Раннее детство Императоров. Александр Второй

Однажды Император Николай Первый наставлял своего старшего сына Александра на случай, если в будущем тому придется переживать мятеж, подобный декабрьскому восстанию: "Если, что Боже сохрани, случилось какое-либо движение или беспорядок, садись сейчас на коня и смело явись там, где нужно будет, призвав, ежели потребно, войско, и усмиряй, буде можно без пролития крови. Но в случае упорства мятежников не щади, ибо, жертвуя несколькими, спасешь Россию".

Из этих слов мы можем видеть, каким хотел видеть Государь Николай Павлович своего Наследника – человеком мужественным, решительным, милосердным, но непреклонным там, где милосердие может пойти только во вред. Он пристально наблюдал за воспитанием сына, чтобы сделать из него достойного человека и достойного правителя.

О ранних годах Александра Второго известно не очень много. Что само по себе – факт значительный и немало говорящий – впервые едва ли не со времени Царя Алексея Михайловича Царевич воспитывался в спокойной, здоровой, во всех отношениях благополучной семейной обстановке. На детство сына Николая Первого не пришлось ни жестоких размолвок между августейшими родственниками, ни насильственных смертей родных. У него было тихое, безмятежное детство в счастливой семье, где царила любовь и гармония. Сам Николай Павлович, когда поселился с молодой супругой Александрой Федоровной в Аничковом дворце, называл свою жизнь "аничковским раем".

Будущий Александр Второй родился еще в царствование Александра Первого, в 1818 году. А через год Император ошеломил своего брата Николая и его супругу тем, что предложил передать им Престол.

"Государь начал говорить, - вспоминал впоследствии Николай Первый, - что он с радостью видит наше семейное блаженство (тогда был у нас один старший сын Александр, и жена моя была беременна старшей дочерью Мариею); что он счастия сего никогда не знал, виня себя в связи, которую имел в молодости; что ни он, ни брат Константин Павлович не были воспитаны так, чтоб уметь ценить с молодости сие счастие; что последствия для обоих были, что ни один, ни другой не имели детей, которых бы признать могли, и что сие чувство самое для него тяжелое. Что он чувствует, что силы его ослабевают; что в нашем веке государям, кроме других качеств, нужна физическая сила и здоровье для перенесения больших и постоянных трудов; что скоро он лишится потребных сил, чтоб по совести исполнять свой долг, как он его разумеет; и что потому он решился, ибо сие считает долгом, отречься от правления с той минуты, когда почувствует сему время. Что он неоднократно о том говорил брату Константину Павловичу, который, быв одних с ним почти лет, в тех же семейных обстоятельствах, притом имея природное отвращение к сему месту, решительно не хочет ему наследовать на престоле, тем более что они оба видят в нас знак благодати Божией, дарованного нам сына".

"Мы были поражены как громом", - этим словам Николая Павловича вполне можно верить – всего лишь "третий Романов", он никогда не мечтал о троне. Царствующий же Александр Первый не чувствовал себя на своем месте – рождение племянника у благополучного во всех отношениях младшего брата, видимо, на самом деле разрешило его долгие колебания. Впрочем, о передаче Престола Николаю говорилось как о деле предположительном и еще нескором.

Но между тем уже в 1825 году Николай унаследовал высшую власть в России, а семилетний Александр Николаевич был объявлен Наследником Престола.

Это не могло не отразиться на воспитании ребенка, тем более что Николая Павловича с самого начала слова царственного брата побудили задуматься о судьбе сына – он уже видел в нем будущего Царя. Но в любом случае заботу о воспитании сына он почитал одним из важнейших своих дел.

Как и его отец Павел, Николай, быть может вспоминая собственное детство, уделял ребенку больше внимания, чем это делала их мать – добрая и сострадательная, мудрая, но сдержанная и властная Александра Федоровна. Николай Павлович, при работе восемнадцать часов в день, всегда старался отдавать часть времени маленькому сыну. В занятиях с ребенком он оставался самими собой, с удовольствием играл с мальчишкой в солдатики, проводя маневры и сражения по всем правилам. Александр полюбил военные игры и парады, к удовольствию отца, чувствующему в "Саше" родную душу. Но, конечно же, Николай Павлович думал не только об играх и маневрах.

…Да встретит он обильный с честью век!
Да славного участник славный будет!
Да на чреде высокой не забудет
Святейшего из званий: человек.

Так приветствовал рождение будущего Александра Второго основатель русского романтизма Василий Андреевич Жуковский. Под этим девизом и проходило наставничество юного Наследника.

Будучи военным в душе, Николай Первый прекрасно понимал в то же время, что муштра, которая к нему самому применялась в детстве грубым, лишенным и тени чуткого и педагогического такта воспитателем Ламздорфом, никакой пользы его "любезному Саше" не принесет. Он был совсем не против того, чтобы сына его воспитывал военный, но, хорошо разбираясь в людях, знал, кого выбрать.

Карл Карлович Мердер появился в жизни Великого Князя Александра, когда тому исполнилось шесть лет.

"Боевой офицер, награжденный за храбрость, проявленную под Аустерлицем, участник всех битв кампании 1806 - 1807 годов, неоднократно раненный, Мердер с 1809 года в течение 15 лет служил дежурным офицером в 1-м Кадетском корпусе, где сам ранее воспитывался. Современники единодушны в оценке Мердера как человека высоконравственного, доброго, обладавшего ясным и любознательным умом и твердой волей (что подтверждает и его собственный дневник). Твердость и строгость характера сочетались в нем с гуманностью" (Л. Г. Захарова, "Александр II").

Сестра Александра Второго, Ольга, вспоминала: "Он [Мердер] не признавал никакой дрессировки, не подлаживался под отца, не докучал матери, он просто принадлежал Семье".

В обязанности Мердера входило учить мальчика всему, что должен знать и уметь военный, но он видел свою задачу шире. Позднее он выразит это так: "Буду считать себя весьма несчастным, если не достигну того, что он будет считать единственным истинным наслаждением – помогать несчастным". Добрый, тактичный, умный, прекрасно образованный Карл Карлович сумел стать настоящим другом юному Александру. "Я покоен насчет моего сына, он в хороших руках", - говорил Николай Первый.

Когда Николай Павлович стал Императором, а его сын – Наследником Престола, воспитателем семилетнего Александра был назначен знаменитый поэт Василий Андреевич Жуковский, известный всем как человек чистой души и редкого благородства. Преподавательская деятельность не была чужда Жуковскому – в 1817 - 1820 годах он обучал русскому языку супругу Николая Павловича Великую Княгиню Александру, с 1823 года – будущую жену Великого Князя Михаила Павловича Елену Павловну. Так что Жуковский был приближен к высшим кругам, кроме того, его монархические и христианские убеждения были всем известны.

Человека, способного более ответственно подойти к делу, сложно было найти. "Теперь живу не для себя. Я простился с светом; он весь в учебной комнате Великого Князя, где я исполняю свое дело, и в моем кабинете, где я к нему готовлюсь… Каждый из учителей Великого князя имеет определенную часть свою; я же не только смотрю за ходом учения, но и сам работаю по всем главным частям… Чтобы вести такую жизнь, какую веду я, нужен энтузиазм".

Жуковский писал Императрице: "Ваш сын, Государыня, передан ныне на попечение двух лиц... На Мердера возложено нравственное воспитание; мне поручено наблюдение за учебною частью". И отмечает, что Мердер, несмотря на высокие нравственные качества, "хороший воин – вот и все", не имеет широкого образования и вряд ли сумеет "приобрести все то, что требуется от посвященного руководителя венценосного юноши".

"Перейдем теперь ко мне. Вам известно, Государыня, что я никогда не думал искать того места, которое я занимаю ныне при Великом Князе. Вашему Величеству угодно было сперва возложить на меня обязанность передать некоторые первоначальные познания вашему сыну во время вашего последнего отсутствия из России. Я следовал известной определенной системе, которую с тех пор усовершенствовал... Я вполне уверен, что приготовительное образование, потребное в первом возрасте, и затем даже научный отдел второго возраста во всех его подробностях могут быть применены с успехом по составленному мною плану". Однако Жуковский уверен, что "самая решительная сторона" воспитания – "приготовления к предстоящей деятельности" Наследника, не может быть ему поручена. "Увы, это поприще мне не неизвестно".

Но от Жуковского и не требовалось воспитывать Царя – ему предлагалось вырастить из мальчика человека и гражданина. Развитием в ребенке осознания того, что он – будущий Император и понятия – каким должен быть Император – занимался другой человек – его отец, Николай Первый.

"Всякий из вас должен всегда помнить, что только своей жизнью может искупить происхождение Великого Князя", - это слова Царя Николая, часто повторяемые им сыновьям – его завет им.

В двенадцать лет, в связи с отречением французского Короля Карла X от престола в страхе перед революцией, будущий Александр Второй получает от отца такое наставление: "Сын мой! Будет время, когда ты заменишь меня на престоле Петра I-ого, Александра I-ого. Тогда ты должен будешь выполнять высокие обязанности свои, как Отец и Государь своих подданных, всего себя посвящая доставлению им благополучия, общего благосостояния и славы Отечеству... Помни всегда, что Государь в своем высоком сане, получив от Провидения скипетр и меч, не должен никогда убегать от возмущения... Глава монархического правительства теряет и позорит себя, уступив и на один шаг восстанию! Его обязанность поддерживать силою права свои и предшественников. Его долг пасть, если суждено, но... на ступенях трона..."

Лирический поэт В. А. Жуковский подходил к делу наставничества Наследника с иных позиций – его склонность к идеализму, в том числе – к идеализации человеческой души находила прекрасную пищу в воспитании юного Александра. С самого начала дав понять, что будет воспитывать "не Царя, а человека", Василий Андреевич старался привить воспитаннику то, что сам почитал добродетелью, и в первую очередь – развить в Александре такие присущие ему от природы качества, как доброта и отзывчивость, направляя молодую душу на путь готовности к самопожертвованию ради всеобщего блага. В основу системы обучения Жуковского было положено правило Песталоцци: "Все - для других, ничего - для себя". И в Карле Карловиче Мердере Жуковский нашел замечательного единомышленника.

Конечно, кроме собственно воспитания, серьезное внимание уделялось обучению Наследника различным наукам и умениям. Приступая к педагогическим обязанностям, Жуковский в течение полугода составил на основе идей знаменитого швейцарского педагога Песталоцци "План учения", рассчитанный на двенадцать лет. В программу он включил русский язык, историю, географию, статистику, этнографию, логику, философию, математику, естествознание, физику, минералогию, геологию, закон Божий, французский, немецкий, английский и польский языки. Особое внимание Жуковский уделял истории, считая ее основной наукой для будущего Государя. Также Александр должен был прилежно заниматься рисованием, музыкой, гимнастикой, фехтованием, плаванием, танцами, ручной работой и развитием искусства декламации. Николай Первый одобрил этот план, впоследствии всегда присутствовал на экзаменах сына, которые проводились два раза в год.

Выросший фактически без родительского внимания, сохранивший воспоминания об отце только из времени раннего лет своего детства, Николай Павлович сделал все, чтобы его "любезный Саша" ощущал себя частью семьи, в которой царят любовь и единодушие. Но отцом был строгим. Был уверен, что главным в развитии Цесаревича должно стать серьезное обучение военным наукам, что мальчик должен учиться быть "военным в душе" - "я хочу, чтобы он знал, что я буду непреклонен, если замечу в нем нерадивость по этим предметам". Командовал ротой Александр в одиннадцать лет, взводом – в четырнадцать.

Жуковский же был очень недоволен подобным положением вещей. "Истинное могущество государя не в числе его воинов, а в благоденствии народа" - это верной по сути формулировке он следовал слишком уж рьяно. Даже такая вполне естественная для Наследника Престола, пусть и восьмилетнего, ситуация, как появление его перед военными, была воспринята наставником как серьезное происшествие.

"Я в газетах прочитал описание развода, на котором наш маленький Великий Князь явился верхом и пр. Эпизод, государыня, совершенно излишний в прекрасной поэме, над которой мы трудимся. Ради Бога, чтобы в будущем не было подобных сцен. Конечно, зрители должны восхититься появлением прелестного младенца; но какое же ощущение произвело подобное явление на его разум? Не понуждают ли его этим выйти преждевременно из круга детства? Не подвергается ли он опасности почитать себя уже человеком? Все равно, если бы восьмилетнюю девочку стали обучать всем хитростям кокетства! К тому же эти воинственные игрушки не испортят ли в нем того, что должно  быть первым его назначением? Должен ли он быть только военным, действовать в сжатом горизонте генерала? Когда же будут у нас законодатели? Когда будем смотреть с уважением на истинные нужды народа, на законы, просвещение, нравственность? Государыня, простите моим восклицаниям: но страсть к военному ремеслу стеснит его душу: он привыкнет видеть в народе только полк, в Отечестве – казарму. Мы видели плоды этого: армии не составляют могущества государства. Если царь занят одним устройством войска, то оно годится только на то, чтобы произвести 14 декабря. Не думайте, государыня, что я говорю лишнее, восставая с таким жаром против незначащего, по-видимому, события. Нет, государыня, не лишнее! Никакие правила, проповедуемые учителями в классах, не могут уравновеситься в силе с впечатлениями ежедневной жизни".

Николай Первый не боялся подобного резкого расхождения мнения наставника с его собственным – он знал, что его влияние на сына всегда перевесит любое другое. Он был хорошим отцом. Внимательным и восприимчивым, добрым, но требовательным. Он, повторим, очень серьезно отнесся к воспитанию горячо своих любимых отпрысков. Но… именно эта серьезность, помноженная на огромные искренние старания педагогов, понимавших всю важность возложенной на них задачи, в конце концов легла нелегким бременем на маленького Александра.

Талантливый, богато одаренный, как большинство Романовых, и физически, и умственно, и духовно, Александр, по всеобщему мнению, в то же время не обладал качествами, присущими его отцу – упорством, сильной волей, уверенностью в себе, усидчивостью и прилежанием к делам. Впоследствии в его жизни многое изменится, но в детстве маленький Александр совершенно искреннее, из-за доброго желания никого не расстраивать – ни Мендера, ни Жуковского, ни, конечно же, отца – старался угодить и одному, и другому, и третьему. Поверхностность – вот основное понятие, характеризующее все, чем бы ни занимался Наследник в детские и юные годы вплоть до совершеннолетия.

Николая Павловича волновало, что сын сильно увлечен внешней стороной военного воспитания – парады, смотры, игры в войну, выработка офицерской выправки, гарцевание на коне – все это очень нравилось мальчику, приводило его в восторг. В двенадцать лет Александр был замечательным наездником. Государь Николай же хмурился, опасаясь, что сын никогда не постигнет истинную суть такого серьезного дела как военное, вырастет лишь внешне блестящим офицером-фанфароном – "что он любит только мелочные подробности военного дела".

Как мы уже отмечали, Жуковского это не волновало – он был бы рад, если бы военной темы вообще не существовало в жизни царственного ученика. Но его огорчало иное. Как и других учителей.

Ученый К. И. Арсеньев от сочинения Великого Князя по истории России "захотел плакать с досады" - "начало было сделано хорошее, но остальное с величайшим нерадением".

Мердер писал о десятилетнем воспитаннике: "Великий Князь, от природы готовый на все хорошее, одаренный щедрою рукою природы всеми способностями необыкновенно здравого ума, борется теперь со склонностью, до сих пор его одолевавшую, которая при встрече малейшей трудности, малейшего препятствия приводит его в некоторый род усыпления и бездействия".

По мнению наставника, Наследнику недостает "постоянной деятельности", к работе его слишком часто приходится "понуждать". Того же мнения придерживался и Жуковский.

А между тем этот "ленивый" и "вялый" Александр был мальчишкой чувствительным до сентиментальности, восторженным, прыгал от радости, слушая пение птиц. Ему была свойственна, по выражению Мердера "милая веселость", быстрота и подвижность. Он был общителен и естественен в отношениях с людьми, при этом с ранних лет демонстрируя всем безукоризненные манеры и знание этикета. Старший сын Николая Первого любил светскую жизнь и всякого рода развлечения, при этом охотно отдавался душой различным поэтическим чувствам. И в то же время… "лень у Александра Николаевича есть главный недостаток, от которого проистекают все прочие".

Но так ли уж прав был Мердер? Можно ли было обвинять этого мальчика не только в лености, но также в отсутствии воли и твердости? Не скрывалась ли за подобным небрежением к тому, что Наследник обязан был исполнять "из чувства долга", самая обыкновенная усталость?

Желая дать будущему Царю России идеальное воспитание, никто не учел того, что требования к ребенку должны быть соотнесены с его возрастом. Что даже Монарх имеет право в иные минуты быть просто человеком – тем более имеет на это право ребенок. У Александра же, склонного порой к унынию и меланхолии (что нередко, впрочем, происходит с живыми и впечатлительными натурами), отнималось право грустить и уставать, он не мог побыть наедине с собой, не мог о чем-то опечалиться или задуматься, так, чтобы каждое его душевное движение не разбиралось наставниками – полезно ли оно или нет для нравственного развития Великого Князя. Великий Князь не был обособлен от сверстников – у него были товарищи среди детей знати, и, как и всякий мальчишка, он порой устраивал с ними стычки. Кроме того, склонность к вспыльчивости, видимо, передалась Александру по наследству от отца, а особенно от деда. И подобные вспышки рассматривались воспитателями очень серьезно, как проявление "гнусного чувства мести. От мальчика постоянно требовали быть идеалом – во всем. Всегда быть первым, быть образцовым человеком, образцовым принцем, быть почти святым, не имея права на маленькие слабости... Жить так, что каждое твое движение – на виду у всех, такое не под силу взрослому человеку – какого же было ребенку?

Про учителя русской словесности Петра Плетнева Великая Княгиня Ольга Николаевна вспоминала: "С нами, детьми, он обращался так, как это надлежало педагогу. В Мэри он поддерживал ее воображение, Сашу – в доброте сердца, и всегда обращался с подрастающими как со взрослыми... Из всех наших преподавателей он был тем, который особенно глубоко указывал и разъяснял нам ту цель жизни, к которой мы готовились".

Все это отлично, спору нет – беда была лишь в том, что с Александром всегда обращались как со взрослым и ни на минуту не давали забывать о той цели жизни, к которой его готовили.

Никакой роскоши, никаких излишеств не видел маленький будущий Император, и с одной стороны это, бесспорно, было правильно, но…

Парадокс – боясь вырастить из Наследника "капризного принца", ему никто не собирался дать понять, что у принцев существуют и права – как и у всех людей, а не только обязанности. Александр был лишь должен, должен и должен. Отечеству, народу, отцу… "Смею думать, что Государь Император не должен никогда хвалить Великого Князя за прилежание, а просто оказывать свое удовольствие ласковым обращением... Его Высочество должен трепетать при мысли об упреке отца" (Жуковский).

Александр любил тех, кто его воспитывал. Он не сомневался в их правоте. Он винил себя в том, в чем винили его они, и прилагал все усилия, чтобы не быть – а выглядеть. От него требовали идеального поведения во всех сферах жизни – он и старался выглядеть идеалом. Знал, что должен преодолеть те качества, которые не нравятся воспитателям, потому что это его "обязанность". Быть наследником Престола – тоже обязанность.

Если проанализировать все это, то совсем в ином свете представляются слова Мердера, который отмечает, что воспитаннику "случается весьма часто не на шутку сердиться на тех, которые ему напоминают его долг". Долг – слово священное для благородного человека – чем оно было для ребенка, кроме оков, сковывающих живость и непосредственность его детства?

"Ты думаешь, что я по доброй воле на своем месте?" - горько и гневно скажет в будущем Александр Второй своему сыну Александру, которому придет фантазия отказаться от права престолонаследия ради женитьбы на фрейлине Мещерской…

"Говорят, что больше всего в редкие минуты свободного отдыха любил будущий Император выстраивать карточные домики. Этаж за этажом возводил гигантские сооружения, разваливающиеся от малейшего неверного движения… У Александра эти домики не разваливались. Изобретательность и осторожность, проявляемые им, кажется, не знали границ…" (Николай Коняев. "Игрушки русских Императоров").

Странно, уж не в эти ли редкие минуты Александр мог побыть наконец наедине с собой, со своими мыслями, с сокровенными думами, может быть, с усталостью, смутной неприязнью к тому, что полагалось ему исполнять как непременный "долг"? Что заставляло веселого и подвижного юношу проводить время за таким непривычным для молодого человека занятием?

Впрочем, как бы то ни было – но юному Александру Николаевичу все-таки очень повезло. В его жизни было главное – любовь. Еще совсем ребенком, едва научившись писать, он вывел в тетрадке: "Люблю Мердера моего". И это отношение к воспитателю не изменилось за много лет. Александр видел, что Мердер и Жуковский не допускают и тени соперничества за влияние на него – своего высокородного воспитанника. Жуковский отзывался о Мердере с восхищением: "В данном им воспитании не было ничего искусственного; вся тайна состояла в благодетельном, тихом, но беспрестанном действии прекрасной души его...  Его питомец... слышал один голос правды, видел одно бескорыстие... могла ли душа его не полюбить добра, могла ли в то же время не приобрести и уважения к человечеству, столь необходимого во всякой жизни, особливо в жизни близ трона и на троне..."

Сам Александр платил близким самой искренней любовью. "Нежное чувство к родителям – одно из прекрасных качеств Великого Князя", - писал Мердер. Наследник очень любил братьев и сестер, устраивал для них фейерверки, играл с ними, делал подарки, писал письма во время разлуки.

И если поначалу обремененный постоянным напоминанием о чувстве долга ребенок не мечтал и не стремился быть Императором, то в повзрослевшем юноше произошла воистину взрослая перемена – и произошла она благодаря принесению присяги достигшим совершеннолетия Великим Князем. И во время последующего путешествия по России он напишет отцу, что "чувствует в себе новую силу подвизаться на дело, на которое Бог меня предназначил".

Когда придет час Александру Второму принять Престол почившего отца, он поступит в соответствии с тем, что сам написал в сочинении о святом своем покровителе – благоверном князе Александре Невском, который понял "таинственное знаменование, сложил руки, пал на колени и, решившись в глубине души быть для народа своего тем, что солнце сие для всего мира, смиренно произнес: "Да будет воля Твоя"…"