Архиепископ Василий (Кривошеин) и его отношение к Католической Церкви

"Хотя я и живу на Западе и во многом высоко ценю и даже люблю Запад, но все же я не "западник". Я гораздо более люблю греческий мир, чем латинский; Византию, а не Западное средневековье, и, конечно, Православие, а не римский католицизм. И также очень люблю Россию, всю ее культуру и историю, хотя Византия и "патристическое Православие" мне, пожалуй, еще ближе и ценнее".  Это одновременно культурное и эклезиологическое кредо, которое Владыка Василий исповедует как некий крик души в своем письме 1956 года из Оксфорда к племяннику Никите, есть своего рода характеристика его отношения к Католической Церкви и к отдельным католикам, постоянные встречи с которыми Господь посылал ему на протяжении его долгой жизни. Его взгляд - это в первую очередь взгляд веры, веры, укорененной в наследии Отцов древней Церкви, веры греческих Отцов (прежде всего каппадокийцев), веры таких византийских мистиков как преподобный Симеон Новый Богослов и святитель Григорий Палама, его "первая любовь". Можно без сомнения сказать, что его настоящим Отечеством на этой земле была вера Отцов Церкви. Исходя именно из этой веры он говорил о Церкви: Православной (русской или греческой) и Католической. Его взгляд на Католическую Церковь есть прежде всего взгляд богослова, а не экуменического дипломата. Он не любил компромисы и дежурные любезности в ущерб (как ему казалось) истине, православию или церковной традиции. Он так и остался всю свою жизнь афонским монахом...

Именно на Афоне, где в 1924 году он принял монашеский постриг, будущий архиепископ Василий впервые открыл для себя наследие Отцов. Там он знакомится с творениями Григория Паламы, причем намного раньше всплеска паламизма на Западе, случившегося в 50-х годах прошлого столетия. В 1936 году он публикует в Праге свой труд "Аскетическое и богословское учение святителя Григория Паламы", который будет сразу же переведен на английский и немецкий языки.  В афонских библиотеках он находит первые матриалы для критического издания "Огласительных слов" святого Симеона Нового Богослова, изучению и изданию которых он посвятит несколько десятилетий.

Патристические исследования, однако, не запирают его в келии. Он любит обсуждать их со своими собратьями, а также с западными патрологами и византинистами, когда те посещают гору Афон. Одно из его послушаний в 20-30-е годы было сопровождение в качестве переводчика инославных паломников на Святой горе.  "Среди них, - пишет он своей матери в 1932 году, - попадаются люди с духовными запросами и интересом к Православию. Но таких мало".  Таких мало, но все же они встречаются. Именно в этот период монах Василий (Кривошеин) завязывает свои первые контакты с отдельными католиками, каторые останутся его друзьями на всю жизнь. Начиная с 20-х годов он знакомится с монахами Шеветоньского монастыря,  часто посещавшими в те годы Святую гору с целью поближе позакомиться с православным укладом монашеской жизни и византийской литургией.  Осенью 1927 года на Афоне побывал первый монах-шевтонец о. Теодор Бельпер,  в феврале 1930 года произошла встреча монаха Василия с основателем Шеветоньского монастыря отцом Ламбером Бодуэном, в 1931-1932 гг. – с о. Давидом Бальфуром. Последний впоследствии обратился в православие под влиянием преподобного Силуана Афонского и его ученика архимандрита Софрония (Сахарова).  Владыка Василий останется верным этой дружбе с Шеветоньским монастырем на протяжении всей своей жизни. В ноябре 1936 года он подарил (одному из первых) о. Теодору Бельперу, бывшему в ту пору приором монастыря, свою статью о свт. Григории Паламе  с теплой дарственной надписью, а осенью 1957 года он специально приехал в монастырь, чтобы поделиться впечатлениями о своем первом недавнем посещении Советского Союза и рассказать о своей работе по исследованию творений преподобного Симеона Нового Богослова. Очевидно он ценил в Шеветоньской общине, царящий в ней дух доверия и чистосердечности по отношению к Православной Церкви, а также схожесть богословского и патристического понимания проблемы единства христиан: "Эти доклады вызвали среди них большой интерес, – пишет он своему брату. -Отрадно (и вместе с тем крайне грустно), что все эти "униаты"  (по национальности они все западные – бельгийцы, французы и т.д.) относятся к Русской Православной Церкви (= Московской Патриархии) с большим сочуствием, пониманием и доброжелательством, чем многие наши эмигрантские выродки. Но я должен прибавить, что такое сочувственное отношение можно найти только среди незначительного меньшинства католиков. Ватикан и громадное большинство римско-католической иерархии относятся к Русской Православной Церкви очень недружелюбно, даже часто враждебно".

Став епископом Русской Православной Церкви в Брюсселе, Владыка часто приезжал в Шеветонь и был участником практически всех "Недель экуменических исследований" - ежегодных богословских конференций, начатых проводиться монастырем во время Второй мировой войны по инициативе о. Климента Лялина. Эти конференции, имевшие характер богословских собеседований, всегда были проникнуты духом патристики и монашества. Участники, которые представляли разные христианские конфессии, открыто обсуждали там самые различные актуальные проблемы межхристианского диалога и Владыка Василий, с присущей ему прямолинейностью, горячо вступал в дебаты.  Вечера всегда заканчивались служением вечерни по восточному обряду, на которой по сложившейся традиции Владыка читал предначинательный 103-й псалом. В 1980 году именно монастырю Шеветонь Архиепископ Василий доверил публикацию французского издания своего основного труда о жизни и духовности преподобного Симеона Нового Богослова.  Начиная с 60-х годов, благодаря Владыке, посещение Шеветоньского монастыря стало обязательной частью программы всех визитов иерархов Русской Православной Церкви, что позволило общине значительно расширить свои контакты с православными русскими священнослужителями и архиереями. Порой архиепископ Василий начинал даже рассматривать наш монастырь, как входящий в свою "юрисдицкию", дружелюбно высказывая свое недовольство нашими контактами с епархией "рю Дарю" или Русской Православной Церковью Зарубежом: "Вы все-таки как-никак для Московского Патриархата", - говорил он нам полу-шутя...

Монахи Шеветоньского монастыря были, конечно же, не единственными католиками, которым доверял Владыка Василий. Без сомнения, его пребывание в Оксфорде и участие в проходивших там знаменитых патристических конгресах, а особенно назначение епископом в Брюссель, позволило ему "открыться" западным христианам и углубить свои контакты с отдельными католиками. Какой путь смягчения своих взглядов на католиков он прошел с афонского периода своей жизни лучше всего показывает его письмо 1939 года, в котором он предостерегает свою мать от католического благочестия: "Ты пишешь, что ходишь в католический храм. Не могу сказать, чтобы мне это очень нравилось. [ ...] (С тех пор как я принял монашество я ни разу не присутствовал на неправославном богослужении.) Во всяком случае, если ты все-таки настаиваешь на посещении католического храма, избегай вести себя так, как католики, дабы всем было видно, что ты к ним не относишься (не следует погружать персты в святую воду, брать освященный хлеб, креститься на латинский лад, ставать на одно колено и т.д.). все это может показаться второстепенным и малозначительным. Само по себе оно и вправду второстепенно, но становится важным, коль скоро делается символическим выражением принадлежности к определенному религиозному организму. И все же я предпочитаю, чтобы ты ходила в церковь латинского обряда, чем в так называемую церковь восточного обряда (униатскую). Последнее мне кажется для православного человека совершенно недопустимым и даже постыдным, так как пресловутый восточный обряд является в конечном счете лишь боевой машиной, коварной и нечестной, направленной против Православной Церкви. Думаю также, что ни в коем случае не следует водить в католический храм Никиту – не имея возможности посещать православные богослужения, как бы он не усвоил латинскую духовность... Несмотря на все то, что я только что тебе написал, не принимай меня за врага Римско-Католической Церкви. Римо-католики – тоже хритиане, хотя и отделившиеся от Святой Апостольской и истинно-кафолической (= православной) Церкви; они сохранили, несмотря на свое отпадение, некоторую благодать; возможно, есть у них святые; их учение ближе нашему, чем учение остальных христианских исповеданий. Однако они утратили полноту истины, многие из их верований (о папской непогрешимости и др.) кажутся нам антихристианскими и основанными на лжи; а их враждебное отношение к Православию, их жестокие гонения на нашу Святую Церковь всюду, где только возможно, ясно показывают, что не всегда их вдохновляет и направляет Святой Дух, а иногда, возможно, и дух тьмы (во всяком случае, в плане индивидуальном). Несмотря на все это, я несравненно лучше отношусь к римо-католикам, чем к атеистам и так называемым "вольнодумцам". 

Жесткий тон по отношению к католикам в тот период, без сомнения объясняется жесточайшими гонениями на Православную Церковь в Польше в 1938 году, когда десятки православных храмов были сожжены, разрушены или обращены в латинские костелы католическими националистами.  Пародоксально, но один из немногих поляков, возвысивших свой голос в защиту православных был униатский митрополит Андрей (Шептицкий). И в тоже время, уже в эти годы, как мы видим, монах Василий (Кривошеин) встречает искренних католиков, о которых он напишет в том же письме: "Тем не менее [несмотря на гонения в Польше – прим. иером. Антония (Ламбрехтс)] есть у меня среди католиков несколько близких друзей, но: 1) это католики (таких очень мало), которые относятся к Православию с особой благожелательностью; 2) не мы идем к ним, а они сами приходят в нашу Церковь (сюда на Афон)".

Во время патристических конгрессов в Оксфорде в 50-60-х годах будущий архиепископ Василий знакомится со знаменитыми католическими патрологами, такими как: о. Жан Даниелу, Анри-Ирене Мару и о. Жан Даррузес. Как известно, о. Жан Даниелу и Анри-Ирене Мару не были "келейными" патрологами, они живо интересовались современными проблемами, диалогом между верой и наукой. Без сомнения, именно с ними (с "моими приятелями-патрологами", как он говорил), о. Василий (Кривошеин) обсуждает в 1956 году "Феномен человека"  –  революционный труд о. Тейяра де Шардена. "Это исключительно интересная, талантливая, готов даже сказать – гениальная книга, хотя это не значит, что я согласен со всем, что он в ней пишет" читаем мы в письме Владыки к своему брату Игорю в декабре 1956 года. "Интерес книги, однако, не только научный. Это замечательная попытка философского осмысления эволюции жизни и одновременно попытка проникнуть в ее дальнейшее развитие. [...] Меня поражает широта и смелость его синтезов, и глубина метафизического постижения. Автор к тому же блестящий писатель и большой стилист...".  Отец Василий знает, что мысли Тейяра де Шардена критикуются, даже осуждаются в определенных католических кругах, в особенности последователями томистской школы западного богословия. Но его "приятели-патрологи" относятся к Тейяру "с большим уважением". "Что касается моего личного отношения к богословско-философской стороне книги T. de Chardin, то я вижу в ней не столько модернизм, сколько некий пантеистический и гностический уклон, хотя автор это и отрицает. С христианской точки зрения, религиозный смысл, придаваемый им мировой эволюции, представляется преувеличенным, хотя и не неверным. В общем вся его концепция  [...] удивительно напоминает мне основную идею Оригена [...], хотя, конечно, выражена эта идея у обоих писателей на совершенно различных языках: научно-биологическом у T. De Ch., антично-философском и библейско-патристическом у Оригена. Скажу прямо: этот последний (оригеновский) язык мне гораздо ближе, и думаю, что он даже более адекватен для темы. Тем не менее я прочитал книгу T. De Ch. с захватывающим интересом и считаю, что такие попытки христианского осмысливания достижений естественных наук совершенно необходимы и очень полезны. Но я лично буду по-прежнему изучать греческих отцов, особенно мистиков. Это моя "специальность" и все же как-то ближе к делу".

Проблематика, поднимаемая Тейяром де Шарденом занимает мысли Владыки на протяжении зимы 1956-1957 гг. Интересно сравнить этот интерес к Тейяру де Шардену Архиепископа Василия – крупнейшего православного патролога, взыскательного и строгого критика и мнение о том же авторе прот. Василия Зеньковского, высказанное последним в своей книге "Основы христианской философии": для него эволюционизм Тейяра всего лишь "мифология", непримиримая с христианским учением о Творении.  Но в итоге своих рассуждений о философии Тейяра де Шардена и Владыка Василий заключает, что лично для него "все эти проблемы о соотношении религии и науки не имеют центрального значения" и что для него "никаких настоящих "проблем" здесь нет", а "богословски и мистические "проблемы" интересуют меня куда более". 

Начало 60-х годов двадцатого столетия стало очень важным для Владыки Василия (Кривошеина): назначение на брюссельскую кафедру, вступление Московского Патриархата во Всемирный Совет Церквей, активная деятельность митрополита Никодима (Ротова) на посту председателя Отдела внешних церковных сношений, направление наблюдателей на Второй Ватиканский Собор и начало межправославных совещаний на о. Родос, все это заставило Владыку активнее включиться в экуменическое движение и занять в нем определенную позицию. Отметим здесь два важных аспекта, которые касаются его отношений с Католической Церковью в тот период: принятие Вторым Ватиканским Собором в 1964 году догматического постановления о Церкви Lumen Gentium и про-католические симпатии митрополита Никодима (Ротова), с которым Владыке приходилось сотрудничать на ниве межхристианских отношений.
Догматическое постановление Lumen Gentium не могла не заинтересовать такого богослова как Владыка Василий. Еще в момент составления окончательного варианта текста на заседаниях Собора он внимательно следил за любой реакцией в прессе на этот документ (в особенности в газетах "Ле Монд" и "Ля Круа"), а также в хрониках, которые публиковали наблюдатели в различных журналах. В 1966 году он опубликовал одновременно в "Вестнике Русского Западно-Европейского Патриаршего Экзархата" (по-русски) и в журнале "Irénikon" (по-французски) статью о православном прочтении данного документа.  Двадцать страниц ремарок и замечаний, очень проницательных, а порой и весьма суровых, на текст данного соборного документа заслуживают того, чтобы перечитать их еще раз сегодня, спустя 40 лет. Постановление Lumen Gentium в его глазах это документ "противоречивый", "двойственный" и с "неустойчивым равновесием" документ, который никак не способен согласовать первенство и непогрешимость Папы с соборностью Церкви и коллегиальностью епископата.  Хотя многие фразы документа и произвели на него "благоприятное впечатление", но он был "раздражен" его "снисходительным тоном" по отношению к Православной Церкви. Постановление Lumen Gentium несправедливо увязывает, на его взгляд, "целостность веры" или "принадлежность к Церкви" с "общением с Преемником Петра".  В тоже время он говорит в заключении, что "внутренний динамизм, присущий идее Церкви, как Телу Христову и народу Божию, находящемуся на пути к полноте (вместо понятия Церкви как простого иерархического общества), все это дает нам "надежду вопреки всякой надежды" на то, что Постановление "О Церкви" не является последним словом римокатолической Церкви в тех жгучих вопросах, которые отделяют ее от Православия. Нашим римокатолическим братям еще придется проделать большой труд возвращения к истокам и обновления под водительством Духа Святого, для того, чтобы наконец открылся путь к единству христиан".  Но Католическая Церковь, полагает он, не сможет довести в одиночку это дело до конца. Католики и православные должны работать вместе, чтобы подготовить необходимые условия для подлинного богослоского диалога.

Эта проблема – "подлинного богословского диалога" с Католической Церковью вставала всегда в отношениях между архиепископом Василием и митрополитом Никодимом (Ротовым), бывшим в ту пору председателем Отдела внешних церковных сношений Русской Православной Церкви. Несмотря на все то уважение, которое архиепископ Василий испытывал к митрополиту Никодиму как к "человеку Церкви", Владыка отказывался понимать экуменизм дипломатических подарков, встреч и вояжей: "Он встречается с католиками только на официально-дипломатическом уровне, обменивается с ними любезностями, целует руку папы, знает фамилии всех кардиналов или беседует на "икуменические"темы о расизме и т.д., но богословских подлинных контактов у него с католиками нет. Он не знает обстановку и мало в ней разбирается".  Эта симпатия митрополита Никодима к Католической Церкви была в глазах Владыки Василия чем-то "иррациональным" и "почти патологическим".  Напрасно пытался он объяснить митрополиту Никодиму, что "сейчас [в 1978 году!] в католической Церкви дисциплина подорвана хуже, чем в Православии, что в ней нет ни единства учения, ни даже организационного единства, во всяком случае меньше, чем в Православии, священники служат мессу, как кому вздумается, а богословы отрицают основные догматы веры".

Непонимание и сожаление Архиепископа Василия относительно католических симпатий митрополита Никодима, заходила так далеко, что он посчитал смерть последнего в Ватикане в присутствии Папы Иоанна-Павла I "как знамение Божие, как вмешательство Божие, как неодобрение той спешки и увлечения, с которыми проводилось скончавшимся митрополитом сближение с Римом, все эти поездки на поклон к папе, причащения католиков и даже сослужения с ними, - все это в атмосфере одновременно скрытости и демонстративности".

Что мы можем заключить из нескольких отрывков, собранных из писем и воспоминаний Владыки или же из воспоминаний и свидетельств людей близко его знавших? Безусловно то, что наш короткий обзор такой большой и интересной темы очень ограничен, крайне спорадический и абсолютно неполный. Необходимо его дополнить и обогатить прочими свидетельствовами и другими письмами. Мы надеемся, что это будет однажды кем-то сделано. Но мы можем определенно сказать, что Владыка Василий, по его собственным же словам имел среди католиков настоящих друзей. Он бывал часто разочарован когда его собеседник не принимал всерьез богословских аспектов, разъединяющих православных и католиков. Он твердо верил в возможность настоящего согласия на основе веры неразделенной Церкви, на основе совместных исследований, на основе "подлинного богословского диалога". Все прочее ему казалось напрасной тратой времени. Внешние формы и жесты не имели смысла сами по себе, но должны были быть укорены в вере и традиции Церкви, иначе, по его мнению, они были контр-продуктивными. Но были ли действительно экуменические взгляды митрополита Никодами и архиепископа Василия абсолютно несовместимыми или же они были скорее взаимодополняющими? На мой взгляд, для митрополита Никодима православные и католики были уже братьями и сёстрами одной Семьи, одного Тела Христова. И, быть может, предчувствуя близкую кончину, митрополит Никодим хотел еще на этой земле увидеть Единую Церковь и потому так спешил. Все необходимое для этого единства нам уже дано в крещении. Но это накладывает на нас и большую ответственность: мы должны умножать в нас любовь Христову, дать возможность взрастать в нас действованию Духа Святого, который нас объединяет. Мы должны вместе углубить нашу веру, дабы мир узрел открывшагося в нас Христа и дабы мир поверил.

Владыка Василий (Кривошеин) был всю свою жизнь прежде всего монахом. Одиноким, быть может. Но у него были друзья, которым он доверял. Совершенно очевидно насколько важны и дороги были для него семейные отношения: его мать, его братья, его племянник. Им он всегда говорил все, что думал, но даже с ними он говорил прежде всего как богослов и как человек Церкви. Возможно он надеялся на такое же браткое, дружественное, откровенное, чистосердечное и доверительное понимание своих убеждений со стороны католиков (да и все остальных инославных христиан). Надеялся на понимание взаимного слышания в вере, без которого невозможно единство во Христе.