Из разборов лирики Фета: «На качелях»

И опять в полусвете ночном

Средь веревок, затянутых туго,

На доске этой шаткой вдвоем

Мы стоим и бросаем друг друга.

И чем ближе к вершине лесной,

Чем страшнее стоять и держаться,

Тем отрадней взлетать над землей

И одним к небесам приближаться.

Правда, это игра, и притом

Может выйти игра роковая,

Но и жизнью играть нам вдвоем –

Это счастье, моя дорогая!

26 марта 1890

Источника текста

Первая публикация – «Московская иллюстрированная газетка», 1890, № 1, 8 апреля, с. 3, без заглавия). Стихотворение под заглавием «На качелях» включено в состав прижизненного сборника поэзии Фета: Вечерние огни. Выпуск четвертый неизданных стихотворений А. Фета. М., 1891. Это заглавие предложил Фету его друг поэт Я.П. Полонский: «Твое стихотворение “И о п я т ь в п о л у- м р а к е н о ч н о м” так хорошо, что с удовольствием не раз буду его перечитывать. Дай ему только заглавие “На качелях”, чтобы сразу ввести читателя в чарующую атмосферу стихов твоих». Качание на качелях с возлюбленной в фетовском стихотворении, вероятно, навеяно, не только воспоминаниями молодости, но и поэтическим текстом Я.П. Полонского «Качка в бурю» (1850), в котором есть такие строки: «Скоро ночь – темнеют ели… / Слышу ласково-живой, тихий лепет: “На качели / Сядем, милый мой!” // Стан ее полувоздушный / Обвила моя рука, / И качается послушно / Зыбкая доска».

В плане неосуществленного нового издания, составленном Фетом в 1892 г., «На качелях» включено в раздел «Разные стихотворения».

Место в структуре прижизненных сборников

Любовные стихотворения в составе четвертого сборника «Вечерних огней» разнообразны. Среди них есть тексты собственно не любовного, а мадригального характера: «Она» (1889), «Людские так грубы слова…» (1889).

Комплиментарный характер имеет стихотворное посвящение великой княгине Елизавете Маврикиевне: «К ней», исполненное преклонения, молитвенного чувства), к комплиментарным стихотворениям относятся также «Графине С.А. Т-й во время моего 50-летнего юбилея» (1889), «Графине С.А. Толстой (Алексей)» (1889), «В альбом Н.Я. П-ой» (1890), «Графине Н.М. С-ъ» (1888), и «М.Н. К-ной» (1890), в котором свидание с героиней трактуется как исцеление для больного героя.

Есть и среди стихотворений сборника и признание («Е.Д. Д-ъ», 1888):

Я назову лишь цветок, что срывает рука,

Муза раскроет и сердце, и запах цветка;

Я расскажу, что тебя беспредельно люблю,

Муза поведает, что я за муки терплю.

А в стихотворении «Руку бы снова твою мне хотелось пожать…» (1888) любовная тема приобретает «дружеские» эмоциональные тона.

В комплиментарном стихотворном посвящении «Л.И. О-й при посылке портрета» (1888) дана постоянная в поздней лирике Фета и, в частности, в «Вечерних огнях» антитеза «молодость женщины, которой адресовано стихотворение – старость поэта»:

Какой обман несправедливый!

Вдруг получить издалека

Вам, юной, свежей и красивой,

Печальный образ старика.

Прославляется любовь других – молодых: «На юность озираясь вновь / И новой жизнью пламенея, / Ура! И я хвалю любовь / И новый факел Гименея» («На бракосочетание Е. и К. Д-ъ», 1889).

В «полумадригальном» стихотворении «Не нужно, не нужно мне проблесков счастья…» (1887) отчетливо звучит тема любовной страсти как одновременно «безумного» счастья и одинокого горя:

Когда бы ты знала, каким сиротливым

Томительно-сладким, безумно-счастливым

Я горем в душе опьянен, -

Безмолвно прошла б ты воздушной стопою,

Чтоб даже своей благовонной стезею

Больной не смутила мой сон.

Трагическая тема старческой любви присутствует в стихотворении: «Полуразрушенный жилец полумогилы…» (1888):

Полуразрушенный жилец полумогилы,

О таинствах любви зачем ты нам поешь?

Зачем, куда тебя домчать не могут силы,

Как дерзкий юноша, один ты нас зовешь?

Томлюся и пою. Ты слушаешь и млеешь;

В напевах старческих твой юный дух живет.

Мотив закатной любви и одновременно приход весны – времени любви представлены в стихотворении: «И близки дни, когда все блага / К нам низведет пора любви» («Была пора, и лед потока…», 1890).

Но с ним соседствует другой вариант любовной темы - счастье разделенной любви, залоги этого «да» в чертах лица девушки и самой природе («Чуя внушенный другими ответ», 1890):

Чуя внушенный другими ответ,

Тихий в глазах прочитал я запрет;

Но мне понятней еще говорит

Этот правдивый румянец ланит,

Этот цветов обмирающих зов,

Этот предательский шепот ручья,

Этот рассыпчатый клич соловья.

Томительна и сладостна любовь, пусть и неразделенная, в стихотворении «Как будто бы нельзя в больном и сладком сне / Дозволить мне любить вас пламенно и нежно» («Хоть счастие судьбой даровано не мне…», 1890).

В стихотворении «Зной» (1888) любовное свидание изображено как происходящее в настоящем:

Что за зной! Даже тут, под ветвями,

Тень слаба, и открыто кругом.

Как сошлись и какими судьбами

Мы одним на скамейке вдвоем?

Так молчать нам обоим неловко,

Что ни стань говорить, - невпопад;

За тяжелой косою головка

Словно хочет склониться назад.

Но: фон («вечерняя мгла» в аллее) придает сцене и самому образу «прохладной аллеи» – месту уединения влюбленных - трагический оттенок, побуждая воспринять описанное как вечернюю любовь лирического «я» – старика:

И как будто истомою жадной

Нас весна на припеке прожгла,

Только в той вон аллее прохладной

Средь полудня вечерняя мгла…

Характерны для стихотворений сборника и такие грани любовной темы, как невыразимость, непередаваемость «живой красоты» женщины («Как трудно повторять живую красоту…», 1888), как бегство влюбленных от толпы, вечная любовь, вечное свидание («От огней, от толпы беспощадной…» (1889), как запрет на любовь со стороны близких и / или света и соединение любящих в песне – в стихах:

Запретили тебе выходить,

Запретили и мне приближаться,

Запретили, должны мы признаться,

Нам с тобою друг друга любить.

Но чего нам нельзя запретить,

Что с запретом всего несовместней, -

Это песня: с крылатою песней

Будем вечно и явно любить…

(«Запретили тебе выходить…», 1890)

Один из сквозных мотивов сборника – воспоминание о любви и о возлюбленной:

В небеса высок у цапли взлет:

Ни стрела, ни пуля не доймет;

Во сто раз и выше и быстрей

Мысль летит к избраннице своей.

(«Из Мерике», 1888[i])

Воспоминание может приобретать форму сна и быть исполненным преклонения перед возлюбленной («Перед тобой с коленопреклоненьем / Стою»), как в стихотворении «Во сне» (1890). Иногда встреча с возлюбленной может быть понята и как воспоминание, как и как действительность («А ты промелькнула неслышно»), полные надежды на счастье, пробуждения любви («Сегодня все звезды так пышно…», 1888).

Встречаются и мотив вины перед былой возлюбленной, давно покинувшей землю (в стихотворении «Упреком, жалостью внушенным…», 1888: он – «душа больная», он «коленопреклоненный» перед нею), и мотив прощания и воспоминания о любимой, с которой давно расстался: «Что за раздумие у цели? / Куда безумство завлекло? / В какие дебри и метели / Я уносил твое тепло?» («Прости! во мгле воспоминанья…», 1888). Безотрадно воспоминание о развенчанных кумирах, богинях любви давних лет («В полуночной тиши бессонницы моей…», 1888).

Как и в «На качелях», ситуация давнего свидания, давней любви представлена как настоящее в стихотворении «Гаснет заря, - в забытье, в полусне…» (1888):

Гаснет заря, - в забытье, в полусне,

Что-то неясное шепчешь ты мне,

Ласки твои я расслушать хочу,

«Знаю, ах, знаю», - тебе я шепчу.

В блеске, в румяном разливе огня,

Ты потонула, ушла от меня;

Я же, напрасной истомой горя,

Летняя вслед за тобою заря.

Сладко сегодня тобой мне сгорать,

Сладко, летя за тобой, замирать…

Завтра, когда ты очнешься иной,

Свет не допустит меня за тобой.

В этом контексте стихотворение «На качелях» выделяется трактовкой любви как одновременно отрадного и возвышающего чувства, и страсти, чреватой гибелью, а также превращением воспоминания о прошлом в воображаемое событие настоящего, в точное и полное повторение прошлого. Это – лишь одна из многих намеренно отрицающих друг друга трактовок любовной темы и мотива воспоминания в поздней лирике Фета.

Автобиографическая основа

Строки из цитируемого ниже письма Фета Я.П. Полонскому «сорок лет тому назад я качался на качелях с девушкой, стоя на доске, и платье ее трещало от ветра, а через сорок лет она попала в стихотворение» заставляют видеть в стихотворении воспоминание об эпизоде романа поэта с Марией Лазич, оборвавшегося весной 1851 г. (если вычесть из 1890-го, года написания стихотворения, сорок лет, то получится «условный» 1850-ый; познакомился Фет с Марией в 1848 году). Вызванное бедностью Марии и отсутствием состояния у Фета решение оставить возлюбленную (пускай и поддержанное ею) и вскоре последовавшая ее трагическая гибель (возможно бывшая замаскированным самоубийством) мучили его совесть всю последующую жизнь. «На качелях» – попытка «переписать» прошлое, вернуть безмятежность поры любви и одновременно снять с себя долю вины: играют жизнью они оба, и эта «игра» – счастье. Но «игра» и смертельно опасная и, видимо, предрешенная в своем трагическом исходе – «роковая».

Абсолютно несостоятельно бездоказательное утверждение В.А. Кошелева, что стихотворение «На качелях» – «один из самых вдохновенных в мировой литературе манифестов любви и супружеской верности» (Кошелев В.А. Афанасий Фет: Преодоление мифов. Курск, 2006. С. 112). Во-первых, этому противоречит свидетельство самого поэта: Фет и М.П. Боткина обвенчались 16 августа 1857 года, - не за сорок, а за тридцать с небольшим лет до написания стихотворения. Во-вторых, в письме Я.П. Полонскому Фет, если бы писал о себе и жене в далеком прошлом, не преминул бы это отметить, вместо того чтобы упоминать о безымянной «девушке» (Я.П. Полонский с Марией Петровной был знаком). В-третьих (и это главное), если не счастливая, то внешне безмятежная супружеская жизнь четы Фетов-Шеншиных никак не могла ассоциироваться с «игрой роковой». «Роковая» игра-любовь, - конечно, отнюдь не супружеский союз.

Композиция. Мотивная структура

Стихотворение, как и большинство строфических лирических произведений Фета, состоит из трех строф, каждая из которых объединена перекрестной рифмовкой: АБАБ; в нечетных строках – мужская рифма, в четных – женская.

Первая строфа – указание на событие, на ситуацию, вторая – описание качания на качелях и чувств лирического «я» и его возлюбленной, третья – символическая трактовка игры. Игра – сначала качание на качелях, затем –игра роковая любви, но игра не друг против друга, а своими жизнями вместе.

Стихотворению «На качелях» присущи, как и многим другим поэтическим произведениям Фета, черты фрагменты: его текст как бы открыт в прошлое, во внетекстовую реальность посредством указания на не описанное первое качание на качелях «И опять…»).

Очевидно, в стихотворении упоминается о двух эпизодах качания на качелях героя и его возлюбленной: об этом свидетельствует открывающие первую строку сочинительный соединительный союз «и» в сочетании с наречием «опять»: «И опять в полусвете ночном». Первый эпизод остался в прошлом, второй отнесен к некоему условному настоящему (используются глаголы – сказуемые в форме настоящего времени – «стоим», «бросаем»). Но означают ли эти формы, что вторая «игра» действительно приурочена к настоящему времени, что между время, к которому принадлежит стихотворение как поэтическое высказывание лирического «я», и время, когда герой и его возлюбленная предавались упоительной и страшной игре на качелях, не разграничены?

Любивший ерничать и зло шутить литератор В.П. Буренин не преминул обыграть «двусмысленность» грамматического времени в стихотворении: «Представляете себе семидесятилетнего старца и его “дорогую”, “бросающих друг друга” на шаткой доске… Как не беспокоиться за то, что их игра может действительно оказаться роковой и окончиться неблагополучно для разыгравшихся старичков!» (Новое время, 1890, № 5308, 7 декабря, цит. по: Бухштаб Б.Я. Примечания // Фет А.А. Полное собрание стихотворений / Вступ. ст., подг. текста и примеч. Б.Я. Бухштаба. Л., 1959 («Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание»). С. 775).

Фет, которому в год написания и издания стихотворения действительно исполнялось 70 лет, раздраженно откликнулся на этот отзыв в письме другу поэту Я.П. Полонскому 30 декабря 1890 г.: «Сорок лет тому назад я качался на качелях с девушкой, стоя на доске, и платье ее трещало от ветра, а через сорок лет она попала в стихотворение, и шуты гороховые упрекают меня, зачем я с Марьей Петровной (женой поэта, урожденной Боткиной. – А. Р.) качаюсь».

Но отнюдь не только простые соображения здравого смысла относительно возраста поэта понуждают отказаться от прочтения этого стихотворения как описания реального качания на качелях, приуроченного к настоящему. Странен фон этой «игры» – «полусвет ночной». Качание на качелях ночью, даже и не в семидесятилетнем возрасте, - занятие довольно необычное и даже рискованное. Правда, это «игра» не в темноте, а именно в «полусвете» (то есть, по-видимому, при луне). Кроме того, первое – реальное - качание на качелях, оставшееся в прошлом, вроде бы тоже происходило ночью: «И опять в полусвете ночном <…> Мы стоим и бросаем друг друга». Однако не исключено, что слова «в полусвете ночном» относятся не к прошлому, но лишь к грамматическому настоящему – ко второй, а не к первой сцене; смысл в этом случае такой: ‘Мы опять (как когда-то прежде) качаемся на качелях, но теперь это происходит ночью (в полусвете ночном)’.

Лунный свет и лунный пейзаж в поэзии Фета ассоциируются одновременно и с любовным свиданием, с упоением любовью (как в стихотворении «Шепот, робкое дыханье…»), и – у позднего Фета - с одиночеством, непреодолимой разлукой и близкой смертью:

Душа дрожит, готова вспыхнуть чище,

Хотя давно угас весенний день,

И при луне на жизненном кладбище

Страшна и ночь, и собственная тень.

(«Еще одно забывчивое слово…», не позднее октября 1884 г.)

В стихотворении «На качелях» «полусвет ночной» может быть понят в обоих смыслах: это и подобие «света ночного» из «Шепота, робкого дыханья…», и тень горя (не случайно вместо «света ночного» здесь упомянут «полусвет», - а это то же, что и «полумрак», и свет, и тьма слитые вместе).

Свидание в настоящем – это воспоминание о свидании и качании на качелях, канувшем в прошлое; «полусвет ночной» и предчувствие, что «игра»-любовь «может выйти игра роковая», превращает сцену в «обратную» копию по отношению к радостной «игре» в прошлом, превращает ее в «негатив» той давней встречи и «игры».

Посредством поэтического воображения Фет преодолевает разрыв с прошлым, и иллюзорное свидание с былой возлюбленной превращается в реальное. Так проявляется свойство фетовской поэзии, позволившее Н.В. Недоброво назвать Фета «времеборцем». «Торжество искусства над временем звучит во всяком Фетовом гимне искусству таким восторгом и таким самозабвением, что соответствующие стихотворения Фета надо признать образцовыми выражениями мотива времеборства во всей всемирной литературе» (Недоброво Н. Времеборец (Фет) // Недоброво Н. Милый голос: Избранные произведения / Сост., послесл. и примеч. М. Кралина. Томск, 2001. С. 207).

Мотив полета, содержащийся в стихотворении, - один из сквозных в лирике Фета; полет, устремление вверх, в небо ассоциируется со счастьем, с освобождением. Но в стихотворении «На качелях» это и роковая страсть, опасный и, быть может, гибельный порыв. Несомненна параллель с трактовкой любви как «поединка рокового» в тютчевском «Предопределении» и, отчасти, более раннем «О, как убийственно мы любим…». Впрочем, трактовка «роковой» любви у двух поэтов различна. Для Ф.И. Тютчева характерно понимание гибельности любви, любви, которая является борьбой двух воль - его и ее; Фет же пишет о любви как об участии в общей упоительной игре, хотя, может быть, и чреватой страшным итогом, но именно благодаря ощущению опасности и особенно упоительной и манящей. «Приближаться» «к небесам» и всё «страшнее», и всё «отрадней».

Образная структура

Ее основное свойство - контрасты, текст соткан из контрастов. Это и парадоксальный «полусвет ночной», - выражение, объединяющее значения ‘свет’ и ‘темнота’. И образ качелей: веревки, «натянутые туго» (оттенки значения у этого выражения - ‘узы любви’ и ‘нити судьбы’), прочные, но доска качелей - «шаткая». Слово «бросаем» в контексте стихотворения означает движение, направленное вверх, «к небесам», но глагол «бросать» в прямом значении ассоциируется с падением, а не полетом вверх (движение вверх обозначает глагол «подбрасываем»); кроме того, глагол «бросать» в языке ассоциируется с покинутостью (одно из значений слова «бросать» - ‘оставлять возлюбленную или возлюбленного’).

Указание «вновь» переводит описанное в стихотворении событие в план воспоминания («прежде» – на самом деле, «вновь» – в воспоминании). Фон («полусвет ночной», лунный свет) – тревожный, словно замогильный. Параллель «И при луне на жизненном кладбище / Страшна и ночь, и собственная тень» («Еще одно забывчивое слово…», не позднее октября 1884).

Метр и ритм. Синтаксическая структура

Стихотворение написано трехстопным анапестом. Метрическая схема четырехстопного хорея: 001/001/001 (в четных строках стихотворения Фета последняя, третья, стопа наращена прибавлением концевого безударного слога, эти строки имеют вид: 001/001/001/0).

Частое обращение поэтов к трехсложным размерам, одним из которых (наряду с дактилем и амфибрахием) является анапест, характерно для эпохи 1840 –1880-х гг. (определяемой М.Л. Гаспаровым как «время Некрасова и Фета») и в еще большей степени для позднейшей эпохи. По подсчетам М.Л. Гаспарова, доля трехсложников «в метрическом репертуаре русской поэзии возрастает по сравнению с предыдущим периодом к 1880 г. втрое, а к 1900 г. – вчетверо» [Гаспаров 1984, с. 171], причем «в этом массиве трехсложных размеров происходят заметные перераспределения составных частей: анапесты начинают теснить остальные метры и трехстопники – остальные размеры <…> Самым заметным из новоупотребительных размеров оказывался, таким образом, 3-ст. анапест». Среди тем, закрепившихся за этим размером, была любовь(Гаспаров М.Л. Очерк истории русского стиха: Метрика. Ритмика. Рифма. Строфика. М., 1984. С. 171-172). Один из ранних примеров обращения Фета к трехстопному анапесту – известное стихотворение «На заре ты ее не буди…» (1842); к относительно ранним фетовским стихотворениям с любовной тематикой, написанным этим размером, относится «Приходи, моя милая крошка…» (1856).

Особенность ритмики стихотворения – сверхсхемное (лишнее) ударение на слове «этой» в третьем стихе. Благодаря этому ритмическому акценту описываемое и воспоминаемое выделяется как уникальное, особенно дорогое лирическому «я» (доска именно «эта», единственная).

В стихотворении есть два переноса. Первый – на границе строк «На доске этой шаткой вдвоем» и «Мы стоим и бросаем друг друга». Синтаксис требует паузы после слова «шаткой», так как слово «вдвоем» примыкает к предикативному ядру «мы стоим и бросаем»; метр же заставляет делать паузу в конце строки после слова «вдвоем». Таким образом слово «вдвоем» – одно из ключевых в тексте – приобретает интонационное выделение. (Также слово «вдвоем» выделено и благодаря повтору: оно повторено в предпоследней строке стихотворения.)

Второй перенос содержится на границе девятой и десятой строк: «Правда, это игра, и притом / Может выйти игра роковая». Синтаксис побуждает сделать паузу перед словами «и притом», примыкающими к сказуемому «может выйти»; однако метр диктует сделать паузу после слова «притом». Такой ритмико-синтаксический обрыв словно передает резкую смену хода качелей (вверх – вниз) и ассоциируется с опасной, роковой природой другой «игры» – страсти.

Синтаксическим рисунком текста создается постепенное ускорение интонации, имеющее, вероятно, изобразительный характер – напоминающее всё убыстряющее раскачивание качелей. Первое четверостишие состоит всего лишь из одного предложения, причем три первых строки заняты второстепенными членами предложения, а предикативное ядро (подлежащее + сказуемое) находится только в последнем, четвертом, стихе. Во втором же четверостишии три предложения; столько же предложений и в третьем. (Стихи «Тем отрадней взлетать над землей / И одним к небесам приближаться» могут рассматриваться и как два предложения: «Тем отрадней взлетать над землей» и «[Тем отрадней] к небесам приближаться.)

Другая отчетливая особенность синтаксиса стихотворения – постановка эпитетов – определений после определяемых слов – вопреки обыкновенному для норм русского языка расположению перед определяемыми словами: «в полусвете ночном», «на доске этой шаткой», «к вершине лесной», «игра роковая». Посредством этого приема эпитеты приобретают дополнительную значимость.

Звуковая структура

Для звуковой структуры стихотворения «На качелях» характерна аллитерация на «р». Выделен звук, содержащийся в ключевых для темы текста слова «игра» и «роковая». «средь», «веревок», «бросаем», «друг друга», «вершине», «страшнее», «держаться», «отрадней», «приближаться», «правда», «игра», «роковая», «играть», «дорогая». При этом звук «р» объединяет лексику, связанную как с «светлыми», «радостными» оттенками значения («вершине» и «к небесам приближаться» - высота и движение к ней исполнены положительного смысла – это возвышение над обыденностью; «играть» - в значении ‘отдаваться страсти, упоению’, «дорогая»), так и с эмоциональными тонами мрачными и тревожными («бросаем», «страшнее <…> держаться», «роковая»). Слово «игра» объединяет в себе оба ряда ассоциаций.


[i] Эдуард Мерике (1804-1875) – немецкий поэт.


 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру