамена и раздались крики: "Лев август, ты побеждаешь, ты благочестивый, ты севаст! Бог тебя дал, Бог тебя сохранит! Почитая Христа, ты всегда побеждаешь! Да царствует Лев много лет! Христианскую державу да хранит Бог!" — Тотчас кандидаты окружили Льва на трибунале, построившись черепахой. Лев облачился в императорскую одежду, надел диадему и показался всему собранию. Ему подали копье и щит. Все сановники по очереди и по рангу приветствовали его земным поклоном. Из толпы неслись крики: "Могущественный, победитель, август! В добрый час! Царствуй много лет! Да хранит Бог это царство! Христианское царство да сохранит Господь" и т. п. Затем Лев обратился к собранию через глашатая с таким словом: "Император кесарь Лев, победитель, всегда август. Всемогущий Бог и ваше суждение, храбрые боевые товарищи, избрали меня в добрый час им¬ператором римского государства". В ответ раздались крики: "Лев август, да будет твоя победа! Избравший тебя сохранит тебя! Своего избранника Бог охраняет! Благочестивое царство Бог сохранит. Благочестивый и могущественный!" Император продолжал свою речь так: "Вы будете иметь во мне владыку-начальника, сослуживца-воина в ваших трудах, которые я научился выносить, отправляя службу вместе с вами". Раздались крики: "В добрый час! Войско хочет тебя царем, победитель! Войско хочет тебя царем, счастливый! Тебя мы все желаем!" Император продолжал: "Я знаю, какие дары я должен дать войскам". Все кричали: "Благочестивый, мощный, мудрейший!" Император сказал: "За достижение моего святого и благополучного царства я вам дам по пяти номизм и по фунту серебра на человека". Толпа кричала: "Благочестивый и щедрый! От тебя исходят почести, от тебя имущества! Да пребудет твое счастливое царство золотые века!" Император положил конец этим крикам словами: "Да будет с вами Бог".
После этого присутствовавший на церемонии патриарх покинул Евдом и отправился в город, чтобы встретить императора в храме св. Софии. Лев, сойдя с трибунала, в сопровождении патрициев, обоих префектов и магистра оффиций вошел в мутаторий, стоявший подле палатки, где была устроена походная церковь. Туда вошли по три человека от каждой сходы и получили от него подарки. Оставив свою корону в мутатории, император прошел затем в походную церковь, где его встретили священники. Помолившись в церкви и выйдя из нее, Лев возложил на себя корону, сел на белого коня, дал разрешение сопровождающим его сановникам также сесть на коней, и шествие направилось в церковь св. Иоанна Крестителя, находившуюся поблизости в Евдоме. Войдя в приготовленный для этого случая мутаторий, император снял корону и передал ее препозиту. Вместе с ним он вошел в церковь и, подойдя к престолу, возложил на него корону; взяв ее затем оттуда, вновь передал препозиту и через комита уделов сделал пожертвование на храм. Выйдя из церкви, Лев надел корону, сел на белого коня и направился во дворец Елены.

Доехав верхом до дворца Елены, император сходит с коня; навстречу ему выходит из парадных дверей заведующий дворцом и склоняет перед ним колени (если это не воскресный день). Веститоры выносят большой крест и ставят его справа от императора. Император входит в мутаторий дворца и облачается в парадный царский орнат, а именно: надевает парадную обувь, белый с золотыми клавами дивитисий и порфирную хламиду. В этом костюме император садится в экипаж и едет дальше, предшествуемый крестом и "персикиями". С собой в колесницу император сажает первого патриция или того, к кому питает расположение, и тот, войдя в колесницу, целует руку императора. Остальные сановники идут впереди колесницы. По обеим сторонам царского выезда идут два комита схол, держась за ручки дверец. В городских воротах их сменяют два комита доместиков. Поезд направляется к Форуму Константина. Здесь император выходит из экипажа и принимает приветствие от префекта города и сената. Первый член сената и префект подносят ему золотую корону. Ответив на приветствие, император опять садится в экипаж, и шествие тем же порядком направляется через площадь Августейон в храм св. Софии. От Форума Константина до дворца два военные чина, бывшие консулы, держат ручки дверец. Вступив в нарфик храма, император в мутаторий снимает корону и передает ее препозиту; затем вместе с ним направляется в алтарь, чтобы возложить корону на престол и, помолившись, опять взять ее оттуда. И здесь, как в церкви Иоанна в Евдоме, император делает приношение на храм, которое может быть дано в виде монеты. Сойдя с солеи, император останавливается на некоторое время перед алтарной преградой, затем проходит в паратиклин и слушает чтение Евангелия (а если хочет, то и причащается Святых Даров). Перед выходом императора из храма патриарх возлагает на него корону, а император дает дары членам клира и затем удаляется во дворец. За "царскими вратами" дворца императора встречают все сенаторы. Сюда же являются и те комиты схол, которые охраняли городи дворец во время церемонии и на ней не присутствовали. Они падают ниц перед императором (если это не воскресенье) и целуют его ноги, на что император отвечает ласковым приветствием. После этого сенаторы и префект подносят ему "питтакий" в три тысячи литров золота. Император принимает его и тотчас возвращается назад. Затем он входит во внутренние покои в сопровождении сановников.

Префекты получают отпуск в зале консистория. Сенаторы и другие сановники ждут стоя, пока император, пройдя с патрициями в кувуклий, не отпустит их. Сановники приносят императору присягу в том, что не будут злоумышлять на него (по-видимому, это совершается в консистории). Текст присяги хранит у себя император. За торжественным обедом в день коронации за царским столом сидят оба препозита, патриции по выбору императора, оба префекта, магистр оффиций, за другими столами — военные чины. По желанию императора, могут увеселять гостей во время обеда забавники. Все гости за этим обедом должны быть в белых одеждах и компагиях. На следующий день бывают ристания и опять обед, если угодно государю.
Как во внешней, так и во внутренней политике Лев ориентировался на совместные действия с императорами Западной Римской империи, а при удобном случае даже вмешивался в дела Рима. В 467 г. византийская дипломатия добилась возведения на римский престол своего ставленника грека Анфимия (Антемия). Совместными силами была осуществлена попытка сокрушить государство вандалов в Северной Африке, исповедовавших арианское вероучение. Однако грандиозная морская экспедиция окончилась неудачей, что предопределило падение в дальнейшем Западной империи. В 486 г. был издан совместный закон Льва и Анфимия, запрещавший свободную продажу крестьянской земли не членам общины-митрокомии. Постепенно Лев свёл на нет значительное до того влияние готской партии при константинопольском дворе и в византийской армии: решительность императора дошла до того, что по его приказу в 471 г. был убит его собственный некогда покровитель Аспар, семейство которого, как и вся дружина, были перебиты (с этими событиями также иногда связывалось прозвище Льва "Мясник"). Правда, на место готов пришли исавры, чьи воины стали не менее значительной военно-политической силой в Византии. Церковная политика Льва I была сосредоточена как на борьбе с арианством, так и на усмирении монофиситства, получившего широкое распространение (вопреки решениям Халкидонского собора) в Александрии, Антиохии и Иерусалиме. Так, по настоянию римского папы Льва император сослал в Херсонес александрийского епископа Тимофея Элура; были низложены и другие восточные иерархи, выступавшие против столичной Церкви. Сохранилась переписка папы Льва I Великого (440–461) с императором Львом I по поводу церковных дел на востоке и прежде всего в связи с делом Тимофея Элура (Ep. 145 от 9 июня, ep. 148 от 1 сентября и ep. 159 от 1 декабря 457 г., epp. 162, 164 и 165 от 21 марта, 17 и 27 августа 458 г. и ep. 169 от 17 июня 460 г.).

Некоторые из писем (напр., 165) представляют собой целые богословские трактаты в защиту правил Халкидонского собора. Императором Львом I был обнародован и указ об официальном праздновании воскресного дня (от 13.12.469 г.) с целью посвящения его молитвам и благочестивым деяниям . С тех пор воскресенье в календарях многих стран и народов является нерабочим праздничным днем. Таковы были деяния одного из четырех "Великих" царей Византии.

Самый, пожалуй, знаменитый византийский император, с именем которого всегда связывали утверждение как самого понятия "византинизм", так  и принципов православия как государственной ортодоксии, Юстиниан I Великий, ставший еще при жизни "равноапостольным", был прославлен церковью и изображался на византийских мозаиках, будь то в храме Св. Софии в Константинополе или в храме Сан-Витале в Равенне, неизменно с золоченым нимбом вокруг украшенной царской диадемой головы . Почти сорокалетний период его правления (с 527 по 565 г.) справедливо получил у позднейших историков имя "эпохи Юстиниана", а сам император в их трудах оказался причастным сразу двум историческим дисциплинам — истории древнего мира и истории средневековой. Так, классик римской античной истории Теодор Моммзен (1817–1903), доводя свое многотомное исследование до эпохи Юстиниана, именно в его законодательстве, в политике реконкисты, восстановившей было римские имперские границы от Гибралтара до Кавказа, в строительной активности и государственном устройстве видел квинтэссенцию  традиционного цезаризма . Другой классик — историк византийской литературы Карл Крумбахер (1856–1909) — начинал ее описание как раз с эпохи Юстиниана, с которой, по его (и многих других!) мнению, собственно, и начиналось византийское тысячелетие .

"Великим" виделся Юстиниан и современникам, донесшим до нас, как, например, его современник и свидетель деяний Прокопий Кесарийский или ритор Иоанн Лид, описание победоносных войн — с персами в Азии, вандалами в Африке, готами в Италии, со славянами в Подунавье, а также восхищенные рассказы о строительстве крепостей и дворцов, городских стен и, главное, столичного храма Св. Софии — главного храма православного мира; император предстает в их трудах мудрым политиком, справедливым законодателем, праведным христианином — утвердителем принципов православия. И все это —небезосновательно. Прокопий Кесарийский свидетельствует: "В наше время явился император Юстиниан, который, приняв власть над государством, потрясаемым [волнениями] и доведенным до позорной слабости, увеличил его размеры и привел его в блестящее состояние, изгнав из него уже издавна насиловавших его варваров, что выяснено мною со всеми подробностями в моих книгах, написанных о войнах. Говорят, что некогда Фемистокл, сын Неокла, хвалился тем, что благодаря своей прозорливости город, бывший до тех пор маленьким, он сделал большим и могучим. Император же с величайшим искусством сумел промыслить себе целые новые государства. В самом деле, целый ряд областей, бывших уже чужими для римской державы, он подчинил своей власти и выстроил бесчисленное количество городов, не бывших раньше. Найдя веру в Бога в прежнее время нетвердой и принужденной идти путями разных исповеданий, стерев с лица земли все пути, ведшие к этим [еретическим] колебаниям, он добился того, чтобы она стояла теперь на одном твердом основании истинного исповедания. Кроме того, поняв, что законы не должны быть неясными вследствие ненужной их многочисленности и, явно один другому противореча, друг друга уничтожать, император, очистив их от массы ненужной и вредной болтовни, с великой твердостью преодолевая их взаимные расхождения, сохранил правильные законы. Сам, по собственному побуждению простив вины злоумышляющим против него, нуждающихся в средствах для жизни преисполнив до пресыщения богатствами и тем преодолев унизительную для них злосчастную судьбу, добился того, что в империи воцарилась радость жизни. Так как римская держава со всех сторон подвергалась нашествиям варваров, он усилил ее количеством войск и укрепил все ее окраины строительством крепостей. [...] Если же кто внимательно всмотрится в правление нашего императора Юстиниана (я думаю, если кто назовет его прирожденным императором, он это скажет совершенно правильно, так как он, говоря словами Гомера, "милостив к нам, как отец"), этот человек признает, что Кир и его держава были сравнительно с ним игрушкою. Это мнение подтвердит самый размер его империи, о чем я говорил недавно, ставшей более чем вдвое большей и размерами страны и другими силами..."

Но не стоит спешить с обожествлением героя: тот же Прокопий, приближенный ко двору официальный летописец "трудов и дней" монарха, создает в другом, неофициальном труде, названном "Тайная история", испепеляюще уничижительный памфлет, раскрывающий губительный характер как для государства, так и для его граждан деяний своенравного, жестокого, капризного тирана, каким предстает прославленный в книгах "Войн" император: "Совершенное Юстинианом столь обширно, что для рассказа о нем не хватило бы и всей вечности. Но мне будет достаточно выбрать из всего этого лишь немногое, благодаря чему и будущим поколениям станет совершенно ясен весь нрав этого человека: что был он лицемерен и не тревожился ни о Боге, ни о священнослужителях, ни о законах, ни о народе, хотя напоказ он заботился о нем. Ни к чему не было у него почтения, не думал он ни о выгоде для государства, ни о том, чтобы совершить для него что-нибудь полезное, или о том, чтобы его дела могли получить какое-то оправдание, и не шло ему на ум ничего, кроме того, чтобы захватить все имеющиеся в стране богатства" .

Сам портрет Юстиниана в описании Прокопия говорит о двуличии и коварстве этого преисполненного противоречиями человека: "Был он не велик и не слишком мал, но среднего роста, не худой, но слегка полноватый; лицо у него было округлое и не лишенное красоты, ибо и после двухдневного поста на нем играл румянец. Чтобы в немногих словах дать представление о его облике, что он был очень похож на Домициана, сына Веспасиана, злонравием которого римляне оказались сыты до такой степени, что, даже разорвав его на куски, не утолили своего гнева против него, но было вынесено решение сената, чтобы в надписях не упоминалось его имени и чтобы не оставалось ни одного его изображения... Такова была наружность Юстиниан. Что касается его нрава, то рассказать о нем с такой же точностью я не смог бы. Был он одновременно и коварным, и падким на обман, из тех, кого называют злыми глупцами. Сам он никогда не бывал правдив с теми, с кем имел дело, но все его слова и поступки постоянно были исполнены лжи, и в то же время он легко поддавался тем, кто хотел его обмануть. Было в нем какое-то необычное смешение неразумности и испорченности нрава. Возможно, это как раз и есть то явление, которое в древности имел в виду кто-то из философов-перипатетиков, изрекая, что в человеческой   природе,   как   при   смешении   красок,   соединяются противоположные черты. Однако я пишу о том, чего не в силах постигнуть. Итак, был этот василевс исполнен хитрости, коварства, отличался неискренностью, обладал способностью скрывать свой гнев, был двуличен, опасен, являлся превосходным актером, когда надо было скрывать свои мысли, и умел проливать слезы не от радости или горя, но искусственно вызывая их в нужное время по мере необходимости. Он постоянно лгал, и не при случае, но скрепив соглашение грамотой и самыми страшными клятвами, в том числе и по отношению к своим подданным. И тут же он отступал от обещаний и зароков, подобно самым низким рабам, которых страх перед грозящими пытками побуждает к признанию вопреки данным клятвам. Неверный друг, неумолимый враг, страстно жаждущий убийств и грабежа, склонный к распрям, большой любитель нововведений и переворотов, легко податливый на зло, никакими советами не склоняемый к добру, склонный на замысел и исполнение дурного, о хорошем же даже слушать почитающий за неприятное занятие. Как же можно передать словами нрав Юстиниана? Этими и многими другими еще большими недостатками он обладал в степени, не соответствующей человеческому естеству. Но представляется, что природа, собрав у остальных людей все дурное в них, поместил собранное в душе этого человека. Ко всему прочему он отнюдь не брезговал доносами и был скор на наказания. Ибо он вершил суд, никогда не расследуя дела, но, выслушав доносчика, тотчас же решался вынести приговор. Он не колеблясь составлял указы, безо всяких оснований предписывающие разрушение областей, сожжение городов и порабощение целых народов. И если кто-нибудь захотел бы, измерив все, что выпало на долю римлян с самых ранних времен, соизмерить это с нынешними бедами, он обнаружил бы, что этим человеком умерщвлено больше людей, чем за все предшествующее время" .

Юстиниан отнюдь не был "принцем крови": он родился в 482/3 г. в Иллирике, в крестьянской семье (поздние версии его биографии считали его даже чуть ли не славянином). Его дядя, Юстин, сделавший блестящую карьеру — от простого солдата, пришедшего в столицу юношей-бедняком, до могущественного императора (правил в 518—527 гг.), приблизил к себе проявлявшего способности племянника, сделал его наконец консулом, так что после смерти Юстина Юстиниан стал "естественным образом" византийским правителем. Опорой во власти ему стала его супруга Феодора, прошедшая жизненный путь от юной циркачки и александрийской куртизанки до всемогущей императрицы, оказывавшей на самого Юстиниана очевидное влияние.

Уже в начале своего правления, в январе 532 г., Юстиниан испытал сильное потрясение: внезапно вспыхнувшее в столице так называемое восстание "Ника" (названное так от греческого восклицания восставших, означающего "побеждай!"), в котором участвовали как представители соперничавших ранее между собой цирковых (а на деле отчасти политических) партий (прежде всего "прасинов" — "зеленых" и "венетов" — "синих", разделявшихся по цвету одежд участников конных ристаний), так и городские низы, и чиновники, и даже сенаторы, — все были недовольны жесткими мерами начавшего твердо править Юстиниана. Но после подавления восстания репрессивные действия царя лишь усилились, а сам верховный правитель всеми силами стал утверждать самодержавный принцип власти, не терпящий никакой критики или свободомыслия. Юстиниан сам стал "вечным консулом", сам стал воплощением закона, утвердив вновь проведенную кодификацию, сам стал верховным богословом, искореняя ереси (на V Вселенском соборе в Царьграде-Константинополе) и покончив с язычеством: в 529 г. он закрыл тысячелетнюю платоновскую Академию, заставив философов бежать из Афин.

Сам Юстиниан, вполне в соответствии с византийским понятиями, осуществлял свои планы под лозунгами реставрационной политики. Восстановление величия империи — как вне ее границ, так и внутри, стало смыслом проводимых акций. Законодательные проекты Юстиниана были призваны подвести итог правовой истории Рима и Ромейской (= Римской, т.е. Византийской) империи. Комиссии под руководством юриста Трибониана создают Кодекс Юстиниана — свод законов, куда вошли эдикты от эпохи Адриана до 534 г. (год издания второй, завершающей, редакции Кодекса). Все не вошедшие в свод законы признавались недействительными. В 533 г. те же правоведы издают Дигесты (или, по-гречески. Пандекты) — собрание творений классических юристов, а на следующий год — Институции Юстиниана, ставшие своеобразным справочником для юристов. Когда был создан свод законов, изданных после 534 г., получивший наименование Новеллы (т.е. новые постановления),   завершилось   формирование   всеобъемлющего   Свода гражданского права (Corpus juris civilis), ставшего основой не только средневекового законодательства, но и сводов нового времени, например, Кодекса Наполеона, ставшего основой конституций многих современных государств — от Франции до Бразилии.

В результате многочисленных военных экспедиций, предпринятых в 530—532 гг. против сасанидского Ирана в Азии, в 531—535 гг. против вандалов в Африке, в 535—546 гг. против готов в Италии (Риме) и Далмации, Юстиниан дополнял свой официальный императорский титул предикатами "Готский", "Африканский", "Вандальский" и расширил пределы империи почти до размеров древних императоров. При этом василевс, верный царскому принципу "stabilitas loci" (постоянства местонахождения), сам в походы не ходил, сидя во дворце в Константинополе, а отправлял во главе войск профессионалов-военачальников, будь то Велисарий, или евнух Нарсес, или собственный двоюродный брат Герман. Нельзя сказать, что разовые отдельные удачные кампании решали политические противоречия раз и навсегда: так, Рим несколько раз переходил из рук в руки — от византийцев к готам и наоборот, а с персами лишь в 562 г. "вечный" мир стабилизировал на некоторое время ситуацию на востоке.

Внутриполитические мероприятия Юстиниана, его непримиримая борьба с оппозицией и вообще с инакомыслием были отмечены категорическим радикализмом. В результате ему удалось создать жестко централизованное бюрократическое государство, социальные связи которого, в конечном счете, вели к персоне монарха, который волен был казнить и миловать, награждать и ссылать, став в полном смысле слова автократором-самодержцем. Власть императора распространялась и на церковь, ставшую элементом государственной структуры; византийский правитель легко в этот период вмешивался и в дела папства, и отдаленных армянских князей, а Средиземное море почти вновь становилось внутренним морем Империи.

Но репрессивными мерами не удалось решить ни одну из действительно важных проблем общественной и экономической жизни. Вновь обратимся к свидетельствам Прокопия: "Как только Юстиниан достиг царской власти, он сумел тотчас же привести все в расстройство. То, что ранее было запрещено законом, он ввел в государственную жизнь; то же, что существовало и вошло в обычай, уничтожил, словно он для того и принял царский облик, чтобы изменить облик всего остального. Существовавшие должности он упразднил и для управления государственными делами ввел те, которых не было. Так же поступил он с законами и с солдатскими списками, побуждаемый к этому не соображениями справедливости или полезности, но стремясь лишь к тому, чтобы все выглядело по-новому и несло бы отпечаток его имени. А все то, что он был не в состоянии изменить, старался по крайней мере связать со своим именем.

Он никогда не мог насытиться грабежом богатств и умерщвлением людей. Но, разграбив дома многих состоятельных людей, он искал новые [жертвы], тотчас же отдавая ранее награбленное каким-нибудь варварам или тратя на бессмысленное строительство. Сгубив безо всякого основания мириады людей, он начинал замышлять погибель еще большего числа...
В христианской вере он, казалось, был тверд, но и это обернулось погибелью для подданных. В самом деле, он позволял священнослужителям безнаказанно притеснять соседей, и, когда они захватывали прилегающие к их владениям земли, он разделял их радость, полагая, что подобным образом он проявляет свое благочестие.

И творя суд по таким делам, он считал, что совершает благое дело, если кто-либо, прикрываясь святынями, удалялся, присвоив то, что ему не принадлежало. Он полагал, что справедливость заключается в том, чтобы священнослужители одерживали верх над своими противниками. И сам он, предосудительнейшими средствами приобретая имущество здравствующих или умерших и тотчас пожертвовав его какому-нибудь храму, гордился этой видимостью благочестия, на самом же деле стремясь лишь к тому, чтобы имущество это не вернулось вновь к тем, кто претерпел такое насилие. По той же причине он совершал и несметное число убийств. В своем стремлении объединить всех в единой христианской вере он бессмысленным образом предавал гибели остальное человечество, совершая это под видом благочестия. Ибо он не считал убийством, когда его жертвами становились люди не одной с ним веры. Таким образом, предметом его забот было, чтобы беспрестанно шло истребление людей, и вкупе со своей супругой он без устали выдумывал предлоги, которые вели к этому...

Судебные решения он выносил не на основании им же самим изданных законов, но в соответствии с тем, где ему были обещаны более крупные и более великолепные богатства. Он не видел ничего постыдного в том, чтобы отнимать у своих подданных имущество, воруя по мелочам, если под каким-нибудь предлогом не мог забрать все, либо неожиданно предъявив обвинение, либо воспользовавшись завещанием, которого не существовало. И пока он правил римлянами, ни вера в Бога, ни вероучение не оставались крепкими, закон не был прочным, дела — надежными, а сделка — действительной. И когда он посылал кого-нибудь из своих приближенных с каким-либо поручением, и попутно им случалось погубить многих из тех, кто попался, но при этом награбить кучу денег, они сразу же казались автократору достойными быть и называться славными мужами, как в точности исполнившие все, что им было поручено. Если же они являлись к нему, оказав людям какую-то пощаду, он впредь проявлял к ним недоброжелательность и враждебность. Отвергнув их как людей старого уклада, он более не призывал их на службу. Поэтому многие старались показать себя перед ним негодяями, несмотря на то, что по своему нраву такими не являлись. Многократно дав кому-либо обещание и скрепив его для пущей важности либо клятвой, либо грамотой, он тотчас же становился преднамеренно забывчив об этом, полагая, что подобный поступок доставит ему некую славу. [...] Солдаты, которые несли охрану дворца, явившись в царский портик, силой добивались судебного решения. Все, так сказать, оставили свои посты и по собственному произволу шли путями, которые раньше были для них невозможны и недоступны. В делах был полный разлад, ничто не соответствовало своему названию, и государственный строй уподобился игрушечному царству" .
Поэтому, когда в ноябре 565 г. престарелый Юстиниан умер, то, по словам церковного историка Евагрия, "весь мир наполнился ропотом и смутами". Здание построенной на крови империи оказалось колоссом на глиняных ногах.

Итак, каждый из трех рассмотренных "великих" византийских императоров сам по себе был фигурой неоднозначной, подчас противоречивой даже в глазах их современников, и уж тем более они разнились друг от друга и в своих деяниях, и в своих характерах, и в замыслах. Роднило их одно — они для своих современников и потомков были носителями идеи. Идеи власти — сакральной, божественной, святой. Носителями идеи власти Великих василевсов.