Славянская Библия: основные издания и место в духовной жизни

Каждое последующее царствование возвращалось к вопросу издания: он ставился при Екатерине I, при Анне Иоановне, и только в 1751 г. при Елизавете Петровне долгожданное издание увидело свет, получив название Елизаветинской Библии. Насчитывается не менее шести комиссий, занимавшихся вопросами подготовки издания. По сути, очередная комиссия начинала работу заново, вначале пытаясь освоиться с материалом петровской справы, часто этим и ограничиваясь. Третьей комиссией, созванной в 1735 г., было обнаружено расхождение петровской справы с текстом LXX. Был послан запрос в Св. Синод. Прежних справщиков обвинили в нарушении воли императора Петра Великого. Старейший член Св. Синода архиеп. Феофан (Прокопович) представил свой проект исправления славянской Библии, где одним из главных пунктов значилось: "все сделанные уже поправки вновь переверить с греческою Библиею, не весьма веруя исправительским примечаниям" . Св. Синод в отличии от петровских справщиков также постановил вне основного текста помещать не прежнюю версию, но предполагаемые исправления. (В окончательном решении основным текстом издания все-таки стал текст справы).

Принципиальным представляется запрос, который был направлен в Св. Синод председателем четвертой комиссии, созванной в 1736 г., архим. Стефаном (Калиновскиим). Он просил разъяснить, каким греческим текстом необходимо пользоваться для исправления, поскольку "в разных кодексах и экземплярах немалые разности и несогласия находятся": "Ежели из древних рукописных, понеже тогда еще типографий не бывало: то из каких именно? Ежели из печатных: то також из каких именно, где и когда печатанных? И буде в тех печатных разные кодексы или экземпляры воспоминатися будут; то из какого именно кодекса или экземпляра? И одного ли какого держаться, или и других, ежели из одного тое, а из другого другое с старым словенским переводом сходнее покажется употреблять" . В этом пассаже впервые встречается указание на проблему разночтений в самом греческом тексте, которая предшествующими справщиками, видимо, еще не вполне осознавалась. По существу, вопросы Стефана впрямую затрагивали представление о едином истинном тексте Свящ. Писания, которое в отечественном церковном сознании было нераздельно связано с греческим текстом и достижение которого, как идеала, было движущим мотивом всех издателей славянской Библии, начиная с Острожского. Отдельно ставился вопрос о книге Товита, Иудифи, 3 Ездры, Маккавейских. Проблема усугублялась тем, что все эти книги не поддавались простому редактированию по тексту LXX. Так как версии Товита и Иудифи в Вульгате, откуда делался прежний славянский перевод, существенно расходились с версией книги в LXX, было принято решение перевести их заново. 3 Ездры отсутствовала в LXX, а "о книгах маккавейских всем известно, что оныя далече уже после LXX оных переводчиков написаны"  — примеры очевидно тупиковых для издателей вопросов. По мере продвижение работы все более и более остро вставали вопросы текстологии греческого текста. Только пятая комиссия, сформированная в 1741 г., определилась с исходным текстом LXX, которым пользовались еще петровские справщики и который был указан как текст для исправления и перевода. Завершила труд плеяды справщиков шестая комиссия, которую составили два ученых иеромонаха из Киева — Варлаам (Лящевский) и Гедеон (Слонимский). Как окончательный, был принят следующий принцип редактирования: при расхождении греческих источников предпочтение отдавали чтению, присутствующему в большинстве греческих текстов; исходный вариант Первопечатной не меняли при его подтверждении хотя бы одним греческим источником. Таким неоднозначным путем и решалась главная задача издания по последовательному приведению славянского библейского текста в соответствие тексту греческому.

Елизаветинская Библия 1751 г. подвела итог растянувшейся на два с половиной столетия издательской работы. Как оценить достигнутый результат? Насколько Елизаветинская Библия решила поставленную задачу, выражающую главное от славянской Библии религиозное ожидание, — быть точной переводной копией греческой Библии? Этот вопрос очевидно предполагает за собой и следующий: насколько издатели XVIII в. были способны с ней справиться? Вся работа над славянской Библией, начиная с издания архиеп. Геннадия, оказалась так или иначе связанной с достижениями западных издателей библейских текстов. Уже у новгородских справщиков имелись первые печатные издания западной Библии; в Остроге — это первые сравнительные издания библейских текстов; у тружеников Елизаветинской Библии — первый опыт критических изданий. Получается, что издания славянской Библии следуют за основными этапами освоения текстового наследия Свящ. Писания, вольно или невольно вовлекаясь в ту проблематику, которая постепенно оформляется по мере опубликования текстового многообразия библейских рукописей. Так, если в Комплютенской полиглотте и Альдинском издании, которыми пользовались в Остроге, греческий текст был смешанным, и вопрос о его единстве не ставился, то уже петровским справщикам пришлось выбирать не только между разными языковыми версиями библейского текста, но и между вариантами греческого. Предпочтение было отдано Александрийской рецензии LXX, которую, по всей видимости, в связи с историей кодекса (в 1627 г. он был подарен Константинопольским патриархом Кириллом Лукарисом английскому королю Карлу I), посчитали за авторитетный византийский церковный текст, кроме того, она была воспринята наиболее близкой еврейскому тексту. Их преемниками с Александрийского кодекса заново были переведены книги Товита и Иудифи, на нем основывался значительный объем правок отдельных книг. Тем не менее, приоритет, который издатели отдали Александрийскому кодексу, не стал единственным принципом редактирования. Здесь необходимо признать, что уровень текстологических знаний XVIII ст. еще не мог предполагать надлежащего разрешения серьезнейшего вопроса о разночтениях греческих источников, и использование той или иной методики полностью обуславливалось произволом редакторов. Носит текст Елизаветинского издания и свидетельство использования еврейского оригинала. Очевидно обозначился круг проблем, решить которые издатели были не в состоянии, поскольку их решение предполагало иной уровень знаний — здесь они подошли к пределу своих возможностей.

Стремление согласовать славянскую Библию с переводом Семидесяти очевидно предполагает более фундаментальную цель — обрести ясный, понятный в языковом выражении текст Свящ. Писания. Подразумевалось, что именно таков текст греческий, освященный его употреблением в Древней Церкви. Вскрытые при подготовке Елизаветинского издания серьезные проблемы самого греческого текста ставили издателей славянской Библии в очевидно тупиковую ситуацию. По сути, ложной оказывалась сама исходная посылка осуществляемого редактирования. Последовательная правка по Септуагинте принципиально не решала проблему "темноты" славянского текста, поскольку от нее не был свободен и греческий текст. В этом отношении обращение петровских справщиков к другим текстовым источникам и святоотеческому экзегетическому наследию выглядит гораздо более зрелым решением, чем "натужное" стремление их преемников любой ценой добиться поставленной цели. Собственно, Елизаветинское издание, как и предшествующие, оставалось далеким от исполнения главного требования как к славянской, так и любой другой Библии — быть ясным (по выразительным средствам языка) текстом Божественного Откровения.

Попытки с других позиций подойти к решению проблем славянской Библии представлены рядом частных инициатив. К ним можно отнести изданную в Праге в 1517–1519 гг. Библию Франциска Скорины. Ее полное название "Библия Руска: выложена доктором Франциском Скориною из славного града Полоцка, Богу ко чти и людем посполитным к доброму научению" свидетельствует о намерении издателя представить перевод на обиходный язык. Издание включало неполное собрание ветхозаветных книг. В 1525 г. Франциск Скорина пополнил его изданием Апостола в Вильнюсе. Скорина заново перевел все изданные им библейские тексты. Оригиналом для его переводов послужила чешская Библия 1506 г. (сама она представляет перевод с Вульгаты) и традиционные церковнославянские тексты. В языковом отношении издание можно охарактеризовать как попытку адаптации церковнославянского языка к современному западнорусскому диалекту. В Московской Руси Библия Франциска Скорины не имела распространения.

Другим авторским трудом, основанным на иных, нежели традиционные издания славянских библейских текстов, принципах, стала редакция Псалтири Московского архиеп. Амвросия (Зертис-Каменского), выполненная по еврейскому тексту в 60-х гг. XVIII столетия. Небольшим тиражом Псалтирь архиеп. Амвросия была издана в 1809 г., переиздана в 1878 г.

Общедоступной не была ни первая напечатанная Острожская Библия 1581 г., ни "Первопечатная" Московская 1663 г. Даже завершение столь затянувшегося и столь ожидаемого издания Елизаветинской Библии 1751 г. не смогло решить проблему очевидной нехватки библейских экземпляров. Их сугубый дефицит ощущался даже в системе духовного образования. Так, церковный историк XIX в. П.В. Знаменский отмечал: "Вместо славянской Библии в семинариях употреблялась более доступная, хотя тоже довольно редкая, латинская Вульгата; пользование ею было тем удобнее, что и лекции и оккупации [учебные занятия] по богословию были на латинском же языке. Славянская Библия была большой редкостью, почти недоступной для частных лиц и духовенства, слишком дорогой и для семинарской библиотеки даже после издания ее в 1751 г. Неудивительно, что изучения Свящ. Писания вовсе не было не только в семинариях, но даже и в академиях. Между духовенством о чтении Свящ. Писания и речи не было. Издание 1751 г., как известно, в первый раз только познакомило с Библией русскую публику, но число экземпляров, выпущенных в свет, было слишком не достаточно для удовлетворения потребностям не только народа, но и служителей Церкви, кроме того, каждый экземпляр стоил 5 р., большой тогда суммы денег. В Смоленской, например, епархии, как рассказывает автор ее описания, „не раньше как в 1752 г., выдано было на всю епархию — архиерейский дом, монастыри, церкви и семинарию — 10 библий по 5 р. Как было поделиться этими книгами, когда одних монастырей в епархии было 10?" По всей вероятности, то же было и в других епархиях" . Казалось бы, это неестественное положение должно исправляться по мере тиражирования и, действительно, с 1751 по 1814 г. было осуществлено 22 издания Елизаветинской Библии. Тем не менее, неутешительное на этот счет свидетельство 1818 г. заставляет признать ситуацию далекой от удовлетворительной и во втором десятилетии XIX в.: "в богословском классе [высший класс] Казанской Академии ни у одного студента не было Библии, да и казенная имелась только одна" . Таким образом, "техническую" проблему доступности славянской Библии как доступности ее экземпляров не смогли решить тиражи второй половины XVIII – начала XIX вв. По существу, можно говорить, что библейский текст в его полноте Ветхого и Нового Завета оставался на периферии религиозной жизни вплоть до XIX столетия. От него оказались дистанцированными и клир, и общество.

Положение славянской Библии после издания 1751 г. необходимо также представлять в контексте общей языковой ситуации в Российской империи. Рубеж XVIII–XIX вв. характеризуется достаточно пестрым языковым расслоением российского общества. Что касается его просвещенной части, то в аристократических салонах принято было говорить на современных европейских языках, в основном на французском; в кругах духовенства особую роль играл латинский, как язык семинарского образования. На латыни велось преподавание всех богословских дисциплин. Русский язык в системе духовного образования окончательно утвердился только в 40-е гг. XIX в. Как отмечает Знаменский: "У лучших учеников латинский язык делался чем-то вроде природного, так что они, кажется, и мыслили по латыни; по крайней мере, когда им случалось что-нибудь записывать по-русски или, например, после, в высших классах, составлять про себя на бумаге план какого-нибудь русского сочинения, они невольно пересыпали свою русскую речь латинскими фразами, а некоторые знатоки так и все сочинение писали первоначально на языке латинском, а потом уже переводили с него на русский"; "Самая большая вольность против латыни, до какой только могли дойти в Троицкой Семинарии в богословских лекциях уже к концу XVIII столетия, состояла в том, что в их латинский текст стали вставлять тексты Свящ. Писания по славянской Библии без перевода на латинский язык" . Соответственно, если в аристократических кругах и читали Библию, то в современных западноевропейских переводах, приверженность духовенства латинскому языку должна говорить в пользу Вульгаты, о чем уже упоминалось.

И, наконец, наверное, самое существенное — за длительным старанием привести славянский текст в соответствие переводу Семидесяти совершенно упущена была проблема понимания самого славянского языка. Славянский уже в XVII в. перестал быть обиходным языком и, следовательно, понятным. Собственно языковая ситуация славянской Библии медленно, но неудержимо приближалась к тому положению, в котором гораздо раньше оказалась Вульгата в Западной Церкви, где библейский текст ввиду его языковой недоступности, по существу, перестал быть основой духовной жизни для большинства паствы, утвердившись в качестве прерогативы клира. Совместно все эти факторы: наличие "темных" мест в славянском тексте, которые не прояснило и Елизаветинское издание, недоступность языка, очевидный дефицит экземпляров, языковая разобщенность общества, обуславливающая обращение к различным библейским источникам, значительная стоимость изданий, отсутствие традиции домашнего чтения — фактически ограничивали употребление славянской Библии рамками богослужебного пользования. Когда события Отечественной войны 1812 г. стимулировали уверенное утверждение русского языка в общественной жизни, у славянской Библии не могло не появиться сильного конкурента. Время выдвигало новые требования и к языку, и к тексту, которым не отвечала славянской Библия.

Необходимость русского перевода Свящ. Писания была заявлена попытками перевода еще в XVII и XVIII вв. Это перевод на русский Псалтири диака Посольского приказа Авраамия Фирсова 1683 г. На рубеже XVII–XVIII вв. Новый Завет на русский переводил в Лифляндии пастор Э. Глюк. Первый перевод пропал в связи с событиями русско-шведской войны. Работа была продолжена Глюком в Москве по личному указанию Петра I. Однако и этот перевод был утерян после кончины пастора в 1705 г. О необходимости русского перевода говорил свят. Тихон Задонский (1724–1783). В 1794 г. первым тиражом вышло сочинение архиеп. Мефодия (Смирнова) "К Римляном послание св. ап. Павла с истолкованием", где параллельно славянскому была представлена русская версия послания. Эта работа стала первым изданным русским переводом библейской книги. Целесообразность русского перевода осторожно зондировалась в самом начале XIХ в. обер-прокурором Св. Синода А.А. Яковлевым (1802–1803 гг.).