«Филология — это наша жизнь» (об Алексее Александровиче Шахматове)

А. А. Шахматов — из того поколения ученых, чья жизнь неразрывно связана с нашим Отечеством, которое он любил всей душой, для которого жил и трудился, пролагая дорогу словесным и историко-этнографическим традициям той области знания, которая носит гордое имя — ФИЛОЛОГИЯ.

Исследователи отечественной науки немало обращались к биографии ученого, но в силу определенных обстоятельств каждый раз менялись акценты: то Алексея Александровича приписывали к контрреволюционерам (он некоторое время входил в партию кадетов), то называли его метод исследования формальным, то критиковали за «модернизацию прошлого». Сейчас, когда, казалось бы, время нам дает шанс корректно отнестись ко всему сделанному им, почему-то все меньше и меньше появляется работ о самом ученом, приоткрывающих «затертый» облик великого соотечественника^[i]. То же отчасти наблюдается и в области изучения его научного наследия, которое еще многих читателей может одарить редкой по своей новизне мыслью, яркими гипотезами да и просто привлечь внимание к тем сторонам научного и человеческого мироощущения А.А. Шахматова, которые представляют интерес для новых поколений гуманитариев^[ii].

А. А. Шахматов родился 5 (17) июня 1864 г. в Нарве, но всегда своей родиной считал Саратовскую губернию и ее окрестности, где испокон веков жили его предки^[iii]. В автобиографии он так говорил о своих предках: «Отец и дед — саратовцы. Раннее детство провел в Москве и Одессе, где служил по судебному ведомству его отец. В Одессе лишился матери в 1870 г.; в январе 1871 г. умер его отец. Вместе с обеими сестрами взят был на попечение дядей, братом его отца; дядя и его жена своими заботами и своей любовью заменили ему родителей»^[iv].

Фрагменты биографии юного Алексея Шахматова, любовно и скрупулезно записанные его сестрой Е. А. Масальской, доносят до нас атмосферу жизни быт и традиции, в которых формировался мировоззренческий и интеллектуальный круг интересов его семьи, повествуют и о первых, еще, наверное, подсознательных филологических «интонациях» в его только что зародившейся человеческой душе. Леле, как называли его в семье, еще не было двух лет, а «у него какой-то свой особенный язык, он произносит только тот слог в слове, который ему нравится. У него решительное призвание быть попом — говорить только не умеет. Все старается подражать священнику, служит по-своему молебен, кропит водой, потом как будто читает Евангелие»^[v]. В этом возрасте он заговорил уже по-французски!

Воспитание в семье и те ценности, которые передавали родители своим детям (у Алеши Шахматова были еще две сестры: старшая, «Жени», и младшая, Оленька), свидетельствовали о том, с каким вниманием и любовью мать и отец относились к становлению человека, как тревожились, оберегали и надеялись… «Мама нередко говорила своим друзьям, что желала бы воспитать своих детей в Америке, чтобы они возможно менее походили на современную молодежь». Отец же, далекий от личного самолюбия, говорил, что «вся гордость его в сыне»: «Я желал бы его видеть человеком честным, трудолюбивым, с глубокими и систематическими познаниями… Я желал бы, чтобы он чтил Бога, с мужчинами держал себя с достоинством, с женщинами — любезно»^[vi].

Еще до женитьбы он писал своей матери о той системе, которой следует придерживаться в воспитании: «Как можно меньше развивать в них (в девочках) рассудок, все определяющий, все объясняющий, дающий всему границу. И как можно больше упирать на развитие в них разума, допускающего силой любви и веры (курсив наш. — О. Н.) все то, что мы, ничтожные рассудком, понять не можем. Тогда в них не будет впоследствии той сухости, положительности, узости взгляда и понятий, которые, к сожалению, составляют удел всех наших молодых людей и девушек. Рассказами всячески вселять в них любовь ко всему прекрасному, к истине, к Богу, представляя Его не как существо, которого нужно бояться, но как существо, которое нужно любить и которое вас любит, а потому огорчается от дурного вашего поступка»^[vii].

Интерес к истории и филологии у Алексея Шахматова развился очень рано, когда после смерти родителей брат отца привез детей в их родовое поместье — Губаревку Саратовской губернии. У дяди была отличная библиотека, и юный Шахматов уже тогда с интересом читал «Русскую старину» и решил написать «Историю России». Образованность приемных родителей (его дядя окончил Гейдельбергский университет), их чуткость и одновременно требовательность позволили детям осваивать многие предметы. Из воспоминаний Е. А. Масальской: «Тетя учила нас катехизису и языкам. Очень усердно изучали мы «Наш друг» Корфа и «Родное слово» Ушинского. Дядя учил нас истории…»^[viii]. Дома же Алексей Шахматов изучал немецкий, французский, латинский и греческий языки.

В 1875 г. А. Шахматов поступил в Москве в Крейманскую гимназию. Первая разлука с семьей и любимой им Губаревкой оказалась непростым испытанием для мальчика. Для чувствительного, доброго Алексея это было время душевных переживаний и нравственных терзаний, участия в противостоянии гимназических «партий» — настал период взросления, когда юное создание становилось личностью Тогда же А. Шахматов впервые оказался в казенной квартире в Кремле у Г. В. Есипова, который служил по архивному ведомству и был большим любителем истории и старины. «Леля встретил в нем живейшее участие и чисто дружеское отношение. Старик познакомил его со многим замечательным в архиве и проводил с ним целые вечера в беседах на любимые ими обоими темы»^[ix]. Но казенная обстановка гимназии, нервные срывы дали возможность ему снова уехать в Губаревку и затем в Саратов еще до переводных экзаменов. В 1876 г. он поступает уже во второй класс Креймановского заведения, а на Пасху снова едет домой. Е. А. Масальская замечала, что «Леля становился все серьезнее, и решительно хотел стать историком: он целые дни проводил в классной, окруженной целой горой книг. Все это были книги исторические и преимущественно русской истории»^[x].

Значительным для духовного роста будущего ученого стала поездка с дядей за границу, в Австрию и далее Германию. А. Шахматову тогда только исполнилось 12 лет. На некоторое время они останавились в Мюнхене, где юный Шахматов впервые оказался в настоящем храме науки — Королевской библиотеке. Увиденное и прочувствованное им там передают сохранившиеся строки из его письма: «Мои шаги звучно раздавались на красивой мраморной лестнице, ведущей в читальную комнату, где меня ожидал Страбон, Помпоний Мэла и Маннерт… Когда я взял эти книги, мне показалось, что я приступил к порогу, куда мне так хотелось, что я сломал стену, отделяющую меня от этих источников, что я теперь не буду ссылаться на Карамзина и Соловьева, которые сами ссылаются на Страбона и др., что я теперь могу собственным трудом (курсив наш. — О. Н.) достигнуть имени историка, но не трудами Карамзина и Соловьева, что я сам могу рыться в библиотеках, в архивах, что я прежде все не попадал в свою цель, а теперь именно я достиг всего того, о чем я думал. Страбоновский слог показался мне трудным, так что я мало что выписал из него; из Помпония Мэла я все понял…»^[xi].

В одном из писем того времени он обмолвился, имея в виду этот город: «И вот в первый раз я увидел те места, где из меня выйдет человек»^[xii]. И в Лейпциге А. Шахматов усиленно занимался в университетской библиотеке, готовясь к поступлению в гимназию: снова штудировал Страбона, читал Птоломея… Уже тогда он задается философским вопросом: «Я бы чрезвычайно хотел знать исход нашей поездки? Возвращусь ли я в Россию маленьким или большим? Чем я буду в 40 лет и т. д. Я пишу Оленьке на немецком языке, Жени — на французском, значит, в моих письмах я буду иметь практику на трех языках»^[xiii]. В итоге А. Шахматов поступил в четвертый класс гимназии в Лейпциге. Его интерес к истории растет, и он писал сестре: «Открой мой секретер и возьми следующие книги: Несторова летопись, Иловайский — 3, 4, 5, 6 часть (не книга) и к ним примечания, 3 часть Соловьева и, ежели угодно, обе части «Русские люди»… Тоже, ежели, можно, все мои тетради насчет русской истории возьми уложи и привези»^[xiv]. И далее в рождественском письме тете и дяде 1876 г. он уже ясно утверждал: «Я люблю историю и буду любить ее: я влезаю на лестницу, начиная с низших ступеней, и влезаю медленно, часто спускаясь назад, но влезши, я больше не спущусь»^[xv].

В переписке того времени есть интересные детали о домашних занятиях Шахматовых, еще раз подчеркивающие ценности системы обучения в их семье: «Дядя с тетей руководили нашими уроками, заставляли читать вслух на всех шести языках, диктовали, задавали задачи и сочинения»^[xvi].

По возвращении из-за границы А. Шахматов снова сдал экзамены в Крейманскую гимназию и был принят в третий класс. Потом, в четвертом классе, он увлекся собиранием слов. В одном из посланий в Губаревку он сообщал в 1878 г.: «К нам поступил армянин Кочкарев. Я просил его написать мне армянские числительные: но армянин человек торговый и этого не пожелал сделать даром; я обещал ему несколько миндалей, которые мне дала Женя; завтра числительные будут готовы, Очень и очень благодарю за сравнительные таблицы славянских языков!»^[xvii]. Но это не было пустой игрой. Напротив, А. Шахматов, тяготившейся обстановкой в гимназии, уже строил планы поступать в университет. К этому времени он уже четко определил свое предназначение: «История и, в особенности, словесность, имеют прелесть для меня»^[xviii]. Поэтому главным своим увлечением он считал не только собирание слов, но сравнение их корней, выявление смысла, происхождения слова: «Если Вам интересно, можете посмотреть на мой филологический бюджет за эту неделю, — писал А. Шахматов родным, — т. е. приход и расход.., — у отца ученика 4-го класса я купил за 50 санскритских слов и за 3 готских слова — 60 исландских. За 40 персидских слов и 8 арабских — 50 финских и литовских. У дяди ученика 3-го класса — я купил за 257 древнегерманских слов — 60 редких готских слов»^[xix]. В другом письме: «За 641 санскритское — еврейскую азбуку и готские спряжения и склонения. За 70 кельтских — 340 санскритских…»^[xx].

А. Шахматов начинает искать и вырабатывать собственный метод лингвистического анализа: «Я составил филологические теоремы, т. е. истины, требующие доказательства; доказываю я алгеброй»^[xxi]. К этому времени он решает развивать свою «теорему звуков» и мечтает показать ее специалисту.

В переписке юного Шахматова поражает то, с какой серьезностью и глубиной он относился к жизни, выбору своего пути, к проблемам нравственности. 12-летним подростком он размышлял: «Мне часто приходит в голову мысль, как коротка человеческая жизнь. Может статься, что я уже прожил половину всей моей жизни: и что же, — я ничего не сделал, а деньги во множестве тратились на меня вами, моими родителями, родителями в полном смысле слова!»^[xxii].

В другом письме он делится своими душевными терзаниями: «Я ищу теперь такого сообщества, где царствует принцип повиновения, где русское юношество не задалось ужасной мыслью — свободы в безграничном смысле, свободы в ее исковерканном понятии, а, следовательно, с удовольствием выхожу из стен нашей гимназии и ищу такого сообщества далеко от Петровки!..»^[xxiii].

Когда к нему неожиданно поступило предложение от отца другого гимназиста о покупке его сочинения «Взгляд на историю с филологической точки зрения «за 6 рублей», реакция А. Шахматова была однозначной: «Конечно, я не согласился, я дал мое сочинение даром»^[xxiv].

В этом еще физически и психически неокрепшем теле жила большая человеческая душа, способная сопереживать и сострадать, верить и любить без раздела, до конца: «Но если бы я видел, что вы умираете с голоду, я за 2 копейки продал бы все, все мои произведения, все мои книги и поднес бы каждому из вас однокопеечную булочку… Я одно только чувствую, сознаю, то бессознательно, то со смыслом, что если я что-нибудь знаю, если сколько-нибудь понимаю, это только благодаря Богу и никому более другому, и вам. Моя любовь к языку не есть врожденное мамой; это есть моя существенная потребность, мое призвание, увеличивающееся мыслью, что это может послужить и вам, что если я выручу за это несколько лепт, они, они могут вам быть полезны; на них, может быть, можно будет купить книгу дяде, тебе, красавица, шелковое платье, Жене — юбку, Оленьке — башмаки»^[xxv].

Его сестра, размышляя о первых успехах «Лели», его взрослении, замечала: «Он пока не знает и даже не догадывается, что помимо его звуков и учебников, есть еще многое, многое поинтереснее на свете, но все-таки он уже понимает суть жизни и суждения его не так односторонни и пристрастны. Он в каждом человеке ищет душу (курсив наш. — О. Н.), к каждому относится благодушно, без предвзятой идеи, без насмешек и ядовитости»^[xxvi].

В 1879 г. А. Шахматов сдает экзамены в четвертую московскую гимназию, с которой вплоть до поступления в университет была связана его жизнь. Знакомство с английским языковедом Ходжетцом, которому А. Шахматов показал свое сочинение о звуках, во многом изменило его жизнь и сблизило с кругом прогрессивных лингвистов того времени — В. Ф. Миллером, Ф. Ф. Фортунатовым, Ф. Е. Коршем, ставших для него наставниками в ученой деятельности. В свободное время он продолжал заниматься языками и уже тогда критически оценивал труды классиков вроде М. Мюллера, рассуждал о египетском языке, искал корни слов. В этих юношеских «лингвистических играх» скрывалось значительно большее, чем простое собирательство: он «создал новую теорию о языке»^[xxvii], по мнению Ходжетца, и все глубже погружался в манящий тайнами и открытиями филологический мир. Рассуждения 15-летнего А. Шахматова о себе самом и своих ощущениях говорят о зрелости и неистовом полете смелой мысли, которая не знала границ: «Язык может сделать меня поэтом и отчасти сделал, это — язык перенес меня в отвлеченный мир, язык познакомил меня с мыслями человека; филологии вовсе не свойственна сухость, филология — это наша жизнь (курсив наш. — О. Н.), жизнь древнего нашего предка Ария, жизнь и нас — идеалистов XIX века»^[xxviii]. Филология придала научным мечтаниям А. Шахматова осязаемые границы, выстраивала в его сознании алгебраические схемы, позволяла проникнуть в исторические судьбы народов и понять их духовный строй как живую, развивающуюся стихию. Он писал об этом так: «Что же открыла мне филология: мне теперь много и много ясно, много и много стало понятно; я проследил за древнейшею жизнью человека, и я часто переношусь в блаженные времена Адама, идеального ходжетцева человека, я переношусь мысленно за 6 тысяч лет до Р. Х., и все становится так ясно, что ни история, ни религия не могли так ясно объяснить мне о сотворении мира и человека, а существование Адама и Евы неопровержимо, потому что я знаю, что они значат — рождатель и рождательница, муж и жена»^[xxix].

После окончания в 1883 г. гимназии А. А. Шахматов поступил на историко-филологический факультет Императорского Московского университета. В первый же год обучения он пишет глубокий историко-лингвистический труд, опубликованный под заголовком «Исследование о языке новгородских грамот XIII и XIV века». Для того времени А. А. Шахматов решал очень важные задачи: во-первых, он обратился к анализу не книжных, церковных текстов, а деловых, бытовых, которые в то время активно не изучались; во-вторых, молодой ученый в центре своего исследования ставит традицию языка и орфографии: «Светские акты унаследывают разные традиционные термины и притом традиционные написания, а также традиционные формы, и очень часто памятник светского содержания XIV века является полной копией весьма близкой к какому-нибудь оригиналу XI и XII в., который в свою очередь стоял несомненно в непосредственной зависимости от церковного языка и письменности»^[xxx].

По окончании I курса А. А. Шахматов отправляется в поездку по северу России для изучения местных говоров. Попутно он записал сказки, свадебные песни, причитания и былины, которые частично было изданы в сборнике «Северных сказок» Н. Е. Ончукова (СПб., 1908)^[xxxi]. В своем Отчете об этнографической поездке в Олонецкую губернию в 1884 г. А. А. Шахматов указал, что ему удалось записать более шестидесяти сказок: «…они были для референта особенно интересны в виду того, что их язык наиболее близок к разговорному»^[xxxii]. Вторую поездку он совершил летом 1886 г. Он зафиксировал также песни, баллады, былины, свадебные причитания, загадки и другие фольклорные жанры. Записи А. А. Шахматова отличались точностью в передаче фонетических особенностей, что позволяет их использовать в качестве полноценного источника по изучению не только устного народного творчества как культурно-эстетической традиции, но и как факта живого народного языка, дышащего своей неповторимой интонацией.

На IV курсе университета А. А. Шахматов готовит кандидатское сочинение на тему «О долготе и ударении в общеславянском языке», которое было признано Ф. Е. Коршем и Ф. Ф. Фортунатовым «весьма удовлетворительным», и А. А. Шахматова утверждают в степени кандидата.

По окончании университета историко-филологический факультет постановил ходатайствовать по представлению профессоров Ф. Е. Корша, Ф. Ф. Фортунатова, Р. Ф. Брандта и В. Ф. Миллера об оставлении А. А. Шахматова при университете по кафедре русского языка и словесности.

В 1889 г. А. А. Шахматов успешно сдает магистерские экзамены, после которых ему разрешено представить диссертацию, которую ученый готовит не в университете, а в Губаревке, куда «в связи с душевными переживаниями…, а также в связи с неудовлетворенностью преподаванием в университете и стремлением поработать в деревне» он уезжает в 1890 г., а с июля 1891 г. его утвердили в должности земского начальника V участка по Саратовскому уезду^[xxxiii].

Эти несколько лет, проведенные в родовом имении, открывают еще одну грань личности А. А. Шахматова. Настоящий талант может проявить себя не только в сфере высокой умственной деятельности. Хозяйственные дела, обустройство сельской жизни, налаживание эффективно работающего поместья, быта и образования крестьян — тоже непростое искусство, которым сумел овладеть молодой ученый, в тоже время не бросая и научного труда. Недаром земская жизнь дает нам столько примеров талантливых общественных деятелей.

С 1892 г. А. А. Шахматов начал активно разрабатывать проблемы фонетики, находившиеся в то время на передовых рубежах науки. Юношеские рассуждения о судьбе звуков в разных языках получили более глубокое осмысление в диссертации «Исследования в области русской фонетики».

12 марта 1894 г. в Большой словесной аудитории Императорского Московского университета состоялась публичная защита диссертации, по которой официальными оппонентами выступили Ф. Ф. Фортунатов и Р. Ф. Брандт. Принимая во внимание обстоятельность, оригинальность и новизну исследования, факультет, минуя магистерскую степень, присудил А. А. Шахматову степень доктора русского языка и словесности.

18 мая 1894 г. ученый получает официальное письмо академика А. Ф. Бычкова с предложением принять звание адъюнкта Академии, а 12 ноября того же года на Общем собрании Императорской Академии наук он был избран адъюнктом. С этого времени началась насыщенная научная деятельность ученого на академическом поприще.

Эта сфера жизни А. А. Шахматова достаточно известна. Но тем ценнее страницы рукописи Е. А. Масальской, рассказывающие нам, каким был предшествующий этому путь, из каких фрагментов сложилось будущее этого многосторонне одаренного т глубокого человека.

Уже 17 декабря 1894 г. А. А. Шахматов, впервые присутствовавший в заседании ОРЯС «предложил полное изменение программы издания Словаря русского языка»^[xxxiv]. В это же время он начал работать над изданием двинских грамот XIV в.

В 1895 г. А. А. Шахматов осуществил поездку в Мещовский и Мосальский уезды Калужской губернии для изучения местных говоров.

Научные интересы ученого в этот период его деятельности очень разнообразны. Он берется и за изучение таких сложных вопросов, как анализ ударения в текстах славянского просветителя и ученого XVII в. Ю. Крижанича (1895), печатает материалы по изучению говоров русского языка, выпускает статью «Несколько слов о Несторовом житии св. Феодосия» (1896).

В 1896 г. Академия наук командировала А. А. Шахматова в заграничную поездку. Он посетил с ученой целью Вену, Триест, Цетинье, Подгорицы, Боснию и Герцеговину, Сараево, Загреб, Белград, Бухарест и другие города, где занимался изучением языков и особенностей местного произношения разных славянских народов.

3 мая 1897 г. А. А. Шахматова избирают экстраординарным академиком Императорской АН. Он активно работает в это время над работами по истории летописных сводов. 4 декабря 1898 г. А. А. Шахматова избрали ординарным академиком.

В 1900 и 1901 гг. он совершил поездки в Архангельскую губернию для сбора и изучения двинских грамот. Его исследование по данной проблематике до сих поря является образцовым как по палеографическому оформлению, так и по выявлению и характеристике фонетических особенностей, зафиксированных в северных древнерусских текстах. Он также произвел интересные и корректные наблюдения над морфологическими и синтаксическими особенностями грамот, сделал замечания о словообразовании и словоупотреблении^[xxxv].

Уже тогда А. А. Шахматов был не только исследователем языка, «книжником». Он откликался и на многие общественные события того времени, требовавшие от него твердой гражданской позиции. Так, в письмах к Фортунатову в марте 1902 г. он возмущался фактом отмены Николаем II избрания М. Горького в почетные академики^[xxxvi].

Много времени он уделял общественной работе: вместе с другими учеными он занимался организацией Съезда славянских филологов, в 1906 г. участвовал в заседаниях Государственного совета и др.

8 ноября 1906 г. А. А. Шахматова избрали председательствующим в Отделении русского языка и словесности Императорской АН.

Поражает диапазон научных интересов А. А. Шахматова, который берется, казалось бы, за самые спорные, неразрешимые проблемы. Так, в 1908 г. выходит фундаментальный труд академика «Разыскания о древнейших русских летописных словах», в котором проведено тщательное изучение списков Повести временных лет и восстановление древнейших текстов.

С 1908 г. А. А. Шахматов начинает чтение лекций по истории русского языка в Санкт-Петербургском университете, а в 1910 г. историко-филологический факультет избирает ученого профессором по кафедре русского языка и словесности. В 1910,1911 учебном году он читал в университете следующие курсы: «1) 3-я часть Курса истории русского языка — Учение о формах, 2) Русская историческая диалектология; вел семинарий по русскому языку и просеминарий по русскому и церковнославянскому языкам»^[xxxvii].

В это же время его увлекают материалы, связанные с изучением финно-угорских народов, которые с древних времен селились под Саратовым. Свои практические наблюдения А. А. Шахматов выразил в книге «Мордовский этнографический сборник» (СПб., 1910).

Ученый по-прежнему активно печатается. Показательны в этом отношении не только оригинальные исследования А. А. Шахматова, но и во многом открытые и по достоинству им новые имена в науке. Так, в 1910 г. он опубликовал рецензию на рукопись Е. В. Аничкова «Язычество и древнерусские проповеди», подготовил отзыв о сочинении С. К. Шамбинаго «Повести о Мамаевом побоище» и др.

Общественные перемены в стране в эти годы, коснувшиеся самых демократических институтов России — университетской жизни, показали А. А. Шахматова как честного и благородного человека, заступника молодежи. В 1910 г. было дано предписание Министерству народного просвещения исключать студентов по полицейским спискам. В результате этой провокации начались массовые аресты молодежи. Один из эпизодов, в котором А. А. Шахматов принимал личное участие, весьма показателен. Его студент Павел Евдокимов был арестован, помещен в Петропавловскую крепость, а затем выслан из России. А. А. Шахматов приложил много усилий, чтобы смягчить участь молодого человека, который из заключения писал академику: «Знаю очень хорошо, что… не должен писать профессору-академику… Но что же мне делать, если я один как перст, и мне тяжело. Да я и не пишу вовсе г. профессору: человеку пишу, человеку, откликнувшемуся на мое горе… Спасибо вам, глубокое спасибо за участие…»^[xxxviii]. А. А. Шахматов не бросил своего подопечного и во время его заграничного скитальчества: посылал ему литературу для подготовки к сдаче экзаменов, хлопотал о восстановлении бывшего студента в Петербургском университете. Вот фрагмент одного из писем А. А. Шахматова П. Евдокимову 1912 г.: «Дорогой Павел Матвеевич! Благодарю за длинное и интересное письмо, написанное Вами 1-го января. На днях доставлю Вам программу. Кольцова выслать не могу. Он исключен из числа изданий, подлежащих безвозмездной выдаче. Когда приедете, может быть, выхлопочу Вам экземпляр. О самом интересном Вы не пишете: готовитесь ли к экзаменам; в курсе ли Вы всяких новых требований; подаете ли прошение о допущении Вас к экзамену экстерном?..»^[xxxix]. И это не единичный эпизод деятельного сочувствия А. А. Шахматова к своим ученикам. Неудивительно поэтому, что в 1913 г. к 25-летию его научной деятельности студенты преподнесли любимому учителю приветственный адрес, в котором были такие пронзительно-откровенные слова: «В Вашем лице — перед нами не только передовой ученый, ставящий науку на уровень науки европейской, заставляющий европейский мир прислушиваться к ее жизни. Изучая язык, Вы вникаете и учите вникать и нас не в одну его мертвую плоть, но и в его живую душу; учите любить славянские языки и с ними жизнь славянских народов во всем их огромном многообразии; учите вносить в изучение их жизни гуманность и беспристрастие. Не менее, чем Ваши уроки, учит нас живой пример Вашей личности — пример ученого, гражданина и человека. Ваше всегда внимательное и душевное участие к студентам, и не только к их скромной работе, но и ко многим тяжелым и горестным случайностям студенческой жизни, еще и еще раз говорит нам, какого незаменимого руководителя и наставника мы имеем в Вашем лице. И теперь, в тяжелые для академической жизни дни, веря в будущее русской науки и в будущее нашего университета, мы неразрывно связываем нашу веру с верой в глубину и силу Вашей деятельности»^[xl].

1910-е гг. — время напряженных ожиданий и тревог за судьбы России. Именно тогда даже в научных трудах А. А. Шахматова ощущается стремление уйти в глубины исторического прошлого не только для того, чтобы исследовать язык наших предков, но и понять, при каких обстоятельствах зарождался остов восточнославянской народности, по какими путями она развивалась в древний период и в Средневековье, что способствовало сближению и что, наоборот, отталкивало ее родственные ветви — украинскую и белорусскую. Все это и многое другое ученый решал на страницах своих лингвистических трудов, которые теперь, в начале XXI в., можно назвать в какой-то мере историческим пророчеством А. А. Шахматова.

Так, в 1915 г. выходит объемный труд академика «Очерк древнейшего периода истории русского языка». В это же время появляются в печати статьи и переводы славистической проблематики: «К вопросу о древнейших славяно-кельтских отношениях», «Заметки к древнейшей истории русской церковной жизни» и др. А последняя прижизненная книга ученого «Древнейшие судьбы русского племени» (Пг., 1919) как бы подытожила раздумья над глубокой и важной проблемой становления и развития русской нации. В этой работе А. А. Шахматов особо подчеркивает «державность славянского элемента в русском государстве»^[xli] прошлых времен, которая способствовала объединению севера и юга и складыванию единого этнографического, этнокультурного и этнополитического целого.

Но не только в научных трудах ученый пытался выразить идею панславизма. Он плодотворно занимался просветительской и организаторской деятельностью и в Академии, и в вузах России, в научных обществах и собраниях. В начале 1900-х гг. А. А. Шахматов вместе с другими известными учеными из славянских государств стал одним из организаторов Союза славянских академий. В предложенном им Проекте Устава ученый так сформулировал основные задачи и цели объединительного по своей сути общеславянского органа: «Мысль организовать Союз славянских академий и ученых обществ явилась последствием того убеждения, что для разрешения некоторых научных задач совершенно необходимо сосредоточить на них внимание и совокупные усилия ученых специалистов всех славянских народностей. <...> Но славянство объединяется не только своим доисторическим прошлым. Многие ветви его в начале исторической своей жизни попали под общие культурные влияния, давшие общее направление дальнейшему развитию этих славянский народностей. <...> Здесь, между прочим, имеется в виду и тот для данного дела в высшей степени важный факт, что взаимные сношения между славянами создавали иногда широкое духовное общение между ними, приводившее к одной общей литературе и к одному общему в главных чертах литературному языку»^[xlii].

А. А. Шахматов по-прежнему преподавал в Санкт-Петербургском университете и разрабатывал новые дисциплины. Одна из них стала ключевой в системе историко-лингвистической подготовки студентов, которым, по мнению ученого, необходимо знать исторический процесс образования племен и наречий не только по памятникам письменности, но и по данным современных говоров. Данной проблеме посвящена книга «Введение в курс истории русского языка» (Ч I. Пг., 1916).

В конце 1910-х гг. А. А. Шахматов пишет статью «О государственных задачах русского народа в связи с национальными задачами племен, населяющих Россию»^[xliii] — пронзительную по интонации и глубокую по историческому смыслу. Эта работа отражает еще одну сторону общественных интересов ученого: он осознает опасность сложившейся ситуации на территории восточнославянских народов и предостерегает будущее поколение от возможных ошибок в национальных проблемах, которые нельзя решать без учета исторического опыта. В этой статье главным предметом своего внимания А. А. Шахматов объявляет великорусскую народность и те «сепаратистические» настроения, которые кроются в «племенах», населяющих Россию и стремящихся расчленить ее на части, уничтожить и погубить некогда единое славянское пространство.

А. А. Шахматов начинает свой обзор со времени крещения Руси и последовательно излагает обстоятельства, приведшие к созданию единого восточнославянского государства, укрепления его позиций. Ученый доводит свой историко-культурный очерк до начала XX в. — противоречивого и неоднозначного периода в истории славянских народов. Он указывает на факты, отталкивающие украинцев и белорусов от России, говорит о характере национального самосознания, отмечает этнографические, социальные и языковые черты «общеславян». Многие мысли нашего великого соотечественника и сейчас заставляют задуматься об этих проблемах. Так, например, он пишет: «Пусть каждый великорус содрогнется перед мыслью дать… малорусам и белорусам антирусское направление; это рыть могилу себе, своему государству и своей национальности; мы сильны своим единством (курсив наш. — О. Н.), без него мы станем добычей других, более сильных народов становления восточнославянского государства».

При оценке событий начала XX в. А. А. Шахматов обращается к богатому историческому опыту Руси–России, который складывался в том числе и из признания местных обычаев, прямо говорит о ее государственных интересах и приоритетах, пытается осмыслить и оценить ошибки в решении национальных проблем и — главное — рассуждает о стратегии развития страны, выдвигает действенные задачи для культурного созидания будущего единства.

Можно думать, что в силу сложившихся исторических обстоятельств и личной судьбы А. А. Шахматов находился под некоторым влиянием идеи общеславянского единства и в то же время отчетливо понимал многочисленные противоречия, раздирающие его изнутри. Но как философ-идеалист в лучшем смысле этого слова он все же не оставлял надежды на торжество разума над хаосом, а как практик старался делать все, чтобы разъяснить и наглядно показать имеющиеся противоречия, тем самым как бы заставляя задуматься о судьбе России.

***

Последние письма Алексея Александровича своему близкому другу и соратнику Д. Н. Ушакову дают отчетливое представление о переживаемых им тяготах и лишениях. Зима 1920 года стала последней для А. А. Шахматова. Вот отрывок из письма от 11 января 1920 года: «Житье Ваше, как вижу, труднее моего, не скажу нашего, петербургского, т. к. в общем здесь еще хуже, чем в Москве. Но я в казенной квартире, получаю достаточное количество дров на плиту; от времени до времени, правда, в миним<альных> дозах могут топить две печи внизу (у нас ведь два этажа). Электрический свет в посл<еднее> время стали давать от 6 до 12. Правда, мы не сытые, бедствуем из-за продуктов, но так или иначе до сих пор пробавлялись. Требуется на содержание громадная сумма денег. Достать <эти?> деньги трудно. Кроме увеличившегося жалованья, нас выручает продажа вещей. Но вещам скоро конец, их хватит разве на месяц. Чем будем жить дальше, не видно»^[xliv].

В последние месяцы А. А. Шахматов мужественно переносил и личные утраты: 14 декабря 1919 г. не стало любимой тети, с детских лет воспитывавшей Шахматовых, 11 февраля 1920 г. не стало младшей сестры Алексея Александровича Ольги. Незадолго до смерти А. А. Шахматов беспрестанно хлопотал о библиотеке А. И. Соболевского, спасая ее от разорения и гибели. Он не смирился судьбе и не покорился неимоверным трудностям, но испытывал боль от происходившего и увиденного им.

А. А. Шахматова скончался 16 августа 1920 г. Ему было всего 56 лет.

Научная биография А. А. Шахматова не укладывается в хрестоматийное понимание «классика», каким он не стремился быть и никогда об этом не думал. А. А. Шахматов не являлся сторонним наблюдателем в науке, а был ее неотъемлемой частью и, если угодно, духовным камертоном Императорской Академии наук рубежа XIX–XX вв.

Будучи увлеченным исследователем-архивистом и в то же время практиком, вдумчивым лектором и внимательным собеседником, известным и уважаемым человеком, А. А. Шахматов все же оставался в тени официальной академичности и сторонился приемов и банкетов, оставаясь в миру скромным и чутким правдоискателем, верным традициям любимой им Родины. После его смерти проф. В. Н. Щепкин очень точно подметил свойство А. А. Шахматова, идущее от его внутренней сути, от всего строя его духовной деятельности. «Шахматов, — писал он, — в сфере славянорусской филологии оказался руководящей социальной личностью, какие типичны для духовного развития сплоченных и сознательно организованных наций… В бюрократической, духовно обезличенной и несорганизованной России появление такой значительной социальной личности было счастливейшим и редчайшим исключением»^[xlv].

«Легендарный мальчик» — так назвал А. А. Шахматова академик В. М. Истрин^[xlvi]. Но не внешние качества хотел подчеркнуть его биограф, а весь человеческий облик этой незаурядной личности. Сам он как-то ответил на поставленный им же главнейший вопрос (и, думается, в признании Алексея Александровича кроются глубинная сила и гармония его души): «В чем смысл жизни?» — «Во всестороннем развитии духовной жизни человека: его воли, его ума и чувства»^[xlvii].

Его имя до сих пор вызывает противоречивые отклики даже в ученой среде, где часто царит безапелляционность и господствуют пристрастные оценки. Но не только они определяют вклад ученого в культурный вектор развития нашей страны. Есть и другие мнения. Первая книга об А. А. Шахматове, написанная его учеников В. В. Виногрдовым, завершается такими словами: «В науке важнее всего — откровение новых путей, новых методов исследования. Новые пути пролагались А. А. Шахматовым во всех областях, в какие он входил. Он не оставил собранной, единой системы методологии лингвистических и шире — историко-культурных изучений. Он не рассуждал о методах, а создавал их в процессе работы. И эта сторона его трудов не умрет никогда: даже тогда, когда его смелые гипотезы будут заменены другими, истинные ученые будут искать в исследованиях А. А. Шахматова радостей созерцания в прошлом великой творческой работы гениального ума»^[xlviii]. Думается, что эта оценка вполне справедлива и во многом актуальна и сейчас.

***

В воспоминаниях Е. А. Масальской об А. А. Шахматове не раз звучит слово «Бог» почти как зримое присутствие Его в жизни Алексея Шахматова с самых ранних лет. Так, при описании жизни в Хмелевке, имении Шахматовых под Саратовым, есть показательный эпизод: «О. Михаил учил нас церковнослужению не только по учебнику, но и наглядно. Леля очень серьезно относился к тому, что его ввели с этой целью в алтарь… Мы строго постились, ходили на страстной на все службы, а затем после причастия деятельно занялись окраской яиц и разборкой заготовленных подарков всему двору…»^[xlix]. Рассказывая о событиях 1874 г., Е. А. Масальская писала: «Говели мы на Страстной того года в Вязовке у о. Григория Александровича. И говение, и исповедь, и все службы с двукратными поездками ежедневно в Вязовку, и заутреня, и возвращение домой тихой теплой ночью, и разговенье, христосование — все было проникнуто для нас обоих необычайным подъемом духа»^[l].

Об этом не принято было раньше писать и говорить, да и вторгаться в такую сокровенную область другому едва ли возможно. Но смеем сказать, что ощущение Бога как высшего Судии, Хранителя и Путеводителя всегда направляло А. А. Шахматова, придавало ему силы, укрепляло духовно и утверждало в правоте своей веры в подлинные ценности земного бытия. О них он мудро рассуждал еще в совсем юном возрасте. Этим смыслом была преисполнена вся его жизнь смиренного служителя Слова.

Он прожил недолгую жизнь, но наполненную большими и трагическими общественными событиями, яркими открытиями в науке и озаренную благородным помыслом — служением родному народу и родной стране, чему он был предан до последних своих дней.

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru