Пьер Жильяр – воспитатель последнего Царевича.

К теме воспитания детей на примере святой семьи Государя Николая Александровича в последнее время обращаются довольно часто. Что неудивительно, так как можно поразному относиться к Николаю Второму как к Императору, но никто, даже многие из явных его врагов, не отрицал, что последний Царь был отличным семьянином и вместе с супругой воспитал чудесных детей. Это действительно так, и, конечно же, для того, чтобы вырастить четверых дочерей и сына прекрасными людьми, настоящими христианами, родителям понадобилось приложить немало усилий. Особенно нелегко пришлось с Цесаревичем Алексеем Николаевичем, пораженным тяжелой болезнью. Но неоценимую помощь Императорской семье оказал ее близкий друг, наставник Цесаревича швейцарец Пьер Жильяр. О нем и пойдет речь в нашей статье.

Впервые Царская семья познакомилась с Пьером Жильяром, уроженцем швейцарского кантона Во, в Петергофе, на даче герцога Сергия Лейхтенбергского, приходившегося Императору Николаю Второму дядей. Жильяр, учитель французского, зарекомендовал себя очень хорошо – это был честный и обаятельный молодой человек, и при этом – прекрасный педагог. Нет ничего удивительного в том, что примерно через год после поступления на должность к герцогу Сергию (в 1905 году) Пьер Жильяр получил предложение, которое перевернуло его жизнь, – двум старшим дочерям Государя нужен был учитель французского языка. Жильяр без колебаний принял блестящее предложение.

Первый урок, навсегда сохранившийся в памяти Жильяра, прошел на даче Александрия. К удивлению и большому смущению учителя, на этом уроке присутствовала сама Императрица Александра Федоровна. Потом она еще не раз посещала занятия. Впоследствии Жильяр отметил небольшую, но немаловажную для него деталь – когда Царица присутствовала на уроках своих дочерей, ему никогда не приходилось ждать, пока ученицы разложат на столе тетради и письменные принадлежности. Потом, в отсутствие матери, Княжны не позволяли себе лениться.

Довольно быстро Жильяр сдружился со старшей своей ученицей, Великой Княжной Ольгой Николаевной, ставшей впоследствии его хорошим другом.

"Старшая из Великих Княжен, Ольга, девочка десяти лет, очень белокурая, с глазками, полными лукавого огонька, с приподнятым слегка носиком, рассматривала меня с выражением, в котором, казалось, было желание с первой минуты отыскать слабое место, – но от этого ребенка веяло чистотой и правдивостью, которые сразу привлекали к нему симпатии". Эту Царевну Пьер Жильяр считал самой способной из сестер: "Старшая, Ольга Николаевна, обладала очень живым умом. У нее было много рассудительности и в то же время непосредственности. Она была очень самостоятельного характера и обладала быстрой и забавной находчивостью в ответах... Я вспоминаю, между прочим, как на одном из наших первых уроков грамматики, когда я объяснял ей спряжения и употребление вспомогательных глаголов, она прервала меня вдруг восклицанием: "Ах, я поняла, вспомогательные глаголы – это прислуга глаголов; только один несчастный глагол "иметь" должен сам себе прислуживать!"... Вначале мне было не так легко с нею, но после первых стычек между нами установились самые искреннее и сердечные отношения".

Горячо привязался Жильяр и к сестрам Ольги Николаевны. Он был талантливым учителем, умевшим, как мы можем судить по его воспоминаниям, глубоко проникать в суть характеров своих учеников, выявлять их индивидуальность и уже на основе этого строить методику обучения, к каждому находя собственный подход. При этом он не требовал от своих учениц больше того, на что они были способны.

Однако наибольшего раскрытия педагогического таланта Пьера Жильяра потребовало не обучение Царевен французскому языку, но то тяжелейшее дело, за которое он взялся по просьбе Императора и Императрицы. Когда их единственному сыну Алексею понадобился наставник, гувернер, то с просьбой взять на себя воспитание Наследника Российского престола они обратились к Пьеру Жильяру – уже проверенному учителю, ставшему близким другом Семьи.

Конечно, это озадачило Жильяра и почти испугало его. Кроме того, что ему приходилось взять на себя ответственнейшую миссию воспитания будущего Русского Царя, Жильяр прекрасно понимал, что Цесаревич Алексей Николаевич – мальчик не совсем обычный. Гемофилия, тяжелая, смертельно опасная болезнь, не могла не наложить отпечаток на характер этого доброго, веселого и общительного по природе ребенка. С самого начала Царевич Алексей не мог развиваться, как обычные мальчишки, не мог делать многое из того, что ему хотелось бы и что необходимо растущему подвижному мальчику.

Анна Вырубова писала про Царского сына: "Жизнь Алексея Николаевича была одной из самых трагичных в истории царской детей. Он был прелестный, ласковый мальчик, самый красивый из всех детей. Родители и его няня Мария Вишнякова в раннем детстве его очень баловали, исполняя его малейшие капризы. И это понятно, так как видеть постоянные страдания маленького было очень тяжело; ударится ли он головкой или рукой о мебель, сейчас же появлялась огромная синяя опухоль, показывающая на внутреннее кровоизлияние, причинявшее ему тяжкие страдания. Пяти-шести лет он перешел в мужские руки, к дядьке Деревенько. Этот было не так баловал, хотя был очень предан и обладал большим терпением. Слышу голосок Алексея Николаевича во время его заболеваний: "Подыми мне руку", или: "Поверни ногу", или: "Согрей мне ручки", и часто Деревенько успокаивал его. Когда он стал подрастать, родители объяснили Алексею Николаевичу его болезнь, прося быть осторожным. Но Наследник был очень живой, любил игры и забавы мальчиков, и часто бывало невозможно его удержать. "Подари мне велосипед", – просил он мать. "Алексей, ты знаешь, что тебе нельзя!" – "Я хочу учиться играть в теннис, как сестры!" – "Ты знаешь, что ты не смеешь играть". Иногда Алексей Николаевич плакал, повторяя: "Зачем я не такой, как все мальчики?"

С. Офросимова: "Живость его не могла умериться его болезнью, и как только ему довелось лучше, как только утихали его страдания, он начинал безудержно шалить; он зарывался в подушки, сползал под кровать, чтобы напугать врачей мнимым исчезновением. Только приход Государя мог его усмирить. Сажая отца к себе на кровать, он просил его рассказать о занятиях Его Величества, о полках, шефом которых он был и по которым очень скучал. Он внимательно слушал рассказы Государя из русской истории и обо всем, что лежало за пределами его скучной больничной постели. Государь с большой радостью и глубокой серьезностью делился с ним всем...

Когда приходили Княжны, в особенности Великая Княжна Анастасия Николаевна, начиналась страшная возня и шалости. Великая Княжна Анастасия Николаевна была отчаянной шалуньей и верным другом во всех проказах Цесаревича, но она была сильна и здорова, а Цесаревичу запрещались эти опасные для него часы детских шалостей".

Пьер Жильяр: "Вот такова была ужасная болезнь, которой страдал Алексей Николаевич; постоянная угроза жизни висела над его головой: падение, кровотечение из носа, простой порез, все, что для обыкновенного ребенка было бы пустяком, могло быть для него смертельно.

Его нужно было окружать особым уходом и заботами в первые годы его жизни и постоянной бдительностью стараться предупреждать всякую случайность. Вот почему к нему по предписанию врачей были приставлены, в качестве телохранителей, два матроса с Императорской яхты: боцман Деревенько и его помощник Нагорный, которые по очереди должны были за ним следить".

Государыня Александра Феодоровна не могла быть с сыном такой строгой, как ей, быть может, хотелось бы. Жильяр вспоминал в своей книге "Император Николай II и Его Семья": "Она отлично знала, что смерть может наступить от этой болезни каждую минуту, при малейшей неосторожности Алексея, которая даром пройдет каждому другому. Если он подходил к ней двадцать раз в день, то не было случая, чтобы она его не поцеловала, когда он, подойдя к ней, уходил от нее. Я понимал, что она каждый раз, прощаясь с ним, боялась не увидеть его более".

Видя это, талантливый педагог не мог не предположить, что все положительные качества, унаследованные Алексеем Николаевичем от родителей, также и те, что воспитывала в нем сама болезнь, например – сострадание к другим, со временем могут быть вытеснены развивающейся капризностью или же чувством ущербности. Если бы родители не пошли на опасный опыт и не дали своему мальчику права на риск. Об этом Жильяр в свое время задумался очень серьезно, и он фактически спас Цесаревича как личность, спас уникальную неповторимость этой богатой благородной натуры. Хотя поначалу учителю на новой должности пришлось весьма нелегко.

"Когда я приступил к моим новым обязанностям, мне было не так-то легко завязать первые отношения с ребенком. Я должен был говорить с ним по-русски, отказавшись от французского языка. Положение мое было щекотливо. Не имея никаких прав, я не мог требовать подчинения.

Как я уже сказал, я был вначале удивлен и разочарован, не получив никакой поддержки со стороны Императрицы. Целый месяц я не имел от нее никаких указаний. У меня сложилось впечатление, что она не хотела вмешиваться в мои отношения с ребенком. Этим сильно увеличилась трудность моих первых шагов, но это могло иметь то преимущество, что, раз завоевав положение, я мог более свободно утвердить свой личный авторитет. Первое время я часто терялся и даже приходил в отчаяние. Я подумывал о том, чтобы отказаться от принятой на себя задачи".

К счастью, доктор Деревенько, наблюдавший мальчика (однофамилец боцмана), очень помог воспитателю своей поддержкой и советами. Советуя Жильяру быть терпеливее, он объяснил, что Императрица, зная, что каждый день жизни ее сына может принести с собой смертельную опасность, медлила вмешаться в отношения наставника и воспитанника – ей не хотелось словно бы вступать в очередную борьбу со своим сыном, который и так уже, в силу своего пытливого и живого характера, был измучен постоянной опекой. Теперь же получалось, что ему навязывают нового ментора, нового тюремщика, который отберет у него последние остатки свободы.

"Я сам сознавал, что условия были неблагоприятны, - пишет Жильяр, - но несмотря на все, у меня оставалась надежда, что со временем состояние здоровья моего воспитанника улучшится.

Тяжелая болезнь, от которой Алексей Николаевич только что начал оправляться, очень ослабила его и оставила в нем большую нервность. В это время он был ребенком, плохо переносившим всякие попытки его сдерживать; он никогда не был подчинен никакой дисциплине. Во мне он видел человека, на которого возложили обязанность принуждать его к скучной работе и вниманию и задачей которого было подчинить его волю, приучив его к послушанию. Его уже окружал бдительный надзор, который, однако, позволял ему искать убежища в бездействии; к этому надзору присоединялся теперь новый элемент настойчивости, угрожавший отнять это последнее убежище. Не сознавая еще этого, он это чувствовал чутьем. У меня создавалось вполне ясное впечатление глухой враждебности, которая иногда переходила в открытую оппозицию".

Как видим, не все шло благополучно. Болезнь вместо того, чтобы закалить характер мальчика (что и произошло впоследствии), могла полностью изломать его и погубить благие задатки, в первую очередь потому, что из-за нее ребенок лишен необходимой для его развития свободы. Тем не менее кажется, что гиперопека, которой подвергался маленький Царевич, была вполне обоснована. Но так ли это было? Жильяр засомневался первым. Тем более что с каждым днем он открывал в своем воспитаннике все новые и новые замечательные качества и все сильнее привязывался к нему.

"Тем временем дни шли за днями, и я чувствовал, как укрепляется мой авторитет. Я мог отметить у моего воспитанника все чаще и чаще повторявшиеся порывы доверчивости, которые были для меня как бы залогом того, что вскоре между нами установятся более сердечные отношения.

По мере того как ребенок становился откровеннее со мной, я лучше отдавал себе отчет в богатстве его натуры и убеждался в том, что при наличии таких счастливых дарований было бы несправедливо бросить надежду...

Алексею Николаевичу было тогда 9 ½ лет. Он был довольно крупен для своего возраста, имел тонкий, продолговатый овал лица с нежными чертами, чудные светло-каштановые волосы с бронзовыми переливами, большие сине-серые глаза, напоминавшие глаза его матери. Он вполне наслаждался жизнью, когда мог, как резвый и жизнерадостный мальчик. Вкусы его были очень скромны. Он совсем не кичился тем, что был Наследником Престола, об этом он всего меньше помышлял. Его самим большим счастьем было играть с двумя сыновьями матроса Деревенько, которые оба были несколько моложе его.

У него была большая живость ума и суждения и много вдумчивости. Он поражал иногда вопросами выше своего возраста, которые свидетельствовали о деликатной и чуткой душе. Я легко понимал, что те, которые не должны были, как я, внушать ему дисциплину, могли без задней мысли легко поддаваться его обаянию. В маленьком капризном существе, каким он казался в начале, я открыл ребенка с сердцем от природы любящим и чувствительным к страданиям, потому что сам он уже много страдал. Как только это убеждение вполне сложилось во мне, я стал бодро смотреть в будущее. Моя работа была бы легка, если бы не было окружавшей нас обстановки и условий среды".

А теперь на минуту оторвемся от воспоминаний Жильяра и вернемся в наше время. Откроем книгу современных психологов Ирины Медведевой и Татьяны Шишовой, много лет работающих с проблемными детьми. Вот что мы прочтем: "так называемая гиперопека, когда родители окружают своего ребенка излишней заботой, сегодня явление достаточно распространенное... Ведь разрешать ребенку быть самостоятельным – это риск, и нередко огромный риск. То ли дело неусыпный надзор! Конечно, он отнимает много времени и сил, зато вы обеспечиваете себе спокойную жизнь и выглядите при этом почтенно в глазах окружающих... Что же касается риска, то без него, конечно, жить спокойнее. В а м. Но спокойствие-то за счет ребенка, о котором вы якобы так радеете. Ибо каждый его самостоятельный шаг есть репетиция. Чем больше репетиций, тем полноценнее сыграет он спектакль под названием "Жизнь". А на что его обрекаете вы?"

В приведенном отрывке речь шла о детях здоровых. А в случае с Наследником усиленная забота родителей вовсе не кажется излишней. Но так не казалось самому Царевичу Алексею, которого, кстати, впереди должен был бы ожидать не просто "спектакль под названием "Жизнь", а труднейшая из ролей в этом спектакле – управление великой Империей. И воспитатель Жильяр прекрасно понял ребенка. Вернемся к его воспоминаниям.

"Я поддерживал, как уже об этом выше сказал, лучшие отношения с доктором Деревенько, но между нами был один вопрос, на котором мы не сходились. Я находил, что постоянное присутствие двух матросов – боцмана Деревенько и его помощника Нагорного - было вредно ребенку. Эта внешняя сила, которая ежеминутно выступала, чтобы отстранить от него всякую опасность, казалось мне, мешала укреплению внимания и нормальному развитию воли ребенка. То, что выигрывалось в смысле безопасности, ребенок проигрывал в смысле действительной дисциплины. На мой взгляд, лучше было бы дать ему больше самостоятельности и приучить находить в самом себе силы и энергию противодействовать своим собственным импульсам, тем более что несчастные случаи продолжали повторяться. Иначе это был бы лучший способ, чтобы сделать из ребенка, и без того физически слабого, человека бесхарактерного, безвольного, лишенного самообладания, немощного и в моральном отношении. Я говорил в этом смысле с доктором Деревенько. Но он был так поглощен опасением рокового исхода и подавлен, как врач, сознанием своей тяжелой ответственности, что я не мог убедить его разделить мои воззрения".

Конечно, разрешение такого сложного вопроса могли взять на себя только Царственные родители мальчика. Когда Жильяр предложил им то, что сам он называл "опасным опытом", на что шел с чувством тяжелого беспокойства, Николай Александрович и Александра Федоровна полностью поддержали наставника своего сына. Жильяр напишет в своей книге "Император Николай II и Его Семья" по этому поводу замечательные слова, которые проясняют нам, что такое – истинная родительская любовь: "Они без сомнения сознавали вред, причиняемый существующей системой тому, что было самого ценного в их ребенке. Они любили его безгранично, и именно эта любовь давала им силу идти на риск какого-нибудь несчастного случая, последствия которого могли быть смертельны, лишь бы не сделать из него человека, лишенного мужества и нравственной стойкости".

"Алексей Николаевич был в восторге от этого решения, - продолжает Жильяр. В своих отношениях к товарищам он страдал от постоянных ограничений, которым его подвергали. Он обещал мне оправдать доверие, которое ему оказывали.

Как ни был я убежден в правильности такой постановки дела, мои опасения лишь усилились. У меня было как бы предчувствие того, что должно было случиться...

В начале все шло хорошо, и я начал было успокаиваться, как вдруг внезапно стряслось несчастье, которого мы так боялись. В классной комнате ребенок взлез на скамейку, поскользнулся и упал, стукнувшись коленкой об ее угол. На следующий день он уже не мог ходить. Еще через день подкожное кровоизлияние усилилось, опухоль образовавшаяся под коленом, быстро охватила нижнюю часть ноги. Кожа натянулась до последней возможности, стала жесткой под давлением кровоизлияния, которое стало давить на нервы и причиняла страшную боль, увеличивавшуюся с часу на час.

Я был подавлен. Ни Государь, ни Государыня не сделали мне даже тени упрека: наоборот, казалось, что они всем сердцем хотят, чтобы я не отчаялся в задаче, которую болезнь делала еще более трудной. Они как будто хотели своим примером побудить и меня принять неизбежное испытание и присоединиться к ним в борьбе, которую они вели уже так давно. Они делились со мною своей заботой с трогательной благожелательностью".

Борьба за ребенка была выиграна. Никто не мог излечить болезнь неизлечимую, но из "маленького капризного существа", каким показался вначале Царевич Жильяру, возрос настоящий христианин с чутким сердцем и сильной волей. Из года в год из Наследника возрастал бы Государь. Но ему суждено было иное. Так и не довелось созреть и раскрыться до конца этой удивительной, богатейшей натуре.

И. Степанов: "Несколько раз (в лазарете – М. К.) бывал Наследник. Здесь я не могу писать спокойно. Нет умиления передать всю прелесть этого облика, всю нездешность этого очарования. Не от мира сего. О нем говорили: не жилец! Я в это верил и тогда. Такие дети не живут. Лучистые глаза, чистые, печальные и вместе с тем светящиеся временами какой-то поразительной радостью…"

Ограничение свободы не было единственной проблемой, которую болезнь Цесаревича Алексея поставила перед его родителями и воспитателем.

В любой педагогической литературе мы прочтем, что необходимым условием для развития ребенка является его общение с товарищами. Наверное, особенно важно это для мальчиков, будущих мужчин, социальная роль которых традиционно шире и ответственней, чем у женщин. Впрочем, неумение установить первые контакты с ровесниками, дефицит общения с другими детьми может вредно отразиться на психике любого ребенка. Не менее важно, чтобы ребенок с детства учился выбирать себе товарищей сам, следуя своим симпатиям, а не "дружил" по родительскому приказу. В Царской Семье эта проблема стояла острее, чем в любой другой. Во-первых, мальчик был Наследником Престола, во-вторых, он был серьезно болен. Но именно по первой причине родители не имели права превращать сына в несчастное одинокое существо, "ребенка из оранжереи", растущего в изоляции от мира. Кроме того, Наследник был застенчив, и Государь хотел помочь сыну избавиться от стеснительности. Родители могли бы попытаться решить проблему общения сына, так сказать, "официально", искусственно составив ребенку компанию из детей своих родственников. Ничего подобного Царь и Царица не допустили. Напротив, по воспоминаниям Вырубовой, Императрица боялась за сына и редко приглашала к нему двоюродных братьев, "резвых и грубых мальчиков. Конечно, на это сердились родные...". Зато Наследнику не возбранялось играть с сыновьями своего пестуна матроса Деревенько, на что "родные", надо полагать, сердились еще больше. Но Государь и Государыня, не принимавшие пересуды близко к сердцу, тем более не обращали на них внимания, когда речь шла о пользе детей.

Серьезно обеспокоен проблемой общения своего Царственного воспитанника со сверстниками был и Пьер Жильяр. Впоследствии он напишет, что Алексей Николаевич страдал от отсутствия товарищей. "Оба сына матроса Деревенько, его обычные сотоварищи в играх, были гораздо моложе его и ни по образованию, ни по развитию ему не подходили. Правда, по воскресениям и праздникам к нему приезжали двоюродные братья, но эти посещения были редки. Я несколько раз настаивал перед Императрицей в том, что это надо бы изменить. Были сделаны кое-какие попытки в этом смысле, но они ни к чему не привели. Правда, болезнь Алексея Николаевича крайне затрудняла выбор ему товарищей. К счастью, его сестры, как я уже говорил, любили играть с ним; они вносили в его жизнь веселье и молодость, без которых ему было бы очень трудно".

Видимо, эту проблему Жильяр считал достаточно серьезной, если в своих воспоминаниях упомянул о ней не единожды. Так, например, он рассказывает о том, как Царевич обрел наконец настоящего товарища – сына лейб-хирурга Деревенько. "Между тем я был особенно озадачен приисканием Наследнику товарищей. Эту задачу было очень трудно разрешить. По счастью, обстоятельства сами собой отчасти пополнили этот пробел. Доктор Деревенько имел сына одних, приблизительно, лет с Наследником. Дети познакомились и вскоре подружились; не проходило воскресенья, праздника или дня отпуска, чтобы они не соединялись. Наконец они стали видаться ежедневно, и Цесаревич получил даже разрешение посещать доктора Деревенько, жившего на маленькой даче недалеко от дворца. Он часто проводил там всю вторую половину дня в играх со своим другом и его товарищами в скромной обстановке этой семьи среднего достатка. Это нововведение подвергалось большой критике, но Их Величества не обращали внимания; они сами были так просты в своей частной жизни, что могли только поощрять такие же вкусы своих детей".

Впоследствии Коля Деревенько вместе с отцом последовал за арестованной Царской Семьей в Тобольск, затем в Екатеринбург. В Тобольске Коля был единственным, кто по воскресным дням допускался к Царской Семье и очень скрашивал безрадостное существование Наследника в заточении.

Конечно же, Пьер Жильяр вполне отдавал себе отчет в том, что он воспитывает не просто мальчика, а Наследника Российского престола. И он прекрасно понимал, что важные качества для Монарха – это сострадание и чуткость, умение прислушиваться к мнению других людей, восприятие своей великой задачи именно как служения своему народу, но не как повод для тщеславия и гордыни.

"Я понимал яснее, чем когда-либо, насколько условия среды мешали успеху моих стараний. Мне приходилось бороться с подобострастием прислуги и нелепым преклонением некоторых из окружающих. И я был даже очень удивлен, видя как природная простота Алексея Николаевича устояла перед этими неумеренными восхвалениями.

Я помню, как депутация крестьян одной из центральных губерний России пришла однажды поднести подарки Наследнику Цесаревичу. Трое мужчин, из которых она состояла, по приказу, отданному шепотом боцманом Деревенько, опустились на колени перед Алексеем Николаевичем, чтобы вручить ему свои подношения. Я заметил смущение ребенка, который багрово покраснел. Как только мы остались одни, я спросил его, приятно ли ему было видеть этих людей перед собою на коленях.

"Ах нет! Но Деревенько говорит, что так полагается!"...

Я переговорил тогда с боцманом, и ребенок был в восторге, что его освободили от того, что было для него настоящею неприятностью".

И. Степанов вспоминает: "В последних числах января 1917 года я был в Царском Александровском дворце у гувернера Наследника Жильяра, и мы вместе с ним прошли к Цесаревичу. Алексей Николаевич с каким-то кадетом оживленно вел игру у большой игрушечной крепости. Они расставляли солдатиков, палили из пушек, и весь их бойкий разговор пестрел современными военными терминами: пулемет, аэроплан, тяжелая артиллерия, окопы и прочее. Впрочем, игра скоро кончилась, и Наследник с кадетом стали рассматривать какие-то книги. Затем вошла Великая Княжна Анастасия Николаевна... Вся эта обстановка детских двух комнат Наследника была проста и нисколько не давала представления о том, что тут живет и получает первоначальное воспитание и образование будущий Русский Царь. На стенах висели карты, стояли шкафы с книгами, было несколько столов, стульев, но все это просто, скромно до чрезвычайности".

Однако скромность маленького Царевича совершенно не мешала его осознанию себя Наследником Престола. Клавдия Михайловна Битнер, ставшая учительницей Царевича уже во время Тобольского заключения Семьи, рассказывала: "Я не знаю, думал ли он о власти. У меня был с ним разговор об этом. Я ему сказала: "А если вы будете царствовать?" Он мне ответил: "Нет, это кончено навсегда". Я ему сказала: "Ну, а если опять будет, если Вы будете царствовать?" Он мне ответил: "Тогда надо устроить так, чтобы я знал больше, что делается кругом". Я как-то его спросила, что бы тогда он сделал со мной. Он сказал, что он построил бы большой госпиталь, назначил бы меня заведовать им, но сам приезжал бы и "допрашивал" обо всем – все ли в порядке. Я уверена, что при нем был бы порядок".

Да, можно полагать, что при Государе Алексее Николаевиче был бы порядок. Этот Царь мог бы быть очень популярен в народе, так как воля, дисциплинированность и осознание собственного высокого положения сочетались в натуре сына Николая Второго с добросердечием и любовью к людям. Нет сомнения, что Пьер Жильяр, всегда очень интересовавшийся, чем живет его воспитанник, о чем он думает, как относится ко всему, что его окружает, приложил вместе с родителями Наследника немало стараний к тому, чтобы природная доброта и внимательность к людям, свойственные Царевичу Алексею, получили достойное развитие.

К несчастью, Государя Алексея Николаевича Россия так и не получила…

Когда перед Жильяром встал выбор, последовать ли за Царским Семейством в ссылку или вернуться на родину, в Швейцарию, то, надо полагать, он не раздумывал ни секунды. Семья Государя Николая стала и его семьей; Царь, Царица, их дети были для него понастоящему родными людьми. Он разделил с ними заключение в Тобольске. Там наставник по-прежнему занимался с Цесаревичем, преподавал ему и его сестрам французский язык.

Однажды пришлось прочитать небрежно оброненную кем-то фразу, что Пьер Жильяр все-таки покинул Царское Семейство при переселении последнего в Екатеринбург. Это совершенно не так! Хотя на самом деле Семья Николая Второго и их преданный друг были разлучены уральскими комиссарами. Арестованных поселили в доме Ипатьева, а Жильяру, как иностранному подданному, объявили, что он свободен. Что могло быть радостнее этой новости? Но воспринята она была как величайшее несчастье. Жильяр рвался в дом с закрашенными окнами, прекрасно отдавая себе отчет в дом, что идет, вероятно, на смертельный риск, но все-таки делал все возможное, чтобы его вновь поселили с арестованной Царской Семьей и ее верными слугами.

Обращение доктора Боткина, заключенного с Императорским Семейством в доме Ипатьева, к председателю областного исполнительного комитета замечательно отображает, кем был Пьер Жильяр для Цесаревича Алексея.

"Как врач, уже в течение десяти лет наблюдающий за здоровьем семьи Романовых, находящейся в настоящее время в ведении областного Исполнительного комитета, вообще и в частности Алексея Николаевича, обращаюсь к Вам, г-н Председатель, со следующей усерднейшей просьбой. Алексей Николаевич подвержен страданиям суставов под влиянием ушибов, совершенно неизбежных у мальчика его возраста, сопровождающимся вьшотеванием в них жидкости и жесточайшими вследствие этого болями. День и ночь в таких случаях мальчик так невыразимо страдает, что никто из ближайших родных его, не говоря уже о хронически больной сердцем матери его, не жалеющей себя для него, не в силах долго выдержать ухода за ним. Моих угасающих сил тоже не хватает. Состоящий при больном Клим Григорьев Нагорный после нескольких бессонных и полных мучений ночей сбивается с ног и не в состоянии был бы выдерживать вовсе, если на смену и в помощь ему не являлись бы преподаватели Алексея Николаевича г-н Гиббс и, в особенности, воспитатель его г-н Жильяр. Спокойные и уравновешенные, они, сменяя один другого, чтением и переменою впечатлений отвлекают в течение дня больного от его страданий, облегчая ему их и давая тем временем родным его и Нагорному возможность поспать и собраться с силами для смены их в свою очередь. Г-н Жильяр, к которому Алексей Николаевич за семь лет, что он находится при нем неотлучно, особенно привык и привязался, проводит около него во время болезни целые ночи, отпустил измученного Нагорного выспаться. Оба преподавателя, особенно, повторяю, г-н Жильяр, являются для Алексея Николаевича совершенно незаменимыми, и я, как врач, должен признать, что они зачастую приносят более облегчения больному, чем медицинские средства, запас которых для таких случаев, к сожалению, крайне ограничен. Ввиду всего изложенного я и решаюсь, в дополнение к просьбе родителей больного, беспокоить Областной Исполнительный Комитет усерднейшим ходатайством допустить г.г. Жильяра и Гиббса к продолжению их самоотверженной службы при Алексее Николаевиче Романове, а ввиду того, что мальчик как раз сейчас находится в одном из острейших приступов своих страданий, особенно тяжело им переносимых вследствие переутомления путешествием, не отказать допустить их — в крайности же — хотя бы одного г. Жильяра, к нему завтра же.
Ев. Боткин".

Ходатайство Боткина удовлетворено не было. Жильяр был вынужден выехать из Екатеринбурга, но как только белогвардейские войска вступили в город, тут же вновь вернулся туда. Но ни Императора с Императрицей, ни их детей, ни их преданных слуг уже не было в живых. Пьер Жильяр долго не мог поверить в это. Он даже начал собственное расследование обстоятельств исчезновения Царской Семьи, потом помогал Н. Соколову, проводившему официальное следствие. В конце концов Жильяру пришлось поверить в страшную правду.

В 1918 году Пьер Жильяр покинул Россию. Но в ней он навсегда оставил свое сердце. Именно он в своей книге воспоминаний напишет удивительные слова о Семье последнего Русского Императора: "Невозможно, чтобы те, о которых я говорил, напрасно претерпели свое мученичество. Я не знаю ни того, когда это будет, ни как это произойдет; но настанет, без сомнения день, когда озверение потонет в им самим вызванном потоке крови и человечество извлечет из воспоминания о их страданиях непобедимую силу для нравственного исправления… Государь и Государыня верили, что умирают мучениками за свою Родину, – они умерли мучениками за человечество".