Люди и звери Евгения Чирикова

Думается, представление об Евгении Николаевиче Чирикове (1864—1932) как о писателе, все свое внимание сосредоточившем на изображении русской провинции, ее прозябании, отсутствии духовных интересов и метаниях интеллигентов, противостоящих этому "тихому омуту"[1] , но в конце концов примирившихся с мещанской рутиной,— нуждается в уточнении. Мнение о нем, как о "барде русской интеллигенции" твердо держится до сих пор в академических кругах русского литературоведения.[2]  Такая репутация, в общем, сопутствовала писателю всю его жизнь.

Современная Чирикову критика выстроила подобное суждение на том основании, что большинство героев писателя являются "героями на час", представителями той средней, честной, хорошей, умной радикальной интеллигенции, которая любит помучить себя и других, любит потерзаться своим несовершенством, а потом скиснуть, затихнуть и угаснуть в безволии. Яркое представление о человеке названного "типа", дает рассказ "Русалка" (1911), помещенный в настоящем издании. "Провинциальной комедией"[3] . назвал автор существование этих людей, с "провинциальными картинками" из их жизни знакомил читателей[4] . Но утверждая так, критика совершенно забыла об одном "разряде" героев, чьи протесты всегда отчетливы, чье возмущение несправедливостью всегда рьяно, чье недовольство окружающим миром пусть и проявляется зачастую наивно и нелепо, но всегда закончено и последовательно. Эти герои – дети.

И лучшие рассказы Чирикова о детях, несомненно, могут быть поставлены в один ряд с чеховскими "Ванькой Жуковым", "Степью", "Детворой", короленковской повестью "В дурном обществе", рассказом Д.В. Григоровича "Гуттаперчивый мальчик", детскими произведениями А.И. Куприна, И.С. Шмелева и других русских писателей конца XIX – начала XX вв.

Можно даже привести доказательство, что "вина" за избрание писателем интеллигенции как объекта изображения лежит в какой-то степени на той же критике. Когда один из своих первых рассказов – рассказ о детях "Ранние сходы" (1892) писатель послал в "Русскую мысль", руководитель журнала В.М.Лавров ему ответил так: "Написано с несомненным дарованием, но мы не можем занимать наших читателей героями такого возраста. Сделайте Ваших героев более взрослыми и тогда милости просим!"[5]  Просьба выглядела несколько странной, тем более, что автор уже зарекомендовал себя в писательских кругах как знаток детской психологии,[6]  и самое первое произведение молодого автора, с которым он вступил в литературу, тоже было посвящено судьбе ребенка. Это был рассказ "Рыжий", появившийся в газете "Волжский вестник", в январе 1886 г.,— сентиментальная история мальчугана, погибшего от холода и голода. (Мотивы этого произведения — в усложненном виде можно обнаружить в повести Бродячий мальчик, этой эпопее детской жизни брошенного ребенка.) Все это свидетельствовало о том, что Чириков намеревался стать детским писателем. Но судьба сложилась так, что половину своего жизненного пути он прошел как революционер и писатель ярко выраженных демократических симпатий. И если о первом он глубоко сожалел (мысль о том, что недальновидные действия русского правительства буквально толкали молодежь в подпольные организации и в объятия революционеров, пронизывает книгу его воспоминаний [7] ), то второе сохранил на всю жизнь.

Однако необходимо сказать несколько слов о формировании художника. Е.Н. Чириков родился 24 июня (5 июля) 1864 г. в семье потомственного безземельного дворянина, оставившего армейскую службу и сделавшегося помощником исправника и становым приставом в уездах Симбирской и Казанской губерний. Евгений был вторым из одиннадцати детей, часто сопровождал отца, "для пользы службы", ездившего по приволжским городам. Товарищами его игр были крестьянские ребятишки, которые преподали ему первые уроки справедливости и презрения к "сословности". Любовь к чтению привила мать. В детстве мальчик зачитывался сказками Андерсена и братьев Гримм, а позже гимназический надзиратель Н.Шестаков познакомил ученика с творчеством Пушкина, Гоголя, Некрасова, Тургенева, Шиллера, Тете, Диккенса, Гюго. Учился Чириков в Казани, где он с одиннадцати лет жил "на хлебах", посещал родных только па рождественские, пасхальные и летние каникулы. Там же, в пятом классе гимназии, начались пробы пера. Чириков воспевал в стихах и прозе родную Волгу, издавал рукописный журнал "Гимназист", в котором давал волю своему юмористическому дару, сочиняя сатиры на учителей и товарищей. Когда будущий писатель был в седьмом классе, на семью обрушилось несчастье: отец бросил ее. Мать осталась с пятью детьми на руках (остальные умерли в младенчестве). С этих пор заботы о матери, братьях и сестрах легли на плечи подростка. Мать устроилась тапершей в клуб уездного городка, а ему пришлось давать уроки, зарабатывая гроши.

Когда он поступил в Казанский университет на юридический факультет, ему удалось перевезти все семейство к себе в город. "Бедность была ужасная,— вспоминал он,— случалось, что на двоих братьев были одни только сапоги. Мать и сестра вязали на продажу шапки, я бегал по урокам или сидел над перепиской литографическими чернилами лекций, один брат служил хористом в оперетке, другой готовился на вольноопределяющегося, третий <...> благодаря неустанным хлопотам матери попал на дворянскую стипендию в Ярославскую военную школу для исправляющихся, хотя ни в каком исправлении не нуждался"[8] . Можно даже сказать, что к писательству Чирикова толкнул не только, как он сам выражался, писательский зуд, но и — не в меньшей степени — крайняя нужда: он даже зимою ходил в летнем пальто и в одеяле вместо пледа. Издатель "Волжского вестника", профессор М.П.Загоскин, давший Чирикову наконец постоянный заработок, запомнил начинающего писателя закутанным во что-то невообразимое, продрогшим, озябшим. Величайшим счастьем стал первый гонорар — 13 рублей 50 копеек, заработанных литературным трудом. Тогда же поселилась в нем писательская гордость. Чириков с долей юмора описывает радость от вида впервые напечатанных типографским способом собственных строк: "<...> укрылся от людей, не мог начитаться. Раз десять подряд прочитал свое произведение <...>. Всматривался в заглавие, в подпись "Е.Ч."? Странно... <...> Неужели это именно я — "Е.Ч."? Думал даже, что все номера раскуплены из-за моего рассказа. "Хороший рассказ, черт меня побери. Молодчина, Евгений Чириков".[9]

Естественно, что эти обстоятельства не могли не сформировать из Чирикова типичного радикально мыслящего юношу 1880-х гг, рано осознавшего свой долг перед народом и чувствующего свою близость к нему. Еще в гимназии организовывал он "кружки саморазвития", зачитывался прогрессивными романами И.В.Омулевского, Ф.Шпильгагена, Д.Л. Мордовцева. "Саморазвитие" продолжалось и в университете, где он оказался близок к народовольческой группе. Это же определило и то, что он перешел с юридического, где было "много франтов и мало единомышленников", на математический факультет. Там он увлекся химией, мечтая в будущем стать вторым Кибальчичем. Теперь Чириков уже вполне сознательный революционер: выпускает с помощью гектографа нелегальщину, на студенческих вечеринках поет запрещенные песни, произносит "возмутительные речи", презирает танцы, таскает под мышкой книги "социального" содержания. И конечно, все это закончилось гак, как и должно было закончиться,– организацией какой-то сходки, протестом, исключением из университета, высылкой из города. И потом в жизни Чирикова будут аресты: в Нижнем Новгороде он в 1887 г. отсидит два с половиной месяца, еще полгода проведет в 1889 г. за решеткой Казанской тюрьмы по делу молодых народовольцев. Последний раз, уже известным писателем, в 1905 г. пробудет три недели а Таганской тюрьме, попав туда за принадлежность к Крестьянскому Союзу, массовой революционно-демократической политической организации, возникшей на волне общественного подъема, с членами которой готовили расправу "Союз русского народа" в "Союз Михаила Архангела". В это время черносотенцы даже приговорят его к смерти и попытаются привести приговор в исполнение, что вынудит его навсегда покинуть Москву в поселиться в Петербурге. все эти годы скитаний по городам (а он жил в Самаре, Минске, затерянном в Сибири Алатыре, многих других городах Российской империи) у Чирикова будут заполнены службой — он побывает и смотрителем керосиновой станции в Царицыне, и сверхштатным чиновником особых поручений при управляющем калмыцким народом, и секретарем в контроле Либаво-Роменской железной дороги, и счетоводом на какой-то стройке (как видим, по количеству профессий он вполне мог бы соперничать с М.Горьким). Но, главное,— эти годы будут заполнены писательством.

Начав как сотрудник провинциальной прессы в "Волжском" и "Астраханском вестниках", в "Астраханском листке" и др. (поначалу всего по копейке за строчку!), он довольно быстро завоевал столицы. Его охотно начали печатать ведущие толстые журналы того времени — "Мир Божий", "Жизнь", "Русское богатство", "Новое слово". Некоторые произведения — "Инвалиды" (1897) и "Чужестранцы (1899) — стали предметом споров на долгие годы. Еще бы! В них затрагивались такие острые вопросы, как непримиримые баталия народников с марксистами в середине 1890-х гг. На рассказ "Свинья" (1888) обратит внимание сам Н.Г. Чернышевский. Он же преподнесет Чирикову очень важный урок подлинной любви к народу.

Поскольку сам писатель неоднократно возвращался к этому эпизоду, по-видимому, весьма показательному для его литературного формирования, позволим себе и мы изложить его подробно. Когда Чириков при встрече обратился к вернувшемуся из ссылки Чернышевскому с сакраментальным вопросом "Что делать?", в ответ он услышал назидательный рассказ. "Однажды, когда я жил в Петербурге и тоже очень желал помочь народу,— вспомнил Николай Гаврилович,— поднимаюсь как- то к себе на квартиру, вижу: дворник с вязанкой дров за спиной. Вижу я, что дрова, того и гляди, развалятся. Как же но помочь? Вот я на ходу и давай поправлять вязанку. Рассыпались дрова-то, а дворник меня стал ругать!..." И добавил: "Говорить и писать мы все умеем, а никакого дела мы не умеем, да еще и часто беремся совсем не за свое дело. Учиться, учиться надо... Тогда и самому ясно будет, что делать. Другой этому научить не может. Как делать — может научить. А что делать — решай всякий сам! Да сперва хорошенько научись делать…"[10]   Сам Чириков, вспоминал эту историю на закате дней, в эмиграции, добавлял от себя, что притча эта для русских эмигрантов звучала особенно зловеще, так как "желая помочь народу", они "помогли его насильникам"[11] .

Однако в начале века искреннее желание облегчить учесть народа привело Чирикова в ряды демократически настроенных писателей, группировавшихся вокруг М.Горького и печатавших свои произведения в издательстве "Знание". С 1903 г. стали выходить одноименные литературно-художественные сборники. И с того времени книжки с зеленовато-серой невыразительной обложкой можно было встретить в каждой интеллигентной гостиной. Под этой обложкой рядом с именем Чирикова можно было найти имена А.И.Куприна, И.А.Бунина, А.С.Серафимовича, С.С.Юшкевича, Д.Я.Айзмана и многих других, составлявших цвет реалистической литературы тех лет.

Особую известность Чирикову принесли пьесы -— так называемые "общественные драмы" — "Мужики" (1905) и "Евреи" (1903). Запрещенные в России, они ставились заграницей. Эти пьесы М.Горькому все же удалось опубликовать: в VIП сборнике "Знание" — "Мужики", в 4-м томе собрания сочинений Чирикова, изданном товариществом "Знание" в 1904 г.,— "Евреи". "Ивану Миронычу" (1904) и "Марье Ивановне." (1908) восторженно рукоплескал зритель. Не незамеченными и драмы-сказки "Колдукья", "Лесные тайны", "Красные огни", "Легенда старого замка", хотя мнения о них в критике разделились: некоторые (М.Горький, В.Воровский) посчитали, что Чириков, изменив социальной направленности своего творчества, многое потерял как художник[12] ,  зато А.В.Луначарский, отметив, что поставлена задача "сатирическая, грозный смех — ее душа", подчеркнул, что "полная жизни и широкого обобщения социальная драматическая фантазия г. Чирикова займет почетное место в русской драматургической литературе"[13] .

Эти .драмы-сказки. необычайно показательны для писателя, всегда устремлявшегося к тайне, мечте, вымыслу, буквально разрывавшемуся "между небом и землею". Именно в этих произведениях впервые с такой отчетливостью выявилось стремление писателя преодолеть земное притяжение, вырваться из узких рамок быта, отдаться порыву ничем не сковываемой фантазии. Их герои сбрасывают привычные одежды — и вот уже перед нами совершаются удивительные превращения: сторож в сказочной комедии "Лесные тайны" (1910) становится Лешим, его жена — Бабой Ягой, внучка оборачивается прекрасной Аленушкой, а сам уснувший в лесу художник воплощается в Фавна, веселого родственника козлоногого и дерзкого властелина леса — Пана. И все это происходит на просторах России! А в драматической фантазии "Легенда старого замка" (1907) участвуют уже принцы, карлики, шуты. И все действие разворачивается то ли в средневековой Италии, то ли в романтической Испании.

Но совсем отрешиться от мелочей быта, паутины жизни человек не может, и суровая Действительность рано или поздно напомнит о себе. Таким нерадостным "пробуждением", становится в художественном мире писателя взросление. У Чирикова мир взрослых и детей часто разделен непроходимой пропастью. В одной из его пьес сказочный персонаж произносит: "Люди в очках и с книгами <...>. Они прогнали нас с родины... Это чародеи, перед которыми пропадают все тайны гор, лесов и морей...".

"Люди в очках и с книгами" – это злые волшебники взрослые. А подлинные чародеи – дети, сохраняющие наивное, неиспорченное восприятие вещей в их первозданной ценности, живущие по законам своего волшебного царства — страны детства. Для взрослых Хаврюша — это просто поросенок, а значит, и возможность насладиться вкусной и сытной едой. Для маленьких героев одноименного рассказа (1908) — это существо со своими интересами, пристрастиями, привычками, с забавным хвостиком-закорючкой и носиком-пятачком. И спасение Хаврюши от кухаркиного ножа вырастает в целую героическую эпопею освобождения и защиты беспомощного, страдающего, слабого... В ход идут все средства – лесть, увещевание, беззлобный обман, молитва. Но все оказывается тщетно. На столе – жаркое из поросенка с гречневой кашей, в душе у мальчиков – пустота и отчаяние.

Так взрослые, сами того, возможно, не подозревая, сохранял всего-навсего отработанный порядок вещей, нарушают изначальное нравственное равновесие детской души, лишают ребенка веры в справедливость, согласно которой и поросенок обязательно обладает "душой", и о нем можно тосковать и печалиться. Надо сказать, что крамольные с точки зрения ортодоксальной религии рассуждения о "душе" животного очень часто встречаются в детских рассказах Чирикова, убежденного христианина.

Поэтому животные, так же как и дети, способны играть роль нравственного ориентира в произведениях писателя. История, рассказанная в "Моей жизни" (1905) имеет неожиданное начало: "Отца своего я не помню, но отлично помню мать. Она была рослая и красивая блондинка с карими глазами... Впечатление такое, будто речь идет о бедном подкидыше или внебрачном ребенке. И только когда мы узнаем, что у красавицы-матери – пушистый хвост и ошейник, мы поймем, что герой "Моей жизни" — щенок, который вскоре превратится в отличную охотничью собаку по кличке Верный... Этот пес вполне оправдает свое имя, одарив преданной дружбой кухарку Прасковью и ее сына Ваню, став товарищем игр господских детей Мити и Кати, выполняя охотничьи задания их старшего брата Миши. Он станет последним утешением для умирающего на цепи старого пса Руслана и приятелем живущего в сарае поросенка. Но такая преданность, верность, высокая, подлинная, как это ни странно прозвучит, "человечность" никак не вознаградятся: после болезни потерявшего обоняние Верного, по сути, выбрасывают на улицу, И ему не остается ничего другого, как искать новых хозяев, которых он – о, счастье! – находит. Пес оказывается в деревне, на природе, которую умеет любить и тонко чувствовать. Верному доступны те чувства, что испокон веку считались исключительно достоянием людей,– доверчивость, восхищение красотой мира, способность к любви, благородство, постоянство. Но людьми они почти утрачены. Ведь от Верного отказывается не только охотник Миша, который не может теперь использовать его по назначению, не только барыня, всегда предпочитавшая ему завистливого Бобика, но и Катя, и Митя. Пожалуй, только Прасковья испытывает к нему чувство жалости, да она и сама пришлась, как видно, "не ко двору" и тоже должна искать себе новое пристанище.

Чириковский "животный эпос" существенно дополнил создаваемые другими авторами в это же время картины естественно-природной жизни. Как тут не вспомнить "Каштанку" и "Белолобого" Чехова, купринского "Изумруда", "Серую Шейку" Мамина - Сибиряка! Пронизывающая эти произведения трогательная интонация сопричастности всему живому, сопереживание его бедам и несчастьям призвана была возбудить в человеке чувство ответственности за подаренное Богом окружающее великолепие, такое хрупкое и ранимое в своей первозданности, существенную часть которого составляют братья наши меньшие. Так исподволь, в незатейливой форме, читателю внушалась мысль о вселенском единстве всего сущего на земле. Сквозь призму чувствительного, сентиментального, детского и звериного сознания изображалась и оценивалась Чириковым жестокая действительность — продукт измышления взрослых. Это тот мир, где ничего не стоит обидеть слабого, осуществить подлог, забыть о справедливости.

Конфликт совести с "бессовестной" средой вырастает как столкновение детского незамутненного мировосприятия и логически выверенного расчета взрослых. Эту извращенную иерархию ценностей Чириков рисует в рассказе "Лошадка", в котором главный приз рождественской елки – железная дорога – в обход всяких правил достается краснощекому самоуверенному мальчику, очевидно, отпрыску какого-то важного лица, а сынишка акцизного чиновника должен довольствоваться палкой с головой лошади и колесиком вместо хвоста. Этот механизированный символ, призванный заменить живую лошадь, становится символом бездушного мира, в котором вынуждены существовать дети.

И настолько сильными оказываются впечатления детства, настолько значимыми остаются все совершенные тогда маленькие открытия, что даже попав в иную среду, в иное окружение, став взрослым, человек нет-нет да и захочет ощутить в себе "душу живу", возродить в себе былую естественность.

…Засыпает под мерный стук колес едущая в вагоне "мадам". Загляделась она на поля, опьянела от запаха теплой земли. Золотая рожь, зеленые луга, синеющий лес переносят ее в далекое прошлое, когда она босоногой девчонкой пасла гусей, дружила с деревенскими ребятишками, слушала сказки дедушки. Она пробуждается от сна, когда кондуктор настойчиво требует билет. Но в ушах ее звучит не голос кондуктора, а укоризненное причитание дедушки: "Эх ты, Дунюшка... Зачем ты - мадам? Конечно, в рассказе "Утро жизни" (1909) перед нами та самая Дуняша, героиня публикуемого в сборнике рассказа, с которой писатель так и не смог расстаться. Это Дуняшино детство промелькнуло перед мысленным взором молодой барыни, напомнив ей о безмятежности и счастье "утра жкзни".

И книга "В царстве сказок" - это воплощение детской мечты, символ нетронутой страны детства, самого таинственного, заповедного места на свете, приблизительно того самого, которое Пришвин называл страной без имени, "без территории". Чирикову удалось достичь в этом произведении поразительного сплава мира западноевропейской сказочной культуры (карлики-рудокопы, прекрасные волшебницы, причудливые замки, необыкновенные великаны, сладкозвучные арфы, мраморные пещеры) с славянским фольклором, главными действующими лицами которого являются зеленоглазые русалки, Баба-Яга с костяной ногой, похожий на обыкновенного мужика Леший и колдуньи Улыба и Смехунья. Многое взято писателем из русских народных сказок. " Некоторое Царство-Государство", куда отправляется герой, очень напоминает и Белогорье, и страну Муравию, и остров Буян, стоящий на Море- Окияне, то бишь на Розовом Озере. Это та самая райская страна, где вечная радость и вечная весна. И очень по-русски звучит название деревни — Веселенькая. И как в народной сказке, туда можно лопасть, лишь преодолев массу препятствий, переплыв водные преграды, превратившиеся под пером писателя в реку Ненависти. Но одновременно это и занимающая высокую ступень в детской иерархии ценностей страна сладостей: в ведрах сахарных гор прячутся шоколадные ковриги, рассыпана разноцветная карамель, леденцовые жилы ждут разработки и совершенно запросто растет обсыпанная сахарной пудрой клюква, а заливных орехов видимо-невидимо.

Детское восприятие у Чирикова здесь максимально приближено к народному мироощущению. Маленький путешественник особенно остро чувствует Добро и Зло, их вечное противостояние, чутко реагирует на несправедливость, обиду и предательство. Но все же главным критерием отношения ребенка к миру, по убеждению писателя, всегда остается нравственное чувство. Поэтому ему невыносимо тяжело солгать (даже ради свершения задуманного), сказав, что его родители ненавидят друг друга. Он не согласен стать человеком, сеющим раздоры, приносящим зло. И самым ужасным наказанием для него становится отлучение от отчего дома, близких людей: именно такой страшный сон снится маленькому герою[14] . И это как сигнал-напоминание о необходимости возвращаться домой даже из столь вожделенной страны, какой было Волшебное Царство. Детское желание добра столь велико, что в воображении ребенка даже и такая жестокая вещь, как война, оборачивается почти шутливым сражением между ним и Мухоморами, Дождевинами, другими Грибами. Великан становится его добрым и великодушным другом, не скупящимся на слезы при расставании. Обломанная ветка дерева кровоточит настоящей алой кровью, вызывая неподдельную жалость. И даже Черт и Чертовка предстают лишь заботливыми родителями, умиленно наблюдающими за забавами своих хвостатых деток.

Вообще, ужасное в Волшебном Царстве отличается от обычного только объемом и цветом: бабочки словно поднос, заяц ростом с теленка, листья на деревьях почти как лопух, лягушки величиной с крупную кошку, ветки напоминают огромных извивающихся змей, а в реке Ненависти –вода черная, вокруг – черные кошки, летает черная сова, и живет Человек в черной маске... Зато злая волшебница, напротив, всего-навсего маленькая старушонка с морщинистым личиком, одолеть и обмануть которую оказывается, в общем-то, совсем несложно (даже ее собственная дочь приходит вопреки всем правилам на помощь нашему герою). Это в полной мере соответствует детским представлениям о всесилии добра и беспомощности Зла. Недоброе и злое у Чирикова явно жалко и смехотворно, соприкосновение с ним смягчается юмором. Чего стоит одна самоварная ручка, которая болтается на теле мальчика после того, как, забыв впопыхах смазать ее волшебной мазью, его из самовара вновь превратили в ребенка: она издает бренчание в самое неподходящее время!

По Чирикову, детское сознание всегда способно более точно угадывать то, что скрыто от скептического и рационального взгляда взрослого. Взрослые не верят в чудо, ребенок не только верит, но и создает его. Оно является ему в виде чудесной и таинственной страны с розовым озером, белоснежными лебедями, синим замком с серебряной крышей, перламутровыми горами с золотыми вершинами... Эта страна мечты необыкновенно красочна, упоительно привлекательна. Она так не похожа на Привычные картины, обступающие нас ежечасно. Но Чириков убежден, что такое же великолепие окружающего мира будет открываться непредубежденному взгляду каждого, если только он найдет в себе силы освободиться от привычных стереотипов восприятия, житейской суетливости, если его сердце исполнится любовью ко всему живому.

Чириков создает свою парафразу знаменитой сказки Уайльда "Соловей и роза" Казалось бы, те же действующие лица: невзрачная, но прелестная серенькая птичка, способная исторгать из своего горлышка звуки, доставляющие неизъяснимое наслаждение, пробуждающие дивные воспоминания, Роза, бесподобный по красоте цветок, вызывающий всеобщее восхищение и поклонение. Но как сдвинуты акценты, как изменена исходная коллизия! В сказке Уайльда главное — Искусство, которое вызывается к жизни любовью и страданием. Прекрасной Роза смогла стать только тогда, когда ее острый шип, пронзив сердце соловья, певшего о совершенстве Любви, насыщал ее лепестки кровью птички. Но и став прекрасной, она оказалась лишней среди педантов и корыстолюбцев, людей расчетливых и суетных в своих желаниях.

Ее русским вариантом становится сказка о капризной и ветреной красавице Белой розе, в которой только настоящая Любовь смогла пробудить преданность и верность —. чувства, столь необходимые в любви. Но именно они оказываются причиной ее смерти: ведь распрощавшись с эгоистическими привычками, она не смогла выжить в обыденной жизни.

И если Уайльд создавал сказку о Вечном Искусстве, его трагической обреченности и ненужности в мире посредственностей, то Чириков пишет поэму о силе любви, благословенной и возвышающей душу даже тогда, когда конец ее печален. Поэтому и герои Чирикова — не зануда студент и не претенциозная профессорская дочка, а две маленькие девочки, по-своему очень милые и забавные, которые, конечно же, хотели безраздельно обладать Белой розой, но которые горюют, потеряв ее, совсем не потому, что перестали ею владеть. Чириков убежден: не прекрасное чуждо этому миру, в нем нет места самым простым и гуманным чувствам.

Уайльд преподносит всю ситуацию в романтико-ироническом ключе – Соловей и Роза у него безукоризненно совершенны, студент и его пассия – приземлены и пошлы. Чириков же создает психологически-бытовой рисунок каждого персонажа: Роза у него и самовлюбленная гордячка и безоглядно влюбленная почитательница таланта; канареечка – в безнадежно преданна своему кумиру и любопытно-доверчива; соловушка — чист, откровенен и простодушен, Соня и Надя — радостны, непосредственны и задиристы.

И еще одним интересна эта сказка. От все как бы перекинут мостик к тем легендам для взрослых, которые собрал и художественно обработал Чириков в сборнике "Волжские сказки" (1916). Наверное, запомнилось читателю "Белой розы"(1889) описание уголка, где находилась дача, на которой обитало летом семейство девочек. В этом месте сказки вдруг ощущается не условный язык повествователя, рассказывающего удивительную историю, а слышен голос художника, стремящегося донести до нас восхищение той реальной красотой бытия, которое ему дарует общение с природой: <...> стоило только взойти на балкон, чтобы сердце запрыгало от восторга и радости при виде открывающейся картины. Прямо перед глазами — гладкая поверхность Волги сверкает на солнце своею сталью, над рекой поднимаются великаны — зеленые горы, убегающие куда-то далеко-далеко и пропадающие а голубой дымке прозрачного весеннего воздуха. Кругом – кудрявая зелень, позади, взбираясь в гору, поднимается прохладная зеленая роща.

Такой видит Чириков красавицу-Волгу. Кажется,– еще немного, и он произнесет: "Ничего не нужно, все суета сует, все пройдет, минется, исчезнет бесследно, только одна правда и красота природы — вечны, и только в общении с ними человек чувствует в себе радость Божию и находит цель жизни...". И кто бы мог подумать, что эти прекрасные слова идут вслед за гимном: нет, не соловью, как можно было бы предположить (его, как считает Чириков, .люди с помощью своих поэтов опошлили ), а... кукушке, которая одна по-настоящему "уцелела" для поэзии. Именно потому, что "осталась непонятой и малоизвестной, господам поэтам! Писатель не скупится на слова признания, сочиняет почти оду в честь этой невзрачной птахи: "О, прекрасный лирик лесов! Слушаю я тебя в тишине тихого утра, и такое чувство рождается в душе моей, словно я после долгих к тщетных исканий нашел, наконец, что было нужно: красоту, правду и радость в природе, отражение их в душе чрез безмолвное, кроткое созерцание...". Но еще более поразительно, что писатель вполне естественно объединяет прозаическую кукушку и поэтического соловья как провозвестников жизненного волшебства. "Случалось ли вам ранним утром, когда взошедшее солнце еще не успело высушить с трав и листвы сверкающих капелек росы, слушать, как поют в лесу кукушки? О, этого не опишешь! Соловьи ночью и кукушки на восходе солнца, только они одни поют такие песни, от которых в душе человеческой пробуждается столько смутных, горьких и радостных воспоминаний столько порывов к невозвратному, столько тоска по недостижимому, столько грусти по неведомому!..."[15]

 


Страница 1 - 1 из 4
Начало | Пред. | 1 2 3 4 | След. | КонецВсе

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру