Пьер Жильяр – воспитатель последнего Царевича.

К теме воспитания детей на примере святой семьи Государя Николая Александровича в последнее время обращаются довольно часто. Что неудивительно, так как можно поразному относиться к Николаю Второму как к Императору, но никто, даже многие из явных его врагов, не отрицал, что последний Царь был отличным семьянином и вместе с супругой воспитал чудесных детей. Это действительно так, и, конечно же, для того, чтобы вырастить четверых дочерей и сына прекрасными людьми, настоящими христианами, родителям понадобилось приложить немало усилий. Особенно нелегко пришлось с Цесаревичем Алексеем Николаевичем, пораженным тяжелой болезнью. Но неоценимую помощь Императорской семье оказал ее близкий друг, наставник Цесаревича швейцарец Пьер Жильяр. О нем и пойдет речь в нашей статье.

Впервые Царская семья познакомилась с Пьером Жильяром, уроженцем швейцарского кантона Во, в Петергофе, на даче герцога Сергия Лейхтенбергского, приходившегося Императору Николаю Второму дядей. Жильяр, учитель французского, зарекомендовал себя очень хорошо – это был честный и обаятельный молодой человек, и при этом – прекрасный педагог. Нет ничего удивительного в том, что примерно через год после поступления на должность к герцогу Сергию (в 1905 году) Пьер Жильяр получил предложение, которое перевернуло его жизнь, – двум старшим дочерям Государя нужен был учитель французского языка. Жильяр без колебаний принял блестящее предложение.

Первый урок, навсегда сохранившийся в памяти Жильяра, прошел на даче Александрия. К удивлению и большому смущению учителя, на этом уроке присутствовала сама Императрица Александра Федоровна. Потом она еще не раз посещала занятия. Впоследствии Жильяр отметил небольшую, но немаловажную для него деталь – когда Царица присутствовала на уроках своих дочерей, ему никогда не приходилось ждать, пока ученицы разложат на столе тетради и письменные принадлежности. Потом, в отсутствие матери, Княжны не позволяли себе лениться.

Довольно быстро Жильяр сдружился со старшей своей ученицей, Великой Княжной Ольгой Николаевной, ставшей впоследствии его хорошим другом.

"Старшая из Великих Княжен, Ольга, девочка десяти лет, очень белокурая, с глазками, полными лукавого огонька, с приподнятым слегка носиком, рассматривала меня с выражением, в котором, казалось, было желание с первой минуты отыскать слабое место, – но от этого ребенка веяло чистотой и правдивостью, которые сразу привлекали к нему симпатии". Эту Царевну Пьер Жильяр считал самой способной из сестер: "Старшая, Ольга Николаевна, обладала очень живым умом. У нее было много рассудительности и в то же время непосредственности. Она была очень самостоятельного характера и обладала быстрой и забавной находчивостью в ответах... Я вспоминаю, между прочим, как на одном из наших первых уроков грамматики, когда я объяснял ей спряжения и употребление вспомогательных глаголов, она прервала меня вдруг восклицанием: "Ах, я поняла, вспомогательные глаголы – это прислуга глаголов; только один несчастный глагол "иметь" должен сам себе прислуживать!"... Вначале мне было не так легко с нею, но после первых стычек между нами установились самые искреннее и сердечные отношения".

Горячо привязался Жильяр и к сестрам Ольги Николаевны. Он был талантливым учителем, умевшим, как мы можем судить по его воспоминаниям, глубоко проникать в суть характеров своих учеников, выявлять их индивидуальность и уже на основе этого строить методику обучения, к каждому находя собственный подход. При этом он не требовал от своих учениц больше того, на что они были способны.

Однако наибольшего раскрытия педагогического таланта Пьера Жильяра потребовало не обучение Царевен французскому языку, но то тяжелейшее дело, за которое он взялся по просьбе Императора и Императрицы. Когда их единственному сыну Алексею понадобился наставник, гувернер, то с просьбой взять на себя воспитание Наследника Российского престола они обратились к Пьеру Жильяру – уже проверенному учителю, ставшему близким другом Семьи.

Конечно, это озадачило Жильяра и почти испугало его. Кроме того, что ему приходилось взять на себя ответственнейшую миссию воспитания будущего Русского Царя, Жильяр прекрасно понимал, что Цесаревич Алексей Николаевич – мальчик не совсем обычный. Гемофилия, тяжелая, смертельно опасная болезнь, не могла не наложить отпечаток на характер этого доброго, веселого и общительного по природе ребенка. С самого начала Царевич Алексей не мог развиваться, как обычные мальчишки, не мог делать многое из того, что ему хотелось бы и что необходимо растущему подвижному мальчику.

Анна Вырубова писала про Царского сына: "Жизнь Алексея Николаевича была одной из самых трагичных в истории царской детей. Он был прелестный, ласковый мальчик, самый красивый из всех детей. Родители и его няня Мария Вишнякова в раннем детстве его очень баловали, исполняя его малейшие капризы. И это понятно, так как видеть постоянные страдания маленького было очень тяжело; ударится ли он головкой или рукой о мебель, сейчас же появлялась огромная синяя опухоль, показывающая на внутреннее кровоизлияние, причинявшее ему тяжкие страдания. Пяти-шести лет он перешел в мужские руки, к дядьке Деревенько. Этот было не так баловал, хотя был очень предан и обладал большим терпением. Слышу голосок Алексея Николаевича во время его заболеваний: "Подыми мне руку", или: "Поверни ногу", или: "Согрей мне ручки", и часто Деревенько успокаивал его. Когда он стал подрастать, родители объяснили Алексею Николаевичу его болезнь, прося быть осторожным. Но Наследник был очень живой, любил игры и забавы мальчиков, и часто бывало невозможно его удержать. "Подари мне велосипед", – просил он мать. "Алексей, ты знаешь, что тебе нельзя!" – "Я хочу учиться играть в теннис, как сестры!" – "Ты знаешь, что ты не смеешь играть". Иногда Алексей Николаевич плакал, повторяя: "Зачем я не такой, как все мальчики?"

С. Офросимова: "Живость его не могла умериться его болезнью, и как только ему довелось лучше, как только утихали его страдания, он начинал безудержно шалить; он зарывался в подушки, сползал под кровать, чтобы напугать врачей мнимым исчезновением. Только приход Государя мог его усмирить. Сажая отца к себе на кровать, он просил его рассказать о занятиях Его Величества, о полках, шефом которых он был и по которым очень скучал. Он внимательно слушал рассказы Государя из русской истории и обо всем, что лежало за пределами его скучной больничной постели. Государь с большой радостью и глубокой серьезностью делился с ним всем...

Когда приходили Княжны, в особенности Великая Княжна Анастасия Николаевна, начиналась страшная возня и шалости. Великая Княжна Анастасия Николаевна была отчаянной шалуньей и верным другом во всех проказах Цесаревича, но она была сильна и здорова, а Цесаревичу запрещались эти опасные для него часы детских шалостей".

Пьер Жильяр: "Вот такова была ужасная болезнь, которой страдал Алексей Николаевич; постоянная угроза жизни висела над его головой: падение, кровотечение из носа, простой порез, все, что для обыкновенного ребенка было бы пустяком, могло быть для него смертельно.

Его нужно было окружать особым уходом и заботами в первые годы его жизни и постоянной бдительностью стараться предупреждать всякую случайность. Вот почему к нему по предписанию врачей были приставлены, в качестве телохранителей, два матроса с Императорской яхты: боцман Деревенько и его помощник Нагорный, которые по очереди должны были за ним следить".

Государыня Александра Феодоровна не могла быть с сыном такой строгой, как ей, быть может, хотелось бы. Жильяр вспоминал в своей книге "Император Николай II и Его Семья": "Она отлично знала, что смерть может наступить от этой болезни каждую минуту, при малейшей неосторожности Алексея, которая даром пройдет каждому другому. Если он подходил к ней двадцать раз в день, то не было случая, чтобы она его не поцеловала, когда он, подойдя к ней, уходил от нее. Я понимал, что она каждый раз, прощаясь с ним, боялась не увидеть его более".

Видя это, талантливый педагог не мог не предположить, что все положительные качества, унаследованные Алексеем Николаевичем от родителей, также и те, что воспитывала в нем сама болезнь, например – сострадание к другим, со временем могут быть вытеснены развивающейся капризностью или же чувством ущербности. Если бы родители не пошли на опасный опыт и не дали своему мальчику права на риск. Об этом Жильяр в свое время задумался очень серьезно, и он фактически спас Цесаревича как личность, спас уникальную неповторимость этой богатой благородной натуры. Хотя поначалу учителю на новой должности пришлось весьма нелегко.

"Когда я приступил к моим новым обязанностям, мне было не так-то легко завязать первые отношения с ребенком. Я должен был говорить с ним по-русски, отказавшись от французского языка. Положение мое было щекотливо. Не имея никаких прав, я не мог требовать подчинения.

Как я уже сказал, я был вначале удивлен и разочарован, не получив никакой поддержки со стороны Императрицы. Целый месяц я не имел от нее никаких указаний. У меня сложилось впечатление, что она не хотела вмешиваться в мои отношения с ребенком. Этим сильно увеличилась трудность моих первых шагов, но это могло иметь то преимущество, что, раз завоевав положение, я мог более свободно утвердить свой личный авторитет. Первое время я часто терялся и даже приходил в отчаяние. Я подумывал о том, чтобы отказаться от принятой на себя задачи".

К счастью, доктор Деревенько, наблюдавший мальчика (однофамилец боцмана), очень помог воспитателю своей поддержкой и советами. Советуя Жильяру быть терпеливее, он объяснил, что Императрица, зная, что каждый день жизни ее сына может принести с собой смертельную опасность, медлила вмешаться в отношения наставника и воспитанника – ей не хотелось словно бы вступать в очередную борьбу со своим сыном, который и так уже, в силу своего пытливого и живого характера, был измучен постоянной опекой. Теперь же получалось, что ему навязывают нового ментора, нового тюремщика, который отберет у него последние остатки свободы.

"Я сам сознавал, что условия были неблагоприятны, - пишет Жильяр, - но несмотря на все, у меня оставалась надежда, что со временем состояние здоровья моего воспитанника улучшится.

Тяжелая болезнь, от которой Алексей Николаевич только что начал оправляться, очень ослабила его и оставила в нем большую нервность. В это время он был ребенком, плохо переносившим всякие попытки его сдерживать; он никогда не был подчинен никакой дисциплине. Во мне он видел человека, на которого возложили обязанность принуждать его к скучной работе и вниманию и задачей которого было подчинить его волю, приучив его к послушанию. Его уже окружал бдительный надзор, который, однако, позволял ему искать убежища в бездействии; к этому надзору присоединялся теперь новый элемент настойчивости, угрожавший отнять это последнее убежище. Не сознавая еще этого, он это чувствовал чутьем. У меня создавалось вполне ясное впечатление глухой враждебности, которая иногда переходила в открытую оппозицию".

Как видим, не все шло благополучно. Болезнь вместо того, чтобы закалить характер мальчика (что и произошло впоследствии), могла полностью изломать его и погубить благие задатки, в первую очередь потому, что из-за нее ребенок лишен необходимой для его развития свободы. Тем не менее кажется, что гиперопека, которой подвергался маленький Царевич, была вполне обоснована. Но так ли это было? Жильяр засомневался первым. Тем более что с каждым днем он открывал в своем воспитаннике все новые и новые замечательные качества и все сильнее привязывался к нему.

"Тем временем дни шли за днями, и я чувствовал, как укрепляется мой авторитет. Я мог отметить у моего воспитанника все чаще и чаще повторявшиеся порывы доверчивости, которые были для меня как бы залогом того, что вскоре между нами установятся более сердечные отношения.

По мере того как ребенок становился откровеннее со мной, я лучше отдавал себе отчет в богатстве его натуры и убеждался в том, что при наличии таких счастливых дарований было бы несправедливо бросить надежду...

Алексею Николаевичу было тогда 9 ½ лет. Он был довольно крупен для своего возраста, имел тонкий, продолговатый овал лица с нежными чертами, чудные светло-каштановые волосы с бронзовыми переливами, большие сине-серые глаза, напоминавшие глаза его матери. Он вполне наслаждался жизнью, когда мог, как резвый и жизнерадостный мальчик. Вкусы его были очень скромны. Он совсем не кичился тем, что был Наследником Престола, об этом он всего меньше помышлял. Его самим большим счастьем было играть с двумя сыновьями матроса Деревенько, которые оба были несколько моложе его.

У него была большая живость ума и суждения и много вдумчивости. Он поражал иногда вопросами выше своего возраста, которые свидетельствовали о деликатной и чуткой душе. Я легко понимал, что те, которые не должны были, как я, внушать ему дисциплину, могли без задней мысли легко поддаваться его обаянию. В маленьком капризном существе, каким он казался в начале, я открыл ребенка с сердцем от природы любящим и чувствительным к страданиям, потому что сам он уже много страдал. Как только это убеждение вполне сложилось во мне, я стал бодро смотреть в будущее. Моя работа была бы легка, если бы не было окружавшей нас обстановки и условий среды".

А теперь на минуту оторвемся от воспоминаний Жильяра и вернемся в наше время. Откроем книгу современных психологов Ирины Медведевой и Татьяны Шишовой, много лет работающих с проблемными детьми. Вот что мы прочтем: "так называемая гиперопека, когда родители окружают своего ребенка излишней заботой, сегодня явление достаточно распространенное... Ведь разрешать ребенку быть самостоятельным – это риск, и нередко огромный риск. То ли дело неусыпный надзор! Конечно, он отнимает много времени и сил, зато вы обеспечиваете себе спокойную жизнь и выглядите при этом почтенно в глазах окружающих... Что же касается риска, то без него, конечно, жить спокойнее. В а м. Но спокойствие-то за счет ребенка, о котором вы якобы так радеете. Ибо каждый его самостоятельный шаг есть репетиция. Чем больше репетиций, тем полноценнее сыграет он спектакль под названием "Жизнь". А на что его обрекаете вы?"

В приведенном отрывке речь шла о детях здоровых. А в случае с Наследником усиленная забота родителей вовсе не кажется излишней. Но так не казалось самому Царевичу Алексею, которого, кстати, впереди должен был бы ожидать не просто "спектакль под названием "Жизнь", а труднейшая из ролей в этом спектакле – управление великой Империей. И воспитатель Жильяр прекрасно понял ребенка. Вернемся к его воспоминаниям.

"Я поддерживал, как уже об этом выше сказал, лучшие отношения с доктором Деревенько, но между нами был один вопрос, на котором мы не сходились. Я находил, что постоянное присутствие двух матросов – боцмана Деревенько и его помощника Нагорного - было вредно ребенку. Эта внешняя сила, которая ежеминутно выступала, чтобы отстранить от него всякую опасность, казалось мне, мешала укреплению внимания и нормальному развитию воли ребенка. То, что выигрывалось в смысле безопасности, ребенок проигрывал в смысле действительной дисциплины. На мой взгляд, лучше было бы дать ему больше самостоятельности и приучить находить в самом себе силы и энергию противодействовать своим собственным импульсам, тем более что несчастные случаи продолжали повторяться. Иначе это был бы лучший способ, чтобы сделать из ребенка, и без того физически слабого, человека бесхарактерного, безвольного, лишенного самообладания, немощного и в моральном отношении. Я говорил в этом смысле с доктором Деревенько. Но он был так поглощен опасением рокового исхода и подавлен, как врач, сознанием своей тяжелой ответственности, что я не мог убедить его разделить мои воззрения".