А. А. Реформатский — собиратель и исследователь русского фольклора

Имя Александра Александровича Реформатского широко известно исследователям филологической науки, прежде всего — лингвистам-теоретикам. В его научной деятельности удачно совмещались яркие авторские идеи и практические методики изучения языка. В то время, когда одни направления не были «популярны» в науке, а другие считались ошибочными, А. А. Реформатский уверенно следовал собственному alter ego и удивительному, тонкому общефилологическому чутью подлинного исследователя языка, формировавшемуся в нем путем длительных внутренних исканий и большого труда.

В поле его зрения постоянно находились совершенно разные, новаторские и глубокие лингвистические полюса: от исследований знаковых теорий языка и методов структурной лингвистики в фонологии до типологического языкознания, лексикологии, работ интердисциплинарного характера (морфонология и др.), ставших столь актуальными в последние годы. Интересовали его и сугубо практические вопросы применения научных идей в обучении, такие, как пунктуация и законы грамматики. О чем бы ни писал А. А. Реформатский, традиция и импровизация сливались воедино в его научном творчестве.

О Реформатском-фольклористе, ценителе народной речи почти ничего неизвестно. Сохранились лишь отрывочные воспоминания его близких учеников и коллег, в какой-то мере обративших внимание и на эту грань неординарного таланта А. А. Реформатского. Нам известно, например, что он вместе с С. И. Ожеговым не раз «обрабатывал» живой язык, играя его полутонами, и был большим знатоками «красного словца», они оба даже составляли картотеку русского мата — по сути тот же фольклор, особенно под пером таких искусных мастеров русского слова. Но в отличие от нынешнего поколения филологов, они каждому слову знали место. Им не приходило в голову «щеголять» словесной бранью и нелитературной речью в публичном мире. С другой стороны, в житейской практике им было совершенно чуждо ханжеское отношение к сочному русскому слову и русской культуре. Пристально вглядываясь и вслушиваясь в местный речевой колорит, они старались найти и выделить то по-настоящему оригинальное и выразительное, что всегда характеризовало народный язык. А если и занимались они «щегольством», то совсем другого свойства. Вот один показательный эпизод. Издательство “Academia” в 1934 г. в лице А. А. Реформатского, работавшего в то время там редактором, обращается к С. И. Ожегову с просьбой просмотреть вслед за В. В. Виноградовым и подготовить к печати книгу этнографа Е. П. Иванова, где как раз даются историко-культурные и лингвистические «сюжеты» из жизни и быта представителей различных ремесел, профессий и сословий старой России. Вот те проблемы, с которыми столкнулись редакторы при работе с рукописью: «Действительно, — пишет А. А. Реформатский, — наряду с законной регистрацией некоторых диалектных черт (напр., яё, жана и т. п.) — другие черты этого же говора в тех же примерах не отмечены. Кроме того, богато искажена русская орфография такими написаниями, как: ево, самово, севодня, што, щастье, трескаетца и т. п. — т. е. случайные фонетические записи орфоэпической литературной речи — диалектность этих написаний явно мнимая» [Словарь и культура 2001: 473]. Из такого примера можно понять, в чем состоял подлинный интерес ученого в фольклорных раскопках, насколько глубоко и внимательно к отеческому слово он относился.

Работая с архивными материалами отечественных ученых, мы натолкнулись на фольклорную заметку, которую и предлагаем с небольшими комментариями читателям. Полагаем, что в ней немало интересного с разных точек зрения, и прежде всего она характеризует А. А. Реформатского не как узкого лингвиста, а Человека Большой Науки, способного даже в неприметном, казалось бы, на первый взгляд, отрывке народной песни найти и выделить свои, только им ощущаемые интонации народного искусства. Речь идет о песне «Полосонька», где получили отчетливое выражение и отголоски общественной жизни тех лет (предположительно время создания песни можно отнести к началу XX века): «В это время из похода Шел солдат, дитя народа, Из Китая…», и реалистические картины изображения нелегкой повседневной жизни крестьян (см. далее начало песни). Основной ее фон — напевно-романтический, а финал — традиционно оптимистический. В «Полосоньке» присутствует вполне ощутимый юмористический рисунок с тонкой иронией, недосказанностью. Как можно заметить, именно это художественно-изобразительное свойство песни и привлекло особое внимание А. А. Реформатского, ценившего выразительность народного слога, которая достигается порой значимым пропуском, отсутствием нужного компонента, особым «недоговором». И А. А. Реформатский как тонкий знаток народного искусства сразу же подметил и выделил это качество со свойственной ему интонацией: «И все-таки, — пишет он, — чего-то в конце не хватает: ведь последняя строфа осталась непарной!». Композиция и слог песни, ее образы, выраженные прежде всего в характерных для традиционного народного искусства словесной орнаментике и ритмических полутонах, сближают «Полосоньку» с лучшими образцами фольклорных произведений прошлых времен, имевших сказовое, художественно обработанное содержание. Слова типа дружочек, водица, сестрица и др. постоянно присутствуют в русском фольклоре, наполняя ткань произведения образами и сюжетами возвышенно-мифологического по форме, но внутренне глубоко реалистического искусства славянских народов. Характерные повторы в песне также имеют немалый смысловой акцент, придавая музыкальному строю «Полосоньки» вполне определенную ритмическую и эмоциональную выразительность.

Публикуемая песня была обнаружена нами при изучении личного фонда П. Г. Богатырева, хранящегося в Архиве РАН (ф. 1651, оп. 1, ед. хр. № 139, лл. 1—3). В сборник, из которого мы извлекли данную запись, помещены и другие весьма оригинальные и колоритные отрывки из народных песен, сказок, цыганский баллад, присланных П. Г. Богатыреву. «Полосонька», вероятнее всего, была передана (или прислана) А. А. Реформатским П. Г. Богатыреву, известному собирателю и исследователю фольклора славянских народов, в 1960-е годы. После печатного варианта песни А. А. Реформатский поместил собственноручное «примечание», раскрывающее историю знакомства ученого с ярким образцом народного песенного искусства. В начале же авторизированной машинописи, чуть ниже названия песни Полосонька, припечатана следующая запись: «Народная песня, знаю с 1913 года». Вот ее полный текст:

Полосонька

Раз полоску Маша жала,

Золоты снопы вязала,

Молодая (2 раза и так везде)

Истомилась, изомлела,

То-то наше бабье дело —

Доля злая.

В это время из похода

Шел солдат, дитя народа,

Из Китая.

От пути он притомился,

Возле бабы опустился:

«Дай напиться».

«Я б дала тебе напиться,

Да тепла моя водица, —

Не годится».

«Нет ли хлебца, хоть кусочек?»

«Нету, миленький дружочек,

Одни крошки…

Я полоску жать спешила

И с собою захватила

Лишь немножки…»

«Эко, правда, незадача, —

Молвил воин, чуть не плача, —

Наказанье!

Делать нечего, сестрица,

Нет ли хлеба, ни водицы…

До свиданья!»

Девке парня стало жалко:

Сух и строен, словно палка,

Черноокий.

Муж припомнился постылый,

Старый, немощный и хилый,

Недалекий.

«Ты постой, постой, служивый,

Сядем лучше в тень под ивой, —

Солнце жжется.

Безо всяких изумлений

Может, что для угощений

И найдется.

Воин видит — баба пышет,

Рубашонка грудь колышет…

Молодая!

Он подумал: нет преграды,

Ущипнул, где было надо,

Приседая.

«Не испортить бы обычья», —

Баба только для приличья

Пропищала.

«Чорт паршивый! Не щипайся!

Чорт сопливый, убирайся!»

И упала.

Рожь высокая их скрыла,

А что там происходило —

Это тайна.

Только слышны были вздохи,

Словно их кусали блохи

Чрезвычайно.

Наклонясь над этой парой,

Сыч облизывался старый,

Сверху глядя.

И объят в пустыне скрытной,

Ну, и парень ненасытный!

Этот дядя.

Поздно вечером бабенка,

Словно с поля коровенка,

Страсть устала.

Муж с свекровкой долго ждали,

Меж собою рассуждали:

Выжнет Маша?

А над Машей ночь темнела,

То-то наше бабье дело —

Глупость наша!

Через год у Маши морда

Смотрит весело и гордо:

Сын родился!

«Посмотри-ка, моя женка,

Весь растет в меня мальчонка!»

Муж хвалился.

Про то знают лишь солдаты,

Чьи растут у нас ребята —

Молодые!

ПРИМЕЧАНИЕ: Я эту песню слышал у тети Паши (Прасковьи Антоновны Дергуновой, урожденной Костомаровой) летом в селе Покровском на озере, Тверской губернии, Корчевского уезда. Но запомнил лишь в отрывках. Охотясь в Ярославской области (совхоз «Красный Октябрь» Борисоглебского района), я познакомился с Николаем Федоровичем Кузьминым (тогда был он бригадир, а ныне — председатель сельсовета). Николай Федорович помнил весь текст «Полосоньки», но прошло несколько лет, пока я не поймал его в бане и не обязал зайти ко мне и записать песню. Он зашел, сам записал, за что ему великая благодарность! Но я при перепечатке воспользовался некоторыми строчками, которые я сохранил в памяти с 1913 года, и ими улучшил текст. И все-таки чего-то в конце не хватает: ведь последняя строфа осталась непарной!

Соединил и перепечатал

А. А. Реформатский

4 октября 1963 года

Представленная народная песня — лишь небольшой фрагмент «поэтической лингвистики» А. А. Реформатского. Он обладал особенным художественным артистизмом и языковым чутьем, помогавшими ему верно понимать и чувствовать гармонию певческого слога, те оттенки и «ассиметрии», которые и создают сюжетную композицию. И гармония звука здесь едва ли не основной критерий для произведения народного творчества. «Любой певец должен понимать тот текст, который он исполняет, и ту форму, в которой этот текст дан. При этом никак нельзя путать язык и письмо и “исполнять буквы”» [Реформатский 1955: 199]. Не теоретические формулы и модели, столь понятные строгому научному уму ученого, выступают здесь на первый план, а «созерцание мысли». Не лингвистические парадигмы, а яркий «стиховой костюм», словно одевающий своей особой формой мелодию слога. Отсюда становятся понятными и рассуждения ученого, порой кажущиеся нам парадоксальными. «Поэтому, — пишет он, — так хорошо стоять на тяге: тихо, никого нет, ждешь только хорканья, а, дождавшись, в него включаешься и либо мажешь, либо держишь в руках этого «чудака леса» (кулик явный, а попал в лес!), и думаешь о том глазе вальдшнепа, о котором писал Чехов, а от этого мысли идут далеко в разные стороны, пусть это в начале только презренные ассоциации, но скоро они превращаются уже из механических сцеплений в ряды, имеющие свою “умственную” закономерность и радующую человека тем, что ему должно быть свойственно» [Реформатский 1987а: 262].

Какая бы область ни интересовала А. А. Реформатского, везде он прислушивался к звукам, оценивал их экспрессию, редкий, искусный «житейский тембр» голоса и музыки вообще — будь то знаменитые композиторы (М. П. Мусоргский, Н. А. Римский-Корсаков) или артисты (Качалов, Ермолова, Раневская) и — с другой стороны — только ему знакомый народный сказитель, который не был просто «информантом», а приятным собеседником, сотоварищем. Именно из речевого общения и поведения он выстраивал парадигмы и «ассиметрии» фонологии и, как он сам говорил, «болел»… [там же: 261]. Ибо его полностью захватывало существо предмета — не нормативно-литературное, а «житейское», но не рисованное или манерное, а самобытное, живое. И здесь он старался подчеркнуть, выделить основное, запоминающееся. «Я помню одного сказителя, — замечает А. А. Реформатский, — который пел, «сказывал» басом, а говорил «из вежливости» тенором» [Реформатский 1987б: 260].

Примечательны и характеристики певческих признаков голоса в изображении А. А. Реформатского. Здесь яркая авторская метафора соединяется с морфологией языка, сцепляясь с ней в единое целое, а сама фраза образует сюжет, забыть который, прочитав однажды, невозможно. Вот некоторые его определения: «Без тембра речь скупа и скушна, как непосоленный суп или подсахаренное пиво» [там же: 261]. Или : «Вот два варианта: «скользкий» и «склизкий». Говорят, что склизкий экспрессивнее по звукам. Ерунда. И скользкий, и склизкий имеют примерно те же звуки, и не они сами по себе экспрессивны, а то, что скользкий – нормативно-литературное, а склизкий –из другого лексического пласта. Все дело в социальном (здесь курсив наш. — О. Н.), а не в символике звуков. Поэтому так труден перевод синонимов, имеющих разную стилистическую окраску по принадлежности к разным лексическим пластам. Какая тут «символика» звуков!» [Реформатский 1987а: 261].

Есть еще одна деталь, сближающая строгие законы теоретической лингвистики и фольклор. (Хотя, по-видимому, при внимательном изучении творческого наследия А. А. Реформатского найдется еще немало сопоставлений). Их объединяет символика образов. Любопытна в этом отношении статья «О культуре языка в пении», где ученый исследует произносительные особенности «певческого организма», не только акцентуацию исполнителя и «пение слов», но и выявляет причины неправильного произношения [Реформатский 1986: 211—218]. И тут он остается верен нормам старомосковского произношения. Для себя А. А. Реформатский определил этот, быть может, один из основных законов исполнительского жанра так: «Может ли певец-исполнитель в угоду «правилам вокала» искажать произносительные нормы речи? Нет, не может. Следует особенно помнить, что стиль певческого произношения чаще всего «средний» и тем самым нормальный. Иногда может быть отступление в «высокий стиль», который, однако, ничего общего с «манерничанием» (Мазэпа, сир-р-рэни и т. п.) не имеет. Прибегать к «низким» произносительным стилям можно только в «характерных» партиях и произведениях» [Реформатский 1955: 199].

Можно предположить, что именно русский песенный фольклор для А. А. Реформатского и представлял собой символику звуков, где есть и языковые погрешности (с точки зрения нормативности), и недопустимые в литературной речи отступления. Все словесно-языковое строение традиционного произведения русского фольклора подчинено особой ритмике музыкальных отрезков. Не исключено, что в архиве А. А. Реформатского могли сохраниться и другие записи народных песен. Но оценивая логику мысли Реформатского-ученого и Реформатского-собирателя и слушателя замечаем одну закономерность: и в народном искусстве, и в речевых стилях, и собственно в звуковой структуре языка он искал и находил общие принципы, единые законы движения филологического времени. А звук, в его представлении, не механическое колебание, но образ … образ этого времени.

Литература

Реформатский 1955 — Реформатский А. А. Речь и музыка в пении // Вопросы культуры речи. Вып. 1. — М., 1955. С. 172—199.

Реформатский 1986 — Реформатский А. А. О культуре языка в пении // Русское сценическое произношение. — М., 1986. С. 211—218.

Реформатский 1987а — Реформатский А. А. Из дневниковых записей 1969—1976 гг. // Реформатский А. А. Лингвистика и поэтика. — М., 1987. С. 261—262.

Реформатский 1987б — Реформатский А. А. О тембре голоса человека // Реформатский А. А. Лингвистика и поэтика. — М., 1987. С. 260—261.

Словарь и культура — Словарь и культура русской речи. К 100-летию со дня рождения С. И. Ожегова. — М., 2001.

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru