Разбор романа «Война и мир» Л.Н. Толстого

Биография

Лев Николаевич Толстой – аристократ по рождению, несостоявшийся военный, добросовестный помещик по необходимости, под конец жизни – крестьянин и ремесленник, по идейным устремлениям, и один из творцов русской классической литературы, по общему признанию. Род Толстых был одним из самых древних; один из предков Льва Николаевича – граф Петр Андреевич Толстой – был ближайшим сподвижником императора Петра I.

«Я родился в 28-ом году, 28-го числа, и всю мою жизнь 28 было для меня самым счастливым числом», – вспоминал Лев Николаевич. Родился он в родительском имении Ясная Поляна, что недалеко от Тулы. Здесь и прошло все детство Толстого, его трех братьев и младшей сестры. Родители его, граф Николай Ильич Толстой и княжна Волконская Марья Николаевна (впоследствии они послужили прототипами для образов Николая Ростова и княжны Марьи Болконской в "Войне и мире"), рано умерли и оставили детей круглыми сиротами.

Как вспоминает сестра, «Лев Николаевич в детстве отличался особенной жизнерадостностью; он был какой-то лучезарный. Когда, бывало, прибежит в комнату, то с такой радостной улыбкой, как будто сделал открытие, о котором хочет сообщить всем. Любил шутить. Всегда был нежный, ласковый, уступчивый; никогда не был груб. Если его приласкают – прослезится. Обидят его братья – уйдет куда-нибудь подальше и плачет». Но с братьями они всю жизнь жили дружно. «С Митенькой я был товарищем, Николеньку я уважал, но Сережей я восхищался и подражал ему, любил его, хотел быть им», – вспоминал Лев Николаевич. Любимой игрой в детстве у них была игра в муравейных братьев, придуманная старшим братом Николаем. Заключалась она в том, что дети залезали под стулья, завешивались платками, и сидели в темноте, прижавшись друг к другу и ощущая свое единство. Николенька, большой выдумщик и заводила, знал тайну, «посредством которой, когда она откроется, все люди сделаются счастливыми, не будет ни болезни, никаких неприятностей, никто ни на кого не будет сердиться и все будут любить друг друга, все сделаются муравейными братьями». Но, несмотря на свою плаксивость и ранимость, он все-таки вытворял иногда довольно отчаянные проделки: то он натрет себе брови порохом и подожжет их, из-за чего они впоследствии вырастут неровными и косматыми, то выпрыгнет из окошка в убеждении, что сможет полететь.

Шестнадцатилетним поступил Толстой в Казанский университет, но закончить его не смог: даже сменив факультет восточных языков на юридический, он остался в убеждении, что университет лишь отнимает время бесполезными науками, из которых он более всего имел отвращение к истории. «История, – рубил Толстой с плеча, – это не что иное, как собрание басен и бесполезных мелочей, пересыпанных массой ненужных цифр и собственных имен. <...> Все пригоняется к известной мерке, измышленной историком».

В годы юношества Толстой много читал. В пятнадцать лет он боготворил Жан-Жака Руссо, французского писателя и философа XIX века. Толстой прочитал все его 20 томов и даже носил медальон с его портретом вместо нательного креста. Ему импонировали взгляды Руссо на происхождение государства, равенство всех людей и его утверждение об изначальной нравственности «естественного человека», живущего в гармонии с природой и не испорченного обществом. Толстой зачитывался произведениями А. Пушкина, Н. Гоголя, И. Тургенева, М. Лермонтова, Ч. Диккенса, Л. Стерна, Ф. Шиллера.

В 1847 году Толстой бросил университет, проучившись в нем три года, и уехал в свое имение Ясную Поляну, которое братья отдали ему после раздела наследства. Здесь Толстой пытается реализовать себя в качестве доброго, рачительного хозяина. Но переустройство быта крестьян не удалось: мужики недоверчиво относились к нововведениям молодого барина. Толстой открывает в Ясной Поляне школу, в которой преподавал дворовый человек, а иногда и сам Лев Николаевич. Педагогика и народное образование интересовали его всю жизнь. Он даже издавал педагогический журнал «Ясная Поляна» в 1862 году и писал поучительные сказки и рассказы для детей.

Кроме хозяйственных забот Толстого одолевали еще заботы о собственном образовании, которым он теперь, уйдя из университета, занимался самостоятельно. Он запланировал изучить философию, историю, географию, статистику, музыку, живопись, курс юридических наук, медицину, математику, множество языков (в зрелом возрасте Толстой свободно владел английским, французским, немецким языками; знал греческий, латинский, итальянский, польский, чешский, сербский, старославянский, украинский, татарский; изучал древнееврейский, турецкий, голландский, болгарский и др. языки). Так начинается жизнь Толстого по планам и им самим выработанным правилам. С семнадцатилетнего возраста и до конца жизни Толстой ведет свои дневники, записывая свои мысли и эпизоды из жизни. Самообвинения в трусости, лени, в привычке спорить, в отсутствии твердости и энергии следуют друг за другом. Подробные дневниковые записи свидетельствуют о глубокой, напряженной работе над собой и пристальному вглядыванию в непонятную человеческую душу.

В 1851 году Толстой сменяет привычные условия жизни, отправившись на Кавказ вслед за своим братом Николаем. Пробыл он на Кавказе два года и семь месяцев, участвуя в войне с горцами (сначала в качестве волонтера, затем – артиллерийского офицера), а главное, собрав там материал для своей повести «Казаки», которую писал 10 лет (с 1852 по 1862 год). В это же время Толстой пишет автобиографические повести «Детство» (51-52), «Отрочество», (1852-54), «Юность» (1854-56). Все три повести входили в замысел автобиографического романа «Четыре эпохи развития», из которого четвертая часть – «Молодость» – так и не была написана Толстым. Но пока он и не думает о профессии писателя как о жизненном пути, а только пробует свои силы, однако очень упорно, заставляя себя писать каждый день.

После Кавказа военная карьера Толстого продолжается в эпицентре Крымской войны – в Севастополе, куда его переводят в 1854 году. По словам очевидцев, Толстой ведет себя не как настоящий военный: недисциплинирован, не способен к регулярной службе, сослуживцы презрительно называют его «туристом», «дармоедом». Армейский быт и эпизоды войны послужили Толстому материалом для военных очерков «Севастопольские рассказы» (1855), которые произвели огромное впечатление на общественность своей страшной правдой о войне и необыкновенно проницательным психологическим проникновением в чувства сражающихся. Очерки принесли Толстому писательскую славу. В Севастополе он, наконец, окончательно определяется со своим призванием. Недоучившийся студент, неудавшийся военный пишет в своем дневнике: «Моя цель литературная слава… моя карьера литература – писать и писать».

В 1855 Толстой приехал из Севастополя в Петербург, где познакомился со многими литераторами: Некрасовым, Тургеневым, Гончаровым, Чернышевским и др. Он проходит школу литературного общения, в то же время сохраняя свой неповторимый взгляд на мир. 1856-62 годы – это период проб и ошибок, период поисков новых творческих путей. В 1862 году в 34-летнем возрасте Толстой женился по любви на 18-летней девушке, дочери врача придворного ведомства Софье Андреевне Берс. Творческие неудачи толкают Толстого вновь обосноваться в деревне и заняться хозяйством. Теперь реформа 1861 года, освободившая крестьян от крепостной зависимости, побуждает его стать мировым посредником, разбирая тяжбы между крестьянами и помещиками о разделе земли. Много сил он отдает школе, которую опять возобновляет, и издает педагогический журнал «Ясная Поляна». Но вскоре после женитьбы Толстой закрывает школу под влиянием уговоров молодой жены, которая всю жизнь ревновала Толстого к его увлечению крестьянскими проблемами.

Через год после женитьбы Толстой начинает самое свое грандиозное произведение роман-эпопею "Война и мир" (1863-69). Сразу после своего появления в 1869 году роман упрочил за ним славу первого русского писателя.

Ободренный успехом «Войны и мир», в начале 70-х он начинает следующее свое крупное произведение «Анна Каренина» (1873-77). В нем писатель развивает тему, на которой он остановился в эпилоге «Войны и мира» – «мысль семейную». Толстой решает изобразить на примере взаимоотношений супругов нескольких семей смысл и назначение семьи вообще, те божеские законы, по которым должна строиться ее жизнь.

Постепенно назревающий духовный кризис у Толстого наступил в начале 80-х годов, когда Толстой в «Исповеди» резко осудил всю свою прошлую жизнь. В то время он открещивался от своих произведений. Несправедливость сытой роскошной жизни на фоне городской и деревенской голодной нищеты все более мучила Толстого. Духовный перелом отразился в его статьях, повестях, пьесах, которых объединяет одна надрывная нота: «…Так нельзя жить, нельзя так жить, нельзя!» Лев Николаевич считал, что нужно прежде всего «опростить» свою жизнь и переделать себя. Он обвиняет себя в роскоши, демонстративно решает начать жить трудами своих рук: убирает сам свою комнату, колет дрова, шьет сапоги, возит воду и пашет землю. Толстой демонстративно рвет со своим классом, отрекается даже от своих уже написанных романов и повестей, принесших ему мировую славу, называя их «барской забавой». Только та литература, которая понятна производителю всех жизненных благ – простому народу, на уровне его мировосприятия – полезна и нравственна, если показывает правду жизни и учит людей добру. Вдохновленный такими идеями, Толстой пишет свою знаменитую «Азбуку» – сборник рассказов для крестьянских детей, которая до сих пор остается непревзойденной по простоте, ясности и силе языка.

В 1891 году Россию настиг голод. Толстой не мог не откликнуться на несчастье: он организовывал столовые на свои средства, чтобы кормить голодающих, писал статьи об ужасах голода и о том, чем это грозит, – о полном упадке деревни, писал о вырождении народонаселения, о высокой смертности у крестьян, о том, что привилегированный класс «должен пойти в среду народа с сознанием своей вины перед ним». Давая точную картину бедственного положения деревни, Толстой критиковал правительство, чем вызвал его недовольство. Толстого обвиняли в распространении революционных идей.

В 80-е годы Толстой также вошел в конфликт и с духовной властью. В 1900 году Толстой был публично отлучен от Церкви за кощунственное изображение Божественной Литургии в романе «Воскресение». Отлучение великого писателя от Православной Церкви – основы русской духовности, культуры, всего жизненного уклада,– стало событием, взволновавшим не только русскую, но всю мировую общественность. Сам Толстой воспринял свое отлучение невозмутимо: его внутренний конфликт с церковью начался задолго до внешнего, окончившегося так ужасно – отлучением. По его собственному признанию, вера и неверие жили в его душе, как кошка с собакой в одном чулане. Воспитанный в православной христианской вере Толстой уже с юных лет критически смотрел на историю, традиции Церкви, на ее учение. Самоуверенной мыслью он отрекся от ее опыта и попытался открыть религиозные истины самостоятельно, но пришел все-таки к истинам христианским: «Из двух лет умственной работы я нашел простую, старую вещь, но которую я знаю так, как никто не знает, я нашел, что есть бессмертие, что есть любовь и что жить надо для другого, для того, чтобы быть счастливым вечно. Эти открытия удивили меня сходством с христианской религией, и я вместо того, чтобы открывать сам, стал искать их в Евангелии, но нашел мало», – вспоминал Толстой позже о своих религиозных исканиях, результатом которых было создание своего варианта Евангелия, представляющего собой роман из жизни Христа. Толстой создал свою религию, стержнем которой стали идеи о непротивлении злу насилием. Долгое время и после смерти Толстого находились приверженцы его идей (толстовцы), которые строили свою жизнь согласно его учению: создавали коммуны, заводили общее хозяйство и жили своим трудом, обрабатывая землю (советская власть жестоко с ними расправилась в 1930-е годы).

Последнее свое крупное произведение Толстой создал через 12 лет после романа «Анна Каренина»: роман «Воскресение» он пишет 10 лет (1889-1899). Главный герой – князь Нехлюдов – мучится внезапно открывшейся ему неизбывной виной перед крестьянкой Катюшей Масловой, попавшей из-за него в публичный дом, а затем по ложному обвинению на каторгу. Проступок Нехлюдова символически вырастает в романе до общей вины высших классов перед народом, требующей немедленного покаяния и искупления. В «Воскресении» усиливается морализм Толстого и его обличительный пафос, часто в ущерб психологизму характеров, ибо всех представителей дворянства Толстой безоговорочно осуждает. В «Воскресении» Толстой доходит до отрицания государства в целом как аппарата насилия, особенно негодуя против таких его институтов, как суд, тюрьмы, каторга, армия, чиновничество, церковь.

Между последними двумя романами заключен для Толстого период очень мучительных раздумий и колебаний о своем назначении как человека и как писателя. С молодости он определил для себя цель своей жизни в полезной деятельности для общества. Писательский труд он расценивал как возможность рассказать людям о правде жизни, раскрыть зло, главным носителем которого он видел государство. Толстой считал, что писатель всегда находится в состоянии тревоги и волнения, так как «он мог решить и сказать то, что дало бы благо людям, избавило бы их от страдания, дало бы утешение, а он не так сказал, а завтра, может, будет поздно – он умрет».

Умер Лев Николаевич Толстой в 1910 году вдали от своей семьи, от которой ушел, не выдержав противоречий со своими родными во взглядах на важные для него проблемы религии и народа. Великий, известный всему миру писатель прожил долгую жизнь, с детства обуреваемый заветной мечтой: сделать всех людей счастливыми, которой он служил и словом и делом.

Романы Толстого "Война и мир" и «Анна Каренина» – вершины русской литературы и, несомненно, мировой в момент своего появления. Из этих двух романов "Война и мир" – масштабнее по своему замыслу, поскольку является романом-эпопеей.

Слово «эпический» означает «масштабный», «величественный». Эпопеей в древней фольклорной традиции называли народную героическую поэму из множества глав, в которых воспевались героические походы и подвиги героев, велики6е битвы, переселения народов – события далекого, уже легендарного прошлого, оказавшие решающее влияние на всю последующую историю нации.

"Война и мир" явились возрождением эпопеи в литературе, новым жанровым образованием, разработанным Толстым на основе исторического романа. Роман-эпопея в несколько раз больше по объему обыкновенного романа, включает в себя не одну, а несколько сюжетных линий и значительно большее количество героев, из которых не один, а три или четыре одновременно могут считаться «главными», то есть «конкурировать» между собой по значимости и оспаривать друг у друга главную роль в повествовании. Судьба их прослеживается на длительном временном протяжении, что дает возможность показать их характер в эволюции. В эпопее удается изобразить даже судьбу нескольких поколений одной семьи и выявить фамильные черты ее членов и логику ее судьбы.

В новой эпопее, как и в древнем эпосе, показываются важнейшие исторические события, свершающиеся в значительных временных и пространственных пределах, в которых принимают участие как известные исторические личности, так и широкие народные массы. Важнейшей чертой романа-эпопеи, найденной Толстым, стал постоянный переход с одного плана изображения на другой различных по масштабу планов изображения, в результате чего одно и то же событие, например сражение, показывается и широкой панорамой, глазами полководца, и с позиции рядовых участников, видящих только маленький участок боя, что позволяет нам увидеть сражение глазами человека, непосредственно подвергающегося опасности. В результате перед читателем предстает объемное описание, обобщающее опыт всех участников боя.

Такой прием построения потом неоднократно использовался в русской и западной литературах ХХ века, например, в романах-эпопеях «Иосиф и его братья» Т. Манна, «Петр I» А.Толстого, «Тихий Дон» Шолохова, «Живые и мертвые» К. Симонова,

Психологизм Толстого

Толстому удалось создать свой собственный, уникальный метод исследования человеческой души. Можно только удивляться его феноменальной наблюдательности и психологическому чутью. Во многом оно развилось у него благодаря тому, что на протяжении долгих лет молодой Толстой ежедневно вел дневник в целях самосовершенствования, буквально следуя знаменитой надписи дельфийского храма[1]: «Познай самого себя», воспринимавшейся древними как предел человеческой мудрости (ибо, познав себя, ты познаешь весь мир). Изо дня в день будущий писатель скрупулезно разбирал каждую свою мысль и побуждение, приведшие к тому или иному поступку, беспощадно разоблачая их как низменные и эгоистические, осуждая себя за безволие, невыполненные планы, нарушенные правила. Через самоанализ Толстым и был найден ключ к пониманию других.

В отличие от героев Достоевского, которые повторяют один другого своим нервным, болезненным, желчным темпераментом, резким неприятием мира и поглощенностью последними, высшими вопросами бытия), герои Толстого, наоборот, поражают своим разнообразием: возраста, психологии, социального положения и интеллекта. Удивительно, с какой легкостью Толстой проникает в психологию молодой девушки и умирающего больного, великосветского вельможи и простого мужика, старого генерала и новобранца в первом бою. Сам писатель объяснял это тем, что во всех своих персонажах он находил черты и чувства, свойственные ему самому: «Чтобы быть художником слова, надо, чтобы было свойственно высоко подниматься душою и низко падать. Тогда все промежуточные степени известны, и он может жить в воображении, жить жизнью людей, стоящих на разных ступенях», – писал он.

Достоевский изображал своих героев преимущественно в состоянии кризиса, Толстой же – и в радости, и в скорби, в оживлении и в бездействии, на взлете и в падении. Изображаемая им жизнь необыкновенно красочна и многогранна. Возникает даже своеобразный «эффект присутствия», когда читателю кажется, что все изображенное Толстым, совершается воочию перед его глазами. Толстой выступает в своем романе подлинным «художником жизни». «Когда читаешь Толстого, – говорил С. Цвейг, – кажется, что ничего другого не делаешь, как смотришь через открытое окно в действительный мир. Поэтому после чтения "Войны и мира" любой читатель, вникнувший в этот роман, ощущает себя повзрослевшим на несколько лет, ибо заново осмысливает сотни собственных жизненных наблюдений. При каждом новом прочтении Толстого, уже в ином возрасте, находишь новые поразительно верные психологические наблюдения, ранее проскользнувшие мимо тебя, ибо не хватало жизненного опыта для их осознания.

1. Важнейшим принципом изображения образов является авторское всеведение о внутреннем мире его героев, открыто демонстрируемое Толстым. Из этого всеведения вытекает также господство в романе единственно допустимой авторской интерпретации всех событий, поступков и характеров героев. Мы можем соглашаться или не соглашаться с теоретическими и философскими рассуждениями автора о смысле того или иного исторического события, о предопределенности его и независимости от воли любого отдельно взятого человека, но мы не можем оспорить гениально созданных им художественных образов, которые уже неизбежно подчинены единому замыслу автора и вытекают из его определенной философской позиции.

Если Тургенев и Достоевский предоставляют читателю значительную свободу оценивать своих героев, соглашаться или не соглашаться с ними, симпатизировать одному из них и осуждать других (хотя и эти авторы целенаправленно формируют читательское мнение о героях), то Толстой сам судит своего героя и всегда предлагает читателю уже готовую его оценку. Делает он это очень тонко и убедительно, показывая нам внутренний мир каждого героя и весь ход его мыслей. Например, когда князь Андрей пробивается сквозь сражение к батарее Тушина, «одно ядро за другим пролетало над ним, <...> и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подня­ла его. "Я не могу бояться", — подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи». Мы видим логику рассуждения смелого человека и в то же время видим, что смелым его делает отнюдь не бесстрашие, а гордость («Я не могу бояться»).

В то же время Жерков, молоденький адъютант Багратиона, не может произвести над собой подобного усилия: «Жерков, бойко, не отнимая руки oт фуражки, тронул лошадь и поскакал. Но едва только он отъехал от Багратиона, как силы измени­ли ему. Нанего нашел непреодолимый страх, и он не мог ехать туда, где было опасно. Подъехав к войскам левого фланга, он поехал не вперед, где была стрельба, а стал отыскивать генерала и начальников там, где их не могло быть, и потому не передал приказания». Толстой понимает и его чувства – они знакомы всякому новобранцу (в том числе и Николаю Ростову), но, тем не менее, мы, вслед за автором, не можем одобрить его поступок.

2. Толстой показал огромную роль эмоций в жизни человека. Многие его герои не столько думают, как надо поступить, сколько руководствуются чутьем и интуицией. При разговоре двух людей, считает автор, главное передается не словами, а языком чувств, посредством обмена душевной энергией, когда говорящий заражает слушателя своим жизнелюбием или, наоборот, обдает его душевным холодом. В споре собеседники действуют не столько аргументами, сколько убежденностью в собственной правоте. Куда красноречивее самих слов оказывается их интонация, но самое важное при общении передается глазами, даже если они противоречат тому, что произносят уста. Именно глазам в первую очередь верит собеседник. Разговор глазами заменяет для Николая Ростова и княжны Марьи признание в любви, на которое ни тот ни другая никогда не смогли бы решиться. После одного немого взгляда, которым Пьер обменялся с Элен Курагиной, молодой Безухов понимает, что неизбежно женится на ней. Когда масон Баздеев убеждает его в существовании Бога, то Пьера покоряет не логика рассуждений, но сила личности собеседника: «Верил ли он тем ра­зумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети, интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назна­чения, которые светились из всего существа масона и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадеж­ностью! — но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни».

Другой очень важный «диалог глаз», решивший человеческую судьбу, происходит между Пьером и маршалом Даву, судящим его как поджигателя.

«— Monseigneur!1 — вскрикнулПьер не обиженным, но умоляю­щим голосом!

Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этотвзгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья. В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами. Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека».

И наоборот, русский граф Ростопчин, главнокомандующий Москвы, отдавая Верещагина на растерзание толпе, вершит свой несправедливый приговор, «поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека» и обрывает его мольбу («Граф, один Бог над нами...») криком «Руби его!».

3. Зримый образ героя Толстой создает с помощью отдельных деталей внешности, которые упоминаются при каждом появлении героя перед читателями и потому закрепляются в читательском сознании. Таким образом, создается ассоциация, помогающая читателю привыкнуть к образу и зримо представить его себе. Это соответствует психологическому механизму восприятия людьми друг друга в жизни, когда они всегда выделяют в облике встречного одну или несколько наиболее запомнившихся деталей. В литературоведении такие детали часто называются лейтмотивами[2]героя. Толстой был глубоко уверен в том, что каждая деталь в облике человека – «говорящая». Так, при изображении князя Андрея Толстым постоянно подчеркивается его малый рост, описание Кутузова постоянно сопровождает упоминание его тучности и старческого слабого голоса, Элен Курагиной – ее обнаженных прекрасных плеч и бюста, княжны Марьи Болконской – лучистых глаз и тяжелой мужской походки и т.д. Эти детали, по замыслу, должны нам помочь не только внешне представить героя, но и понять его сущность, главную идею его натуры, так как в них сказывается психология героя. Маленький рост Андрея Болконского намекает на его внешнее сходство с Наполеоном. В Кутузове Толстому важно подчеркнуть его невоинственность, природное миролюбие и умудренность опытом. В Элен пластичность и правильность сложения сочетается с душевной пустотой и ничтожеством, в то время как княжна Марья являет собой полную ей противоположность: внешняя некрасивость скрывает напряженную и тонкую внутреннюю работу и душевную красоту, которая и светится в ее глазах – зеркале души.

Вот анализ одного из лейтмотивов Толстого, сделанный знаменитым критиком Д.С. Мережковским: «У княгини Болконский, жены князя Ан­дрея, как мы узнаем на первых страницах "Войны и мира", "хорошенькая, с чуть чер­невшимися усиками, верхняя губка была коротка по зубам, но тем милее она от­крывалась и тем еще милее вытягивалась иногда и опускалась на нижнюю". Через двадцать глав губка эта появляется снова. От начала романа прошло несколько меся­цев; "беременная маленькая княгиня потол­стела за это время, но глаза и короткая губка с усиками и улыбкой поднимались так же весело и мило". И через две стра­ницы: "Княгиня говорила без умолку; короткая верхняя губка с усиками то и дело на мгновение слетала вниз, притрагива­лась, где нужно было, к румяной нижней губке, и вновь открывалась блестевшая зу­бами и глазами улыбка". Княгиня сообща­ет своей золовке, сестре князя Андрея, кня­жне Марье Волконской, об отъезде мужа на войну. Княжна Марья обращается к невест­ке ласковыми глазами указывая на ее жи­вот: "Наверное? — Лицо княгини измени­лось. Она вздохнула. — Да, наверное, — сказала она. — Ах! Это очень страш­но"... И губка маленькой княгини опусти­лась. На протяжении полутораста страниц мы видели уже четыре раза эту верхнюю губку с различными выражениями. Через двести страниц опять: "Разговор шел об­щий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над бе­лыми зубами маленькой княгини". Во вто­рой части романа она умирает от родов. Князь Андрей "вошел в комнату жены; она мертвая лежала в том же положении, в ко­тором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановив­шиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном детском личике с губкой, покрытой черными волосиками: "Я вас всех люблю и никому дурного не сделала, и что вы со мной сделали?» Это происходит в 1806 году. "Война разгоралась и театр ее приближался к русским границам". Среди описаний войны автор не забывает сооб­щить, что над могилой маленькой княгини был поставлен мраморный памятник, изоб­ражавший ангела, у которого "была немно­го приподнята верхняя губа, и она прида­вала лицу его то самое выражение, которое князь Андрей прочел на лице своей мертвой жены: "Ах, зачем вы это со мной сделали?" Прошли годы. Наполеон совершил свои завоевания в Европе. Он уже переступал через границу России. В затишье Лысых Гор сын покойной княгини "вырос, переме­нился, разрумянился, оброс курчавыми, темными волосами, и сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня". Благодаря этим повторениям и подчер­киваниям все одной и той же телесной при­меты сначала у живой, потом у мертвой, потом на лице ее надгробного памятника и, наконец, на лице ее сына, "верхняя губка" маленькой княгини врезывается в память нашу, запечатлевается в ней с неизгла­димою ясностью, так что мы не можем вспомнить о маленькой княгине, не пред­ставляя себе и приподнятой верхней губки с усиками».

4. Неподражаемого мастерства и удивительной правдивости Толстой достигает в описаниях процесса мышления героев. Он вскрывает, насколько он сложен и алогичен. По наблюдению писателя, люди быстрее чувствуют, нежели думают, и потому логическое мышление у человека часто подменяется ассоциативным или же тесно переплетается с ним. И они правы именно тогда, когда они больше доверяют своей интуиции. Так, Толстой изображает, как «Ростов чутьем чувствовал, что, ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно». Более того, оказывается, что этим же самым ощущением прониклись и все его подчиненные: «Не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним». Толстому очень важно подчеркнуть бессознательность, интуитивность правильного решения, приведшего к успешному предприятию (гусары действительно слабыми силами обратили в бегство французов!), и потому он еще раз возвращается к анализу переживаний героя: «Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать». Итак, поступок был вызван целым рядом чувств и внутренних причин: 1) опытом воина, позволившим почувствовать единственную победную минуту; 2) возбуждением и веселостью от опасности, сознанием, что то же настроение переживает весь вверенный ему эскадрон; 3) охотничьим азартом, (Ростов настигает французского офицера «с чувством, с которым он мчался наперерез волку»).

Толстой демонстрирует, из каких разнообразных, часто противоречащих друг другу мотивов слагается мысль героя, и показывает ее нам в становлении и развитии. Именно это и имеют в виду, когда говорят о диалектике души как психологическом методе Толстого. Часто, анализируя переживания героя, писатель «додумывает» то, что «недоосознал» сам герой. Он знает про все его мысли, тайные ощущения и «полуощущения», которые сам герой намеренно хочет забыть, вытеснить из своего сознания.

Продолжим наш пример. Ростов не испытывал собственно никаких жестоких, воинственных чувств, желания кого-то убить, бросившись на неприятеля. Когда он настигает французского офицера, то он рубит его саблей, «сам не зная зачем», но несильно, и берет в плен. В этот момент Николая поражает, что у офицера лицо «белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами» – «не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо». Ростов долго не может прийти в себя от стыда и смущения, что он его ударил, отобрал лошадь и взял в плен, хотя сам он не отдает себе отчета в этих чувствах и никогда бы не сознался в них, – ведь он гусар, боевой офицер, который должен считать за доблесть убивать противников. Его хвалят за удачную и смелую атаку и представляют к ордену Святого Георгия, но в глубине души остается осадок. «Лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же непри­ятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да чего, бишь, меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин, нет, он дал. Осрамился я чем-нибудь? Нет. Все не то! – Что-то другое мучило его, как раскаяние. — Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».

Писатель постоянно разоблачает в своих героях всякую душевную ложь и фальшь, показывает истинную, корыстную подоплеку той или иной красиво звучащей фразы. Показывает, что часто люди оказываются не столь героичны и благородны, как они хотят себя представить или даже невольно кажутся. Николай Ростов, один из любимых героев Толстого, к пустым фразерам и карьеристам не относится (в отличие от Берга, который без стеснения хвастал пустячным ранением в руку, как геройским подвигом, и добился тем самым дальнейшего продвижения по службе). Ростов сам недоумевает, чтó героического в его поступке, и даже досадует, когда его превозносят:

«Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел емуГеоргиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, — и никак не мог понять чего-то. «Так и они еще больше нашего боятся! — думал он. — Так только-то и есть всего то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глаза­ми? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне уби­вать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»

Ростов честен, прост и прямодушен и пока не знает, что именно так и делается карьера: не столько реальными заслугами, сколько всеми правдами и неправдами приобретенной репутацией. Ему стыдно, что о нем подумали лучше, чем он есть на самом деле, тем более что он сам склонен считать свой поступок скорее низким, нежели благородным: он хотел убить, ударил и оскорбил ни в чем не повинного французского своего сверстника, охотясь на него, как на волка.

Во «вражеском офицере» Ростов неожиданно увидел живого, такого же, как и он, человека (тот испугался плена точно так же, как и когда-то новобранец Ростов в Шенграбенском сражении), и это непосредственное чувство участия и сострадания неожиданно перенесло его в другое измерение, где не было места отвлеченным словам о «долге перед отечеством». Было только естественное в каждом человеке сострадание и отвращение к убийству. Только такое восприятие действительности автор считает истинным, обличая как фальшивые и безнравственные те общественные отношения и идеологию, которые заставляют Ростова видеть в этом незнакомом французском юноше врага. Толстой не признает правды не за какими отвлеченными «государственными соображениями и интересами», видит в них только обман, заставляющий людей убивать друг друга.

5. Для срывания всех и всяческих масок, для разоблачения всякой фальши в делах и словах Толстой прибегает к приему «остранения»[3], который заключается в неожиданном взгляде на некое действие или поступок «со стороны», как будто не понимая их привычного смысла. Все равно, как если бы ребенок неожиданно попал на заседание правительства или за спортивным состязанием стал бы наблюдать человек, не знающий правил игры. Такому взгляду, разумеется, все действие представляется бессмысленным, ему бросается в глаза игровая условность происходящего, его надуманность. Например, когда Наташа едет вместе с Элен Безуховой в оперу, все ей вначале кажется «дико», «вычурно-фальшиво и ненатурально». Реалист Толстой считал оперу ложным искусством, где допускается слишком много нелепостей от неестественного соединения драмы, танца и музыки. При описании оперы он отрешается от красоты музыки и описывает представление как бессмысленное, и даже безнравственное действие – из-за своей ненужной роскоши и соблазнительных нарядов актеров.

«Во втором акте были картины, изображающие монументы и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что-то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие-то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что-то металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей». <...> «В третьем акте был на сцене представлен дворец, в котором горело много свечей и повешены были картины, изображавшие рыцарей с бородками. В середине стояли, вероятно, царь и царица. Царь замахал правою рукою, и, видимо робея, дурно пропел что-то, и сел на малиновый трон. Девица, бывшая сначала в белом, потом в голубом, теперь была одета в одной рубашке с распущенными волосами и стояла около трона. Она о чем-то горестно пела, обращаясь к царице; но царь строго махнул рукой, и с боков вышли мужчины с голыми ногами и женщины с голыми ногами, и стали танцевать все вместе. Потом скрипки заиграли очень тонко и весело, одна из девиц с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво».

Мы выделили в тексте те обороты, которые создают «остранение»: Толстой подчеркивает бутафорскую условность декораций (он делает главным словом в словосочетании «картины» и «дыру», а не «луну» и «монументы») и демонстрирует свое непонимание действия и действующих лиц («много людей в черных мантиях», «еще какие-то люди», «вероятно, царь и царица», «что-то металлическое», «что-то вроде кинжалов»). Вместе с этим он акцентирует нелепость и неприличие представления, упоминая как можно чаще о «голых ногах» актеров.

Наглядно предстает «остранение» в описании сцены военного совета в Филях. Он изображается – совершенно неожиданно – глазами шестилетней девочки Малаши. Детскость у Толстого выступает всегда синонимом простоты, непосредственности, а, следовательно, и истинности. Кутузов, изображенный Толстым, – родной всем русским людям человек, и это отражается в отношении к нему Малаши, про себя называющей его «дедушкой». В художественной концепции романа Кутузов как воплощение народного духа противопоставляется Александру, Наполеону, Бенигсену как носителям чуждых народу свойств. Девочка выступает в качестве судьи в споре Кутузова и Бенигсена и берет сторону Кутузова – конечно, совершенно бессознательно. В этом-то и ценность ее суда. Она ничего не понимает из того, что делается на совете, но своим детским, народным чутьем угадывает, где правда.

Так же, с помощью остранения, Толстой изображает батальные сцены. Первую встречающуюся нам в романе батальную сцену он показывает глазами Ростова, в первый раз очутившемся «в деле». Толстой мастерски передает психологию новобранца, вначале храбрящегося и готовящегося «рубануть», но вдруг неожиданно, после ранения в руку, превращающегося из нападающего в беспомощную жертву. Он не может понять, где он находится, где свои и чужие, наивно, как растерявшийся маленький ребенок, думает, что бегущие к нему по полю люди (в шинелях непривычного серого цвета) должны ему помочь и очень удивляется, когда один из них «проговорил что-то странное, нерусское». «''Что это за люди?" всё думал Ростов, не веря своим глазам. "Неужели французы?" Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на то, что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам. "Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?" – Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно. "А может, – и убить!"». И Ростов бежит от французов «с чувством зайца, убегающего от собак». Так непривычному к войне взгляду через страх открывается сущность войны как бесчеловечного убийства.

С помощью приема «остранения» Толстой может представить бессмысленным и «фальшивым» любое действие, и он пользуется им беспощадно, срывая маски с обряда посвящения Пьера в масоны, с придворных церемоний и парадов, с дипломатических переговоров и военных советов.

Разнообразие психологических приемов, используемых Толстым, тем не менее, создает цельную картину и концепцию человеческой натуры, глубоко продуманную автором и подкрепленную философскими размышлениями. С другой стороны, сами философские построения в романе неизменно отталкиваются от наблюдений за поступками и мыслями героев.

Проблема счастья в романе «Война и мир».

Непосредственно на психологию героев опирается и толстовская концепция счастья. Подобно тому, как Толстой взыскателен по отношению к своим героям, столь же он строг и придирчив по отношению к их жизненным ценностям. С них он тоже постоянно «срывает все и всяческие маски», разоблачая большинство из них как ложные. Прежде всего, Толстому важно понять, для чего и чем живет тот или иной герой, каков его жизненный кругозор и что в него попадает.

Есть герои, которые не видят в мире ничего, кроме своего «я» и потому относятся к жизни легко и бездумно. Именно таким представлен Анатоль Курагин, блестящий красавец и соблазнитель, богач, бретер и кутила, прожигатель жизни, всем известный представитель «золотой» аристократической молодежи. «На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто-то такой почему-то обязался устроить для него». Он живет, ни о чем не думая, без всяких планов на будущее. «Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно, всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем так, как он жил, и что он никогда в жиз­ни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отзываться на других, ни того, что может вый­ти из такого или такого его поступка». «Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша, даже не жалел проигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совер­шенно все равно, что бы о нем ни думали. Еще менее он мог быть по­винен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Одно, что он любил, — это было ве­селье и женщины; и так как, по его понятиям, в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других лю­дей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком <...> и с спокойной совестью высоко носил голову».

Его внутренний мир, таким образом, несказанно прост, так, как даже не подозревают окружающие, которые пленяются его красивой внешностью и великолепным умением держаться. Это человек не злой, а скорее пустой, но вместе с тем – страшный: он не задумываясь мог погубить жизнь Наташе Ростовой. Зная, что он женат и что ему нельзя на ней жениться явно, он хотел увезти ее тайком, не думая о последствиях.

Есть люди, которые живут карьерой и светской жизнью. Таковы Берг и Борис Друбецкой. Жизненный кругозор Берга тоже до крайности узок: он живет только своей карьерой и материальным благополучием. Его счастье заключается в том, чтобы сделаться богатым и заслужить всеобщее уважение в свете. С виду это очень приятный человек, никому не сделавший ничего дурного и всем умеющий понравиться, но очевидно, что автора он раздражает – хотя бы тем, что с наивным эгоизмом не может говорить и думать ни о чем, кроме самого себя.

Хоть Берг внешне совершенно не похож на Анатоля, но для автора они схожи в одной принципиальной вещи – они духовно бедны, слепы по отношению к массе разнообразных жизненных явлений, и потому совсем не интересны ему. Толстой уделяет им внимание ровно в той мере, в какой их поступки влияют на судьбу главных героев. Он может их обоих охарактеризовать одним понятием – «внешний человек», то есть тот, кто живет только внешней жизнью и ложными, навязанными ему обществом ценностями, который не способен подняться выше своего «я», не способен на внутреннюю духовную работу, чтобы осознать свое место в мире и понять, для чего он живет, а потому ничего не знает о подлинных, великих и глубоких радостях и горестях жизни. Таково, по мнению Толстого, большинство людей высшего света.

Особенно подходят под данное определение образы французов: Рамбаль, французский офицер, с которым Пьер знакомится в завоеванной французами Москве, и M-lle Bourienne, компаньонка Марьи Болконской. У них Толстой описывает только жесты и фразы, но никогда мысли, как и у большинства светских людей. Толстой не удостаивает изображать их внутренний мир, как будто его у них вообще нет. Все их действия рассчитаны на внешний эффект. В жизни они – актеры, играющие по заранее продуманным за них режиссером ролям. Кажется, они вообще никогда не задумываются, как им поступить, руководствуясь безошибочной интуицией, всякий раз умело поворачивая ситуацию в свою пользу. Они по-своему могут быть неплохими людьми, но все это люди, примитивные по мировоззрению и неглубокие по чувствам (так, у M-lle Bourienne заранее продумана схема «соблазнения» ее русским князем, которого потом надо будет заставить на себе жениться, пуская в ход эффектную фразу о «своей бедной матери» – “ma pauvre mère”).

Люди другого плана – Ростовы, Болконские, Пьер – умеют подняться выше своих эгоистических интересов. Хотя у них тоже могут быть низменные чувства и недостойные побуждения, но они осознают их таковыми, страдают от них и рано или поздно преодолевают их в себе. Они способны к настоящей, самоотверженной любви, способны жить чужою болью, страдать и сострадать. Они способны жить радостями, не связанными с тщеславием или корыстью (вспомним сцены охоты, святок в доме Ростовых) которые дает им мир и природа. Вместе с тем эти люди ранимы и беззащитны. Для тонких и глубоких людей жизнь представляется сложной, и они далеки от самонадеянности, ибо не ставят себя с наивным эгоизмом в центр мироздания. А без уверенности в себе трудно добиться успеха в обществе.

Получается, что чем проще или поверхностней герой, тем легче ему быть счастливым, потому что ему меньше надо для счастья. Пожалуй, самый счастливый человек в романе – это Анатоль Курагин, который всегда доволен собой и очень легко относится к жизни: он никогда не задумывается о ее смысле и не мучается муками совести. (« И право, вот настоящий мудрец! – подумал Пьер, – ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, – и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким, как он!» – с завистью подумал Пьер, не зная, что этой ночью Анатоль чуть было не похитил столь дорогую ему Наташу). И наоборот, умный, богато одаренный, развитый духовно князь Андрей – пожалуй, самый несчастный из всех героев романа. Слишком много он видит и понимает в мире, слишком серьезно относится и к нему и к себе.

Некоторое «промежуточное» положение между ними занимает Николай Ростов. Он способен радоваться человеческой теплоте и доброте, радостям, даруемым искренним общением, природой. «Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, <...> была счастливейшею минутою его жизни». Толстой понимает этот страстный охотничий азарт, радость победы, даруемую охотой (древнейшим человеческим занятием, предполагающим особую близость к природе), но согласимся, что все-таки это бедновато для самой счастливой минуты жизни. Будучи впечатлительным человеком, Николай способен стать счастливым и от внезапно поразившей его музыки: однажды, будучи в отчаянии от проигрыша крупной суммы Долохову, он неожиданно слышит пение Наташи, которое потрясает его:

«Что ж это такое? — подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. — Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» — подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы <...> Эх, жизнь наша дурацкая! — думал Николай. — Все это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь, — все это вздор... а вот оно — настоящее... <...> О, как задрожала эта терция и как тронулось что-то лучшее, что было в душе Ростова. И это что-то было независимо от всего в мире и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное сло­во!.. Все вздор! Можно зарезать, украсть и все-таки быть счастли­вым...». Требования чести всегда определяли и будут определять жизнь Ростова, но в эту минуту он пренебрег ими для чего-то высшего, по его внезапному прозрению – для настоящего счастья. Истинное счастье – когда человек делается вполне хорош и добр и не верит в возможность зла, несчастья и горя.

Однако музыка подействовала на Николая так сильно как раз потому, что его сознание было потрясено только что свершившейся с ним катастрофой. Для Толстого это один из главных психологических законов. Именно в кризисные моменты происходит заново переоценка всех жизненных взглядов, и ложные ценности, еще минуту назад казавшиеся несомненными и важнейшими, вдруг забываются сами собой и исчезают перед лицом истинных. В масштабах страны, как и в жизни каждого жившего в ней человека, такой очистительной грозой стала война 1812 года. «Как мы все казались в несчастии, а я бы дорого дал, чтобы воротить это время… да не воротишь», – в порыве откровенности признается княжне Марье Николай Ростов. И действительно, только война сделала возможной их встречу и быстрое сближение. «Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, то все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье» – повторяет в конце романа эту же мысль Пьер, философски углубляя ее.

Итак, истинное счастье – в самой жизни. Как же понимает ее Толстой? Какую жизнь называет он «настоящей» и в каком отношении она находится к иной, «ненастоящей»? — об этом наиболее отчетливо говорит вступление к третьей части второго тома: «Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мыс­ли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла, как и всегда, независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном и вне всех возмож­ных преобразований». Таков тезис. Настоящая жизнь — это внутренняя жизнь отдельного человеческого «я», это связь с людьми, основанная на искренних чувствах приязни, дружбы и любви, а искусственная, ненастоящая жизнь — это политические интриги «высшего петербург­ского общества», показная дружба и вражда «двух властелинов мира», это «внутренние преобразования во всех частях государственного аппарата», ничего по суще­ству не меняющие. Человек счастлив лишь тогда, когда он живет настоящей жизнью, и все несчастья — от попытки принять участие в жизни внешней. Ничтожен тот, кто живет только собой или счастьем, построенном на несчастье других.

Неповрежденными ценностями, которые выявляются в романе как подлинные, оказываются молодость, здоровье, любовь, наслаждение искусством, близостью людей и радостью общения, а в конечном итоге – чувство единения со всеми, ощущение осмысленности, разумной упорядоченности мира.

Обратим внимание, что самые радостные, счастливые сцены в романе происходят в присутствии Наташи или при ее прямом участии: сцена охоты, сцена святок, пение после проигрыша Николая, мечтание на окне дома в Отрадном, так всколыхнувшее душу Андрея Болконского, ее первый бал, последующая ее любовь к Андрею Болконскому, воскресившая его… Это не случайно: Наташа – обобщенный образ, несущий в себе центральные философские идеи автора. В ней поражает ее непосредственность, удивительная живость и неиссякаемый поток жизненной энергии, которую она «излучает» из себя. Она не признает никаких светских приличий: может ворваться вихрем в гостиную, поцеловать при всех незнакомого ей Денисова – на радостях, что вернулся брат. Но ей прощают все ее выходки, потому что никто не может устоять перед ее обаянием (Денисов даже влюбляется в нее). Она, как никто, умеет полностью, самозабвенно отдаваться настроению настоящей минуты. Во время охоты она, заразившись всеобщим азартом, «радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала все то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором <...> и все должны были бы удивиться ему, ежели бы это было в другое время». В том-то и дело, что Наташа неизменно соответствует своими эмоциями всеобщему настроению, потому что она живет теми же чувствами, что и ее окружающие. Ее органичность и естественность вызывают в памяти выводы Руссо о непосредственности и цельности «природного человека». Если Наташа счастлива, ей необходимо с кем-нибудь разделить свою радость, распространить ее вокруг себя, поэтому многие делаются счастливыми рядом с ней. Но она и лучший помощник в тяжелую минуту: только благодаря ее состраданию и неиссякаемой силе любви мать ее смогла пережить утрату сына Пети и не сойти с ума от горя.

Она – само воплощение женственности, природной естественности, любви, света, радости бытия, счастья, наконец, жизни как таковой.

«Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не мог анализировать ее, – говорит о ней Пьер. – Она обворожительна. А отчего – я не знаю: вот все, что можно про нее сказать». И это, пожалуй, самый лучший комплимент, который можно было сказать Наташе. Значит, разум Пьера остается бессильным и ненужным перед чудом радости жизни. Наташа никогда не задумывается о ее смысле, но она интуитивно чувствует его. Самим своим присутствием и тем счастьем, которое Наташа дает людям, она разрешает и отменяет все запутанно сложные проблемы героев-идеологов. Смысл жизни оказывается не в чем, а в ком – в живом человеке. Смысл жизни – в ней самой.

«Мысль семейная».

В формировании характера героев огромную роль играет семья. Это – своеобразный микрокосмос, неповторимый в законченности мир, вне которого нет жизни. Именно семья – самое малое, но и самое важное единство, из множества коих складывается общество и нация. Наиболее подробно в своем романе Толстой рассматривает семьи Курагиных, Ростовых и Болконских. В каждой из семей подробно изображено как старшее (родители), так и младшее поколение (брат и сестра), что позволяет проследить родовые черты семьи.

В семье Болконских общей характерообразующей чертой является духовное, интеллектуальное начало. Духовная жизнь предполагает напряженную внутреннюю мыслительную работу, и потому неизбежно сочетается в понимании Толстого с интеллектуальностью, рациональностью, а также с развитием индивидуализма. Образ старого князя Николая Болконского, атеиста и вольтерьянца, заставляет нас вспомнить о рационализме ХVIII столетия. Это один из «екатерининских орлов», генерал школы Суворова, настоящий государственник, радеющий за интересы России, а не за продвижение по карьерной лестнице (поэтому в новые времена он и остается не у дел, в отставке). В его характере преобладают ум, воля и властность в сочетании с холодностью и ироничностью. Толстой особенно выделяет его удивительно острый ум (ему достаточно одного вопроса или даже одного взгляда, чтобы полностью понять человека). В своем сыне, князе Андрее Болконском, он воспитывает серьезное отношение к жизни, мужественность, независимость, чувство чести и долга. Не случайно Андрей, уходя на войну, просит отца, чтобы он сам воспитал внука, не давая его невестке. Несмотря на преклонный возраст, князь никогда не меняет раз установленного порядка дня, много читает и работает. Даже безвыездно проживая в деревне, он остается в курсе всех последних политических новостей Европы. С возрастом появляется у него недоверие к новому времени, заслуги и значение которого он всячески преуменьшает. Он ругает всех новых политических деятелей, предпочитая им всем своего кумира – Суворова, которому он подражает даже в манере поведения и подчас смешных выходках (например, он велит нарочно забросать снегом уже было расчищенную дорогу к дому перед приездом князя Василия Курагина, ибо не хочет выказывать к нему «излишнее» почтение). Домашние его боятся, но уважают за непреклонный характер.

Однако с годами его странности приобретают все более жестокую окраску. Сильная любовь к детям, которую он не любит выказывать, становится откровенно эгоистической: так, он не дает выйти замуж любимой дочери – княжне Марье, удерживая ее при себе в деревне, а также не дает согласия на брак князя Андрея с Наташей (Ростовых он вообще недолюбливает) ранее, чем через год после помолвки, в результате чего женитьба расстраивается. Не желая выказывать свои чувства, он привыкает таить их под панцирем внешней суровости и холодности, но эта маска незаметно для него самого прирастает к его лицу и становится его натурой. В результате он мучит дочь жестокими выходками и насмешками тем больнее, чем больше чувствует себя перед нею виноватым, отдаляя ее от себя и насмехаясь над ее верой в Бога. Ссорится он и сыном, осмелившимся открыто упрекнуть его в неправоте. Потом мучительно борется с собой, желая примирения и в то же время боясь уронить себя.

Княжна замечает страдания отца по тому, как он каждую ночь меняет место для сна, больше всего избегая привычного дивана в кабинете, – слишком много тяжелых мыслей довелось ему там передумать. Лишь уже при смерти, наполовину парализованный после удара, в отчаянии от оставления русскими войсками Смоленска и от известия о приближении французов к Лысым Горам, он отказывается от своей гордости и хочет попросить прощения у дочери, но та, в силу привычного страха перед отцом, несколько раз подходя к порогу его комнаты, так и не решается к нему войти в последнюю отпущенную ему в жизни ночь. Так он расплачивается за свое былое жестокосердие…

Княжна Марья являет собой «женственный», созерцательный тип духовности – религиозность. Она всецело живет верой и христианскими идеалами, уверенная, что истинное счастье – не в земных благах, а в соединении с источником «всякого дыхания» – с Творцом. Главное в жизни для нее – самоотверженная любовь и смирение, поэтому она очень близка к толстовским философским идеалам мира. Ей не чужды и земные чувства: по-женски страстно желает она любви и семейного счастья, но она полностью доверяется воле Божией и готова принять любую участь. Она ловит себя на дурных мыслях об отце, сковывающем ее свободу и обрекающем ее на одиночество. Но всякий раз удается ей себя пересилить, проделав привычную духовную работу в молитве: вера в ней сильней всех иных чувств, в чем она неожиданно схожа со своим отцом, тоже считающим все человеческие чувства слабостью и подчиняющим их высшему императиву долга. Только старый князь отождествляет долг с разумом, а княжна – с религиозными заповедями, которые обязывают ее опять-таки к чувствам, но высшего порядка: возлюбить Бога всем сердцем и помышлением своим, а ближнего – как самого себя. В результате для княжны Марьи долг повиноваться отцу неотделим от искренней любви к нему.

Была лишь минута, когда она поймала себя на мысли, что радуется скорой смерти отца, которая должна ее освободить. Но тут же, ужаснувшись этой мысли, княжна начала бороться с ней и победила, с радостью чувствуя, что искушение преодолено и она вновь любит отца. «– Да чему же быть? Чего я хотела? Я хочу его смерти! – воскликнула она с отвращением к себе самой». Когда же умирающий отец просит у ней прощения, княжна «не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты».

Ее брат, князь Андрей, объединяет в себе все лучшие качества рода Болконских: волю, ум, благородство, чувство чести и долга. Холодность и резкость отца по отношению к чужим и неприятным для него людям сочетаются у него с теплотой и мягкостью сестры в обращении с людьми ему близкими. Нежно и преданно любит он свою сестру, безмерно почитает отца. Мы узнаем у князя Андрея отцовские самостоятельность и честолюбие, вырастающие до желания всемирной славы, подобной той, что была у Наполеона. Так же, как и отец, Андрей подвержен тягостным, затяжным душевным кризисам, а перед самой своей смертью, страдая от смертельной раны, приходит к вере в Бога и проникается ею не с меньшей силой, чем его сестра Марья.

Толстой относится ко всем Болконским с уважением и симпатией, но вместе с тем показывает, как эти благородные, умные и возвышенные люди, несмотря на любовь и взаимную преданность их друг другу, душевную чуткость и полное взаимопонимание, остаются разобщенными из-за эгоцентричности отца и сына и нежелания выказывать свои чувств. Они слишком оберегают свой сложный внутренний мир и свою любовь, так что часто запаздывают с ней, как князь Андрей, только после смерти своей жены осознавший ту боль, которую он причинял ей своей холодностью, или же старый князь, долго донимавший своими властными причудами любимую дочь. С годами, по мере старения князя, в их доме складывается холодная и настороженная атмосфера, которая доставляет им все новые нравственные мучения, ибо они судят себя самым строгим судом.

Совершенно иная атмосфера царит в доме Ростовых. Незримым стержнем их семьи является жизнь душевная. Это люди сердечные и простые, в них во всех есть нечто детское. Им чужда гордость Болконских, они естественны во всех своих душевных движениях и, как никто другой, умеют радоваться жизни. Ростовы никогда не могут сдержать своих эмоций: они постоянно то плачут, то смеются, забывая о приличиях и этикете. С Ростовыми вообще связаны самые светлые и задушевно лиричные сцены романа. Праздники, балы – их стихия. Никто не умеет так щедро и с таким размахом устраивать обеды, как Илья Андреич Ростов, который славится этим даже в хлебосольной Москве. Но наиболее весело проходят в доме Ростовых не многолюдные сборища, а семейные праздники в узком домашнем кругу, иногда импровизированные и тем более запоминающиеся (как, например, святки с ряжеными). Впрочем, они вообще живут в праздничной атмосфере: в праздник превращается приезд Николая из армии, первый бал Наташи, охота и последующий вечер у дядюшки. Для Николая неожиданно ярким, праздничным впечатлением становится даже пение Наташи после его ужасного проигрыша Долохову, а для младшего Пети Ростова праздником становится приезд в партизанский отряд Денисова, вечер в кругу офицеров и бой на следующее утро, ставший для него первым и последним.

Старый граф, из-за своей природной щедрости и привычки верить всем на слово, оказывается плохим хозяином жениного имения, ибо ведение хозяйства требует систематичности, строгости и воли к порядку, которых недостает Ростову. Под его руководством имение медленно, но верно идет к разорению, но, что очень важно, никто из домашних его в этом не упрекает, продолжая нежно любить за ласковость и доброту.

Мать – «графинюшка», как ласково называет ее супруг, – всегда остается лучшим другом для своих детей, которому все всегда могут рассказать, а для нее самой они всегда остаются детьми, в каком бы возрасте они ни были. Она всех их щедро оделяет своею любовью, но больше всего душевного тепла она отдает тому из них, кто в этот момент более всех в нем нуждается. Не случайно, что измена Наташи жениху, князю Андрею, совершается именно в отсутствие матери, когда Наташа гостит у Ахросимовой и временно лишена покрова материнской любви и защиты.

Из общей гармонии семьи Ростовых выпадает только старшая дочь – Вера, ибо она слишком рассудительная и не может разделять всеобщей сентиментальности, которую она, подчас справедливо, находит неуместной. Но Толстой показывает, как ее разумность оказывается хоть и правильной, но недалекой – у ней нет той душевной щедрости и глубины натуры, которой наделены остальные члены этой семьи. Выйдя замуж за Берга, Вера окончательно становится такой, какой она была создана – высокомерной, самовлюбленной мещанкой.

Если лучшие черты семьи Болконских наиболее ярко воплощаются в князе Андрее, то выдающимся представителем семьи Ростовых, бесспорно, оказывается Наташа, ибо если духовная и интеллектуальная жизнь более свойственна мужскому сознанию, то эмоциональностью, душевностью, богатством и тонкостью чувств более одарены женщины. Пример мужчины, живущего преимущественно миром эмоций, показан нам в лице Николая Ростова. В нем чувства всегда берут верх над разумом. Это не означает, что он менее тверд и мужественен характером, нежели Андрей Болконский, но делает его куда более посредственным и примитивным человеком, ибо он не умеет самостоятельно думать и доводить решение до конца, а привык жить первыми сильными побуждениями души. Они могут быть благородны (как почти всегда и бывает у Ростова), но в конечном счете обрекают его следовать мыслям и идеалам общества, не проверяя их. Для Ростова такими идеалами становятся честь полка, присяга и сам император Александр, в которого Николай влюбляется как в девушку.

Из-за своей впечатлительности и эмоциональности Ростов не сразу привыкает к войне и постоянной опасности смерти. В первом сражении (под Шенграбеном), когда Ростова ранят, мы видим его жалким и растерянным, но, в конце концов, он становится храбрым и по-настоящему умелым офицером. Война и служба в армии воспитывают в нем важные мужские качества, но лишают ростовской нежности. Последний раз ростовское начало ярко проявляется в нем после ужасного проигрыша Долохову, когда он не выдерживает гордой позы, в которой он намеревался попросить деньги у папеньки. Считая себя последним подлецом, он на коленях, рыдая, вымаливает прощение. Ростов видимо «унизился», но читатели не могут не одобрить его за этот порыв.

Толстой разделяет далеко не все идеалы Ростова: так, он явно не сочувствует своему герою, когда тот ради поддержания чести полка отказывается обличить офицера Телянина, укравшего кошелек у Денисова. Еще более смешной и даже вредной представляется Толстому слепая и наивная привязанность Ростова к императору. Если в глазах Ростова император – отец России, то автор считает всех представителей власти и королей в особенности людьми самыми бесполезными и вредными, проводящими государственную идеологию оправдания и восхваления войн. Толстой дает Николаю Ростову случай убедиться сначала в беспомощности императора (когда тот растерянный и плачущий, бежит с Аустерлицкого сражения), а затем и в его безнравственности: после Тильзитского мира бывшие враги – императоры Наполеон и Александр – ездят вместе, устраивая смотр своим гвардейцам и награждают солдат союзной армии высшими орденами. Устраиваются совместные пиры двух дворов, льется шампанское. Ростов приезжает в ставку, чтобы подать просьбу императору о помиловании своего сослуживца Денисова, и получает от обожаемого императора отказ в мягкой, красивой форме: «не могу… и потому не могу, что закон сильнее меня». В ту минуту Ростов, «не помня себя от восторга» и не задумываясь над отказом, бежит с толпой за императором. Но вскоре к нему приходят мучительные сомнения: «В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомненья. То ему вспоминался Денисов <...> и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. <...> То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который теперь был император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их».

Толстой прямо подводит Ростова к мысли о преступности войны, для которой, оказывается, не было никакой причины, и, следовательно, к мысли о преступности обоих императоров, развязавших ее при полном равнодушии к страданиям своих подданных. Но Ростов не может и не хочет отказаться от поклонения своему кумиру, и решает просто не думать, закрыть глаза на смущающие факты. Чтобы это было легче сделать, он напивается и кричит, смущая своей раздраженностью товарищей по застолью:

«― Κак вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя! <...> Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, <...> Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай».

С этого момента гусарское, солдатское начало окончательно становится у Николая главным в характере вместо ростовского, душевного, которое не исчезает совсем, но отступает на второй план. Отказ от мысли придает ему жесткость и твердость характера, но дорогой ценой – он делается послушным орудием в чужих руках. Князь Андрей и Пьер часто ошибаются, не сразу находят ответ на мучающие их мировоззренческие вопросы, но их разум – всегда в работе; мышление столь же естественно для них, как дыхание. Николай же, несмотря на то, что он симпатичен Толстому как человек чистый, честный и добрый, приходит к готовности исполнять заведомо жестокие приказы и заранее оправдывать любую социальную несправедливость.

Показательно, что Ростов не любит князя Андрея как раз за проступающую на его лице печать интеллекта и духовной жизни, которая не свойственна ему самому, но при этом Николай влюбляется в сестру князя Андрея Марью, благоговея перед ней за то, что у нее есть свой возвышенный, недоступный ему мир веры. Получается, что они восполняют друг друга, образуя идеальное сочетание твердости и мягкости, воли и ума, духовности и душевности. Ростова, с точки зрения Толстого, невзирая на его заурядность, есть за что и любить, и уважать. Нельзя не оценить, к примеру, его самоотверженности, когда после смерти отца, за которым немедленно последовало окончательное разорение, Николай выходит в отставку, чтобы быть при матери. Он поступает на гражданскую службу, чтобы заработать хоть сколько-то денег и обеспечить ей спокойную старость. Мы видим, что это надежный и благородный человек. Из чувства чести, не позволявшего ему никогда быть на «лакейской» должности адъютанта, он не хочет добиваться руки «богатой невесты» княжны Марьи, несмотря на то, что трогательно ее любит, так что их сближение происходит по ее инициативе.

Вступив во владение большим состоянием, Николай становится, в противоположность отцу, замечательным хозяином – движимый чувством долга и ответственности за будущее своих детей. Однако в его характере сохраняется жесткость (он не выносит маленьких детей, раздражается на беременную Марью, грубо, до рукоприкладства обращается с мужиками), с которой Николай постоянно борется, покорный благотворному влиянию жены, и не допускает срывов. Негативно характеризует его один из последних эпизодов романа, когда он резко отзывается на слова Пьера о необходимости критически подходить к действиям правительства: «Ты говоришь, что присяга условное дело, и на это я тебе скажу: что ты лучший мой друг, ты это знаешь, но, составь вы тайное общество, начни вы противодействовать правительству, какое бы оно ни было, я знаю, что мой долг повиноваться ему. И вели мне сейчас Аракчеев идти на вас с эскадроном и рубить – ни на секунду не задумаюсь и пойду. А там суди как хочешь». Эти слова производят на всех окружающих тягостное впечатление. Мы видим, что то давнее решение Николая повиноваться правительству не рассуждая, как солдат, теперь укоренилось в нем и стало сущностью его натуры. Однако по-своему Николай прав: на таких, как он, держится государство. Толстой осуждает его со своей точки зрения антигосударственника, мечтавшего о руссоистской анархической «природной» идиллии, но мы, уже из перспективы социальных катаклизмов, случившихся с нашей страной за последнее столетие, можем посмотреть на Николая и с другой стороны: мы знаем, что бывает, когда государство разрушено. Если бы в 1917 году в России преобладали бы такие люди, как Николай, – офицеры, оставшиеся верными царю и пытавшиеся спасти армию от разложения в хаосе революции (затеянной реформаторами и революционерами, наподобие Пьера), то страна могла бы быть спасена от многих бед, в том числе от сталинской диктатуры.

Наконец, семья Курагиных вызывает у Толстого только презрение и негодование. Члены ее играют в судьбах остальных героев самую негативную роль. Все они – люди высшего света, а потому фальшивы и неискренни во всех своих словах, делах и жестах. Глава дома, князь Василий – хитрый, ловкий царедворец и завзятый интриган. Толстым всячески подчеркивается его лживость и двуличность. Он думает прежде всего о своих успехах при дворе и о продвижении по карьерной лестнице. Он никогда не имеет своего собственного мнения, поворачиваясь, как флюгер, в своих суждениях за политическим курсом двора. Во время войны 1812 года князь Василий сначала с презрением отзывается о Кутузове, зная, что император к нему не благоволит, на следующий день, когда Кутузова назначают главнокомандующим, Курагин начинает его превозносить, чтобы отречься от него при первом же недовольстве двора из-за оставления им Москвы.

Свою семью Курагин воспринимает тоже как средство для завоевания общественного положения и обогащения: он старается как можно более выгодно женить сына и выдать замуж дочь. Ради наживы князь Василий способен даже на преступление, о чем свидетельствует эпизод с мозаиковым портфелем, когда Курагин пытался похитить и уничтожить завещание умирающего графа Безухова, чтобы лишить наследства Пьера и перераспределить его в свою пользу. В эти часы, как живописует Толстой, «щеки у него нервически подергивались» и «перепрыгивали» «то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных». Так нечаянно выступает наружу его хищная натура. Когда же интрига срывается, князь Василий тут же «перестраивается» так, чтобы все-таки соблюсти свою выгоду: он моментально «женит» Пьера на своей дочери и под видом родственных и доверительных отношений ловко запускает руки в денежки зятя, а затем становится главным действующим лицом в салоне дочери. Толстой специально подчеркивает, что князь Василий вряд ли руководствовался при этом сознательным расчетом: «Что-то влекло его постоянно к людям сильнее и богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми». Тем самым при описании психологии Курагина автор опять акцентирует наше внимание на чувстве, интуиции, инстинкте, которые выходят на первый план, оказываясь важнее сознательной воли и разума.

«Достойны» князя Василия и его дети, Элен, Анатоль и Ипполит, также пользующиеся блистательном успехом в свете и всеобщим уважением. Элен, выйдя замуж за Пьера, вскоре устраивает в его доме шикарный салон, быстро ставший одним из самых модных и престижных в Петербурге. Она не отличается умом и оригинальностью суждений, но умеет так обворожительно и многозначительно улыбаться, что ее считают умнейшей женщиной столицы, и в ее салоне собирается цвет интеллигенции: дипломаты и сенаторы, поэты и живописцы. Пьер же, будучи гораздо образованней и глубже своей жены, оказывается в ее салоне чем-то вроде необходимой мебели, мужа знаменитой супруги, которого гости снисходительно терпят, так что Пьер постепенно начинает ощущать себя чужим в собственном доме.

Элен постоянно окружена ухаживающими за ней мужчинами, так что Пьер даже не знает, к кому ее ревновать и, истерзанный сомнениями, доходит до дуэли с Долоховым, которого жена явно выделяла более других. Элен же не только не пожалела своего мужа и не подумала о его чувствах, но устроила ему сцену и жестоко выговорила за неуместный «скандал», могущий уронить ее авторитет. В конце, уже порвав с мужем и живя отдельно от него, Элен заводит интригу сразу с двумя поклонниками: с пожилым вельможей и с иностранным принцем, прикидывая, как бы ей вновь выйти замуж и так устроиться, чтобы сохранить связь с ними обоими. Ради этого она даже переходит в католичество, чтобы объявить недействительным православный брак (как разнится эта беспринципность в вопросах религии с горячею верой княжны Марьи!).

Анатоль – блистательный кумир всех светских барышень, герой золотой молодежи обеих столиц. Стройный, рослый, белокурый красавец, он сводит с ума всех женщин своей гордой осанкой и пылкой страстностью, за которой они не успевают разглядеть его бездушия и бездумности. Когда Анатоль приезжал к Болконским, то все женщины в доме невольно загорелись желанием понравиться ему и начали интриговать друг против друга. Анатоль не умеет говорить с женщинами, ибо никогда не находится сказать ничего умного, но завораживающе действует на них взглядом своих красивых глаз, как Элен улыбкой. Наташа уже при первом разговоре с Анатолем, глядя ему в глаза, «со страхом чувствовала, что между им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя страшно-близкой к этому человеку».

И брат, и сестра несравненно хороши собой, природа наградила их внешней красотой, которая неотразимо действует своей чувственной притягательностью на лиц противоположного поля. Соблазняются ими даже такие благородные и глубокие люди, как Пьер Безухов, без любви женившийся на Элен, Княжна Марья, мечтавшая об Анатоле, и Наташа Ростова, которая увлеклась красавцем Курагиным до того, что бросила ради него своего жениха. У Элен подчеркивается во внешности античная красота плеч и бюста, которые она нарочно оголяет, насколько это только позволяет мода.

Автор даже вскользь замечает о странных, нездоровых отношениях, бывших между сестрой и братом в детстве, из-за которых их пришлось на время разлучить. На страницах романа они часто действуют заодно: Элен выступает в роли сводни, знакомя и сближая Наташу со своим братом, зная, что ему нельзя бывать у нее, невесты князя Андрея. В результате этой интриги вся жизнь Наташи могла оказаться погубленной: она готова была бежать с ним, не подозревая, что он давно женат. Благодаря вмешательству Пьера планы Анатоля разрушились, но Наташа расплатилась за свою доверчивость потерей любви князя Андрея и глубочайшим душевным кризисом, от которого не могла прийти в себя несколько лет. «Где вы – там разврат, зло», – гневно бросает жене Пьер, узнав о ее коварном поступке.

Таким образом, главными чертами семьи Курагиных оказываются светскость и животное, плотское начало. В изображении Толстого светскость неизбежно предполагает лживость, беспринципность, эгоистичность и душевную пустоту.

Символом душевного безобразия этой семьи делается Ипполит. Внешне он удивительно похож на Элен, но при этом он «поразительно дурен собой». Лицо его было «отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную брезгливость. Он не может сказать ничего умного, но в обществе его встречают очень любезно и прощают все сказанные им нелепости, потому что он сын князя Василия и брат Элен. К тому же он очень дерзко ухаживает за всеми хорошенькими женщинами, поскольку необыкновенно сластолюбив. Таким образом, на его примере обнажается внутреннее безобразие Элен и Анатоля, скрывающееся под их прекрасной внешностью.

Духовные искания героев Толстого

В романе имеются два героя-идеолога: Андрей Болконский и Пьер Безухов, которые разными путями приходят к той жизненной правде, которая самим автором предполагается как главная идея романа.

Князь Андрей – кровный аристократ. Аристократизм придает ему изящество, но в то же время сушит, делает чопорным. Это – человек-кремень, но прекрасно отточенный и отшлифованный. Бросаются в глаза в нем смелость, твердость характера, вместе с изрядной долей холодности. Его ум и интеллект и устремления далеко выше окружающей его среды, но в нем не хватает душевной теплоты и открытости. Его отношения к домашним отличаются некоторой сдержанностью и официальностью. И все же он – исключительных качеств человек, в котором удачно соединились сила воли, ум, благородство и одухотворенность. Он – человек действия. Ему по самой его натуре свойственно стремиться к первенству, к возвышению и подвигам. Он верит в свою звезду, свое высокое предназначение. Эта вера порождена семейной традицией Болконских, прославившихся на политическом и военном поприще в ХVІІІ столетии. Он влюблен в Наполеона, своего кумира, который смог добиться власти над Европой, создать империю, равную Римской, исключительно силой своего военного и политического гения, а также своего безграничного властолюбия. Оставив дома беременную жену, которую он разлюбил вскоре после женитьбы, князь уезжает на европейский театр войны, мечтая о славе и ставя ее выше всех прочих человеческих достижений. Желание славы в сознании князя Андрея остается возвышенным, освященным героической традицией, издавна присущей семье Болконских, желанием осчастливить других своими свершениями. По его мнению, слава – «та же любовь к другим, желание сделать для них что-нибудь, желание их похвалы». Но в конечном счете это желание эгоистическое: оно предполагает не просто самоотверженную жизнь для других, но с непременным возвышением и преобладанием над всеми – уже для себя, для удовлетворения личного честолюбия. И Толстой заставляет князя Андрея прочувствовать скрытое здесь противоречие и накануне Аустерлицкого сражения признаться себе самому в безнравственности своего выбора: "Я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. <...> Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей".

Князю Андрею так же, как и Наполеону, все удается, чего бы он ни хотел в этой жизни – даже впечатляющий и яркий подвиг, когда он на аустерлицком поле со знаменем в руках возвращает в битву расстроенный и бегущий полк и впереди него устремляется в атаку. (Не случайно Наполеон, увидев потом князя Андрея лежащим в беспамятстве на поле сражения, сразу обращает на него внимания и восхищается им – он оценил в нем свойственное ему самому стремление к величию). Но Болконский оказывается духовно гораздо глубже Наполеона. Когда он падает, раненый, и, не в силах даже повернуть головы, не может видеть боя, разгорающегося вокруг, то он разом отрешается от мира живых, и перед ним распахивается величественно спокойный, «неизмеримо высокий» мир неба – как окно в бесконечность, в иное бытие. С прекращением внешнего движения резко останавливается его порыв к славе. Во взоре князя, устремленном на небо, уже нет места земным страстям. «Да, все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба...». То, что накапливалось в его сознании в эти месяцы войны, получает теперь ясную форму: князь Андрей наконец осознал страшную противоположность между суетой, ложью, борьбой тщеславий, притворством, озлоблением, страхом, царящими на этой бессмысленной войне, и спокойным величием «бесконечного неба». Он приходит к отрицанию войны, военного дела, политики. Лживость всего этого ему становится абсолютно ясна (он и раньше говорил себе о «ничтожестве всего того, что [ему] понятно»). Но где же правда, где величие — он не знает, хотя, как ему кажется, чувствует «величие чего-то непонятного, но важнейшего».

После открытия для себя тишины и спокойствия неба, князь Андрей не замечает своего бывшего кумира Наполеона, даже когда тот стоит перед ним и пытается завязать с ним разговор. По сравнению с божественным величием неба, Наполеон кажется ничтожным, и Андрей просто не удостаивает его вниманием.

После плена и выздоровления князь Андрей возвращается домой «с измененным, странно смягченным выражением лица», в надежде оправдаться перед женой за прежнюю холодность, но судьба решает иначе: его настигает расплата за недавнее пренебрежение судьбами и чувствами близких. Он приезжает в тот момент, когда жена его умирает от родов, чего она всегда боялась, как будто имела роковое предчувствие. И то, что он уехал, оставив ее без поддержки и внимания, пренебрегши ее чувствами, ложится тяжким грузом на его совесть. После смерти жены он пытается ограничиться частной жизнью – хозяйством и воспитанием сына. Но существование это для него безрадостно. По точной формулировке критика С. Бочарова, «простая жизнь не просто дается Андрею. Простая жизнь дается ему со страданием, тайная ее глубина и значительность для него не открыта. И в том образе неба, который сопровож­дает князя Андрея в романе Толстого, являясь как бы его лейт­мотивом, есть величие, бесконечность стрем­ления к идеалу, и есть отрешенность от мира, холодность. Небо — абсолютное, вечное, справедливое, князь Андрей и ищет в жизни справед­ливость и совершенство. <...> Жизнь не должна быть запутана, она должна являть совпадение, тождество <...> идеала и реальности — таково к ней требование князя Андрея. Навсегда непереходим для него разрыв — совершенство и несовершенство действи­тельного, «небо» и земная реальность отношений людей. Он видит небо, глядя поверх человеческой жизни. Этот разрыв – трагическая тема образа Андрея Болконского.

Пробудил Андрея разговор с Пьером в Богучарове, имении Болконских. Пьер, только что вступивший в масонскую ложу и считающий, что нашел смысл существования в филантропии и облегчении участи своих крестьян, наталкивается на холодный скептицизм друга, считающего, что жить нужно только для себя. Однако восторженная убежденность Пьера невольно всколыхнула живой отклик в душе Андрея, и, споря с Пьером на словах, он невольно увлекся его идеями, и «что-то давно заснувшее, что-то лучшее, что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе». «Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя по внешности та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь».

Период отчаяния и скепсиса сменяется для него периодом обновления, отдельную роль в котором сыграло посещение имения Ростовых Отрадного и знакомство с Наташей. «Нет, жизнь не кончена в тридцать один год, <...> надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, <...> чтобы она на всех отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!» – радостно решает он для себя и, полный энтузиазма, устремляется к новой деятельности. В отличие от Пьера, которого обманул управляющий, показав ему «потемкинские деревни», Болконскому удается реально облегчить участь своих крестьян. «Одно именье его в триста душ кре­стьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком». Мысли князя Андрея заняты и воен­ным уставом, и устройством рязанских оброчных крестьян.

Князь Андрей ре­шается ехать в Петербург служить. «Он даже теперь не понимал, как мог он когда-нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему прийти мысль уехать из деревни». Разум в ответственные моменты жизни всегда слуга чувств у героев Толстого. Ин­стинкт любви к жизни требовал доводов в пользу необхо­димости служить – и доводы нашлись, так же как раньше отвращение к жизни подкреплялось у князя Андрея рас­суждениями о бесполезности деятельности. «Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь, после своих уроков жизни, опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое».

В Петербурге князь Андрей с головой окунается в преобразовательскую дея­тельность. Он сближается со знаменитым Сперанским, любимым министром Александра І, и увлекается им почти так же страстно, как некогда Наполеоном. «Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которо­му он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском oн нашел этот идеал...». «Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России». Главной чертой характера Сперанского следует признать «непоколебимую веру в силу и законность ума», умение «прилагать ко всему то мерило разумности, которым он сам так хотел быть». В внешности Сперанского Толстой выделяет как лейтмотивы «большой открытый лоб и необычайную, странную белизну» лица и рук, мягких и нежных. Сперанский образно воплощает в романе интеллектуальное, рациональное начало как таковое, поэтому белизна лица (как «у солдат, долго пробывших в госпитале») символизирует отвлеченность разума от жизни, его «внежизненность».

Воздействие Сперанского на Андрея очень напомина­ет воздействие масона Баздеева на Пьера. В обоих случа­ях действует покоряющая сила убежденности, которая всегда столь властнo влияет на колеблющихся. В Пьере и Андрее много гам­летовского, а потому они восхищаются людьми, для которых вопрос «быть или не быть?» уже решен. Степень внутренней сопротивляемости зависит от различия темперамен­тов Пьера и Андрея. Но фактически князь Андрей столь же скоро перешел в веру Сперан­ского, как Пьер в масонскую веру. И зерна разочарования, неверия взошли в их душах одинаково быстро. Как Пьер уже в день приема в ложу думал, не смеются ли над ним. так и князя Андрея уже в первые дни знакомства многое смущает в Сперанском, в частности «холодный, зеркальный, не про­пускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука... Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему-то раздражали князя Андрея». Одновременно и сам Толстой начинает показывать читателям ограниченность Сперанского: «Видно было, что никогда Сперанскому не могла прийти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя все-таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли все то, что я думаю, и все то, во что я верю?» — Толстой замечает у Сперанского ту «озабоченную пошлость», которая так сильно отталкивала раньше: князя Андрея от государственной деятельности. Андрей; Болконский эту пошлость не сразу увидел, но, как и все любимые толстовские герои, начал чувствовать раньше, чем понимать.

Жизнь князя Андрея продолжает обогащаться и расцветать новыми красками. Он влюбляется в Наташу Ростову, после того как танцует с ней первый танец на ее первом балу. Любовь зарождается незаметно. Поначалу на балу Наташа просто понравилась Андрею, потому что он «любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка». Придя к Ростовым с визитом, князь слышит пение Наташи, которое потрясает его. Он «почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой». «Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких-то неизвестных ему радостей». Это – радость бытия, органичная связь с земным миром и умение радоваться ему в непосредственности ощущений – то, что было так непонятно и чуждо князю Андрею.

Любовь вновь меняет мироощущение Болконского, возбудив в нем (как и первая встреча с Наташей в Отрадном) мечты о счастье, после чего «он почувствовал себя ожившим и помолодевшим». Когда князь Андрей признается Пьеру в нахлынувшем на него чувстве, то говорит: «Весь мир разделен для меня на две половины: одна — она, и там вес счастье надежды, свет; другая половина — все, где ее нет, там все уныние и темнота...»; «Я не могу не любить света, я не виноват в этом».

Тут же меняется его отношение к государственной деятельности, которая представляется ему теперь пустой и несущественной. Меняется сама точка зрения на нее и угол восприятия: «Какое дело мне... до того, что государю угодно было сказать в совете? Разве все это может сделать меня счастливее и лучше?» Мы помним что Толстой всегда считал «настоящей» частную личную жизнь людей «с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мыс­ли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей», которая идет «вне всяких возможных преобразований». У Толсто­го в 60-е годы нарастает неприязнь к государству. Еще в конце 50-х годов он пишет в записной книжке: «Все правительства равны по мере зла и добра. Лучший идеал анархия». Он стал замечать в Сперанском отталкивающие черты. На вечере в узком приятельском кругу князь Андрей впервые услышал, как Сперанский смеется: «Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своею фальшивой нотой почему-то оскорблял чувства князя Андрея»; он «с грустью ра­зочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Князь Андрей начал удивляться, «как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский». Ощущение опять перегнало логические доводы. Это чисто толстовский художественный прием «разоблачения» героя: не подвергая внешне сомнению человеческих качеств героя, отдельными чертами постепенно все более снижать его в глазах читателей, опираясь на их интуитивное восприятие и вызывая в них неприязнь к нему на чувственном уровне. Но этот фальшивый смех, оскорбивший князя Андрея, замечен был им потому, что он всем своим существом, еще незаметно для себя самого, вошел в иную жизнь — жизнь искреннего неподдельного счастья Наташи. Существенный интерес его жизни сосредоточился теперь на Наташе. Ненастоящая, т. е. государственная, жизнь вытесняется настоящей, существенной жизнью. Интуиция, чувство, по мысли Толстого, не обманут человека нравственного. Они укажут, где настоящая жизнь, а где — ложная. Нужно только безраздельно отдаваться интуитивному ощуще­нию — и тогда человек гарантирован от ошибок. Так что-то сразу отталкивало Пьера от Элен, но он не послушался своего подсознательного ощущения, – и целая полоса жизни его превратилась в тяжелую драму; у масонов он сразу почувствовал что-то фальшивое, но доводы разума влекли его к ним,— и он оказался в положении человека, который «провалился в болото и не может из него выбраться». Князю Андрею сразу не понравился «не пропускающий в себя зеркальный взгляд Сперанского», но он не поверил этому ощущению и затратил долгие месяцы на службу в комитетах.

И лишь после того, как чувство неприязни к Спе­ранскому и его окружению определилось, князь Андрей рассудил, почему работа в разных комитетах — это празд­ная работа. Князь Андрей «вспом­нил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось все, касающееся формы и процесса заседа­ний комитета, и кратко обходилось все, что касалось сущ­ности дела... Потом он живо представил себе Богучарово, <...> вспомнил мужиков, Дрона-старосту и, приложив к ним пра­ва лиц, которые он распределял по параграфам», удивил­ся, «как он мог так долго заниматься такой праздной работой».

Так князь Андрей после отрицания военной службы приходит к отрицанию государственной деятельности и делает еще один шаг на пути к единению с общим, народным. Раньше он уже понял, что Наполеон «счастлив от несчастья других» (т. е. погибших солдат); теперь он увидел, что работа комитета Сперанского никак не касается сущности дела (интересов мужиков); он узнал, что не может быть счаст­лив ни на военной, ни на государственной службе. Наташа возвращает князя Андрея к большой жизни души. Рацио­налистическая жизнь «государственного человека» кажется ему комично узкой.

Что касается Наташи, то в ней сразу загорается «внутренний огонь» — тот огонь любви, который иногда разгорается в княжне Марье и делает ее прекрасной, тот огонь, который никогда не зажигался в Элен, несмотря на огромное количество ее увлечений. Одновременно в Наташе просыпается страх: «Мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем», потом отчаяние (князь Андрей уехал к отцу). «...Как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала...» Она думает, что князь Андрей не вернется. Ей кажется, что над ней «смеются и жалеют о ней»; «...это тщеславное горе усили­вало ее несчастие». Наконец, наступает душевная разрядка: князь Андрей делает ей предложение. «Да, да,— как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала». И новое горе—разлука на год. «Це-лый год!» Она спешит жить. Прав В. В. Ермилов, когда пишет, что князь Андрей, согласившись отсрочить женитьбу, совершил непоправимую ошибку. «...Он не смог до конца понять, что Наташа — сама жизнь! И жизнь ни­кого и никогда не ждет... Он не смог понять, что нельзя остановить жизнь. Жизнь не терпит рассудочных схем». Но вместе с тем эта разлука, может быть, была и необхо­дима; может быть, Наташе, с ее переизбытком чувства, страсти, недоставало еще закаленности, жизненного опы­та, через который нужно пропустить любовь, чтобы она стала такой, какой была она у князя Андрея».

В том, что Наташа не выдержала года разлуки со своим женихом, была судьба. Орудием же ее стал Анатоль Курагин. «Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля… и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – этого Пьер не мог понять и не мог представить». Но на самом деле произошедшее вполне объяснимо исходя из логики характера героев. Наташа привыкла жить непосредственной жизнью, не задумываясь о следующей минуте и не анализируя своих поступков. Она шла навстречу любому своему желанию, бессознательно стремясь к полной свободе самовыражения и привыкнув к тому, что ее окружают любящие и благожелательные люди и не подозревая ни в ком ничего дурного. Толстой любит и ценит ее за то, что Наташа всегда неотделима от жизни природной и от жизни всемирной, ее эгоизм не ущемляет ничьих других интересов. Следуя только своим желаниям, Наташа любит всех и всем вокруг дарит счастье, верная своей исконно нравственной натуре. Но Наташа должна узнать, что в желании абсолютной, ничем не ограниченной свободы есть оборотная сторона: поддавшись своим порывам, она может сломать свое будущее или сделать несчастными своих близких. Наташино ощущение, что «все можно» в жизни, неожиданно сближает ее с Анатолем, который тоже не рассуждает над своими поступками и для которого тоже все можно» благодаря животности его эгоизма, для которого нет ни совести, ни чувства долга. И только через катастрофу открывается вся пропасть различия между ними: Наташа вообразила себе идеального, страстно любящего ее человека, думала навсегда связать с ним свою жизнь, а Анатоль искал приключения, зная, что уже женат. Он просто шел за своим минутным влечением и нимало не расстроился, когда «предприятие» сорвалось.

Весь год Наташа тосковала, не находя себе места: отсутствие возлюбленного лишало ее смысла существования. По словам критика С. Бочарова, «уходит время когда она способна любить, и ей жалко себя, пропадающей даром, ни для кого, – ибо ей непонятны, вынужденны эти отсрочка и ожидание. <...> Наташе «сию минуту» надо его, говорит она матери; но окружающие ее не поймут». Для Наташи каждая минута «неподменима другою, имеет неповторимую цену и должна быть прожита полно, максимально насыщенно». И как раз перед приездом князя Андрея, при роковом его промедлении, происходит срыв – измена, которую князь Андрей не в силах понять и простить. Он замыкается в себе и вновь погружается в глубокий кризис. То, что Наташа могла променять его на пустого светского гуляку, – для Болконского выглядит горчайшим и окончательным свидетельством несовершенства мира, в котором больше не может быть для князя Андрея ничего идеального. Он ставит на себе крест, расставаясь с надеждой о счастье. «Любовь!.. эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! <...> я верил в какую-то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия. Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!» После того как он расстается с Наташей, он живет лишь одним желанием – найти, вызвать на дуэль и убить Анатоля – настолько резко сужается его жизненный кругозор. В таком подавленном состоянии его и застает война 1812 года. Дав себе ранее слово никогда более не служить, князь Андрей все-таки считает себя обязанным пойти в действующую армию перед лицом страшного нашествия, угрожающего России. Но он более не идет в штаб, несмотря на то что туда зовет помнящий и любящий его Кутузов, а становится командиром полка. Солдаты его любят и ценят, называют «наш князь», но все равно Болконский живет как бы по инерции. Его сердечная боль только усугубляется такими мрачными событиями, как продвижение Наполеона вглубь России, пожар Смоленска и разорение французами его родного имения Лысых Гор. Накануне Бородинского сражения князь Андрей в последний раз встречается с Пьером, и тот за усталой озлобленностью и отрешенностью князя Андрея от жизни угадывает уже печать смерти на его челе.

Погибает князь Андрей бессмысленно – его полк ставят под ураганный огонь французской артиллерии, не вводя в дело и на давая приказ на отход. «Полк был двинут вперед... на тот промежуток между Семеновским и курганною батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно-сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий»; «Не сходя с этого места и не выпустив ни одного снаряда,полк потерял здесь еще третью часть своих людей». Воодушевление, владевшее солдатами перед боем, было подавлено ожиданием смерти. Все силы души князя Андрея «точно так же, как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтоб удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были». Из гордости (и из пренебрежения жизнью) он не торопится кидаться на землю, как его адъютант, когда перед ним крутится не разорвавшаяся, но дымящаяся граната. Последней мыс­лью перед ранением у князя Андрея было: «Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух...». Раненный в живот, он «рванулся в сторону»,— это был «страстный порыв любви к жизни», порыв к тому, чего он раньше не понимал, к счастью простого наслаждения жизнью и любовью к ней. Но уже его время сочтено.

Когда он оказался в походном лазарете и с трудом пришел в сознание после промывания раны, то он узнал в раненом на соседнем операционном столе, которому только что отняли ногу, своего кровного врага – Анатоля Курагина, но с удивлением чувствует к нему вместо ненависти любовь, равно как и к Наташе и ко всем людям. Это чувство вытекало непосредственно из только что пережитого им порыва любви к жизни. «И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, стонкой шеей и тонкими руками, с готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда-либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смот­ревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.

Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.

«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидя­щим нас, любовь к врагам—да, та любовь, которую проповедовал Бог на земле, которой меня учила княжна Марья н которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»

Весь путь князя Андрея вел его к этому выводу. Анализирую­щая мысль все время приводит князя Андрея к отрицанию каких-то сторон или периодов жизни, и мир все больше распадается. Остается только одно начало, которое может спасти этот мир и человека в нем: любовь всех ко всем. Разум не спо­собен принять такую всеобъемлющую, иррациональную любовь. Разум князя Андрея требует мести врагу личному («Мужчина не должен и не может забывать и прощать») и врагу отечества («Французы… враги мои, они преступники все по моим понятиям... надо их казнить»). Мыслящий человек обнаруживает в мире все больше зла, и тогда он отчаивается или озлобляется сам. Злобное чувство возникает в кня­зе Андрее всякий раз, когда он разочаровывается в оче­редных идеалах: в светском обществе, в славе, в общест­венном благе, в любви к женщине. Но где-то в глубинах его существа всегда жила тоска по любви к людям. И те­перь, когда смертельное ранение начало разрушать его тело, эта жажда любви охватывает все его существо – «любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета». Разум всегда был у князя Андрея слугой чувства, всегда был готов логически оформить вновь возникшее чувство. И те­перь князь Андрей формулирует эту завершающую весь его путь мысль: смысл жизни — во всеобъемлющей любви и соединению с миром через нее. Впервые разум не просто следует за чувством, но и отказы­вается от себя. Князь Андрей, растворив свою личность во всепоглощающей любви к миру, приходит к вере в Бога, в которой его издавна убеждала его княжна Марья. Так выявляется изначальная духовная близость брата и сестры, внутренняя общность их жизненных устремлений, которая раньше была незаметна.

Эта любовь совершенно иной природы, чем та, которою Болконский любил Наташу. «Любить человека дорогого можно человеческой любовью, – думает князь, – но только врага можно любить любовью божеской. <...> любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти, но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть не может разрушить ее».

Но князю Андрею еще суждено было пережить встречу с Наташей, которая, покидая с родными с родными Москву, случайно узнает, что его коляска едет вместе с подводами, отданными Ростовыми для раненых. Сцена свидания Андрея с Наташей, несомненно, одна из сильнейших по психологическому воздействию в мировой литературе. Вначале Толстой погружает нас в томительный и причудливый, бредовый сон князя Андрея (о чудесном здании из воздушных лучинок над его лицом и белой статуей сфинкса у входа), который переходит в философские раздумья о Боге, и вдруг «сфинкс» оборачивается самой Наташей, стоящая перед ним на коленях, босая и в белой ночной рубахе, с блестящими глазами, едва удерживающая рыдания и шепотом просящая у него прощения. Несмотря на всю чудесность их встречи, князь Андрей не изумился ее видеть ее перед собой, и в новом своем душевном состоянии ему было необходимо и радостно ее простить. Он улыбнулся, протягивая ей руку, которую она стала часто целовать, «чуть дотрагиваясь губами»; проговорил: «Я люблю тебя лучше, больше, чем прежде», – и повернул к себе ее лицо с глазами, «налитыми счастливыми слезами» и «робко, сострадательно и радостно-любовно» смотревшими на него.

Когда Наташа начинает ходить за раненым, появляется надежда на выздоровление. Однако судьба князя Андрея продолжает висеть на волоске: чтобы выжить, ему нужно самому страстно захотеть вернуться в эту жизнь. Наташа вселяет в него это желание, воплощая собой возможность земного счастья. Теперь Андрей замечает, что, любя Наташу, он не может, как прежде, испытывать любовь ко всем, в том числе к разлучившему его с Наташей Анатолю. И начинается борьба жизни и смерти, которая в его душе отражается как борьба между открывшейся ему новой истиной и прежним чувством к Наташе. «Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всех, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью».

Окончательно приуготовляет его к смерти символический сон, в котором он борется со смертью, мешая ей войти в его комнату, налегая на дверь из последних сил, «но силы его слабы, неловки… Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер. Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей, <...> сделав над собою усилие, проснулся. "Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!" – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором». После этого князь Андрей уже окончательно отчуждается от мира, и вместе с пробуждением от сна начинается «пробуждение от жизни».

И Наташа, и приехавшая к брату княжна Марья – «обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда-то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо». Не случайно Наташа еще раньше говорила княжне Марье, что он «слишком хорош» для этого мира, слишком идеален для него, и потому «он не может, не может жить»... Князь уходит в неизвестный, далекий мир, сливаясь с тем далеким небом, некогда открывшимся ему под Аустерлицем, и Толстой превращает его смерть в величественное событие бездонной мистической глубины.

"Куда он ушел? Где он теперь?.." – бесконечно отдается в уме толстовское вопрошание, с которым он простился с этим, пожалуй, самым возвышенным героем русской литературы.

Если в князе Андрее Толстой воплотил свой идеал мужественности, то Пьера Безухова он наделил теми недостатками, которые сам долго пытался побороть в себе, о чем повествуют его собственные дневники. Главная черта, роднящая автора с его героем, – это постоянная внутренняя мыслительная работа, бесконечный самоанализ, потребность логически осмыслить каждую ситуацию, а самое главное – понять цель жизни, ценой каких бы усилий это ни далось. К главной идее Толстого, что счастье и смысл жизни заключены в ней самой, а не в каких-либо отвлеченных умозаключениях о ней, приходит в процессе романа именно Пьер, хотя приходит очень долго и в результате сложнейших жизненных испытаний. Для него это особенно сложно, потому, что ему приходится «разумом прийти к тому, что не нужно идти от разума».

Пьер обладает мягкостью характера, иногда переходящей в слабоволие и распущенность. Но с ними неразрывно сочетается и его удивительное добродушие: он всегда заранее расположен ко всем людям и больше всего боится кого-нибудь обидеть или причинить боль. Отказать просящему в его желании представляется Пьеру самым сложным делом психологически. Он даже не может ни на кого обидеться по-настоящему: он способен лишь на короткие, хоть и отчаянные, вспышки гнева (когда ему становится физически плохо вблизи мучащего его человека), после которых сам чувствует себя безмерно виноватым и готов немедленно искать пути к примирению. Князь Андрей, уезжая на год, именно Пьеру доверяет Наташу и говорит о нем знаменательные слова: «Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце». Из-за своей незлобивости и бесхарактерности Пьеру очень трудно правильно поставить себя в общении с людьми, и потому он очень часто идет у них на поводу и выполняет чью-то чужую волю, отчего потом страдает. Самой большой ошибкой в его жизни была женитьба на Элен Курагиной против своей воли. Он поддавался физическому влечению к ней, но удержался бы от решительного шага, против которого протестовало его внутреннее чувство, если бы не воздействие на него князя Василия, неуклонно вынуждавшего его к женитьбе и подключившего для давления на Пьера всех их общих светских знакомых. Пьер чувствовал, что все от него ждут предложения руки и не имел сил «обмануть всеобщее ожидание».

Пьер обладает безошибочным нравственным чутьем и очень чуток ко всякого рода фальши, хотя и старается этого не показывать, не желая никому противоречить. Когда он доверяет своей интуиции, то всегда оказывается прав. Недостатки Пьера вместе с тем являются оборотной стороной его достоинств. Пьер более мягок и внимателен к людям, нежели князь Андрей, быстро понимает их чувства, вследствие чего много видит и способен многому у них научиться. Однако он очень долго не может внутренне организоваться и реализовать данное ему Богом душевное богатство, из-за чего переживает тяжелые душевные кризисы.

Первый из них происходит тогда, когда он осознает, что его семейная жизнь не сложилась, что его жена – чужой ему человек, скорее всего изменяющий ему. В порыве отчаяния и гнева он вызывает на дуэль Долохова, предполагаемого любовника жены, тяжело ранит его и думает, что убил. Тут же Пьер рвет с женой и уезжает в Петербург, мучась от сознания собственной неправоты и потеряв всякие жизненные ориентиры. Мир виделся ему тогда «подверженным злу и смерти». «Все в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным, отвратительным», «как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь». «Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем? И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: “умрешь – все кончится. Умрешь – и все узнаешь – или перестанешь спрашивать”. Но и умереть было страшно». Эти вопросы – главные для самого автора, ради ответа на них и написан весь роман. Уже то, что Пьер может их осмыслить и ими мучается, означает, что это – важнейший герой для самого Толстого.

В этот критический момент Пьер встречается с масоном Баздеевым, специально приехавшим за ним, чтобы склонить его ко вступлению в ложу. Старый, строгий масон увлекает его своей нравственно-религиозной проповедью, убеждая, что нельзя жить без веры в Бога, Который «не постигается умом, а постигается жизнью». Пораженный его красноречием, Пьер признает бесцельность своей жизни и закоснение в грехах. Баздеев призывает Пьера к обновлению и очищению своего «внутреннего человека». Чтобы приблизиться к познанию Бога, необходимо очистить сосуд, эту истину восприемлющий – тело и душу – через нравственное самосовершенствование, живя не ради себя, но ради любви к другим.

Толстой во многом согласен с этими идеями: мысль о самосовершенствовании, о всемирном единении людей в любви и о нравственном воздействии на мир ради его исправления – все эти идеи пересекаются с его концепцией «мира», они были его заветными внутренними интуициями с детских лет, когда он с братьями играл в «муравейных братьев»,. Вдохновленный идеалами масонства, Пьер мирится с женой (по его новым христианским понятиям, на муже лежит ответственность за судьбу и душу жены) и отправляется в свои имения облегчать участь крестьян. Именно в это время он посещает князя Андрея в Богучарове и, долгие часы проговорив с ним на пароме, убеждает последнего в открывшейся ему жизненной правде. Однако постепенно Пьер начинает замечать, что управляющий обманывает его, еще больше закабаляя крестьян, что в салоне жены он играет нелепую роль смешного мужа, которого всем нужно терпеть ради блистательной жены, – и он начинает тосковать, а жизнь ему вновь представляется сплошной черной полосой. В масонах Пьер разочаровывается все более: «Из-под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни». Одновременно он с грустью и тревогой замечает в себе постепенно усиливающуюся любовь к Наташе Ростовой – как раз в то время, когда к ней сватается князь Андрей и, радостный, делится с другом нахлынувшим счастьем.

Совсем скоро Пьеру придется спасать честь дома Ростовых от беспардонного Анатоля, брата своей жены, когда тот вознамерился похитить Наташу, увлекшуюся им и в помрачении отрекшуюся от своего жениха. Оценив свершившуюся катастрофу, Наташа в отчаянии помышляет о самоубийстве, но Пьер останавливает ее фразой: «Все пропало? <...> Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей». Так неожиданно Пьер впервые признается Наташе в любви. Выходя от нее, сам потрясенный высказанным, он впервые видит огромную яркую комету 1812 года, предвещавшую неисчислимые бедствия России, но в нем «светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства». Словно некая интуиция подсказывает размягченной и обрадованной душе Пьера, что в его жизни война окажется хоть и сильнейшим потрясением, но и откровением, которое в итоге приведет к новому возрождению и выстраданному им счастью.

Война начинается обескураживающе для русской армии: Наполеон стремительно наступает, занимая один за другим города. Горит Смоленск, и в его пламени у русского народа стихийно зарождается чувство патриотизма. На примере поведения жителей Смоленска Толстой показывает, как неохотно, и вместе с тем естественно, без отвлеченных рассуждений о гражданском долге, люди расстаются с привычными условиями жизни и даже сами разрушают эту жизнь ради мести врагу. Купец Ферапонтов – грубый мужик-кулак, «с толстыми губами, с толстою шишкой-носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом», вначале специально остающийся в городе для спас свое имущество, которое не может вывезти, вдруг неожиданно, поняв, что его дом и склады с товарами погибнут на его глазах при входе в Смоленск французов, – вдруг сам с «рыдающим хохотом» решается запалить все свое добро с тем, чтобы оно не досталось врагу. Стихийно возникшее чувство патриотизма, пробившееся сквозь кору собственника-купца, неожиданно сближает Ферапонтова с мудрым Кутузовым и утонченным князем Андреем.

После встречи московского дворянства и купечества с государем императором, слезно просившим весь русский народ о помощи, Пьер тоже оказывается захвачен общим воодушевлением и в жертвенном порыве решает снарядить на свои средства целый полк. Не желая оставаться в стороне от войны, Пьер попадает на бородинское поле в преддверии великой битвы.

Зачем он поехал, он сам толком не понимал, но его обуревало чувство, в первый раз испытанное им во дворце у императора – «чувство необходимости предпринять что-то и пожертвовать чем-то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем-то». Так Пьер начинает осознавать себя единым целым со всей русской нацией. Он чувствует, что вся армия полна мрачной решимости отомстить врагу и отстоять древнюю столицу любой ценой. В одной роте солдаты одевают белые рубахи, готовясь к смерти. В полку князя Андрея они отказываются пить водку – «Не такой день», – говорят. Те же чувства переживают и множество дворян: бретер Долохов сам подходит к Пьеру со словами извинения, считая, что все личные распри должны быть кончены ради священного долга, сплотившим нацию перед лицом смертельной опасности. Единство такого рода тоже является прообразом идеи мира, проводящейся в романе идеи мира, но мы понимаем, что единство такого рода складывается только в минуты крайнего напряжения всех душевных сил людей.

Во время самой битвы Пьер играет довольно забавную роль стороннего наблюдателя, пришедшего на страшное поле сражения в белом костюме, белой шляпе и с тросточкой, будто на воскресное гулянье в парке. Он и не подозревает, что находится на поле боя, да еще в самом страшном его месте. Не понимая опасности, он не боится пролетающих ядер, одно из которых взрывает землю в двух шагах от него (после чего Пьер спокойно отряхивает запачканный землей костюм), а другое ядро чуть не сбивает ему шляпу. Солдаты удивляются его храбрости, вначале подтруднивают над ним, но затем привыкают к нему и даже называют его «наш барин» (что перекликается с наименованием князя Андрея солдатами его полка «наш князь»). Таким образом, Толстой опять воспользовался в этой сцене приемом остранения, показывая войну глазами постороннего, случайно попавшего на нее человека, ибо так яснее проступает ее страшная суть – жесточайшее убийство, поражающее своей бессмысленностью и молниеносностью. После шумного оживления, вызванного близкой опасностью, после быстрого сближения с солдатами на батарее Раевского, принявшими Пьера в свой «семейный» кружок (так в самом горниле войны начинает созидаться мир – братство людей) запачканный костюм. _____________________________________, следует кровавая развязка: Пьер видит, как люди, с которыми он уже успел сблизиться, погибают один за другим, как только что шутивший краснорожий солдат корчится в луже собственной крови, и его охватывает смертельный ужас. «Нет, теперь они оставят все это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – крутится у него в голове, и шок от увиденных так близко смертей заставляет забыть даже о былом патриотизме, оправдывавшем эту бойню. Приходит в себя он только к вечеру, у солдатского костра, среди незнакомых ему людей, которые проявляют к нему простое человеческое сочувствие и кормят его «кавардачком», причем Пьеру и в ум не приходит брезговать солдатским котелком и ложкой, (до чего никогда не опустился бы чопорный князь Андрей, не пожелавший купаться со своими солдатами в одном пруду).

С этого дня фигура солдата, а если понимать шире – то и всего простого народа начинает все больше занимать Пьера и постепенно оказывается в центре его внимания. Все больший интерес вызывает у Пьера цельное и удивительно гармоничное мироощущение народа, позволяющее видеть главное в жизни и спокойно принимать все, что она дает: Пьера поражает, как солдаты, люди из народа относятся к смерти – как будто они знают некую загадочную для него истину, с которой не страшно умирать. «Они просты. Они не говорят, но делают». «Солдатом быть, просто солдатом!» – думал Пьер, засыпая. – войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими». Однако многое «лишнее», как ощущает сам Пьер, мешает ему до конца сблизиться с народом («Как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя лишнего человека?»)

Возвратившись в Москву в полном смятении, обуреваемый подсознательным желанием как-то выйти за рамки своей прежней жизни, Пьер уходит из дома, переодевается в одежду простолюдина и инкогнито остается в городе, чтобы исполнить свое «роковое» предначертание, которое он «вычислил» по масонским книгам – убить «антихриста» Наполеона.

Но, будучи по замыслу Толстого по преимуществу человеком «мира», Пьер не может причинить вреда никакому живому существу, из каких бы «высоких идей» он ни исходил. Оставшись в брошенной Москве, Пьер начинает с того, что спасает от шальной пули французского офицера Рамбаля, а затем, подружившись с ним за бутылкой вина, раскрывает ему свое инкогнито. На следующий день он спасает из огня пожара девочку, защищает от мародеров армянскую семью, и после драки с солдатами арестовывается как поджигатель. С ними в то время французы не церемонились, и Пьера спасает от неминуемой смерти только неожиданное милосердие маршала Даву (эта сцена проанализирована нами выше). Пьер присутствует на казни поджигателей только как свидетель, но нравственно оказывается все равно уничтожен. Он видит, как люди совершают самое страшное из мыслимых преступлений, намеренно лишая себе подобных драгоценного дара жизни, не зная сами за что, вынуждаемые к этому беспощадной и безликой силой войны и военной дисциплины. Толстой рисует сцену расстрела подробно, в поражающих своей убийственной точностью деталях, так, чтобы она навсегда запечатлелась в нашем сознании. «… Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души». «На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце». «Вдруг послышался треск и грохот, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что-то делали у ямы». «Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления». После казни весь мир опять, как и после дуэли с Долоховым, «завалился» в глазах Пьера – в такой степени, что он теряет всякую способность его воспринимать. «В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и свою душу, и в Бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такой силой, как теперь. <...> Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти». Безотчетно, не помня себя, Пьер идет туда, куда ведут его конвойные, поглощенный увиденным кошмаром. Из оцепенения его выводит голос Платона Каратаева, одного из солдат в бараке для военнопленных, куда теперь поместили незадачливого «тираноубийцу». Это – весьма символический момент, ибо именно общение с Платоном воскресит Пьера вновь. В словах и рассказах Каратаева откроется ему наконец та правда о жизни, которую он так долго взыскал.

Платон Каратаев обращает на себя внимание Пьера удивительной ласковостью, сочувствием и заботливостью, с которыми Платон обращается с ним, видя, как Пьер страдает. Приободрившись и присмотревшись, Пьер замечает, что точно так же Платон относится ко всем окружающим его людям. Завораживает Пьера размеренность и спокойствие солдата, завершенность и слаженность всех его «круглых, спорых, без замедления следовавших одно за другим движений» («пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматы­вать другую ногу»).

Язык Платона отличается народной напевностью, складностью и выразительностью («Э, соколик, не тужи, – сказал он с тою нежно-певучею лаской, с которою говорят старые русские бабы»; «картошки важнеющие», «сам-сем косить выходил»; «думали горе, ан радость»). Другая особенность его речи – насыщенность пословицами и поговорками: «Где суд, там и неправда», «Червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае», «Не нашим умом, а Божьим судом»; «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И третья очень важная особенность – уже не столь­ко речи Каратаева, сколько его манеры общения с собеседником: он с одинаковым интересом и готовностью слушает других и рассказывает о себе. Он сразу стал расспра­шивать Пьера о жизни.

В Каратаеве «Пьеру чувствовалось что-то приятное, успокоительное и круглое». Толстой применяет совершенно новый психологический прием, основанный на ассоциативном мышлении: он создает в сознании читателя символический образ героя, отражающий в одной черте сущность его натуры. Для Платона Каратаева такой символической чертой становится «круглость»: «...Вся фигура Платона, в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая. Голова была совершен­но круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он но­сил как бы всегда собираясь обнять что-то, были круглые; приятная улыбка и большие карие глаза были круглые». Когда-то Наташа сказала о Пьере, что он «четвероугольный», «синий с красным». Таким образом, сам Пьер должен как бы «срезать углы» в своем отношении к жизни, чтобы тоже стать круглым, как Каратаев.

Круг в понимании Толстого является символом крестьянской общины, круговой поруки в ней, но если идти дальше, то оказывается и важным философским символом. В древней Греции философ Парменид первый в мире, за тысячелетие с лишним до Коперника, утверждал, что земля – шар (правда, неподвижный, в вечном и абсолютном покое). Шар для него был самой идеальной геометрической фигурой, от которой нельзя было ничего отнять и невозможно ничего прибавить, символом совершенства и самодостаточности, истины и бытия как таковых. Ту же идею вкладывает в «круглость» Платона и Лев Толстой (кстати, философ Платон, чье имя Толстой дал Каратаеву, был последователем Парменида). В философии Каратаева для Толстого воплощается общая формула бытия мира. Для Пьера Каратаев, «каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда».

В чем же суть «круглого» каратаевского отношения к действительности? Прежде всего, оно проявляется в его отношении к другим людям: «Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, <...> с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом, но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему, <...> ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним». То есть Платон любит своих ближних в прямом смысле этого слова, которое становится неразрывно со смыслом евангельского (возлюби ближнего своего как самого себя). В то же время Каратаев не любит никого конкретно, личной любовью, той избирательной любовью (столь привычной нам), которая заставляет предпочитать одних людей другим, невольно оказываясь в силу привязанности к одним равнодушным или несправедливым к другим. Такая любовь изначально несет в себе начало вражды. Несет ее в себе, таким образом, и личное начало как таковое. Личность, индивидуальность неизбежно выделяет и отделяет человека от общей, коллективной жизни, поэтому в ней, с точки зрения Толстого, нет истины.

Толстой иногда открыто, а иногда незаметно, тонко старается развенчать все ее проявления, и прежде всего главные из них – рассудок и интеллект, позволяющие человеку самостоятельно мыслить и делающие его независимым от окружающих. Мы помним, как бичевал Лев Толстой рассудочное начало в Сперанском и в теоретике войны Пфуле, как ненавидит он гипертрофированное личное начало, самомнение и эгоизм в Наполеоне, который становится в романе символическим воплощением индивидуализма и в то же время войны как таковой. (при этом Толстой не считает, что действия и воля Наполеона привели к войне, наоборот, он хочет обесценить личное начало до конца и показать, что индивидуальная воля не играет никакой роли в истории. Для Толстого не может быть великих полководцев или государственных деятелей, есть только общее дело, которое, когда оно понятно и необходимо всем, может сплотить нацию воедино. Равным образом, Толстой избегает показывать личный героизм на поле сражений: он считает истинным только коллективный «роевой» героизм всей армии – «дух войска»).

С другой стороны, Толстой уважает и признает личное начало в Андрее Болконском, своем любимом герое (не случайно Болконский увлекается Наполеоном и Сперанским), но он последовательно приводит своего героя к мысли о необходимости отказа от индивидуализма и слиянии с миром через любовь. Однако эту истину, сделавшуюся доступной и понятной Пьеру после плена, князь Андрей смог принять только перед самой смертью, уходя из земного мира – слишком он был горд и аристократичен, слишком сильно было в нем личностное начало.

Сообразно своей натуре, Каратаев живет не обособленной, разумной, а стихийной, народной, «роевой» жизнью. Полагаясь во всем на волю Божью, Каратаев никогда не рассуждает и не анализирует окружающую его действительность. Он не задумывается даже над смыслом своих собственных слов, которые всегда рождаются у него непреднамеренно, от чувства. (Здесь он полностью схож с Наташей Ростовой, которая тоже была сама непосредственность и никогда не рассчитывала заранее своих слов и поступков). «Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту назад, – так же, как он не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню». Большею частью Каратаев произносил народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, сказанные кстати. Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо». Все его речи, даже самые простые, вдруг «получали характер торжественного благообразия». Дело в том, что Платон произносит не свое мнение, но в его словах высказывается многовековой опыт всего народа, воплощенный и передающийся в пословицах и поговорках.

Главная же идея, которую несет в себе образ Каратаева, следующая: «Жизнь его, как он сам смотрел на нее, не име­ла смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого слова». Это то самое «роевое» сознание, ощущение себя частью целого, которое Толстой считает естественным, нравственным, спасающим человека от всякого зла и дающим ему истинное счастье, а человечество – избавляющим от войн и насилия. Если каждый будет любить ближнего своего, ощущать себя с ним и со всеми людьми единым целым, воспринимать чужую боль как свою, то воцарится нерушимый мир, само собой исчезнет разделение человечества на государства, отпадет необходимость в судах, армиях и правительствах, живущих за счет простых, мирно трудящихся людей – да еще и преступно заставляющих их идти в чужие земли, чтобы бессмысленно убивать друг друга.

Отсутствие всего личного, осознание себя только как частицы целого – эти черты уже встречались нам в романе на примере одного героя – Кутузова. Кутузов и Каратаев в одинаковой степени выражают толстовскую мысль о том, что правда — в отказе от своего «я» и в полном подчинении его «общему», в конечном счете – судьбе. К вере в справедливость любого поворота судьбы сводится смысл рассказа Каратаева о том, как он попал в солдаты. Он поехал в чужую рощу за лесом, его поймали, судили и приговорили к рекрутчине. «Что ж, соколик, говорил он изменяющимся от улыбки голосом, думали горе, ан радость!» Оказалось, что от это­го выиграла большая братнина семья: «Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам-пят ребят...».

Это тот самый оптимистический, религиозный фатализм, каким проникнут Кутузов, когда он говорит, что два главных его воина, которыми он победит французов – терпение и время. Суждения же Каратаева о французах и о ходе войны выражены в пословице: «Да, «червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае». Французское нашествие, въедается в Россию, как червь в капусту. Но Каратаев уверен, что червь пропадет раньше кaпycты. Это — вера в нeизбeжноcть совepшeния божьего суда. Сразу в ответ на просьбу Пьера разъяснить, что зна­чит «червь капусту гложе...», Платон отвечает: «Я говорю: не нашим умом, а Божьим судом». В этой поговорке – ядро той философии, которую хотел проповедовать Толстой-мыслитель в «Войне и мире». Чем меньше человек думает, тем лучше, Разум не может повли­ять на течение жизни. Все совершится по Божьей воле. Если признать истинной эту философию (она называется «квиетизмом»[4]), тогда можно не страдать оттого, что в мире столько зла. Надо просто отказаться от мысли что-либо изменить в мире. Все в воле Бога, все страдания идут во благо мира.

Образ Каратаева – позднейшая вставка в текст романа, когда Толстой уже увлекся учением Шопенгауэра и пришел к мысли о ненужности и жестокости всякого активного действия или волевого усилия. Фигура Каратаева символически воплощает идею Толстого о непротивлении злу насилием, которую он все более активно проповедовал в последующие годы. Жизненная философия Платона Каратаева предполагает отрицание войны как таковой, независимо от того, справедливая она или нет, захватническая или освободительная. (Характерно, что Платон ни разу не показан в бою, как воин, он – сама незлобивость, даже шьет рубахи французским солдатам). Идея непротивления злу насилием явственно противоречит концепции народной войны, ранее изложенной Толстым, которая объявлялась им противным миролюбивой натуре народа, но иногда крайне необходимым делом – когда враг вторгается в страну и желает поработить нацию. Мы помним, как Толстой восхищался стихийным патриотизмом русского народа, противопоставляя его фальшивым и неискренним разговорам о нем в высшем светском обществе. Мы понимаем, что если бы все русское войско и весь русский народ состоял из платонов каратаевых, то никакого сопротивления французам не было бы оказано, и уж тем более не было бы никакой партизанской войны. Пришлось бы ждать, пока французы сами не погибнут от пресыщения добычей, при отсутствии всякого сопротивления, подобно червю, слишком много съевшему беззащитной против него капусты.

Мы видим, что автор в других главах романа рассуждает иначе, делая серьезные оговорки и исключения из философии Каратаева. Но все равно, именно к каратаевской позиции сводится вся художественная философия романа: психология народа, как ее понимает Толстой, и законы судьбы, как их излагает Кутузов.

Для Пьера встреча с Каратаевым оказывается откровением. В его простых речах Безухов­ с удивлением находит ответы на мучившие его – подчас всю жизнь – вопросы. Слушая Платона, он чувство­вал, «что прежде разрушенный мир теперь с новой красо­той, на каких-то новых незыблемых основах воздвигался в душе его». В ситуации плена мягкость и податливость Пьера оказываются его достоинствами, умением приспособиться к любой, даже почти невыносимой жизненной ситуации.

Теперь Пьер способен понять истину слов Платона потому, что на его долю выпадают тяжкие испытания плена с ежедневными переходами, во время которых он стирает в кровь свои ноги; с питанием впроголодь – черствым хлебом, кониной и грязной водой. Эти лишения приобщают его к жизни простого народа, и волей-неволей Пьер начинает проникаться его строгой и простой, веками выношенной жизненной правдой, рассчитанной на выживание любой ценой и заключающейся в уповании на Бога, в смирении, умении довольствоваться малым и в бескорыстной помощи товарищу по несчастью. Наконец, Пьер понимает, что счастье и страдание относительны, что счастлив тот, кто не имеет лишних потребностей и поэтому может получать быстрое удовлетворение любого своего желания. Живя естественной жизнью, Пьер избавляется от столь тяготивших его раздумий о смысле жизни, о судьбе России, о своем несчастии, на которые просто больше нет времени и сил, – и вдруг с удивлением замечает, что чем меньше он думает об этих проблемах, тем менее все они представляются важными и в то же время тем быстрее и легче они решаются сами собой. «в плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти три последние недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором человек был и вполне свободен, так нет и положения, в котором он был бы несчастен и несвободен. Он узнал, что когда он, как ему казалось по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его на ночь запирали в конюшне».

В отказе от лишнего, сложного – путь к полному растворению в общем. Князь Андрей увидел это качество в Кутузове, Пьер – в солдатах. Отказавшись от своей личностной обособленности, Пьер может говоря словами Толстого, сопрягать в своей душе «значение всего» – понимать суть и связь всех земных вещей и событий.

Когда наступает освобождение из плена, то Пьер вступает в прежнюю жизнь уже обновленным человеком. Он научился ценить то «радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы», которое пришло к нему впервые в плену». По сравнению с этим чувством внешняя свобода – оказывается вторичной, ибо ею даже нельзя правильно воспользоваться без свободы владения собой и верного взгляда на жизнь. «Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой».

Он смог отрешиться от постоянной и напряженной работы мысли, потому что ощущал обретенную истину «всем существом». «То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это-то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастье. Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие-нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого Бога. <...> Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя». Раньше ему казались важными полными глубокого смысла «европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия». «Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и <...> радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь».

Теперь он сам подобно Каратаеву, любит всех людей, которые его окружают или даже случайно встречаются ему на пути. Окончательно обобщает он свой новый жизненный опыт в следующем высказывании, произнесенном им перед безутешной после смерти князя Андрея Наташей:

«– Говорят: несчастия, страдания, <...> Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить всегда это? Ради Бога, еще раз плен и лошадиное мясо. <...> Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много».

Счастье Пьера воплощается, наконец, в любви к нему Наташи Ростовой и в браке с ней. Так Толстой в эпилоге награждает героя-правдоискателя соединением с самой своей любимой героиней.

Но человеческая мысль не может стоять на месте, и Пьер, будучи счастливым семьянином и отцом нескольких детей, снова начинает интересоваться политикой, задумывает изменить государственный строй и основывает, используя свои связи по масонской ложе, некое общество, которому суждено положить начало движению декабристов. Эту деятельность Толстой безоговорочно осуждает, считая невозможным исправить как-то действия какого-то ни было правительства, ибо все правительства, по его мнению, одинаковы вредоносны и в лучшем случае бесполезны. Когда Наташа спрашивает мужа, одобрил ли бы его деятельность Платон Каратаев, зная, что простосердечный, бесхитростный крестьянин остается навсегда для Пьера эталоном мудрости и нравственности, то Пьер, подумав, замечает, что Каратаев его новых исканий не одобрил бы, но одобрил бы их семью.

Так Толстой приходит в эпилоге к той теме, которая некогда послужила для него исходной – вспомним, что вся эпопея первоначально задумывалась как роман о декабристах. Когда мы с умилением и успокоением смотрим на счастливую семью Пьера и Наташи в эпилоге романа, автор уже исподволь подводит нас к новым перипетиям в жизни своих героев. Очевидно, Пьер и присоединившийся к нему в споре против Николая Денисов примут непосредственное участие в организации восстания, и Наташе, беззаветно преданной своему мужу, наверное, суждено будет ехать за ним в Сибирь.

Понятия войны и мира. Смысл названия романа

Итак, теперь мы приблизились к пониманию общего философского смысла романа. Попробуем сделать окончательные выводы о том, что Толстой понимал под войной и миром. Это – две философские категории, объясняющие принцип существования жизни на земле, два модели развития человеческой истории.

Война в романе – это не только боевые действия двух держав, но также и всякий конфликт, любое враждебное противостояние, даже между отдельными людьми, не обязательно приведшее к смерти. Войной веет иногда с мирных на первый взгляд, сцен романа. Вспомним о борьбе князя Василия и Друбецкой, дуэль Безухова с Долоховым, бешеные ссоры Пьера с Элен и Анатолем, постоянные конфликты в семье Болконских, и даже в семье Ростовых, когда Наташа тайно от близких хочет бежать с Анатолем или когда мать принуждает Соню отказаться от брака с Николаем. Приглядевшись к участникам этих столкновений, мы заметим, что наиболее частые участники или виновники их – Курагины. Где они – там всегда война, порождаемая тщеславием, самолюбием и низкими корыстными интересами. К миру войны принадлежит также и Долохов, которому явно доставляет удовольствие мучить и убивать (иногда «как бы соскучившись ежедневной жизнью», он «чувствовал необходимость каким-нибудь странным, большею частью жестоким поступком выходить из нее», как в случае с квартальным, которого ради забавы привязал спиной к медведю, с Пьером или с Ростовым). Долохов чувствует себя в своей стихии и на настоящей войне, где он благодаря своему бесстрашию, уму и жестокости быстро продвигается на командные должности. Так, к концу войны 1812 года мы находим его уже во главе партизанского отряда.

Самим воплощением войны и военной стихии в романе является Наполеон, одновременно воплощающий собой личное начало. Наполеон освещал блеском своей славы и обаянием своей личности весь ХIХ век (вспомним, что Достоевский сделал его кумиром Раскольникова – представителя молодого поколения уже 60-х годов), при жизни же своей Наполеон был грозой, исчадием ада или предметом раболепного поклонения всей Европы. Его фигура оказалась знаковой для всего европейского романтизма с его культом сильной и свободной личности. Уже Пушкин видел в «наполеонизме» целое общественное явление, замечая как бы вскользь в «Евгении Онегине»: «Мы все глядим в Наполеоны, двуногих тварей миллионы для нас орудие одно». Тем самым Пушкин первым в русской литературе начал и переосмысление образа Наполеона, указав на страшную черту, лежащую в основе личности диктатора – чудовищный эгоизм и беспринципность, благодаря которым Наполеон добился возвышения, не брезгуя никакими средствами («Мы почитаем всех нулями, а единицами себя»). Известно, что одним из решающих его шагов на пути к власти было подавление антиреспубликанского восстания в Париже, когда он расстрелял мятежную толпу из пушек и потопил ее в крови, первым в истории применив картечь на улицах города.

Толстой использует всевозможные доводы и художественные средства, чтобы развенчать Наполеона. Перед романистом стояла очень сложная задача: изобразить прославленного героя – ничтожным пошляком, человека острейшего ума – глупым (о быстроте соображения, работоспособности и феноменальной памяти Наполеона, помнившего в лицо практически каждого офицера своей армии, ходили легенды), наконец, показать на примере величайшего полководца всех времен и народов, одержавшего бесчисленное множество побед и покорившего всю Европу – невозможность для личности влиять на ход истории и – более того – призрачную условность полководческого искусства как такового. Он называет Наполеона «самодовольным и ограниченным» и описывает его так, чтобы снизить его образ, вызвать у нас к нему физическое отвращение: «Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди». В другом месте Толстой показывает императора за утренним туалетом, подробно описывая, как тот, «пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело». Наполеон окружен услужливыми слугами и льстивыми придворными. Ощущая себя главным героем истории, он принимает фальшивые позы, рисуясь перед окружающими, и живет исключительно придуманной, «внешней» жизнью, сам того не замечая. По мнению Толстого, человек, способный принести в жертву собственному властолюбию и тщеславию жизни сотен тысяч людей, не может понимать сущности жизни, ибо у него «помрачены ум и совесть»: «Никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы от мог понимать их значение». Наполеон отгорожен от мира, ибо занят только собой: «Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли». Но как раз с этим Толстой готов решительно и до конца спорить: по его мнению, власть Наполеона над другими людьми (миллионами людей!) – мнимая, существующая только в его воображении. Наполеон представлял себя шахматистом, играющим партию на карте Европы, перекраивая ее по своему усмотрению. На самом деле, по мнению автора, он сам игрушка в руках истории, вызванный к власти как раз теми историческими событиями, которые как ему кажется, происходят по его свободной воле. По мнению автора, неумолимо «срывающего маски» со своих героев, Наполеон давно, неведомо для себя, занимается самообманом: «И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого-то величия, и опять он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена». Но для Толстого «нет величия там, где нет простоты, добра и правды». Наполеон «воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев».

Отношение к войне у Толстого определяется его всепобеждающим пацифизмом. Для него война – абсолютное зло, противное Богу и человеческой природе убийство себе подобных. Толстой всячески старается разрушить историко-книжное, героическое восприятие войн: видение их как войн царей и полководцев, сражающихся за великие идеи и совершающих славные подвиги. Толстой сознательно избегает всякой героизации войны и изображения подвигов на поле боя. Для него война может быть только страшной, грязной и кровавой. Толстого не интересует сам ход битвы с точки зрения полководца: его интересуют ощущения рядового, случайного участника сражения,. Что он чувствует и переживает, не по своей воле подвергаясь смертельной опасности? Что испытывает, убивая себе подобного, отнимая у него самое дорогое – жизнь? Толстой рисует эти чувства с исключительной правдивостью и психологической достоверностью, убедительно доказывая, что все красивые описания подвигов и героических чувств сочиняются потом, задним числом, поскольку каждый видит, что его чувства в бою были совсем не героичны и резко отличались от тех, какие обычно звучат в описаниях. И тогда невольно, чтобы не быть хуже других, чтобы не казаться себе и другим трусом, человек начинает приукрашивать свои воспоминания (как Ростов, рассказывая о своем ранении, представлял себя героем, хотя в действительности являл собой в первом своем сражении весьма жалкую картину), и так возникает всеобщая ложь о войне, приукрашивающая ее и привязывающая к ней интерес все новых поколений.

На самом деле, каждый на войне чувствует прежде всего безумный, животный страх за свою жизнь, за свое тело, естественный для каждого живого существа, и требуется много времени, пока человек привыкнет к постоянной опасности для жизни так, чтобы этот защитный инстинкт самосохранения притупился. Тогда он со стороны выглядит смелым (как капитан Тушин в Шенграбенском сражении, сумевший совершенно отрешится от угрозы смерти).

Ближе всех к авторскому пониманию войны на страницах романа подходит Пьер, когда он замечает, как при звуке походного барабана выражение лиц всех французских солдат, с которыми он уже успел сблизиться, неожиданно меняется на холодное и жестокое. Он осознает внезапное присутствие таинственной, немой и страшной силы, имя которой – война, но останавливается, не в силах понять ее источник.

Из философии войны в целом вытекает изображение войн 1805 и 1812 годов. Первая видится Толстым как война «политическая», «силовая игра» дипломатических кабинетов, ведущаяся в интересах правящих кругов. Поражение России в этой войне объяснялось тем, что солдаты не понимали, за что она ведется и за что им надо умирать, поэтому настроение у них было подавленное. Под Аустерлицем у русских, по словам Андрея Болконского, потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, – и проиграли». Напрасно Наполеон приписывал победу своему военному гению. «Решают участь сражения не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска». Именно эта сила предопределила победу России в освободительной войне, когда солдаты дрались за свою землю. Накануне Бородинской битвы князь Андрей уверенно говорит, что «завтра, что бы там ни было, <...> мы выиграем сражение!», и его батальонный командир Тимохин подтверждает: «Правда истинная. <...> Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку пить: не такой день, говорят». Этот пример красноречивей всяких громких слов говорит о серьезности боевого настроя и о том патриотизме, который не выражается в красивых речах. Скорее наоборот: те, кто хорошо говорит о патриотизме и самоотверженном служении, всегда лгут и приукрашивают себя. Толстой, как мы помним, вообще мало цены придает словам, считая что они редко выражают истинные чувства.

Таким образом, освободительную войну Толстой оправдывает. Война 1812 года вполне соответствует его представлениям о том, что течение войны не зависит от воли правителей и генералов. Прославленный полководец Наполеон был побежден практически без сражений, несмотря на победоносное наступление, увенчавшееся взятием Москвы. Единственное крупное сражение – Бородинское, необыкновенно кровопролитное для обеих сторон, внешне было неудачным для русской армии: она понесла большие потери, нежели французская, в результате чего ей пришлось отступить и отдать Москву. И тем не менее Толстой присоединяется к Кутузову, считая Бородинское сражение выигранным, потому что там впервые французы получили отпор от сильнейшего духом противника, нанесшего им смертельную рану, от которой они так и не смогли оправиться.

Роль Кутузова как главнокомандующего заключалась только в том, чтобы понять историческую закономерность войны и не мешать ее естественному течению. Важны были не его распоряжения, а его авторитет и доверие к нему всех солдат, внушаемое одним его русским именем, ибо в опасную для отечества минуту потребовался русский главнокомандующий, подобно тому, как за отцом во время смертельно опасной болезни лучше будет ухаживать сын, нежели самая искусная сиделка. Кутузов понимал и принимал непреложный ход событий, не пытался изменять его своей волей и фаталистически ждал угаданного им исхода. Понимая, что французское нашествие захлебнется и погибнет само собой, но победит их только «терпение и время», которые вынудят захватчиков «есть лошадиное мясо», Кутузов старался только не тратить войско в бессмысленных сражениях, мудро выжидая.

Важные наблюдения над фельдмаршалом делает Андрей Болконский: «Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума <...> одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. “У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, <...> но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что-то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной воли, направленной на другое”».

Таким образом, Толстой наделяет Кутузова своим видением истории и ее законов, и соответственно своим отношением к войне 1812. Внешний вид Кутузова говорит нам о его старости (тяжеловесность, усталость, ощущаемая в каждом движении, старческий дрожащий голос, он тяжело передвигает свое грузное тело, засыпает на военных советах), уме и опытности (дряблые складки кожи на месте потерянного взгляда, а также тот факт, что он лишь одну секунду смотрит и слушает людей, чтобы понять их и разобраться в ситуации), а также доброте и даже странной для фельдмаршала сентиментальной душевности (мягкость рук, проникновенные нотки в голосе, слезливость, чтение французских любовных романов). Он – полный антипод Наполеону, в нем нет ни капли самоуверенности, тщеславия, самомнения, ослепленности собственной силой.

Более того, против захватчиков-французов развернулась народная, партизанская война – стихийная, без всяких правил и меры. По представлению Толстого, русский народ (как и всякий патриархальный народ, не испорченный цивилизацией) беззлобен, миролюбив, а войну считает делом недостойным и грязным. Но если на него нападут, угрожая его жизни, то тогда он вынужден будет защищаться, не разбирая средств. Самым действенным средством оказалась, как и всегда, партизанская война, которая противопоставляется регулярной войне (за отсутствие видимого неприятеля и организованного сопротивления). Толстой превозносит ее за стихийность, которая свидетельствует о ее необходимости и оправданности. «дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие. И благо тому народу, <...> который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью».

У русского народа инстинкт самосохранения оказался столь силен, что все усилия французов разбивались о него, как о невидимую стену. «Выигранное сражение не принесло обычных результатов, потому что мужики Карп и Влас, которые после выступления французов приехали в Москву с подводами грабить город и вообще не выказывали лично геройских чувств, и все бесчисленное количество таких мужиков не везли сена в Москву за хорошие деньги, которые им предлагали, а жгли его».

Наиболее полным выражением народной идеи в романе является образ Платона Каратаева с его голубиной незлобивостью и бесконечным сочувствием всему живому. Для Толстого он становится воплощает глубинные черты русской души и вековую мудрость народа. Вспомним, что он дружелюбно и любовно относится даже к стерегущим его французам. Мы просто не можем себе представить, чтобы Платон мог воевать и кого-нибудь убить. На рассказ Пьера о расстреле военнопленных Платон отзывается с сокрушением и ужасом: «Греха-то! Греха-то!»

Для изображения партизанской войны Толстому понадобился совершенно иной герой из народной среды – Тихон Щербатый, который убивает французов с веселой ловкостью и азартом охотника. Он тоже, как и все герои из народа, естественен и непосредственен, но его естественность – это естественность и необходимость хищника в лесу как одного из звеньев экосистемы. Не случайно Тихон постоянно сравнивается автором с волком («Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеху, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости»). Восхищаясь партизанской войной, Толстой вряд ли симпатизирует Тихону – самому нужному человеку в отряде, больше всех убившему французов.

Таким образом, вступают в противоречие между собой два взгляда Толстого на войну 1812 года: с одной стороны, он восхищается ею как народной, освободительной, справедливой войной, объединившей всю нацию неслыханным подъемом патриотизма; с другой стороны, уже на самом позднем этапе работы над романом Толстой приходит к отрицанию любой войны, к теории непротивления злу насилием, и делает выразителем этой идеи Платона Каратаева. Образы Каратаева и Щербатова одновременно противопоставлены и взаимно дополняют друг друга, создавая целостную картину образа русского народа. Но основные, сущностные черты народа воплощены все же в образе Каратаева, поскольку мирное состояние – для народа самое естественное.

Вспомним сцену, когда отставшие от своих, изнемогающие от усталости, изголодавшиеся французы, офицер Рамбаль и его денщик Морель выходят из лесу к русскому бивуаку, и солдаты жалеют их, дружелюбно пускают греться к костру, а изголодавшегося Мореля досыта кормят кашей. И удивительно, как быстро Морель, совершенно не знающий по-русски, завоевывает расположение солдат, смеется с ними, пьет предложенную водку и уплетает за обе щеки все новые и новые котелки каши. Народные французские песни, которые он, захмелев, начинает распевать, пользуются необычайным успехом, невзирая на непонятность слов. Дело в том, что, перестав быть в глазах солдат врагом-захватчиком, он оказывается для них просто попавшим в беду человеком, и более того, благодаря своему незнатному происхождению – своим братом крестьянином. Много значит и то, что солдаты увидели его вблизи – тем самым сразу он стал для них таким же, как они, конкретным и живым человеком, а не абстрактным «французом». (вспомним сцену перемирия между русскими и французами перед Шенграбенским сражением из первого тома, где Толстой показывает, как быстро подружились солдаты двух враждебных армий). То, что Морель находит общий язык с русскими солдатами, должно ясно показать читателю: простой народ, независимо от разделения на национальности, обладает общей психологией и всегда по-доброму расположен к своему собрату.

Область мира, как ее понимает Толстой, лишена всяких противоречий, строго упорядочена и иерархична. Так же, как и понятие «войны», понятие слова «мир» очень многозначно. Оно включает в себя следующие значения: 1) мир в отношениях между людьми (антоним «войне»); 2) давно сложившаяся, устоявшаяся людская общность, которая может быть различной величины: это и отдельная семья с ее неповторимой духовной и психологической атмосферой, и деревенская крестьянская община, соборное единство молящихся в храме («Миром Господу помолимся!» – возглашает священник на ектении в церкви, когда молится Наташа о победе русских войск), воюющая армия («Всем народом навалиться хотят», – говорит Тимохин перед Бородинским сражением), наконец, все человечество (например, во взаимном приветствии Ростова и австрийского крестьянина: «Да здравствуют австрийцы! Да здравствуют русские! – и да здравствует весь мир!»); 3) мир как пространство, населенное кем-то, универсум, космос. Отдельно стоит выделить противопоставление в религиозном сознании монастыря как закрытого, сакрального[5] пространства миру как открытому (страстям и искушениям, сложным проблемам), обыденному пространству. От этого значения образовалось прилагательное «мирской» и особая форма предложного падежа «в миру’» (т.е. не в монастыре), отличная от позднейшей формы «в ми’ре» (т.е. без войны).

В дореволюционной орфографии слово «мир» в значении «не война» (англ. «peace») писался как «миръ», а в значении «универсум» писался как «мiръ» через «i» латинскую. Все значения современного слова «мир» пришлось бы передавать пятью-шестью английскими или французскими словами, поэтому при переводе будет неизбежно утрачена вся лексическая полнота слова. Но, хотя в заглавии романа Толстого слово «мир» было написано как «миръ», в самом романе Толстой соединяет смысловые возможности обоих написаний в одно универсальное философское понятие, выражающее толстовский общественный и философский идеал: всемирное единение всех живущих на земле людей в любви и мире. Он должен созидаться, восходя к всеобъемлющему целому:

1) мир внутренний, мир с самим собой, который достигается только через понимание истины и самосовершенствование, без него невозможен и мир с другими людьми;

2) мир в семье, формирующий личность и воспитывающий любовь к ближнему;

3) мир, соединяющий в нерушимую семью все общество, наиболее выразительный пример которого Толстой видит в крестьянской общине, а наиболее спорный – в светском обществе;

4) мир, собирающий в единое целое нацию, подобно тому, как это показано в романе на примере России во время войны 1812 года;

5) мир человечества, которому еще только предстоит сложиться и к созиданию которого как к высшей цели человечества неустанно призывает Толстой читателей своего романа. Когда он создастся, тогда на земле уже не будет места вражде и ненависти, отпадет необходимость разделения человечества на страны и нации, уже никогда не будет войн (так слово «мир» опять приобретает свое первое значение – «мир как не война»). Так сложилась нравственно-религиозная утопия – одна из самых художественно ярких в русской литературе.

Ничего не надо делать, руководствуясь холодными соображениями; пусть чувство, непосредственное чувство радости и любви, прорывается беспрепятственно наружу и соединит всех людей в одну семью. Когда человек все делает по расчету, заранее обдумывая каждый свой шаг, он вырывается из роевой жизни отчуждается от общего, ибо расчет эгоистичен по своей сути, а роднит людей, тянет их друг к другу интуитивное чувство.

Счастье – в том, чтобы жить истинной, а не ложной жизнью – в любовном единении со всем миром. Такова главная идея толстовского романа.



[1] Оракул Аполлона в Дельфах был самым известным и авторитетным в эпоху античности: там давались прорицания, в истинность которых верили все страны древнего средиземноморья.

[2] В оперном искусстве лейтмотивом называется музыкальная тема героя, предваряющая его фразы.

[3] Этот термин был введен в научный обиход Виктором Шкловским.

[4] От латинского quies, quietis – ‘покой’.

[5] «сакральный» – священный, недоступный для непосвященных, «профанов» (лат.).


© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру