О западных вероисповеданиях. Римско-католическая церковь. Часть вторая

§ 4. Католические понятия о Церкви

Более всего затемнилось у римско-католических христиан в Средние века учение о Церкви. Как в жизни церковной у католиков религия смешалась с политикой, вечные религиозные цели с земными государственными: так и в учении Церковь стала представляться не как чистое духовное учреждение, царство не от мира сего (Ин. 18, 36), а как внешняя земная теократия с государственным характером. Понятие Церкви невидимой у католиков слилось с понятием церкви видимой, и понятие Церкви вселенской с понятием церкви местной. Под Церковью стали разуметь исключительно Римскую Церковь и всем свойствам, приписываемым Церкви верованием христианским (в Символе веры), стали придавать по преимуществу внешний земной характер. Единство церковное стали толковать не столько как единение духа, единение веры, сколько как внешний союз христиан, связанный единством высшей церковной власти, единообразием (униформенностью) внешних церковных порядков, которым требуется строжайшее внешнее подчинение. Понятие святости Церкви стали связывать с понятием святости (непогрешимости) верховного правителя Церкви — римского епископа. Соборною-кафолическою или вселенскою стали называть Церковь исключительно римскую, в том смысле, что эта Церковь должна собрать под своею властью все народы и владычествовать во всей вселенной. Апостольскою Церковь стали представлять потому, что она привязана к единой будто бы Апостольской — Римской кафедре.

Отсюда объясняются гордое, высокомерное, притязательное отношение Римской Церкви ко всем другим церквам и всему миру, характер ревностнейшего прозелитизма, широкой пропаганды, которою Римская Церковь славится по всему миру; отсюда и особенные свойства этого римского прозелитизма. Считая свою местную церковь единою спасающею Церковью и вне ее решительно не допуская никакой надежды на спасение, пропагандисты римского учения или лучше сказать — римской власти — считают своим долгом всех привлекать к подчинению ей, чтобы как можно более увеличить внешний состав (численность) подданных папы. Как они иногда привлекают для этого, римскому миссионерству предоставляются самые широкие и разнообразные средства помимо чистого распространения евангельской проповеди. Своеобразно толкуя притчу Спасителя о званных на вечерю (Лк. 14, 21–23) в таком смысле, что Господь приказывает слугам своим собирать в дом Его всяких нищих и увечных со всех перекрестков и изгородей, и не идущих добровольно понуждать входить (coge intrare), римские пропагандисты стараются привлекать в свою Церковь со всего мира прозелитов, хотя бы и без живого убеждения в истинах веры и расположения к ней.

Отсюда блестящие по внешности, но неглубокие и непрочные успехи римского миссионерства. Как церковь-государство Римская Церковь свободно позволяет своим пропагандистам употреблять для привлечения и удержания в подданстве своих новых членов всякие политические и полицейские средства — застращивание, заманивание, насилие, войну, дипломатическую интригу, подкуп, обман, шпионство, полицейский надзор, инквизиционное преследование и т. д.; всякие средства дозволяются для доброй цели — для вящей славы Божией (ad majorem Dei gloriam). При этом о глубине и сознательности убеждений не особенно заботятся. Присоединяемым к Римской Церкви от других исповеданий (например, грекам и славянам, привлекаемым в католицизм или унию) свободно дозволяется держаться своих местных догматов и обрядов, лишь бы они признали власть папы; после мало-помалу эти догматы и обряды приводятся к согласию с римскими догматами и обрядами, но опять главным образом для устроения внешнего единообразия (униформенности) и укрепления римского господства между новоприсоединенными. Миссионерам, проповедующим между язычниками, дозволяется даже применяться к языческим заблуждениям (так поступали, например, миссионеры в Индии в XVII веке, являясь к язычникам в виде браминов и приноравливая христианское учение о Троице к древнеиндийскому Тримурти, а евангельские повествования о крестных страданиях Спасителя скрывая, как такие, которых язычники еще не могут принять). Иногда римские миссионеры довольствуются чисто номинальными присоединениями; например, являясь в языческих семьях врачами, и, воспользовавшись случаем тайно, под видом врачевания, окропить или помазать больное дитя освященною водою с произнесением слов таинства крещения, зачисляют потом это дитя в число новоокрещенных христиан, чтобы похвалиться успехами своей пропаганды в миссионерских отчетах. Римская Церковь имеет многие номинальные епархии для таких стран, в которых совсем нет католицизма и христианства и на которые она только в будущем надеется распространить свои притязания (episcopi in partibus infidelium).

Отсюда же происходит и римская нетерпимость, крайний фанатизм по отношению не только к другим нехристианским религиям, но и к другим христианским исповеданиям. Римское исповедание не допускает совместительства с собою никакой религии, никакому исповеданию: и для стран православных и протестантских она также приготовляет своих миссионеров, как и для стран языческих (номинальные латинские патриархи для Иерусалима, Антиохии, Александрии и Константинополя, апостолические викарии и легаты для России, Африки, Австралии и т. д.). Когда у католиков была сила, они с такой же нетерпимостью и жестокостью старались искоренять всякие другие исповедания, как и нехристианские религии (например, на востоке во время крестовых походов они действовали против греков так же, как и против магометан; в западнославянских странах в Х, XI и XII веках искореняли православие наряду с язычеством; в Испании в XVI веке преследовали протестантов так же, как магометан и евреев). Отсюда же происходят притязания Римской Церкви на политическую власть. Церкви, по толкованию католических богословов, Иисус Христос дал два меча — духовной и светской власти (извращенное толкование неясного места Лк. 20, 38). В Средние века Римская Церковь стремилась на все государства распространить свое влияние и стать в мире как бы единым верховным государством. В новые века, по изменившимся обстоятельствам, эти притязания были оставлены, и Церковь вынуждена стала довольствоваться обладанием в одном небольшом государстве (в так называемой церковной области итальянской), а в последнее время и этого государства она лишилась. Но большая часть римских богословов и доселе продолжает утверждать, что светская государственная власть необходима Церкви для обеспечения ее духовной самостоятельности и нравственного влияния (как будто духовная самостоятельность и нравственная деятельность Церкви были слабее в первые века христианства, когда Церковь не только не пользовалась никакой политической властью, но и находилась под гнетом тяжелых преследований в древнем Римском государстве).

Поэтому же отношения Римской Церкви ко всяким другим государствам имеют особенный характер. Смотря на саму себя, как на государство, Римская Церковь старается всюду вмешиваться не только в духовные, но и в политические дела всех стран. Отсюда преимущественно в Средние века ряд столкновений на западе у Церкви с государственной властью, желавшею сохранить свою самостоятельность от притязаний Церкви. В последние века Церковь от таких притязаний должна была отказаться и стала заключать с разными государствами конкордаты, политические договоры, в которых иногда находится вынужденной уступать государственной власти не только независимую деятельность в своей собственной политической сфере, но и вмешательство в церковные дела. Но на такие договоры католическая Церковь смотрит все-таки как на временные, условные, вынуждаемые необходимостью, не оставляя надежд опять когда-нибудь взять верх над государством.

Этот же государственный характер Римской Церкви отражается на самой ее внутренней организации, церковной дисциплине, административном строе. Эта церковная организация и дисциплина с внешней стороны считается образцовой по своей определенности, стройности и строгости, и в этих свойствах у римских католиков полагаются главным образом надежды и расчеты на твердость и непоколебимость Церкви. Но уже в самых этих надеждах и расчетах сказывается упадок веры в нравственные силы и обетования Церкви; эта внешняя определенность и стройность церковной организации и дисциплины соединяется часто с подавлением внутренней самостоятельности и живого развития церковной жизни.