Православная проповедь и молитва как феномен современной звучащей речи Глава 3. Коммуникативно-семантическая обусловленность интонационного оформления молитвы

В тропаре канона из Последования ко Святому Причащению все неконечные синтагмы, а также синтагма, завершающая молитвословие, произносятся на высоком ровном тоне:

     РВ                                                      РВ
 Осквернен делы безместными окаянный,/ Твоего Пречистаго Тела/

                                                                                                                                                        РВ                                                                                     РВ
и Божественныя Крове недостоин есмь, Христе, причащения,/ егоже
мя сподоби/ (239Т).

Здесь, как показывает транскрипция, остаются интонационно не разграниченными значения "завершенность" и "незавершенность".

Не всегда интонационно маркируются в каноническом молитвенном чтении и члены бессоюзного перечислительного ряда. Например, в следующем прочтении фрагмента из молитвы св. Иоанна Златоуста однородные глагольные и именные формы выделены в отдельную синтагму по нормам современной звучащей речи:

   РВ                  РВ         РВ                                РВ        РВ
 Боже,/ остави,/ ослаби,/ прости ми согрешения моя,/ елика Ти согре-

             РВ           РВ                              РВ                        РВ
ших,/ аще словом,/ аще делом,/ аще помышлением,/ волею/ или
     РВ           РВ

неволею,/   разумом/  или неразумием/... (60R).

Однако, как видно из транскрипции, мелодически связи между членами перечислительных рядов не выражены (например, отношения противопоставления в бинарных однородных членах волею или неволею, разумом или неразумием...), так как все синтагмы здесь оформлены мономелодической интонационной моделью.

По нашим наблюдениям, в каноническом молитвенном чтении асемантичность интонационного оформления сочетается с такой сегментацией речевого потока, которая противоречит естественным синтаксическим связям внутри высказываний и на границах между ними. Покажем это на примере прочитанных верующим N вечерних молитвословий, в которых ряды словоформ, объединенных сочинительной связью, оформляются по-разному, сохраняя при этом семантическую немотивированность интонации:

     НВ
...прости моя согрешения, едине Безгрешне, яже Ти согреших в сей

             РВ
день,/ ведением и неведением, словом, и делом, и помышлением,/ и

   НВ
 всеми моими чувствы/... (354N).

Из транскрипции видно, что в приведенном фрагменте из молитвы св. Макария Великого в отдельную синтагму выделен только распространенный член перечислительного ряда (...и всеми моими чувствы/...). Одиночные словоформы (...ведением и неведением, словом, и делом, и помышлением/...) интонационно не противопоставлены и объединены в одну синтагму. При этом мелодически однородные члены перечислительного ряда не маркируются.
 
В другом молитвословии, прочитанном этим же верующим, одиночные именные словоформы, которые входят в состав перечислительного ряда, сгруппированы в интонационные единства, включающие по 6 единиц и оформленные мономелодическими и нисходяще-восходящими моделями:

      РВ
 ...делом, словом, помышлением, объядением, пиянством, тайноядени-

      НВ
ем,/ празднословием, унынием, леностию, прекословием, непослушани-
       
                             НВ
ем, оклеветанием,/ осуждением, небрежением, самолюбием, многостя-
  РВ
жанием, хищением, неправдоглаголанием,/ скверноприбытчеством,
      PB                                                                                                                                                                                                                    
мшелоимством, ревнованием, завистию, гневом, памятозлобием,/ не-
                                        РВ
навистию, лихоимством и всеми моими  чувствы/... (172N).

Здесь, как показывает транскрипция, интонационное оформление не соотносится с лексико-синтаксическим  составом  высказываний и не передает отношений  перечисления, сложившихся между однородными членами предложения.
Еще один возможный вариант оформления однородных словоформ отмечается во фрагменте молитвословия "Ослаби, остави, прости...", которое читает верующий N:

        НВ                       НВ                                             НВ
...яже в слове и в деле,/ яже в ведении и в неведении,/ яже во дни в
          НВ
нощи,/ яже в уме и в помышлении/... (241N).

Из транскрипции видно, что с помощью синтагматического членения попарно разграничены контрастные по семантике бинарные компоненты. Однако внутри синтагмы отношения сопоставления между членами перечислительного ряда не находят мелодического выражения.

Выявленная в результате анализа звучащих молитвословий индифферентность интонации к выражению смыслового, коммуникативного значения высказывания в каноническом молитвенном чтении объясняется, на наш взгляд, совокупностью причин. Прежде всего асемантичность интонационного оформления молитвы находит объяснение в рамках подхода, используемого нами вслед за С.П. Лопушанской и состоящего в рассмотрении текста "в качестве целостной микросистемы, отражающей конкретно-пространст-венные либо абстрактно-пространственные представления о времени совершающихся событий, о характере их протекания в определенный хронологический период или в разновременные отрезки бытия, о восприятии мира в целом и места в нем человека" (Лопушанская 1997: 11).

Как показывает анализ звучащих молитвенных текстов, отражение в них средневекового языкового сознания оказывает влияние на звуковую организацию молитвословий. Образность мышления предполагает целостность восприятия явлений, "неразложимость" их на составляющие, нерасчлененность информации на "кванты" смысла. В интонировании молитвы синкретизм образного мышления проявляется, в частности, в асемантичности просодического оформления молитвословий.

Семантическая немотивированность интонации в каноническом молитвенном чтении возникает и благодаря особому отношению верующих к молитвенному тексту как к духовной реальности, как к сакральному тексту, в котором реализуется иконическая природа Слова, когда слово, как икона, представляет "образ, знаменующий первообраз, но не совпадающий с ним" (Бахтина 1998: 69; см. также: Флоренский 1990). Восприятие молитвенного Слова как некоей субстанциональности, вещественности и сакральной реальности формирует и особые приемы его звукового воспроизведения, описание которых можно найти в наставлениях Святых Отцов, обращенных к тем, кто впервые приступает к молитвенному чтению: "Читать следует просто, с благоговением, в один тон, без изливаний своих чувствований посредством изменений голоса. Предоставим святым молитвословиям действовать собственным их духовным достоинством на слушателей" (Желающему поступить в монастырь 1996: 29).

Кроме того, асемантичность интонационного оформления в каноническом молитвенном чтении актуализирует, по нашему мнению, стиховую природу молитвы. Как известно, звучание стихотворной речи имеет свою специфику, которая в исследованиях последних лет получила адекватное описание с использованием экспериментально-фонетических данных (см.: Бычкова 1973; Златоустова 1976; Ковтунова 1976; Николаева 1979; Златоустова 1985; Хитина 1986; Невзглядова 1994; 1997). Одним из ведущих признаков интонационной и ритмической организации стихотворной речи, по мнению исследователей, является "разрыв между лексико-грамматическим содержанием и не зависимым от него интонационным оформлением" (Невзглядова 1994: 77). Отнесенность молитвы к сфере стихотворной речи находит отражение в автономности интонационной структуры молитвословия, ее семантической немотивированности.

Для неканонического молитвенного чтения, как показывает анализ имеющегося в нашем распоряжении материала, характерно более последовательное участие интонации в выражении смыслового значения высказывания и его частей. Наиболее ярко это проявляется в интонационной противопоставленности позиций "завершенности" и "незавершенности".

В соответствии с нормами русской звучащей речи семантика незавершенности передается при неканоническом молитвенном чтении восходящей и восходяще-нисходящей интонационными моделями (соотносимыми с ИК-6 и ИК-3 в системе интонационных средств, представленной в Русской грамматике 1980 года). Значение завершенности манифестируется нисходящей интонационной моделью и ее модификациями, что также соответствует современным интонационным нормам. Приведем пример:

   ВН                        В                          Н
/1/ Матерь Божия,/ благодарю тебя/ за прошедшую ночь/... (189С);         ВН           В                В                         Н
/2/ Дай мне, Господи,/ кончину благую,/ христианскую,/ непостыдную/...
(141С);
         В                        В            Н
/3/ Богу нашему слава/ во веки,/ аминь/ (37D).

Из транскрипции видно, что восходящая и восходяще-нисходящая модели оформляют все неконечные синтагмы высказываний. В завершающих высказывания минимальных речевых отрезках использована нисходящая интонационная модель.

Анализ материала показывает, что в неканоническом молитвенном чтении интонационно дифференцируются частные императивные значения в побудительных конструкциях. Так, например, мелодически разграничены значения "пожелания" и "просьбы":

   ВН
/1/ Дай мне, Господи/ ... (141С);

   Н’      ВН
/2/ Господи,/ спаси нас/ (126L);

         ВН                   Н
/3/ ...и сохрани меня/ от всех врагов/...(43С);

          (’) ВН               Н’                  ВН
/4/ ...и все мученики/ праведники,/ помолитесь за нас/ (33А3);

      Н’
/5/ Храни вас всех Господь/ (339J).

Как видно из транскрипции, семантика просьбы передается в /1/, /2/, /3/, /4/ моновершинным вариантом восходяще-нисходящей модели, что соответствует интонационным нормам современной звучащей речи (см.: Русская грамматика 1980: II, 115–116). Значение пожелания манифестируется акцентной модификацией нисходящей интонационной модели (см. /5/).

Итак, молитва реализуется в гиперкоммуникации – виде речевого общения, который характеризуется особым статусом Адресата и трансформацией языкового кода, связанной со спецификой восприятия сакральных текстов как воплощенного Слова. В аспекте формы средством выражения гиперкоммуникации является тенденция к асемантичности интонационного оформления речи, которая реализуется в ритмизации звучащего молитвословия, а также в слабой соотнесенности лексико-синтаксической и интонационной структур молитвенного текста.

Проведенный анализ позволил установить, что при гиперкоммуникации в разных типах молитвенного чтения дифференцируется степень участия интонации в выражении смыслового и эмоционального содержания высказывания и текста. В каноническом молитвенном чтении отмечается тенденция к асемантичности интонационного оформления: при сегментации речевого потока наблюдается несовпадение границ синтаксического и синтагматического членения; интонационные модели, как правило, не передают различия коммуникативных типов высказывания, не принимают участия в экспликации семантико-синтаксических связей внутри высказываний и между ними. В неканоническом молитвенном чтении взаимодействие семантики и звучания носит более последовательный характер.

Диалогичность молитвы

3.2.1. Функционально-семантическая речемыслительная категория диалогичность /монологичность и ее реализация в молитве

Существование двух форм речевого общения – монолога и диалога – общепризнанно. В отечественном языкознании их научное изучение и описание началось в 20–30-е годы в работах Л.В. Щербы, Л.П. Якубинского, М.М. Бахтина, В.Н. Волошинова и др. (Щерба 1915; Якубинский 1923; Бахтин 1993; 1994). Развитие теории диалога и монолога как форм речи было продолжено в 40–50-е годы Б.А. Лариным, Г.О. Винокуром, Н.Ю. Шведовой, Е.М. Галкиной-Федорук, М.А. Михлиной и др. (Ларин 1948; Винокур 1959; Галкина-Федорук 1953; Шведова 1956; Михлина 1956). Новый импульс изучение диалога и монолога получило с конца 60-х годов, когда наряду с работами общетеоретического характера появились исследования, обращенные к анализу монологической и диалогической речи в разных сферах речевой деятельности: разговорной, художественной, научной, публицистической (см., например: Виноградов 1963; Соловьева 1965; Холодович 1967; Арутюнова 1970; Балаян 1971; Гельгард 1971; Занько 1971; Будагов 1974; Лаптева 1976; Разинкина 1978; Славгородская 1978; Валюсинская 1979; Савинский 1980; Леонтьев 1981; Нистратова 1985; Светана 1985; Кожина 1986; Богомолова 1987; Зайцева 1987; Ястрежембский 1991; Сулименко 1993; Шмелева 1995; Нестеров 1996; Семененко 1996 и др.).

Несмотря на большой интерес исследователей к проблеме диалога и монолога ее разработка не завершена и многие из предлагаемых решений носят дискуссионный характер. До сих пор остается открытым вопрос о релевантных признаках диалога и монолога (см., например: Шведова 1956: 68; Гельгардт 1971: 144; Лаптева 1976: 52), что ставит под сомнение необходимость и возможность разграничения этих форм речи, поскольку они "почти никогда не существуют в чистом виде... любой разговор почти автоматически переходит в повествование о чем либо (en récit)... повествование в любой момент может развиться в диалог" (Греймас, Курте 1983: 502). Идея о непротивопоставленности монолога и диалога, их близости, взаимопереходности объединяет многие работы, посвященные изучению форм речевого общения (см.: Якубинский 1923: 133; Mukařovsky 1948; Винокур 1959: 279; Холодович 1967; Занько 1971; Будагов 1974: 9; Лаптева 1976: 52; Йотов 1977; Кожина 1981: 192–193 и др.).

В рамках решения проблемы соотношения диалога и монолога с учетом коммуникативной природы языка современными исследователями выдвигается положение о диалогичности как особом свойстве, признаке монологической речи. Феномен диалогичности слова, высказывания, текста, мышления является предметом исследования целого ряда наук гуманитарного цикла – риторики, литературоведения, лингвистики, стилистики, психологии, в каждой из которых формируется свое представление о сущности и функциях этого явления.

В работах по риторике диалогичность трактуется как особое свойство ораторского монолога (см.: Кохтев 1994; Михальская 1992; 1996). Н.Н. Кохтев связывает понятие диалогичности ораторской речи с ее обязательным учетом реакции аудитории и дает описание языковых средств, обеспечивающих контакт говорящего и слушающих (Кохтев 1994: 128–139).

А.К. Михальская оперирует понятием "диалогичность" при описании признаков, формирующих основы риторического идеала, понимаемого как система "наиболее общих ожиданий и требований к хорошей речи" (Михальская 1996: 43). Исходя из положения о том, что диалогичность является отражением характера отношений "говорящий – слушающий", социальной иерархии участников общения, исследователь различает две оппозиции "монологичность/диалогичность речи" – по содержанию и по форме (там же: 59–62).

Первое противопоставление основано на типе отношений участников акта коммуникации. Равноправные отношения между субъектом и адресатом речи, когда говорящий "видит своего партнера по общению принципиально таким же, как он сам, – живым, чувствующим, активным и деятельным субъектом", определяются А.К. Михальской как субъект-субъектные, симметричные, а слово адресанта как диалогическое по содержанию (там же: 59–61). В том случае, когда говорящий считает своего партнера "неким сосудом, который нужно наполнить, некоей tabula rasa – чистым листом, который надо исписать, неким объектом, которым можно манипулировать", возникает речь монологическая по содержанию. При этом тип отношений между участниками коммуникации квалифицируется исследователем как субъектно-объектный, асимметричный (там же: 59). Вторая оппозиция "монологич-ность/диалогичность речи" – по форме – предполагает учет социальной иерархии участников. Как считает А.К. Михальская, диалогическая речь основывается на концепции социального равенства собеседников, монологическая – на концепции иерархии (там же: 68).
 
 Литературоведение последних десятилетий тоже обращается к термину "диалогичность" ("диалогизм"). Здесь понятие диалогичности основывается на бахтинской концепции полифонии литературного произведения, его идее универсальности диалогических отношений и сопряжено с характеристикой вовлеченности сознания, поведения, высказывания говорящего лица в процессы межличностного общения (см.: Нестеров 1996). Кроме того, диалогичность понимается и как интертекстуальность, которая предполагает диалог автора с предшественниками (реминисценции), и как проявление оппозици "я – другой" в диалоге автора с героем, писателя с читателем, в сознании персонажа (см.: Чернец 1994).

В стилистике понятие диалогичности монологической речи долгое время рассматривалось на материале художественной речи, и здесь понятие диалогичности соприкасается и соотносится с понятием драматургичности, драматизированности монолога, с одной стороны (Виноградов 1963), и с понятием  полифоничности  повествования, то есть его  способности  аккумулировать, соединять в себе разные субъектно-речевые сферы, чужое слово, – с другой (Бахтин 1994).

Осмысление и развитие идей М.М. Бахтина и В.В. Виноградова в современной стилистике ведется в нескольких направлениях: рассматриваются причины возникновения диалогичности в монологических текстах (Якобсон 1975; Лаптева 1990); выявляются функции диалогичности (Шелюто 1957; Левшун 1992б; Кожина 1986; Винокур 1990; Прохватилова 1998); определяются особенности диалогичности в текстах разной жанровой и стилевой принадлежности (Шелюто, 1957; Кожина 1981; 1986; Левшун 1992а), описываются отдельные приемы, порождающие диалогичность монологической речи (Разинкина 1978; Славгородская 1978; Кожина 1981; Нистратова 1985; Светана 1985; Красавцева 1987; Винокур 1990 и др.). При этом обнаруживаются различия в трактовке понятия диалогичности и ее признаков.

Наиболее распространенной является точка зрения, согласно которой диалогичность монологической речи ассоциируется с использованием приемов и средств активизации внимания слушателей (см.: Шелюто 1957; Левшун 1992б; Винокур 1990: 310 и др.). Однако эта точка зрения разделяется не всеми исследователями. Так, например, С.В. Светана называет диалогизацию, в основе которой лежат средства активизации реакции слушателей, псевдодиалогизацией (Светана 1985). Рассматривая вопросы диалогичности монологических жанров телевизионной речи и исходя из положения о том, что в устной звучащей речи монолог носит диалогизированный характер, "неизбежно отражает особенности форм диалогического общения" (Светана 1985: 40), автор выделяет внешние признаки диалогичности, к которым относит средства и приемы, помогающие установить контакт, стимулирующие внимание, призывающие слушателя следовать за мыслью говорящего. Это обращения, императивные формы, призывающие к активному действию, формы 2-го лица, употребленные в прямом и обобщенно-личном значении, безличные формы, вопросно-ответные построения.

Однако, по мнению С.В. Светаны, эти языковые средства не являются отражением диалогичности монолога, а создают лишь иллюзию диалогизации монологического сообщения и не выводят такой способ изложения за рамки собственно-монологического типа речи (там же: 41–42). Монолог, как утверждает автор, ссылаясь на понятие драматического диалога В.В. Виноградова и скрытого диалога М.М. Бахтина (см.: Виноградов 1963: 40; Бахтин 1994: 90), диалогизируется не за счет внешних примет, а такими способами, благодаря которым монолог представляет собой как бы "конденсацию диалогической речи" (Светана 1985: 43), когда возможные реплики собеседника опускаются. В числе таких стилистических приемов диалогизации называются: ответ без открыто выраженного вопроса, альтернативный вопрос, оставленный говорящим без ответа, вопросно-ответное построение альтернативного типа, риторический вопрос (там же).

В современных семантических исследованиях диалогичность рассматривается как свойство текста (высказывания), отражающее отношения говорящего и слушающего, субъекта и адресата речи, соотношение "я"-сферы и "ты"-сферы модуса высказывания (см.: Арутюнова 1981: 357–358; Леонтьев 1981; Клобуков 1984; Нистратова 1984; Ковтунова 1986; Шмелева 1995 и др.).

Существование феномена диалогичности речи как языкового выражения диалогичности мышления подтверждается психологическими исследованиями диалога (см.: Библер 1975; Научное творчество 1969; Тихомиров 1969; Кучинский 1983; Познание 1988; Загадка 1991 и др.; см. также: Кожина 1981: 194–200), результаты которых доказывают диалогичность мышления и всего сознания человека в целом. По данным Г.М. Кучинского, процесс речемыслительной деятельности человека диалогичен; он протекает в форме внутреннего диалога, представляющего собой речевую форму взаимодействия различных точек зрения, выражаемых одним и тем же индивидом (Кучинский 1983: 40).

В данной работе, принимая во внимание сложившееся в учебной и научной практике понимание терминов "монолог" и "диалог", мы используем при анализе формы речи, в которой реализуется молитва, термины "монологичность" и "диалогичность" речи. Образование этих терминов с помощью суффикса -ость позволяет подойти к их определению с позиций, более обобщенных и отвлеченных от конкретного значения слов "монолог" и "диалог". Понятия диалогичность::монологичность рассматриваются нами в рамках категории речи, которая характеризуется набором признаков в плане содержания и комплексом моделей в плане выражения. Коррелятивные отношения диалогичности и монологичности создают единую речемыслительную функционально-семантическую категорию. Понятия "монологичность" и "диалогичность" обладают номенклатурой признаков, функционально-семантический характер соотношения которых обеспечивает доминирование диалогичности или монологичности в речи.

Так, монологичность и диалогичность сближает то, что они являются свойствами речи, обеспечивающими ее отнесенность к тому или иному виду. Вместе с тем их отличия состоят, прежде всего, в возможности (для диалогичности) и невозможности (для монологичности) обратимости адресанта и адресата речи. Другим признаком, противопоставляющим диалогичность и монологичность, является степень участия субъекта речи в процессе проповедания. Этот признак устанавливается на основании описанного в специальной литературе синтезирующего свойства языковых единиц, в качестве которого принимается степень участия субъекта в описываемых событиях (термин С.П. Лопушанской; см.: Лопушанская 1990; Лопушанская, Супрун 1989; Тупикова 1997). Монологичность речи характеризуется высокой степенью участия субъекта речи в процессе речепроизводства. Диалогичность речи связана с варьированием этого признака по шкале "высокая степень участия – низкая степень участия". Кроме того, к числу релевантных признаков диалогичности и монологичности относятся также авторизация (=речевая позиция субъекта речи), которая  обеспечивается  актуализацией в высказывании "я"-сферы, и адресация (=направленность речи), которая связана с актуализацией "ты"-сферы высказывания. Функционально-семантический характер соотношения этих признаков обеспечивает доминирование диалогичности или монологичности речи. Такой подход позволяет  в  качестве  д о м и н а н т ы  молитвы назвать диалогичность, которая конкретизируется нами как глубинная диалогичность.