Слово 6, о мире, сказанное в присутствии отца после предшествовавшего молчания, по случаю воссоединения монашествующих

Но мне уже время присовокупить к благодарению и увещание, которое предложу также сколько можно короче; потому что вы большей частью вразумлены уже самыми событиями, и для наученных опытом не нужны продолжительные поучения.

Во-первых, не надлежало нам, братия, разделяться и тем губить свое древнее достоинство и украшение, по которому наше малое стадо, хотя и нельзя ставить его наряду с многочисленными паствами, однако же равнял я с самыми великими и обширными, даже предпочитал некоторым, по силе Духа. Так было прежде: каждая паства имела свое меньшее или большее украшение; отличительным свойством нашей паствы была непоколебимость и безмятежие, а посему часто называли ее ковчегом Ноевым за то, что одна спасалась от всемирного потопления и хранит в себе семена благочестия. Даже когда обличилось, что и мы люди, когда мы не избегли совершенно зависти лукавого, не устояли против болезни, все заражающей, но понесли свою долю в общем несчастье и не соблюли до конца прекрасного и отеческого наследия, то есть блага единомыслия, — и в сем случае имели мы немалое преимущество перед другими (если только, уповая на Христа, можно нам похвалиться чем-нибудь и при самой вражде нашей), — то преимущество, что последние подверглись злу и первые исправились. Впасть в болезнь есть удел общей природы и немощи человеческой, которая на всех простирается, и на самых крепких по телу и духу; но восстать от болезни и возвратиться друг к другу есть дело рассуждения и благодати, которая прекрасно и справедливо вознаградила нас, даже лучше, нежели как мы желали и другие надеялись. Ибо тех, которые были поставлены главами  отделившихся, как поставленных ради благочестия и в пособие страждущему Православию, мы приняли с любовью и обходились не как с врагами, но как с братьями, обнялись с теми, которые возмутились против нас ненадолго за отеческое наследие, впрочем возмутились братски, а не злонамеренно. Вражду их мы не похвалили, но ревность одобрили, ибо несогласие за благочестие гораздо лучше согласия по какой-нибудь страсти. Таким образом самую потерю обратили мы себе в приобретение, покрыв любовью умышленное ими против нас и в том одном изменив порядок, что не благодать последовала за избранием, но избрание за благодатью и что для сообщения ее воспользовались мы чуждым рукоположением, будучи несколько упреждены Духом. А вы, оставив подозрение против письмени , обратились к духу и хотя не одобрили простоты при ясности речений, однако же не подозревали нечестия, зная, что у нас так же тверда и непоколебима Троица, как в естестве Своем, и что отсечь или отчуждить что-нибудь от Трех для нас значит то же, что отсечь все и нагло восстать против всего Божества. В этом мы, даже во время самого разделения, иногда и перед известными людьми защищали друг друга. А сие служит самым сильным доказательством, что истина не побеждается и временем и что вражда не погасила в нас совершенно искры любви. При самом раздоре сохранялось в нас важнейшее, то есть единомыслие и уверенность, что мы не колеблемся в истине и не противоречим ей, но запечатлены тем же характером веры и верного упования нашего. Ибо людей, искренно чтущих Бога, ничто не может так сильно побудить к единомыслию, как согласие в учении о Боге, и ничто так не располагает к раздору, как несогласие в сем учении. Человек самый скромный в других случаях становится самым пламенным, кроткий — храбрым (Иоил. 3:11), когда видит, что через свое равнодушие он лишается Бога или, лучше сказать, своим падением причиняет ущерб Богу, Который нас почитает Своим богатством и обогащает.

Таким образом, в самом разлучении, как сказал я, мы были столько умеренны, что наше единомыслие стало виднее разъединения и благоприятными расположениями той и другой стороны почти закрыто происшедшее. Поелику же для прочности мира недостаточно одной поспешности в примирении, если оно не будет подкреплено разумом и разуму не будет споборником Сам Бог, от Которого всякое добро получает начало и приходит в совершенство, то молитвой и размышлением постараемся утвердить в силе наше примирение.

Помыслим, во-первых, о превосходнейшем и высочайшем из всего сущего — Боге (если только не найдет кто приличнейшим поставить Его и выше сущности (οὐσία) или в Нем заключить все бытие, так как от Него сообщается бытие и прочему); помыслим, во-вторых, и о существах первых от Бога и окрест Бога, то есть об ангельских и небесных силах, которые первые пьют от Первого Света и, просветляемые словом истины, сами суть свет и отблески Совершенного Света. Сим существам ничто так не свойственно, как мир и безмятежие. Ибо в Божестве нет несогласия, потому что нет и разъединения (так как разъединение есть следствие несогласия); но в Нем столько согласия и с Самим Собой, и со вторичными существами, что наряду с другими и предпочтительно перед другими именами, какими угодно называться Богу, сие преимущественно стало Его именованием. Он называется миром (Еф. 2:14), любовию (1 Ин. 4:16) и подобными именами, внушая нам самыми наименованиями стремиться к стяжанию сих совершенств. А из ангелов тот, который дерзнул произвести возмущение и выше своего достоинства вознес выю против Господа Вседержителя или, по пророческому слову, замыслил о престоле выше облак (Ис. 14:13, 14), — понес наказание, достойное высокоумия, осужден быть вместо света тьмой или, справедливее сказать, сам стал тьмой. Между тем прочие пребывают в своем достоинстве, в котором главное составляет мир и безмятежие, потому что от Всехвальной и Святой Троицы, от Которой имеют они светозарность, получили и то, чтобы быть едино. Потому что и Троица есть и исповедуется Бог Единый не менее по согласию, как по тождеству сущности. Посему все те, которые любят благо мира и, напротив того, ненавидят раздор и отвращаются его, близки к Богу и Божественным духам; а те, которые браннолюбивы нравом, ищут славы в нововведениях и тщеславятся тем, чего бы надлежало стыдиться, принадлежат к противоположной стороне. Ибо и диавол не только сам с собой в раздоре, по своей многовидности и по своим страстям, но то же производит и в других, как человекоубийца искони и ненавистник добра, прикрывая себя тьмой возмущения (дабы состреляти во мраце общее тело Церкви), с каковым ухищрением и лукавством, думаю, приступает он по большей части и к каждому из нас и тайно высматривает в нас место, где бы совершенно ворваться, как храбрый воин вторгается в проломленную стену или в прорванный строй.

Итак, необходимость доброжелательства и согласия достаточно уже доказывается сим одним, то есть подражанием Богу и существам Божественным; ибо на них только взирать и безопасно душе, созданной по образу Божию, дабы стремлением к Божественному и посильным уподоблением в наибольшей мере сохранить ей свое благородство. Сверх сего, внимая гласу Божию, воззрим еще на небо горе и на землю низу (Ис. 8:22) и вникнем в законы твари. Небо, земля, море — словом, весь сей мир, сия великая и преславная книга Божия, в которой открывается самым безмолвием проповедуемый Бог, сей мир доколе стоит твердо и в мире с самим собой, не выступая из пределов своей природы, доколе в нем ни одно существо не восстает против другого и не разрывает тех уз любви, которыми все связал Художник — Творческое Слово, дотоле соответствует своему названию и подлинно есть мир и красота несравненная, дотоле ничего нельзя представить себе славнее и величественнее его. Но с прекращением мира и мир перестанет быть миром. В самом деле, не примечаешь ли, что закон любви управляет небом, когда оно в стройном порядке сообщает воздуху свет и земле дожди? А земля и воздух не родительской ли любви подражают, когда дают всем животным одна пищу, другой — возможность дышать, и тем поддерживают жизнь их? Не миром ли управляются времена года, которые, кротко между собой растворяясь, постепенно заступают одно место другого и средними временами смягчают суровость крайних, служа тем вместе к удовольствию и к пользе? Что сказать о дне и ночи, которые уравниваются друг с другом, равномерно возрастая и убывая, из которых один призывает нас к делам, а другая к покою? Что сказать о солнце и луне, о красоте и множестве звезд, которые стройно появляются и заходят? Что сказать о море и суше, которые, мирно между собой соединяясь, благосклонно и человеколюбиво передают друг другу человека и богато и щедро расточают ему свои сокровища? Что сказать о реках, которые текут через горы и поля и не выступают из своих пределов, разве только для пользы, ниже обращаются покрыти землю (Пс. 103:9)?

Что сказать о смешении и растворении стихий? Что сказать о соразмерности и согласии членов, о пище, о рождении и обитании, определенных каждому животному, из которых одни господствуют, другие подчиняются, одни покорны нам, другие свободны? Если все сие бывает так и распоряжается и управляется по первоначальным законам гармонии, так как бы все вместе текло, одно имело дыхание, то можно ли сделать из сего другое заключение, кроме того, что все проповедует нам о дружестве и единомыслии, что все предписывает нам закон единодушия? Но когда в мире вещество возмутится само против себя и, своим смятением готовя разрушение, сделается неукротимым или когда Бог, в страх и наказание грешникам, нарушит несколько стройный порядок или наводнением моря, или землетрясением, или необыкновенными дождями, или помрачением солнца, или продолжительностью какого-нибудь времени года, или извержением огня, тогда нестроение и страх разливаются на все и среди смятения открывается, сколь благодетелен мир.

Не буду говорить о том, что миром поддерживаются, а от несогласия приходят в расстройство города, царства, лики поющих, войска, дома, общества плывущих на одном корабле, супружества и дружеские союзы, остановлюсь на Израиле и, напомнив вам об его бедствиях, рассеянии и скитании, в каком находится он ныне и долго еще будет находиться (в чем верю пророчествам), спрошу потом вас о достоверно вам известной причине сих несчастий, дабы бедствия других научили нас единомыслию.

Не правда ли, что доколе израильтяне сохраняли мир между собой и с Богом, мучимые в Египте, как в железной пещи, и соединяемые общим утеснением (иногда и утеснение служит спасительным врачевством), дотоле назывались они языком святым, частию Господнею и царским священием (Исх. 19:6; Втор. 32:9)? И не именем только были они таковы, а на деле иные. Ими управляли вожди, водимые Богом, днем и ночью путеводствовал их столп огненный и облачный; во время бегства для них расступилось море; когда алкали — небо подавало им пищу, когда жаждали — камень источал им воду, когда сражались — воздеяние рук заменяло им тысячи воинов, при помощи молитвы воздвигало победные памятники и пролагало путь вперед; перед ними отступали реки, подражая однородному морю, останавливались стихии и стены падали от звука труб. Что сказать о язвах египетских и о гласах Божиих, слышанных с горы, о двояком законодательстве — одном в письмени, а другом в духе, и о всем том, чем некогда почтены были израильтяне выше своего достоинства? Но когда впали они в болезни, с яростью восстали друг на друга, разделились на многие части, будучи доведены до последней крайности крестом и своим упорством, с каким восстали против Бога и Спасителя нашего, не познав Бога в человеке; когда навлекли на себя тот жезл железный (Пс. 2:9), которым Бог угрожал им издалеча (разумею господствующую ныне державу и преобладающее царство), тогда что стало? Чего не потерпели они? Иеремия плачет о прежних их бедствиях и сетует о пленении вавилонском: подлинно, и то было достойно плача и сетования. Как не пролить было горьких слез, когда стены раскопаны, город сравнен с землей, святилище разрушено, приношения разграблены, нечистые ноги вступают в недоступное, скверные руки на службу сластолюбию берут неприкосновенное, пророки умолкли, священники отводятся в плен, к старейшинам нет милости, девы предаются поруганию, юноши падают, огнь чуждый и огнь брани, также реки крови заступают место священного огня и крови, назореи влачимы по стогнам, песни заменены плачем, и, скажу собственными словами Плача Иеремиина, сынове Сиони, честнии (Плач. 4:2) и равноценные злату, жившие в довольстве и не испытавшие бедствий, идут необыкновенным путем, а путии Сиони рыдают, яко несть празднующих (1:4). А незадолго прежде сего: руце жен, милосердых (4:10) при усиливающейся осаде, не детям подают пищу, но детей терзают себе на пищу и утоляют голод свой тем, что для них всего любезнее. Не ужасно ли сие, не верх ли ужаса не только для терпевших тогда, но и для слышащих о сем ныне? Всякий раз, как беру в руки сию книгу и читаю Плач (а читаю его всякий раз, когда хочу чтением уцеломудрить благоденствие), голос у меня прерывается, слезы льются сами собой, бедствие как бы совершается перед моими глазами, и я плачу с плакавшим пророком. Но кто из умеющих слагать плачевные песни и вполне изобразить скорбь словом достойно оплачет последний удар — переселение израильтян, ныне тяготеющее над ними иго рабства, всем известное под римским владычеством унижение, главнейшей виной которого было возмущение? Какие книги вместят сие? Для них один памятник бедствия — целая вселенная, по которой они рассеяны, прекратившееся богослужение, едва узнаваемое ныне место самого Иерусалима, который в той только мере для них доступен и тем только их услаждает за прежнюю славу, что они, явившись там на один день, могут оплакать запустение.

Если же возмущение действительно так страшно и гибельно по своим последствиям, как видно из сказанного и как показывают многие другие примеры, то гораздо страшнее людям, которые освободились уже от мелочной привязчивости и вкусили благ мира, снова подвергнуться той же болезни и, как говорится, возвратиться на свою блевотину, не вразумившись самым опытом, который поучителен и для несмысленных. Ибо, как вижу, легкомысленными и неразумными почитают не тех, которые преданы какому-либо пороку, но тех, которые, подобно переменчивым ветрам, или переменам и приливам воды в Еврипах , или непостоянным волнам моря, легко увлекаются и переходят то на ту, то на другую сторону.

Примечаю и то, что остающихся в раздоре делает более доступными по крайней мере надежда на согласие, которая облегчает большую часть их несчастия, потому что для несчастного великое утешение надеяться на перемену и иметь в виду нечто лучшее; но те, которые часто приступали к единомыслию и всегда снова устремлялись к раздору, сверх всего другого лишаются и надежды на лучшее, боятся согласия не менее, чем раздора, и по причине удобопреклонности к тому и другому и непостоянства ни тому, ни другому не доверяют.

Да не подумают однако же, будто бы я утверждаю, что всяким миром надобно дорожить. Ибо знаю, что есть прекрасное разногласие и самое пагубное единомыслие; но должно любить добрый мир, имеющий добрую цель и соединяющий с Богом. И если нужно о том выразиться кратко, то скажу свою мысль: не хорошо быть и слишком вялым, и чрез меру горячим, так чтобы или по мягкости нрава со всеми соглашаться, или из упорства со всеми разногласить. Как вялость недеятельна, так удобопреклонность на все необщительна. Но когда идет дело об явном нечестии, тогда должно скорее идти на огонь и меч, не смотреть на требования времени и властителей и вообще на все, нежели приобщаться лукавого кваса и прилагаться к зараженным. Всего страшнее бояться чего-либо более, нежели Бога, и по сей боязни служителю истины стать предателем учения веры и истины. Но когда огорчаемся по подозрению и боимся, не исследовавши дела, тогда терпение предпочтительнее поспешности и снисходительность лучше настойчивости. Гораздо лучше и полезнее, не отлагаясь от общего тела, как членам оного, исправлять друг друга и самим исправляться, нежели, преждевременно осудив своим отлучением и тем разрушив доверенность, потом повелительно требовать исправления, как свойственно властелинам, а не братиям.

Познав сие, братия, обымем и облобызаем друг друга, будем искренне едино, будем подражать Разорившему средостение ограды и кровью Своей все собравшему и примирившему. Скажем сему общему отцу, досточтимому старцу, кроткому и тихому пастырю: видишь ли, какая награда за смирение? Возведи окрест очи твои, и виждь собранная чада твоя (Ис. 60:4). Они собраны, как ты сего желал и чего единого просил день и ночь, дабы кончить свое странствование в старости доброй. Вот, они все пришли к тебе, упокоиваются под крылами твоими и окружают свой алтарь; со слезами они удалились, с радостью возвращаются. Радуйся и увеселяйся, наилучший и чадолюбивейший из отцов, потому что ты, как невеста, убранством одеян и облечен всеми ими. Скажи и ты нам: се аз и дети, яже ми даде Бог (Ис. 8:18)! Приложи и другое слово Господне, особенно ныне приличное: ихже дал ecu мне, сохраних (Ин. 17:12) и из них ни единого не погубил. И о если бы никто не погиб, но все мы пребыли в едином духе, единодушно сподвизались за евангельскую веру, едино мудрствовали; вооружась щитом веры, препоясав чресла истиной, знали одну только брань — брань против лукавого и против воинствующих под его начальством; не боялись тех, которые могут убить тело, но не могут похитить души; боялись же Господа души и тела; сохраняли драгоценный залог, полученный нами от отцов, то есть поклонялись Отцу и Сыну и Святому Духу, в Которых мы крестились, в Которых уверовали, с Которыми сочетались; познавали Отца в Сыне и Сына в Духе; прежде соединения разделяли, прежде разделения соединяли; не почитали Трех за единого (потому что они не безыпостасны и не одну составляют ипостась, так что богатство наше не в одних именах, но в самой вещи) и верили, что Три суть едино, — едино же не ипостасью, но Божеством — Единица, в Троице поклоняемая, и Троица, в Единице возглавляемая, вся достопоклоняемая, вся царственная, единопрестольная, равнославная, премирная и превысшая времени, несозданная, невидимая, неприкосновенная, непостижимая, Сама только ведущая о Себе, какой порядок имеет Сама в Себе, а для нас равно досточтимая, достойная равного служения, Едина входящая во Святая Святых, всякую же тварь оставляющая вне и отделяющая иных первой, а других второй завесой; так первой отделены от Божества существа небесные и ангельские, второй же отделено наше естество от существ небесных.

Так, братия, будем поступать и так вести себя и разномыслящих, доколе можно, будем принимать и врачевать как язву истины; страждущих же неисцельно станем отвращаться, чтобы самим не заразиться их болезнью, прежде нежели сообщим им свое здравие. И Бог мира, всяк ум превосходящего, будет с нами, во Христе Иисусе, Господе нашем, Которому слава во веки веков. Аминь.