Новый стиль речи и культура поколения. Политическая корректность
Часть первая
Введение
"Критики ставят диагноз: утрата всех основ, в том числе, в области научного знания".
М. Беренс и Р. фон Римша
В совсем недавнем прошлом, еще 30–40 лет назад, школьников и студентов нашей страны учили видеть красоту и силу русского языка. В связи с этим непременно упоминалось имя М.В. Ломоносова и его хрестоматийное высказывание о русском языке, приводить которое здесь было бы излишне, если бы можно было быть уверенным в том, что вчерашние школьники и сегодняшние студенты слышали его в классных комнатах.
Поскольку полной уверенности в этом нет, а оснований для сомнений достаточно, представляется вполне уместным напомнить это высказывание. "Карл Пятый, римский император, говаривал, что ишпанским языком с Богом, французским – с друзьями, немецким – с неприятельми, италианским – с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашел бы в нем великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италианского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка". [1]
Ни Карл Пятый, ни М.В. Ломоносов не упоминали об английском языке, поскольку в прежние времена английский язык не играл в международных делах сколько-нибудь заметной роли. В современном мире ситуация изменилась радикальным образом. Английский язык стал не просто языком международного общения, но и законодателем мод, и мощнейшим фактором влияния на развитие многих языков, в том числе, европейских.
Сегодняшние студенты узнают, например, из учебного пособия по специальности "Лингвистика и межкультурная коммуникация" [2] о результатах сопоставления русского и английского языков, которые заставляют поставить под сомнение справедливость суждения М.В. Ломоносова. Здесь утверждается, в частности, что "английский язык и добрее, и гуманнее, и вежливее к человеку, чем –увы! – русский язык", что "русский язык, как правило, не обременяет себя соображениями гуманности и чуткости по отношению к отдельному человеку", что "английский язык проявляет заботу о человеке", а "русский язык…не снисходил до выражения заботливого, теплого отношения к человеку" и что вообще "русский язык такого изящества [как английский] не достиг".
Преувеличенно антропоморфному пониманию языка в этих суждениях можно не возражать в виду того очевидного факта, что языку не могут быть свойственны ни чуткость, ни снисходительность, ни гуманность и что язык никаких соображений иметь не может. Иное дело – соображения человека, употребляющего язык. И здесь мы приведем разъяснение М.В. Ломоносова: "Тончайшие философские воображения и рассуждения, многоразличные естественные свойства и перемены, бывающие в сем видимом строении мира и в человеческих обращениях, имеют у нас пристойные и вещь выражающие речи. И ежели чего точно изобразить не можем, не языку нашему, но не довольному своему в нем искусству приписывать долженствуем".[3]
Однако же решительность приведенных выше суждений о преимуществах одного языка и недостатках другого языка столь непривычна для филологической науки, что требует объяснения причины таких неожиданных выводов относительно английского и русского языков. Причина, конечно, есть. Имя ей – политическая корректность.
О существовании политической корректности известно, очевидно, всем, по крайней мере, очень многим. Возникнув в Америке, она распространилась за последние десять–пятнадцать лет довольно широко во многих странах мира. Заметно ее распространение и в России, в последнее время – под именем "толерантность".
Возможно, некоторые думают, что под политической корректностью понимаются корректные методы политической борьбы и соблюдение определенных правил ведения политических дискуссий. И они ошибаются.
Многие, видимо, знают, что политическая корректность связана с языком и предполагает запрет оскорбительных слов и выражений и замену их иными. Это правильно, но только отчасти.
Дело в том, что речь не идет о вульгаризмах, оскорбляющих чувства многих людей. Употреблять такие слова политическая корректность разрешает. К оскорбительным словам политическая корректность относит, наряду, например, со словами негр, цветные, индейцы, цыгане и т. п., также и те слова, которые еще совсем недавно никому не казались оскорбительными – например: бедный, неимущий, больной, инвалид, парализованный, красивый, умный, здоровый, иностранец, эмигрант и т. п., – и находит им замену.
Все эти действия основаны на том, что политическая корректность, по убеждению ее апологетов, – это правильное мышление. А поскольку человек мыслит на языке, то политическая корректность занялась нормированием языка с целью учредить гуманное мышление.
Под запрет попадают слова, которые могут показаться обидными какому-либо из меньшинств. Общую атмосферу политической корректности Хельмут Зайферт комментирует в своей книге "И убийство тоже часть жизни. Маленькая книга несчастных случаев в языке" следующим образом: "У всех сегодня на устах всевозможные меньшинства: чернокожие, евреи, синти и рома (цыгане. – Л.Л.), люди с ограниченными способностями (инвалиды. – Л.Л.), боснийцы, косовские албанцы, а также женщины (!)".[4] При этом каждое из меньшинств по каким-то своим соображениям устанавливает, какие слова задевают чувства его представителей.
Однако это не только те группы людей, которых традиционно относят к меньшинствам, например, расовым, этническим, религиозным или, в последнее время, сексуальным. Ведь речь идет о защите особых прав меньшинств, а желающих иметь особые права и претендующих на их защиту немало. Кроме того, политическая корректность стремится иметь максимально широкий фронт действий. Поэтому меньшинства множатся. В значительной мере их множит политическая корректность, выделяя группу, права которой берет под защиту. При этом случается, что некоторые группы протестуют: в Америке, например, глухие не захотели называться "людьми, которые не могут слышать" и заявили о своем предпочтении оставаться "глухими", не ожидая, по всей вероятности, никаких дополнительных прав от нового наименования.
Очень существенно, что это, в буквальном смысле, права на словах, точнее, на слова, т. е. на то, как называться. Так, под защиту политической корректности "на словах" попадают, например, старики – их нельзя называть стариками; слепые – их следует называть инакозрячими; толстые – это теперь люди других размеров; глупые – это люди, другие по способностям; сумасшедшие – корректно: люди с психиатрическим опытом– и многие другие.
Собственно, число меньшинств определить невозможно. Всегда ведь найдется причина, по которой можно объединиться в группу и объявить себя обиженными. Блондинки, например, могут объединиться на почве неудовольствия, то есть обиды, дискриминации, от пристального внимания мужчин, то есть сексуальных посягательств, и потребовать изъять из оборота всякое упоминание о голубых глазах, светлых волосах и белой коже. Или брюнетки могут почувствовать себя обиженными, например, по той причине, что блондинки кому-то нравятся больше, или, наоборот, оттого, что они еще больше страдают от чрезмерного внимания, то есть сексуальных посягательств, мужчин. Вот и образовалось меньшинство. Арифметически это, конечно, в последнем случае большинство, но арифметические соображения политическую корректность не интересуют. Женщин, например, она относит к дискриминированному меньшинству и, защищая их права, стремится – в идеальном варианте – к искоренению всякого напоминания в языке о мужчине.
Конечно, это не вполне получается, но определенные успехи есть. Больные могут чувствовать себя задетыми при упоминании о здоровых, поэтому последних следует называть политкорректно – "временно способные". О существовании умных говорить нельзя, – это обидно глупым. Наличие красивых обидно некрасивым, поэтому всякие слова, указывающие на стандарт красоты, попадают под запрет. Такой список можно расширять сколько угодно, если говорить о принципиальном подходе. В него уже включены такие "меньшинства", как животный мир и растительный мир, глобальные права которых, в том числе в языке, защищают соответственно веганцы и флоранцы в составе политической корректности.
Учесть интересы всех групп позволит политически корректное плюралистическое общество, по поводу которого иронизирует Хайнц Шике в своем "Невозможном словаре": "Если спросить политиков, что это такое, то тебя успокоят заверением, что здесь совсем не идет речь о каких-то новых открытиях. Просто они хотят, чтобы всем было ясно, как важно учитывать представления, существующие в нашем обществе, во всей полноте спектра (полнота спектра – хорошее дело всегда), когда принимаются общественно значимые решения. Это, конечно (кто бы стал сомневаться), важная вещь. Тем более, что "плюрализм", в том числе по "Дудену", следует понимать как общественный строй, который учитывает многообразие общественных групп и ценностных представлений. Кто же станет возражать? Ведь до чего мы могли бы дойти, если бы при формировании общественного мнения не были учтены все общественные группы, от объединения кролиководов до союза падших девушек?" [5]
Можно ли принимать политическую корректность всерьез? Ведь все это кажется смешным и несерьезным. Так, действительно, кажется. Однако оказывается, что это не так, если попытаться принять политическую корректность всерьез и подвергнуть ее серьезному рассмотрению с научных позиций, с точки зрения языкознания, общей филологии и культуроведения. Для такого научного рассмотрения политической корректности есть две причины.
С одной стороны, это способы действий политической корректности. Противники и критики политической корректности называют ее "террором добродетели", современной инквизицией, которая выискивает политически не корректную ересь и устраивает еретикам аутодафе в виде травли, преследований, кампаний по дискредитации и т.п. Если же отказаться от такого образного сравнения со средневековой инквизицией (ведь не сжигают пока на кострах!), то приходится, по меньшей мере, констатировать, что политическая корректность присвоила себе функцию своего рода общественной карательной цензуры и пытается нормировать речевые действия в обществе.
Регулирование речевых действий, действительно, необходимо, но оно должно осуществляться по правилам, а не складываться стихийно, так как в последнем случае возникает угроза благополучному существованию общества. Правила регулирования речевых действий известны и описываются такими дисциплинами, как общая филология и риторика с опорой на языкознание. И общество должно знать, чем ему угрожает нарушение этих правил.
С другой стороны, языковая политика политкорректных требует научного подхода с учетом той особой роли, которую играет язык в культуре. Все изменения, вносимые в язык "революционными" методами, должны изучаться в целях сохранности языка как факта культуры и сохранности культуры в целом, поскольку определенные направления развития языка могут повлечь за собой угрозу разрушения культуры. В первую очередь, это касается науки и образования, а также морали, лежащей в центре содержательных категорий культуры. Вместе с тем, даже не очень детальный анализ показывает, что политическая корректность игнорирует законы культуры. И об этом общество тоже должно знать.
Критика и дискуссии с политической корректностью весьма затруднены по трем причинам.
Во-первых, она, распространяясь широко и с легкостью, не имеет никаких организационных форм и квалифицируется, по большей части, как "дух времени". Это означает, что отсутствует какая-либо инстанция, к которой можно было бы обратиться с вопросами, критикой, предложением обсуждения, согласования действий и т. п. Понятно, что с "духом времени" вести дискуссию никак невозможно.
Во-вторых, не существует никаких ясных и всем понятных правил словоупотребления, предлагаемых политической корректностью. Она формулирует их окказионально: то, что вчера еще было корректным, сегодня уже считается обидным. К тем, кто оказался несведущим, неосведомленным, применяются жесткие штрафные санкции, устанавливаемые той же политкорректностью. По сути, такие действия в одностороннем порядке всегда назывались произволом. Однако чаще всего получается так, что с "духом" не поспоришь.
В-третьих, моральные высоты (забегая вперед, заметим: мнимые), с которых диктует свою волю политическая корректность, ставят в трудное положение любого, кто решается не только поставить под сомнение бесспорность какого-либо из особых прав меньшинств, но даже просто возразить против методов действий политкорректности: он немедленно становится расистом, фашистом, сексистом, гомофобом и т. п. Такой портрет его тиражируется средствами массовой информации, поскольку все споры в связи с политической корректностью ведутся преимущественно на уровне средств массовой информации.
Выходом из ситуации такого рода может быть, и должны стать, научное исследование, а также научная дискуссия. Только научный взгляд на столь деликатный предмет рассмотрения позволяет получить объективную картину, свободную от предубеждений разного рода, субъективных оценок и эмоциональной окраски, свойственной иным жанрам.
Глава 1. Научные основы изучения политической корректности.
Роль языка как знаковой системы для культуры
Политическая корректность, возникшая вначале как своего рода интеллектуальная мода, стиль поведения, приобрела за последние полтора десятилетия характер особого мировоззрения и сформировалась как определенное направление общественного развития. Это развитие стало результатом противоречий, источником которых является культура.
При этом главным проявлением политической корректности стал язык, особая регламентация речи, связанная с представлением о том, что путем "исправления" языка можно повлиять на способ мышления, поведение и действия людей и изменить таким образом культурную традицию.
"Исправление" языка имеет своей целью ненанесение оскорбления или обиды словом и подразумевает, в первую очередь, табуизацию определенных слов и выражений и замену их иными, политически корректными, вновь создаваемыми как первичные или вторичные наименования.
Это означает, что политическая корректность является не просто реакцией на конфликты культурного характера в обществе, но и представляет собой попытку разрешения таких конфликтов с помощью языка.
В сущности, этот новый политически корректный язык стал языком конфликта, отражая не только причины его возникновения, но само развитие конфликта. Это обстоятельство само по себе служит достаточным основанием для изучения новых процессов в развитии языка, поскольку может способствовать поиску оптимальных путей разрешения конфликта, однако есть и другие причины для такого исследования, которые будут рассматриваться в дальнейшем .
Конфликты, возникающие на основе культуры, следует выделять из всех видов противоречий и конфликтов, существующих в жизни общества, и исследовать их особо, причем не только с целью поиска основы для разрешения конфликтов, но также и с целью прогностической оценки их влияния на дальнейшее развитие культуры. В особенности необходима и важна такая оценка, если средством разрешения конфликта делается язык, что объясняется особой ролью языка для культуры.
В попытке определения подходов к изучению политической корректности мы опираемся на труды Ю.В. Рождественского, в особенности, на последнюю изданную при его жизни книгу "Принципы современной риторики" [6] . Эта книга указывает направления таких исследований, поскольку она имеет, как подчеркивал автор, прогностический характер. Многие ее положения, хотя и ориентированны на современное состояние России, типологически применимы к любому информационному обществу.
Ю.В. Рождественский показывает, что "унитарными носителями информации о фактах культуры могут быть только знаки, объединяемые в семиотические системы". [7] Особая роль языка для культуры определяется не только тем, что он как система культурно значимых знаков является фактом культуры, но, прежде всего, его исключительностью как знаковой системы.
В.В. Яхненко, ответственный редактор и научный комментатор трудов Ю.В. Рождественского, подчеркивает его особое понимание языкового знака и языка как знаковой системы: "Семиотическая концепция Ю.В. Рождественского, на основе которой дается характеристика места языка среди других семиотических систем, отличается глубоким своеобразием. В то время как подавляющее большинство современных семиотиков исходит из отождествления сущностных свойств языковых и неязыковых знаков, при котором свойства языковых знаков считаются доминирующими, Ю.В. Рождественский ставит во главу угла разнообразие состава и целостность типологически устойчивого ядра из 16 семиотических систем, образующих общественный семиозис, в котором у каждой системы знаков есть свое место и своя особая функция […]. Язык, выступающий как центральная распорядительная, обучающая и культурообразующая система, не уничтожает особенностей других семиотических систем, а, напротив, нуждается в них, дополняется ими, опирается на них в развертывании своей деятельности. […] Вне сложного взаимодействия языка с другими семиотическими системами невозможно раскрытие феномена языка, и, следовательно, невозможно его правильное развитие, от характера которого зависит состояние духовной, материальной и физической культуры общества". [8]
Ю.В. Рождественский показывает, что сущностные свойства языковых и неязыковых знаков не тождественны, как считают другие исследователи, а это делает язык отдельно стоящей знаковой системой, имеющей свойства и предназначения, не присущие ни одной другой знаковой системе.
"Основная функция языка – служить средством назначения знаков – проявляется в том, что он назначает все другие знаки и свои собственные. Ни одна неязыковая знаковая система не может назначать свои знаки. В этом исключительность языка. Поэтому остальные знаковые системы не могут быть построены по образцу языка". [9]
Являясь средством назначения всех других знаков, язык становится и своего рода связующим звеном, фактором, обеспечивающим контакт между разными знаковыми системами, которые фиксируют культуру. Без языка эти знаковые системы существовали бы отдельно одна от другой, то есть культура не существовала бы в своем единстве как целое.
Кроме того, поскольку знаки как носители информации о культуре индексированы языком, т. е. язык служит индексирующей системой для знаков любого вида, то он является уникальным средством поиска и систематизации фактов культуры.
Язык как хранилище сведений становится согласно Ю.В. Рождественскому средством образования, понимаемого как передача норм культуры.
Отсюда вытекают три основные функции языка, определяющие его особую роль в культуре:
1) язык как система культурно значимых фактов есть факт культуры;
2) язык как знаковая система, назначающая все другие знаки, есть необходимое условие существования культуры как целого;
3) язык как основная индексирующая система есть уникальное средство поиска и систематизации фактов культуры и образования.
Сохранность этих трех функций языка должна стать задачей прикладного культуроведения, поскольку невыполнение любой из них влечет за собой разрушение культуры. Для языковедов же такая постановка задачи означает необходимость определения и описания условий или возможных направлений развития языка, которые могли бы ограничить либо сделать невозможным выполнение им этих трех функций.
В силу этого исследование политической корректности должно охватывать довольно широкий спектр проблем общефилологического, языковедческого и культуроведческого характера. Наиболее существенными аспектами представляются при этом:
– во-первых, определение характера конфликта, ставшего причиной возникновения политической корректности;
– во-вторых, изучение вопроса о том, почему и каким образом политическая корректность "исправляет" язык;
– в-третьих, прогностическая оценка последствий этих действий для культуры.
Основным предметом нашего рассмотрения являются последние два аспекта, включающие в себя вопросы регулирования речевых действий, правил создания имен и их роли в культуре. Что же касается характера конфликта, то мы ограничимся здесь описанием его проявлений, однако, в заключении предлагаем свою гипотезу относительно особенностей этого конфликта и причин его возникновения.
Культурная структура общества и стилеобразование
Для установления в обществе противоречий, возникающих из-за культурного неравенства и культурных дисбалансов, важно определить, прежде всего, понимание культуры. Ю.В. Рождественский отмечает два различных подхода к пониманию культуры. Один подход рассматривает культуру как "совокупность человеческих достижений", а второй понимает под культурой сам процесс созидания культуры, точнее, процесс творчества. Второе понимание культуры – это стиль, т. е. форма поступка.
Эти два подхода к пониманию культуры находятся, с одной стороны, в отношениях противопоставленности друг другу, а с другой стороны – в отношениях взаимозависимости.
Противопоставленность возникает в силу того, что современное массовое сознание, находясь под воздействием массовой культуры, основанной на действиях "массовых кумиров", упрощенно воспринимает реальные процессы стилетворчества, сводя динамику стиля к созданию прецедентов стиля, понимаемого как поведение человека. "При таком понимании культура сводится к индивидуальному творчеству, к тем поновлениям, которые может внести индивидуальное творчество. По этой схеме индивидуальное творчество используется далее массой путем подражания". [10] Наиболее яркий пример этому – мода.
Взаимозависимость двух подходов к пониманию культуры обусловлена тем, что стилетворчество зависит и от культурной традиции, поскольку любое новообразование может закрепиться в культуре лишь при условии вхождения в определенную традицию. Это связано с тем, что "культура воспринимается как что-то целое, единое, не имеющее структуры и не содержащее противоречий". [11]
Можно думать, что такое восприятие культуры само по себе уже содержит источник противоречий, поскольку носителем культуры является общество, а само общество не гомогенно и не едино с точки зрения культуры, так как не все части общества одинаково соотнесены с формами культуры, что проявляется в различном отношении тех или иных групп к формам культуры.
Для понимания этих различий важен аспект обладания культурой, который согласно Ю.В. Рождественскому "расчленяет общество на группы в пределах одной страны, одного общества на одной территории".[12]
Под обладанием культурой следует понимать присущность какой-либо определенной группе людей полноты культуры, т. е. все трех ее форм: физической, материальной и духовной культуры, либо неполноты культуры, т. е. не всех ее форм. Например, если обществу в целом присущи все три формы культуры, то культура землячества, располагая своей особой духовной культурой, лишена как своей материальной, так и своей физической культуры.
Это означает, что в обществе существуют группы людей, которые различаются по признаку обладания культурой, или владения культурой, то есть в зависимости от того, какие формы культуры присущи исключительно этим группам. В силу такого различного отношения людей к формам культуры общество структурируется внутри себя.
В понимании Ю.В Рождественского, эта культурная структура общества включает в себя восемь "владельческих" классов:
1) культуру страны;
2) культуру народа;
3) культуру края;
4) культуру профессии;
5) культуру анклава;
6) культуру землячества;
7) культуру поколения;
8) антикультуру – культуру особых малых групп.
Из этих восьми культурных классов два класса полные, т. е. в них представлены все формы культуры, а остальные шесть – неполные, так как в них представлены не все формы культуры. При этом следует оговорить, что полные культурные классы различаются между собой по признаку положительного или отрицательного характера представленности всех трех форм культуры: культура страны представляет собой положительно-полный класс, поскольку содержит все формы культуры, а антикультура является отрицательно-полным классом, поскольку в нем отсутствуют все три формы культуры.
При этом Ю.В. Рождественский подчеркивает, что "культурная структура общества имеет типологический характер и рост культуры, ее исторические трансформации совершаются так, что границы этих классов сохраняются". [13]
Различным культурным классам людей свойственны различные признаки, характеризующие культурное строительство. Из сопоставления классификации по формам культуры и по культурному строительству видно, что культурные классы находятся в различных отношениях между собой.
Однако нам представляется, что два класса следует выделить особо по их способности порождения конфликтов – культуру поколения и антикультуру, – поскольку антикультура во всех случаях прямо противостоит культуре страны, а культура поколения является фактором стилеобразования, ей присуще стремление к созданию нового стиля, который, являясь отчасти источником общественного развития, порождает также конфликт поколений.
Согласно Ю.В. Рождественскому самое важное влияние на судьбу общества оказывает социально-культурная группировка "культура поколения". Ее отличают только два признака – наличие физической культуры и наличие ассимиляции культуры, т. е. усвоение культуры через образование. При этом "известно, что каждое поколение отличается своей суммой особенностей поведения, а поскольку поведение строится на культуре, то и своим отношением к культуре.
Самым простым отношением нового поколения к культуре является усвоение культуры предшествующих поколений – обучение культуре и культурное воспитание". [14] Однако это усвоение культуры предшествующих поколений всегда связано с новым отношением к культурной традиции, с переоценкой культуры, которая касается в первую очередь духовной культуры. "Критика и переоценка традиции у нового поколения сопровождается, по меньшей мере, попытками изменить форму поступков, предполагая свою форму поступков" [15] , т.е. новое поколение предлагает новый стиль, который начинает создаваться не только в поведении, но как "некоторый комплекс философии, искусства и взглядов на позитивное знание". [16]
Лексикологические аспекты создания нового стиля речи
С образованием нового стиля жизни формируется новый стиль речи и возникают новые требования к коммуникативным и культурообразующим свойствам языка. Применительно к политической корректности они затрагивают несколько аспектов.
Во-первых, это вопрос о соотношениях слова и действия, которые, как указывает Ю.В. Рождественский, развиваются исторически, в частности, как "создание форм и методов регулирования речи, изменение и развитие стиля и совершенствование культуры речи". [17]
Соотношения слова и действия очень сложны. Наряду с тем, что язык соотносится с действием прямо (например, в разных сферах общения) и опосредованно (например, через семиотические системы), существует еще и особое отношение языка к действиям: "язык может информировать о состоянии дел не конкретно, по отдельным действиям, а интегрально". [18]
При этом для получения интегральной картины, например, исторической действительности, можно изучать не только тексты с точки зрения их целостного содержания, но и фрагменты текстов, значимые для данного исследования. Такими фрагментами текстов могут быть слова, поскольку слово "интегрирует картину и определяет нормы действий и характер взаимоотношения людей в их деятельности". [19]
Ю.В. Рождественский относит это положение к словам в терминологическом и стандартизованном значении, однако этот подход применим и к новым словам, создаваемым политической корректностью как некий стандарт и представляющим интегральную картину ее деятельности.
Во-вторых, здесь возникает проблема словотворчества, которую необходимо исследовать с точки зрения теории именований. Рассматривая античные теории именований, Ю.В. Рождественский приводит принцип, сформулированный древнекитайским мыслителем Конфуцием, который является основой развернутой теории именования: "Если имя дано неверно, то речь не повинуется, если речь не повинуется, то дело не образуется. Если же имя дано верно, то и речь повинуется, если речь повинуется, то и дело образуется". [20]
Содержание теории именования связано с тремя понятиями : "имя", "речь" и "дело", которые раскрываются следующим образом:
– имя – не просто условное название предмета – реального или воображаемого, – оно содержит в себе самом правила обращения с именуемым предметом и объясняет его свойства;
– речь подразумевает связь с процессом абстрактного суждения и фактом поведения, а также указывает на намерение совершить действие или переход к действию;
– дело – это действия с реальным или воображаемым предметом, предполагающие тот или иной результат.
Слово, будучи ведущим началом в познании мира человеком и объединяющим началом в деятельности людей, требует к себе особенно внимательного отношения и осторожного обращения. "Слово нужно правильно создавать и применять, так как, в противном случае, нарушается порядок в обществе". [21] Из этого следует, что нужно исследовать правильность новых именований политической корректности.
В третьих, создание слов, в соответствии с Ю.В. Рождественским, есть, по сути дела, создание языка, а все изменения языка необходимо внимательно рассматривать не только в интересах языкознания, но также и в целях сохранности культуры.
Обеспечение сохранности культуры входит в задачи прикладного культуроведения, которые, однако, не могут решаться в отрыве от языкознания. Необходимость языковедческих исследований в целях обеспечения сохранности культуры связана с тем, что:
– во-первых, язык как семиотическая система объединяющего назначения есть необходимое условие существования культуры как целого;
– во-вторых, язык как основная индексирующая система есть уникальное средство поиска и систематизации фактов культуры;
– в-третьих, язык как система культурно значимых знаков является фактом культуры.
Для языковедов задача сохранности этих трех функций языка означает необходимость определения и описания условий или возможных направлений развития языка, которые могли бы ограничить либо сделать невозможным выполнение им этих трех функций.
Применительно к политической корректности особую роль играют вновь создаваемые слова, в этом случае – имена. Под именем понимается лексическая единица, слово или словосочетание, "значение которой представляет собой прямое, то есть непереносное, именование предмета или предмета мысли". [22] Особая роль имен связана с тем, что они являются, с одной стороны, культурными объектами как факты языка, а с другой стороны – как имена они являются носителями культурно значимой информации, т. е. информации обо всех других фактах культуры неязыкового характера. При этом, как отмечает Ю.В. Рождественский, "создание информационных систем во второй половине ХХ века особенно усилило функцию имен как носителей информации о фактах культуры". [23]
Имена и общие места риторики в культуре
Наряду с этим возникает вопрос и том, какие свидетельства дает новый стиль речи о новом стиле жизни. Этот вопрос относится к области теории речевых действий, риторике. Риторика всегда играет большую роль в развитии речевых отношений и речевых действий. "Современные задачи риторики, как и в античности, состоят в том, что риторика есть искусство управления общественными процессами. Риторика объясняет категории политологии и является инструментом развития экономической деятельности, образования и культуры". [24] Современная риторика рассматривает отношения людей через речь. При этом, если рассматривать стиль жизни через речь, то особую важность приобретают общие места риторики, так как именно они являются показателем стиля жизни.
Общими местами риторики, в понимании Ю.В. Рождественского, являются "естественные непререкаемые суждения, общепризнанные постулаты… Истинность общих мест состоит в общепризнанности, носящей эвристический характер для создателя и получателя речи", [25] а "повсеместно принятые общие места представляют собой основу риторической культуры". [26] Семантическое содержание общих мест фиксируется с помощью имен.
Источником повсеместно принятых общих мест являются авторитетные тексты – устные или письменные, – в которых общие места фиксированы как аксиомы. Такая аксиоматика общих мест не складывается стихийно, она есть результат общественного договора: общие места возникают вначале как суждения – идеи, принципы, – содержащиеся в каком-либо авторитетном тексте, а затем к ним "примыкают по принципу общественного договора другие люди и создаваемые ими тексты". [27] Общие места используются для доказательства, опровержения и изобретения мысли как данность, хотя психологически они не являются сознаваемыми рационально. [28]
Общие места представляют собой особую область культуры, и их развитие, аналогично всякой области культуры, подчиняется строгим закономерностям. Становление культурно-исторической системы общих мест соотносится с развитием родов словесности – дописьменной, устной, речи, рукописной речи, печатной речи и речи средств массовой коммуникации. Ю.В. Рождественский показывает, что историческим ядром и ведущей частью общих мест является мораль.
Что касается дописьменной речевой практики, то общими местами здесь являются основные позитивные положения фольклора, формирующие системные отношения по принципу противопоставления позитивного и негативного, соотношение которых ставится в зависимость от меры.
В систему фольклорных общих мест входят:
1) связи соседства и родства:
гость – хозяин;
родители – дети;
муж – жена;
старшие – младшие;
свои – чужие;
добро – зло;
обязанности сторон.
2) качества личности:
сила – слабость;
трудолюбие – лень;
честность – обман;
храбрость – трусость и т. п.
3) познавательные действия:
ум – глупость;
знание – невежество;
истина – заблуждение,
опытность – неопытность.
4) качества событий, данные в наблюдении:
хорошее – плохое;
большое – малое;
частое – редкое;
свойственное – несвойственное и т. п.
Эта система общих мест представляет собой фольклорную, практическую, мораль, на которую опираются для доказательства и опровержения, оправдания или осуждения поступка и которая является основанием для нравственного выбора. Целью практической морали является при этом достижение материального блага для себя, своей семьи, своего рода.
Знание системы общих мест зависит от степени образованности отдельного человека и общества в целом. Общество, не имеющее Священного Писания, живет по законам фольклорной, практической, морали, содержащейся в системе общих мест фольклора. Эта мораль представлена как некоторый набор рекомендаций, она не содержит запретов, носящих всеобщий характер. Фольклорному человеку, не знакомому с "духовной грамотой", то есть не имеющему Священного писания, неизвестен, например, принцип "не убий". Поэтому физическое устранение человека в интересах собственной семьи, своего рода и племени не является для фольклорного человека безнравственным, аморальным поступком.
С развитием письменной речи возникает новая система общих мест, формируемых религией. Священное писание является опорным текстом, фиксирующим аксиомы духовного характера, т. е. общие места духовной морали. Эти общие места формулируются как запреты, поскольку религия запрещает такие действия, как убийство, прелюбодеяние, воровство, ложь, лжесвидетельство, клятвопреступление.
Однако развитие письменной речи и Священного Писания не отменяет фольклорных общих мест, а дополняет их духовными общими местами. Таким образом, практическая мораль сохраняется с развитием родов словесности, но ограничивается запретами духовной морали. Тем самым нравственный выбор человека определяется не только рекомендациями практической морали, но подчиняется нормам духовной морали, то есть принципу ненарушения запрета.
С развитием печатной словесности возникает новая система общих мест с опорой на научные тексты и документы. Как указывает Ю.В. Рождественский, эти общие места, опирающиеся на философские категории, выработанные в античности, восходят в значительной части своего содержания к фольклорной гносеологии и присутствуют как начала в Священном писании и теологической литературе.
С появлением научной литературы "факты как действительность, данная человеку, стали делиться на научные и ненаучные. Научным фактом стал называться такой факт, в истинности которого может убедиться любой член научного общества". [29] Умножение научного знания приводит к его дифференциации и разделению на отдельные научные дисциплины. "Разделения наук по их исходным положениям, основаниям есть общие места. Каждая наука имеет свои начала, т. е. свои общие места в риторике научного текста". [30]
Иными словами, в современной науке общими местами являются отправные положения отдельных наук с их аксиоматикой. Позитивное знание разделено, таким образом, на серию общих мест. При этом научные общие места объединены, с одной стороны, системными отношениями применительно к каждой области научного знания. С другой стороны, научное знание в целом, включая в себя все науки, имеет системный характер. Аналогично этому, системы общих мест отдельных наук составляют вместе систему общих мест научного знания.
Кроме этого, с развитием науки формируются научная этика и профессиональная мораль со своей системой общих мест, которой дополняются практическая и духовная мораль.
Таким образом, формируется система общих мест, представляющая собой смысловую связь целого общества. "С точки зрения культуры, система общих мест содержит три смысловые области: гносеологическую, моральную и позитивно-познавательную". [31] Поскольку "общие места есть, по своему семантическому содержанию, имена", [32] то это означает целесообразность филологических исследований для изучения смысловой связи общества.
Наряду с этим, нельзя забывать и об общественных задачах риторики, требующих осознанного и ответственного употребления слова. По определению профессора А.А. Волкова, "общественные задачи риторики состоят:
1) в воспитании ритора – достойного гражданина, компетентного в публичной речи;
2) в создании норм публичной аргументации, обеспечивающих продуктивное обсуждение значимых для общества проблем;
3) в организации речевых отношений, которые составляют базис общества: управление, образование, хозяйственная деятельность, безопасность, правопорядок;
4) в определении критериев оценки публичной деятельности, на основе которой отбираются лица, способные занимать ответственные должности".[33]
Все эти задачи непосредственно связаны с правильным выбором слов при построении речи. Крайне важным представляется при этом такой фактор, как статус слова в системе языка, обусловленный, с одной стороны, историей употребления слова, а с другой стороны, внутренней формой слова и определяющий возможности использования слова в аргументации. Ритору необходимо ясно понимать статус слова в языке и учитывать его в своей речи по той причине, что "… слово несет в себе дополнительный знак – указание на происхождение и прецеденты употребления, и эти дополнительные знаки слов оказываются одновременно знаками того, кто эти слова использует". [34]
Особую важность риторики в периоды изменения стилевых предпочтений подчеркивает профессор В.И. Аннушкин: "Сейчас в России – риторический "бум" при "очередной" смене общественно-политического стиля. Создание новой идеологии, морали, нового стиля жизни невозможно вне риторического творчества. Благополучие будущей жизни не может не зависеть от языка, а практическим языком как раз и занимается риторика. Какой будет новая риторика (а значит, и новая мораль, и новая идеология), не в последнюю очередь зависит от конкретных усилий сегодняшних филологов". [35]
Ю.В. Рождественский, филологические и культуроведческие исследования которого образуют целостное единство благодаря его пониманию универсального характера языка, определяющего его роль для жизни культуры и жизни общества, формулирует принципы новой философии языка, которая имеет не только чисто философское, но и научно-прикладное значение, определяя направления филологических исследований.
Принципы новой философии языка
Профессор А.П. Лободанов пишет в очерке научной биографии Ю.В. Рождественского: "Философия языка Ю.В. Рождественского стала закономерным обобщением его научного творчества – содержательные части новой философии языка были понятийно разработаны в предшествующих трудах Ю.В. Рождественского: его семиотическом учении, учении о теории именования, общей филологии, учении о массовой коммуникации и информации, теории риторики, теории языкового существования постиндустриального информационного общества, учении о законах развития культуры […]". [36]
Можно думать, что не будет преувеличением утверждение, что ключевую роль в научном творчестве Ю.В. Рождественского играет его семиотическая концепция. По крайней мере, это справедливо по отношению к его учению о культуре и философии языка.
Вся социальная деятельность людей обеспечивается семиотическими системами. При этом, по мысли Ю.В. Рождественского, система знакообразования в целом складывается уже в первоначальном обществе, имеющем только первую страту культуры, и составляет социализацию человека. Описываемое им типологически устойчивое ядро из 16 семиотических систем представляет собой "совокупность общих семиотических систем, без которой, то есть всей совокупности в целом, невозможно общество. Становление этой целой совокупности семиотических систем есть относительная дата становления общества". [37] Это означает, по сути, что вся история жизни человеческого общества может пониматься или, по крайней мере, представляться как все новое развертывание семиотических систем.
Совокупность семиотических систем является средством создания социальной семантической информации. "Социальная семантическая информация включает в себя сообщения, полученные, избранные, хранимые и передаваемые людьми друг другу. Эта информация семантична, т. е. обладает для человека смыслом – текущим или историческим – и направляет действия человека на развитие как отдельной личности, так и общества в целом. Смысл в социальной информации обнаруживается в социальной знаковой коммуникации – общении с помощью знаков и знаковых систем…". [38] Исторически значимая часть содержания этой информации представляет собой культуру.
В понимании Ю.В. Рождественского, культура – это "деятельность, служащая обеспечению устойчиво-продуктивной жизни общества за счет отбора, систематизации, хранения, изучения и организации использования правил и прецедентов деятельности". [39] Правила и прецеденты деятельности являются фактами культуры, информация о которых существует в виде знаков, объединяемых в системы.
Особая функция естественного языка, состоящая в том, чтобы служить средством назначения всех знаков, включая свои собственные (см. § 1), и быть средством связи и упорядочения всех знаковых систем, ложится в основание первого принципа новой философии языка Ю.В. Рождественского:
1. "Язык (языковая деятельность) является распорядительной частью семиотической деятельности. […] Языковая деятельность, будучи общим достоянием, обеспечивает назначение, истолкование и понимание всех неязыковых знаков и знаковых систем. Такова служебная и распорядительная роль языка в образовании общественного интеллекта". [40]
Второй принцип философии языка вытекает из учения Ю.В. Рождественского о фактурах речи в связи с развитием массовой коммуникации под воздействием новых технических средств языка, обслуживающих речевые коммуникации в современном обществе и представляющих особую важность для фиксации культуры. Если первый принцип философии языка – это понимание языка с точки зрения его роли в общественном семиозисе, то второй принцип – это понимание языка с точки зрения способа существования языковых знаков в определенном материале и с применением определенной технологии их создания:
2. "Сам язык есть сочетание техники создания языковых знаков, составляющих индустрию языка: техника устной речи, материалы и орудия письма, книжная печать, все виды информационных технологий. Каждая технология создания языковых знаков имеет свои потенции для раскрытия смыслов, широты или узости возможностей сообщения между людьми (потенциальный обмен речевых коммуникаций), возможности зафиксировать и упорядочить наличную культуру личности, общества и его частей и организаций. Особенно важна языковая технология для фиксации культуры". [41]
Третий принцип является, по словам Ю.В. Рождественского, этическим центром его философии языка и обосновывает понимание языка как источника прогресса и благосостояния. Такое понимание языка связано с тем, что взаимодействие между языком и другими семиотическими системами осуществляется через слова, через именование. Профессор А.П. Лободанов пишет: "Человеческий язык – это язык имен, учил Ю.В. Рождественский. Поэтому самым удобным образом систематизировать, классифицировать и толковать знаки и представляемую ими культуру можно исследуя имена и их содержание. Здесь ярко обозначилась роль имен в семиотике: имена представляют собой инвентарь семиотических произведений и их частей". [42] Тот факт, что язык является при этом распорядительной частью всей семиотической деятельности общества, обусловливает огромное значение имени, с точки зрения его правильности, для благополучной жизни общества и сохранности культуры. Определение правильности имен Ю.В. Рождественский выводит из теории именований, опираясь на свое глубочайшее понимание и толкование диалога Платона "Кратил", и формулирует третий принцип своей философии языка:
3. "Отношение между языком и другими знаковыми системами и их частями есть отношения именования. Слово как лексис становится особенно ответственным, так как правильное именование, лежащее в основании лексических единиц, не только толкует назначение и применение всех вещей, но и определяет их понимание, воспитание людей и управление общественными процессами". [43]
Четвертый принцип философии языка тоже касается имен и логически вытекает из сложения массовой коммуникации и массовой информации. Принципами конструирования и функционирования текстов массовой информации обусловлены новые этические задачи, которые связаны с пониманием языка как средства создания массовой деятельности:
4. "Этические задачи языка "не лгать, не лжесвидетельствовать" – не новы, но существенны. В современных условиях возникли новые этические задачи, отвечающие информационному обществу. Это задачи об именах: не создавай имен, в которых лишь частичная правда, не искажай имен и мыслей другого". [44]
Пятый принцип новой философии языка имеет своим основанием новую дисциплину "Общая филология", созданную Ю.В. Рождественским и предназначенную для учета всех видов речи и определения критериев правильности речи:
5. "[…]Правильность речи в общей филологии – это баланс грамматики, риторики, поэтики и стилистики в речевой педагогике и общественно-речевой практике. Этот баланс основан на правильных речевых новациях, основанных на принципах культуры".[45]
Шестой принцип философии языка исходит из понимания языка как источника свидетельств о стиле жизни через риторику:
6. "История показывает, что учение о речи – риторика – является показателем стиля жизни. Если риторикой пренебрегают, то общество стагнируется. […] Современная риторика – также абстрактная наука, оснащенная математикой и своими формализмами, выясняющая объективные законы речи. Объективные законы речи, в свою очередь, объясняют категории политологии, которая должна включать в себя культурную и экономическую жизнь общества". [46]
Седьмой принцип философии языка объясняет роль языка для образования, понимаемого как передача норм культуры.
7. "Философия языка – основание педагогики. От характера философии языка зависит структура учебного предмета общего и специального образования, так как языковые действия определяют содержание и методику обучения в их объеме и качестве. Тезаурус образования – самая краткая форма тезауруса культуры"[47].
Восьмым принципом философии языка устанавливается зависимость эмпирических научных исследований по языку "…не только от философии языка, но и от организационной формы, когда действуют научно – финансово–промышленные группы, ставящие и решающие конкретные задачи". [48]
Ю.В. Рождественский завершает изложение принципов своей новой философии языка, подчеркивая то обстоятельство, что они, в отличие от создававшихся в прошлом систем философии языка – потебнианской, марристской и сталинской, – не рассчитаны на "облегченное образование и манипуляцию настроениями масс", а "противопоставлены манипуляциям настроениями и требуют отношения к языку как к факту культуры". [49]
Глава 2. Создание нового стиля и регламентация речевых действий
Политическая корректность – это нетерпимость, ненависть к инакомыслящим, в конечном счете, террор.
К.Р. Рёль
История термина "политическая корректность"
Необходимо сразу отметить, что перевод англ. "political correctness" в его исторически обусловленном значении на русский язык как "политическая корректность" вводит в заблуждение. Английское выражение подразумевает, собственно, не соблюдение корректных форм ведения политических дискуссий, а нечто иное, и переводным эквивалентом ему в русском языке является хорошо знакомое выражение "политическая грамотность". Однако с начала 1991 года это название закрепилось в Америке за иным явлением общественного развития и вошло в другие языки уже в новом толковании, которое также не имеет в виду корректных форм политической борьбы или политических дискуссий.
То, что сегодня называется политической корректностью, относится в первую очередь к языку. Хотя это не только языковой феномен, под этим понимается целый комплекс явлений политического и мировоззренческого характера: это точка зрения, способ мышления и образ мыслей; это позиция, определенный настрой, по сути, стиль жизни. Изменения в языке, вызванные политической корректностью, можно объяснить, понять, подвергнуть критике и т. п., лишь объясняя и понимая весь комплекс мышления, на котором это все основано.
Причиной такого развития стали противоречия и конфликты, возникающие между определенными группами людей в обществе гетерогенном – мультикультурном, мультиэтническом, мультирасовом, мультисексуальном, мультиязыковом, мультирелигиозном, – поиск ответа на вопрос о том, как должны относиться друг к другу эти группы; какие у них есть возможности для организации совместного проживания и благополучного сосуществования; какие мнения друг о друге можно высказывать и какие нельзя; в каких выражениях следует это делать. Это вопросы, которые нелегко обсуждать так или иначе, поскольку для каждого отдельного человека слишком много зависит от того, с каких позиций рассматривается вопрос. Отсюда часто повышенные тона в спорах о политической корректности.
В самом начале значение этого выражения в новом толковании казалось вполне ясным и определенным. Политически корректными назвали свои требования некоторые воинствующие меньшинства, которые стремились положить конец своей дискриминации. Впоследствии это выражение использовалось в многочисленных партийных и общественных дискуссиях, заимствовалось различными социальными группами, распространяясь в других странах, так что теперь под это понятие подводится все, что угодно. Но основные тенденции этого развития проявились уже достаточно отчетливо.
Последнее десятилетие ХХ века отмечено в Америке стремительным разделением общества на отдельные группы, которые формируются по совершенно разным признакам и как-то между собой взаимодействуют. Можно сказать, что сегодня под политической корректностью понимается определенное мировоззрение, формулируемое мягкой коалицией так называемых виктимизированных групп.
Это название, производное от англ. victim – жертва, – представляет собой почти до безграничности расширенное понимание дискриминации. Вопрос только в том, по какому признаку представители той или иной группы чувствуют себя дискриминированными, т. е. жертвами общества (в такую группу могут, например, объединиться лысые и т. п.). Понятие жертвы толкуется тоже расширительно, согласуясь с гипертрофированной ранимостью, овладевшей значительными слоями американского, а тем временем и не только американского, общества.
Связано это, в свою очередь, с гипертрофированным представлением о чувстве собственной значимости, ставшем святая святых, поскольку "я" стало священной коровой американской культуры. В 1993 году Р. Хьюз, самый известный, а по оценкам многих, и самый лучший американский искусствовед и культуролог, опубликовал о политической корректности книгу с примечательным названием, которое мы перевели бы как "Культура потерпевших". [50] В этой книге (мы цитируем [51] по переводу на немецкий язык под названием "Вести из долины плача" с подзаголовком "Как американцы запутались в политической корректности") Роберт Хьюз пишет: "Наша вдруг обнаружившаяся ранимость предписывает, что героем может быть лишь только жертва, так что теперь и американская мужская половина общества в голос требует статуса жертвы". [52] А это прямо-таки культовый статус. "В этом царстве тот хорош, кому всегда плохо", – замечают по этому поводу авторы книги "Политическая корректность в Германии. – Опасность для демократии" [53] , опубликованной в 1995 году.
Этим объясняется и неуклонный рост популярности всякого рода целителей и врачевателей душ в американском обществе (и не только американском. В Германии, например, такое "оккультно-психологическое" целительство и врачевательство тоже распространено очень широко). Эти целители проповедуют на каждом углу, что все – жертвы своих родителей. Неважно, глуп ли человек, лжив ли, вороват ли, продажен ли, зол ли или жесток – все, что угодно: сам он ни при чем, причина в "неблагополучных семьях". По оценке же американских телепрограмм 96 процентов американских семей неблагополучны: либо детям недостает родительской любви, либо они подвергаются наказаниям, в том числе физическим; либо страдают от похотей отца и т. п. А если кто-то думает, что в его детстве этого не было, то он просто забыл, вытеснил эти факты в подсознание, и ему надо пойти к психоаналитику, который извлечет эти воспоминания и назначит курс лечения.
Поскольку отсутствие травмы в раннем детстве означает лишь неосознание ее и служит верным доказательством вытеснения в подсознание, то девиз сегодняшнего американского общества: "у каждого человека было несчастливое детство" (отчего, конечно, каждый становится потенциальным источником заработка для психоаналитиков). Все ищут "ребенка в себе", который подвергался насилию – это тоже культовый образ. И хотя Р. Хьюз иронично замечает, что "число американцев, которые подвергались в детстве насилию и с которых поэтому должна быть снята всякая вина, что бы они ни вытворяли, будучи взрослыми, более или менее соответствует числу тех, которые еще несколько лет назад считали, что в своей прежней жизни они были Клеопатрами и Генрихами VIII" [54] , трудно все же предположить, что в Америке так много сумасшедших.
Но как бы то ни было, все они объединяются в группы по разным соображениям, в зависимости от того, что они "вытворяют" или в чем чувствуют себя обделенными, обиженными, нелюбимыми и т. п.
Однако всегда есть общий признак, их объединяющий, который состоит в том, что они считают себя, в первую очередь, жертвами, поскольку подвергались дискриминации в том или ином виде. М. Беренс и Р. фон Римша определяют такой способ мышления следующим образом: "Политическая корректность – это экстраполяция накопившихся в голове подозрений. Старинные причиненные обиды, действительные, собственные, чужие или мнимые, переносятся в масштаб критики культуры. Политическая корректность исходит из того, что компенсация может быть и должна быть и что всем хотелось бы быть жертвами". [55] Имеется в виду не только моральная компенсация, но и вполне материальная: в Америке обсуждается, например, идея компенсации в виде репараций за рабство потомкам рабов.
А если есть жертва, то должен быть и преступник. И он, разумеется, есть. Этот преступник имеет количественную и качественную характеристику. Во-первых, это – все остальные, т. е. большинство, представленное одной большой группой. Во-вторых, это – "мертвый белый европеоидный гетеросексуальный мужчина", являющийся олицетворением всей европейской культурной традиции.
Ядром такого способа мышления, его главным проявлением становится язык, так что политическая корректность находит свое выражение преимущественно в регламентации речи, более жесткой в Америке, менее жесткой, но очевидной, в других странах. Распространяется такая регламентация не только на средства массовой информации, но и на художественную литературу, науку и педагогику в ее дидактической части и касается, прежде всего, именования предметов и явлений окружающего мира.
Это мировоззрение сформировалось, однако, не с появлением нового имени, и ревизия языка началась тоже много раньше. Еще задолго до появления понятия политическая корректность в современном толковании в Америке явно ощущался напор радикального политического движения, образ мыслей приверженцев которого и получил впоследствии это название.
Само название не было вновь созданным именем. Новое общественное движение позаимствовало выражение американских левых "politically correct", обозначавшее партийных деятелей, требовавших неукоснительного соблюдения линии партии. В Германии этому соответствовало выражение "linientreu", а в СССР эквивалентом было политически грамотный. В 60-е годы американская левая молодежь стала употреблять это выражение также и в ироничном значении. Здесь имеются в виду так называемые новые левые, которые сформировались из разочаровавшихся в марксизме и взявших на вооружение идеи Франкфуртской школы. До 90-х годов выражение "политически грамотный" с ироничным оттенком оставалось преимущественно во внутреннем обороте в этих левых кругах.
Ситуация изменилась, можно думать, радикально в январе 1991году в результате почти одновременной публикации двух статей: в "Newsweek" статьи под названием "Полиция мыслей" [56] и в "New York Magazine" статьи Джона Тэйлора "А вы политически корректны?" [57] , положивших начало дискуссиям о политической корректности, вести которые в деловом и трезвом русле не удается до сих пор. Статья Д.Тэйлора изменила толкование выражения "политическая корректность" и закрепила его за новым общественным движением.
Политическая корректность как выразитель культуры поколения
Говоря о радикальном изменении ситуации, следует уточнить, что изменилась не ситуация, а отношение к ней в обществе. В 80-е годы в среде активистов меньшинств, а также в интеллектуальных и академических кругах общим местом стало явно, демонстративно обижаться. Повсеместно возникали обиды и обиженные. Многие стали требовать публичных извинений, когда чувствовали себя обиженными.
В результате за последние 20–25 лет в американских университетах, а затем и в средствах массовой информации сложилась постепенно такая атмосфера, в которой стало небезопасно высказывать определенные идеи и произносить вслух определенные слова. Это идеи и слова, которые задевают (или могут задеть) чувства кого-либо из меньшинств, считающих себя жертвами дискриминации. Зачастую мишенью нападок становились шутки.
Организованные группы, например, активисты геев, образовывали своего рода караульные службы и патрулировали публикации в прессе и электронных средствах массовой информации с целью обнаружения обидных суждений с последующим немедленным требованием извинений. Если находился повод для подачи жалобы или иска, то затевались тяжбы. Газета "Вашингтон Пост" сообщала: "В конце 1991 года Голливуд оказался осажденным группами, представляющими различные интересы, от геев, американских индейцев и выходцев из Азии до защитников окружающей среды". [58] В надежде избежать неприятностей продюсеры Голливуда стали отдавать на проверку активистам этих групп сценарии до начала съемок, чтобы иметь уверенность в том, что фильм "не содержит ничего, что они сочли бы обидным". [59]
Издатели прекратили прием к публикации рукописей, если в них можно было усмотреть хотя бы самый слабый намек на то, что автор имеет возражения против гомосексуальности. По этим же соображениям отменялись публичные выступления, лекции, исследования, и статьи на эту тему отвергались научными журналами.
С появлением понятия политическая корректность в новом толковании эта атмосфера как бы легализовалась. Стало утверждаться представление, что это хороший тон, что это демократично, правильно и справедливо, результатом чего стали многочисленные притеснения сначала в американских университетах, а затем и в других сферах общественной жизни не только Америки, но и других стран мира. В атмосфере доносительства и травли профессора стали записывать свои занятия на пленку, на случай, если их обвинят в том, что они сказали что-либо обидное. Чем больше людей понимало, что они могут получить возмещение морального ущерба либо одержать моральную победу, тем многочисленнее становились ряды активистов.
Для поддержки "виктимизированных" организовывались отряды и в лагере "преступника". Потомки бывших рабовладельцев, например, объединялись в группы для борьбы за права чернокожих. Женщины формировали группы под названием: "Женщины с привилегией белого цвета кожи борются против расизма". В Германии, например, на дверях кафе, баров, булочных можно увидеть отпечатанные черным по желтому таблички с надписью: "Мы обеспечиваем защиту от расистских нападок" (надо сказать, преимущественно в тех кварталах, где их меньше всего можно ожидать).
По мере укрепления и расширения политической корректности множатся ряды "жертв". Уже существуют "жертвы жертв", например, палестинцы. Логично предположить, что имеются и жертвы жертв жертв, пострадавшие в результате террористических актов палестинцев. Жертвами жертв называют также этнических немцев – фольксдойче, – бежавших от Красной Армии из Польши на Запад в 1945 году, поскольку их "евреи из чувства мести посадили в Польше в концлагеря и обращались с ними так же, как нацисты с евреями".
Пользуясь политически корректной риторикой, можно добиться чего угодно, нужно только подвести свои требования под общий знаменатель, которым является "жертва". При этом можно объявить себя жертвой также чего угодно – права жертвы универсальны.
М. Беренс и Р. фон Римша приводят примеры жертв школьников, жертв синдрома хронического опаздывания, жертв мужчин-бухгалтеров:
– берлинский школьный учитель добился досрочного назначения пенсии по причине профессиональной непригодности на основании медицинской справки, свидетельствующей, что у него "аллергия на школьников";
– американский служащий, уволенный с работы, обжаловал решение администрации в суде и выиграл процесс на том основании, что он страдает "синдромом хронического опаздывания" и не может вовремя приходить на работу;
– в 1995 году в Берлине проходила конференция, цель которой формулировалась как "обеспечение большей женственности учета затрат по местам их возникновения в государственном управлении" (Verweiblichung der Kostenstellenrechnung in der öffentlichen Verwaltung) и состояла в стремлении добиться того, чтобы в службе бухгалтерского учета в государственном управлении, занимающейся учетом определенного вида затрат, работало больше женщин.
Уже это краткое описание политической корректности позволяет с уверенностью заключить, что, если исходить из классификации культурных классов общества по Ю.В. Рождественскому, то политическая корректность является выразителем культуры поколения. "Характеристика культуры поколения состоит в том, что роль ее как бы двойная. С одной стороны, культура поколения характеризуется тем, что новое поколение заинтересовано в том, чтобы овладеть духовной и благодаря этому материальной культурой. С другой стороны, новое поколение критикует стилистику и образ жизни поколений, живших до него. На почве этой критики появляются экстремистские и маргиналистские суждения и отвечающие им формы поведения. В этом противоборстве образуется стиль". [50] Ключевой момент динамики социальной стилистики состоит в том, "как новому поколению видятся основные пути развития общества по направлению к благоденствию". [51]
Анализируя динамику стиля ХХ века, Ю.В Рождественский приходит к выводу, что "новый стиль направляется в сторону морали и моральных ценностей" [52] как противопоставление стилю эстетизаторства первой трети и материалистического монетаризма второй половины ХХ века. Этот вывод полностью подтверждается стилевыми устремлениями политической корректности: хотя она и не принимает существующей морали и моральных ценностей, но стремится создать новые отношения в обществе именно на основе критериев морали и моральных ценностей. Более подробно это будет рассматриваться в дальнейшем, здесь же укажем коротко на основную черту нового стиля.
Если девизом модернизма первой трети ХХ века был, как отмечает Ю.В. Рождественский, тезис "прекрасное спасет мир", а критерием ценности личности в условиях монетаристской идеологии – "человек таков, сколько он стоит", то стилевым признаком поколения политической корректности в конце ХХ века стал культовый статус жертвы, убеждение в том, что слабые интереснее и привлекательнее (слово "ранимый" стало комплиментом), а новый стиль можно определить, пользуясь выражением Р. Хьюза, как "культуру потерпевших" или как "культ виктимизации", используя определение М. Беренса и Р. фон Римши.
Эти же авторы дают следующее определение политической корректности: "Это первая крупная контрреволюция, направленная против культуры модернизма… Политическая корректность – это прикладной постмодернизм: знак важнее смысла, смысл исчезает, деградирует до знака статуса жертвы". [53]
Внеправовые методы утверждения нового стиля речи
Новый стиль жизни находит свое главное проявление в новом стиле речи, развивающемся в направлении табуизации определенных слов и выражений и создания новых имен. Для тех, кто высказывает табуированные мысли и слова, последствия могут быть тяжелыми – публичные извинения, публичный отказ от своих слов, дисциплинарные меры в отношении профессоров и т. п. Активисты различных меньшинств составляют и распространяют списки "обидных" выражений. Примером может служить своего рода словарь нежелательных слов и выражений ("Dictionary of Cautionary Words and Phrases"), составленный на факультете журналистики университета Миссури, который содержит, например, такие статьи: "Burly (русск. "дородный, плотный". – Л.Л.): это прилагательное слишком часто ассоциируется с высоким чернокожим мужчиной, подразумевая невежество, и рассматривается как обидное в этом смысле… Buxom (русск. "полногрудая". – Л.Л.): обидное упоминание о женской груди. Не употреблять... Codger (русск. "чудной старик, старый скряга". – Л.Л.): обидный намек на старших". [54]
При этом, как пишут М. Беренс и Р. фон Римша, в Америке политическая корректность принимает "… самые вульгарные формы, сопровождаемые ожесточенными схватками и принимающие часто угрожающие размеры. Профессора, подозреваемые в сексизме, подвергаются нападкам и опасаются потерять кафедру. Белые, занимающие руководящие должности, отрезают себе все пути продвижения по служебной лестнице, если они берут на работу и повышают в должностях недостаточное число чернокожих. Так, и в святая святых политической корректности, университетах, характерной особенностью новой жизни являются не столько возвышенные идеалы, сколько мелкие, грязные приемы в повседневной жизни". [65]
Политические наследники движения за свободу слова настаивают теперь на ограничении этой свободы. В конце 80-х годов молодой чернокожий спикер студенческого парламента в Стэнфорде сетовал на то, что в Америке устанавливается для свободы слова не так много ограничений, как следовало бы. Точно такая же точка зрения и в то же примерно время прозвучала в палате представителей американского Конгресса из уст депутата от республиканцев, который не только целиком и полностью и с радостью поддержал дополнение к конституции, внесенное Дж. Бушем-старшим и касавшееся защиты американского флага, но и прокомментировал его в расширительном толковании: "Бывают времена, когда свобода слова не служит больше самым благим целям нашей страны, и к этой точке мы уже подошли". [66]
Основной аргумент политической корректности состоит в том, что каждая из "виктимизированных" групп имеет право не чувствовать себя обиженной. Причем именно так. Не то, чтобы имеет право не быть обижаемой, а не чувствовать себя обиженной. Поскольку объективного критерия оценки чувств не существует, а доказательств невиновности чувства тоже не предполагают и не допускают; оказывалось достаточным, если парочка активистов утверждала, что группе то или иное слово может показаться обидным.
У всех этих активистов все было в порядке с их законными правами, но не было никакой законной возможности урезонить их. Более того, оказывалось, что не находилось и никаких моральных оснований для стремления остановить их. Казалось, они и в самом деле заняли все важные позиции на высотах морали. Они вроде бы действовали, исходя из бесспорных, с моральной точки зрения, мотивов: защитить слабых, уберечь ранимых и искоренить всякие идеи, содержащие ненависть, злобу и наносящие моральный ущерб – расистские, сексистские, гомофобные или непатриотические идеи. В гражданском обществе, настаивали они, не должно быть места людям, употребляющим оскорбительные и обидные слова, неуважительно относящимся к своей стране и к своим согражданам и унижающим их. Все те, кто стремится к справедливому обществу, должны согласиться с приоритетом гуманитарных ценностей.
Добиться победы в этой борьбе на правовом поле оказалось, однако, невозможно. Дело в том, что конституция США затрудняет принятие правительственных мер против оскорбительных высказываний. Правительство не много может сделать, чтобы заставить умолкнуть неприятную критику или призвать к правовой ответственности тех, кто позволяет себе агрессивные, оскорбительные или обидные высказывания. В силу этого, движение против оскорбительных высказываний развивалось первоначально больше в моральной плоскости, чем в правовой. При этом во главе его встали неправительственные учреждения, особенно колледжи и университеты.
В 1990 году был утвержден документ, определяющий политику Стэнфордского университета, в котором впервые было сформулировано, что запрещаются обидные высказывания и действия и что они подлежат наказанию. Само собой разумеется, что оскорбительные речи, а также действия, подлежащие наказанию, пришлось дефинировать. Сюда были отнесены "высказывания или иные выразительные средства", которые имеют своей целью оскорбление, поношение, нанесение обиды индивидууму либо небольшому числу индивидуумов по признаку их пола, расовой принадлежности, цвета кожи, нетрудоспособности по старости или инвалидности, религиозных убеждений, сексуальной ориентации, происхождения по гражданству или этнического происхождения. [57]
Эта своеобразная доктрина была опубликована с подтверждением отдела по связям с общественностью Стэнфордского университета и стала более или менее представительной, поскольку распространилась довольно широко. По всей стране университеты принимали аналогичные постановления, запрещающие высказывания и действия, задевающие, вызывающие раздражение или воспринимаемые как сексуальные посягательства (harassment), и устанавливающие наказания за них.
Многие критики политической корректности отмечают, что любой из этих "языковых кодексов" столь неконкретен и трудно постижим, что студенты могут нарушить его, даже не отдавая себе в этом отчета. В большинстве колледжей и университетов эти кодексы разрабатываются руководством, чтобы не допустить расистских, сексистских и гомофобных высказываний. Студенты, в соответствии с этими кодексами, подвергаются наказаниям за то, что вне университетов не подлежит наказанию в рамках закона. Наказания носят поэтому не правовой, а дисциплинарный характер: публичное осуждение, принуждение к публичным извинениям, выполнение назначаемых работ в сфере обслуживания тех землячеств или иных объединений меньшинств, которым была нанесена обида.
Чтобы не обижать, надо уметь понимать чувства. В Америке есть и средство для понимания чувств. Оно называется сенсибилизация – расистская, этническая, сексуальная, – то есть воспитание деликатности. Для неделикатных и бесчувственных существуют курсы по перевоспитанию, своего рода принудительные дополнительные занятия для отстающих. Они называются курсами по сенсибилизации. На эти курсы направляются, в частности, профессора, позволившие себе в своих книгах или в лекциях политически не корректные выражения.
Д. Циммер [68] , например, упоминает случай с профессором-этнографом Гарвардского университета, заслуженным ветераном антирасизма, против которого была организована настоящая травля в связи с тем, что "виктимизированные" меньшинства обнаружили слова "orientals" (выходцы с Востока) и "indians" (индейцы) в его учебнике, изданном ранее, когда в этих словах еще не находили неправильности, некорректности. Эта травля с обвинениями в расизме закончилась тем, что профессору пришлось отказаться от курса лекций, который он читал в университете.
Другой пример из Пенсильвании: доцент-юрист был лишен права преподавания на год, вынужден был принести публичные извинения и пройти курс сенсибилизации. Основанием для принятия столь жестких мер послужил тот факт, что он употребил выражение "бывшие рабы", говоря о чернокожих, причем в подчеркнуто антирасистском контексте. И это не единичные случаи, таких примеров много.
Чернокожий преподаватель Джон Уоллес приобрел широкую известность своей борьбой против романа Марка Твена "Приключения Гекльберри Финна". Э. Хемингуэй и Т.С. Элиот считали этот роман американской классикой. В мировой литературоведческой науке творчество Марка Твена признается вершиной американского реализма XIX века, и не повергается сомнению тот факт, что "Приключениями Гекльберри Финна" была заложена одна из основных традиций американской прозы ХХ века. Однако политическая корректность на стороне Джона Уоллеса, который считает, что "всякого учителя, застигнутого при попытке донести этот текст до детей, следует немедленно увольнять, поскольку этот учитель, несомненно, расист, либо наивен до глупости, либо некомпетентен, либо все перечисленное разом". [69]
Американская "полиция мыслей" взяла на заметку в качестве подозрительного гражданина верховного судью Уильяма Г. Ренквиста из-за того, что он отказался переименовать рождественскую вечеринку, которая устраивалась в Верховном суде, в "праздничную вечеринку", а позже он получил строгое предупреждение за исполнение песенки "Дикси", которая раньше никого не смущала, а теперь считается расистской. [70]
Достаточно также примеров иного рода, из которых мы приводим здесь лишь немногие:
– в 2001 году в штате Нью-Джерси объявлен персоной нон грата Томас Джефферсон как автор Декларации о независимости, которая, с точки зрения политкорректности, направлена против женщин и чернокожих, а также чрезмерно восхваляет Бога;
– День рождения Вашингтона, отмечавшийся раньше как национальный праздник, заменен Днем президента;
– школьный совет Нового Орлеана постановил лишить одну из школ имени Вашингтона – "бывшего рабовладельца";
– университет Беркли, штат Калифорния, переименовал День Колумба в День аборигенов;
– ни один режиссер не посмеет сегодня изобразить индейца жестоким, смешным или просто отсталым;
– политически корректные требуют отменить показ опер, в которых есть сцены дурного обращения с чернокожими, на том основании, что они расистские;
– книги для детей обвиняются в культурном империализме, если на иллюстрациях можно увидеть негритят в соломенных юбочках;
– "расистские" книги сказок изымаются из публичных библиотек; роман М. Твена "Приключения Геккльбери Финна" был исключен из списка обязательной литературы в школьных программах, так как в нем встречается слово "nigger";
– песня "Отвези меня в старую Виргинию", написанная в 1875 году чернокожим композитором Джеймсом Блэндом, уже больше не является официальной песней штата Виргиния, так как в ней есть слова "черное сердце" и "старый хозяин";
– из здания университета штата Пенсильвания пришлось удалить "Обнаженную маху" Гойи по требованию оскорбленных феминисток, потому что маха обнажена, потому что она женщина и потому что художник – мужчина;
– в другом университете преподавательница потребовала от своего коллеги, чтобы он снял со стены "Олимпию" Мане, так как картина представляет "женщину как объект" (это излюбленная формулировка феминисток);
– портретные галереи "родоначальников" в университетах считаются сексистскими, если они представлены только мужскими портретами.
Правда, нужно сказать, что противники политической корректности в Америке используют порою вполне остроумно и ее собственные методы. Если еще в 1990 году упрек в политической некорректности был универсальным оружием борьбы в академической среде, то позже некоторые сообразили, что очень удобно объявить себя жертвами культа политкорректности, и стали использовать встречный упрек, состоящий в том, что сторонники политической корректности прикрывают отсутствие знаний и опыта заученными политкорректными штампами.
Критики политической корректности называют ее "полицией мыслей", "запретом на мышление", "диктатурой благонравия" и т. п. В своей книге "Благонамеренные инквизиторы: новые атаки на свободу мысли" [71] Джонатан Роч пишет о том, что спустя три с половиной столетия после Галилея идет в атаку новая идеология антикритики. В Америке и в иных странах возрождается старый принцип инквизиции: людей, имеющих неверные и вредные взгляды, находящие свое выражение в языке, следует в интересах общества и для его блага подвергать наказанию. Представители политической корректности считают, что если закон не позволяет посадить таких инакомыслящих в тюрьму, то надо сделать так, чтобы они хотя бы потеряли работу, их надо публично клеймить, надо организовывать кампании по их дискредитации, их следует принуждать к извинениям и публичному отказу от своих мнений. А в силу того, что государство не может взять на себя их наказание, это должны делать частные организации и представители интересов различных групп, которые Д. Роч называет своего рода "гражданской гвардией, устраивающей охоту на мысли" подобно тому, как во времена инквизиции устраивалась "охота на ведьм".
Наряду с "языковыми кодексами", действующими в академической среде, и квазистихийно реагирующей "гражданской гвардией", существуют также общественные организации или движения, отстаивающие интересы различных групп.
Прежде чем переходить к описанию деятельности этих организаций, представляется уместным и необходимым коротко пояснить то обстоятельство, что изучение фактов истории и их оценка не входят в цели нашего рассмотрения. Одновременно подчеркнем, что при всем сочувствии ко всем народам мира, жестоко пострадавшим в ходе мировой истории, при изучении или освещении конфликтов культурного характера необходимо все же отделять борьбу за равноправие и справедливость от культурного вандализма и объективно оценивать действия с точки зрения сохранности культуры.
Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения (NAACP), например, выступает за пересмотр истории Соединенных Штатов Америки под углом зрения жертв и преступников, имея в виду все, что связано с Югом, Гражданской войной и поражением Юга в этой войне. В связи с этим NAACP требует, в частности,
– снять флаг Конфедерации на всех улицах и площадях американских городов, считая его подобным нацистской свастике;
– запретить упоминание в учебниках истории имен героев Гражданской войны;
– запретить "прославление бывших рабовладельцев" (а таковыми были очень многие известные деятели, вошедшие в историю Америки) и объявить их персонами нон грата;
– запретить зачитывание в школах цитат из Декларации о независимости, утверждая, что она является оскорблением всего чернокожего населения Америки;
– отмены чествования на ежегодном весеннем параде в Таллахасси седьмого президента Америки Эндрю Джексона как национального героя, поскольку считает его убийцей и маньяком, прототипом Гитлера.
Надо сказать, что NAACP добивается значительных успехов. К новой школьной политике, которая формировалась под большим давлением со стороны NAACP, в особенности применительно к истории как учебному предмету, мы обратимся в седьмой главе. Здесь же приведем несколько примеров успешных результатов действий этой ассоциации, выразившихся в политкорректных решениях властей:
– после организованного NAACP десятилетнего бойкота законодательное собрание Южной Каролины капитулировало, и боевой флаг Конфедерации был спущен с флагштока на здании Капитолия и помещен в музей Гражданской войны на первом этаже, однако NAACP продолжала бойкот, так что флаг пришлось убрать вообще из Капитолия;
– боевое знамя Конфедерации попало под запрет и во многих других штатах;
– портрет героя Гражданской войны генерала Роберта Э. Ли было приказано убрать из галереи знаменитых виргинцев в Ричмонде (Виргиния), а затем картина была осквернена вандалами;
– городской совет Мемфиса рассматривает предложение о превращении Мемориального парка Конфедерации в парк жертв рака;
– в Техасе губернатор Джордж У. Буш распорядился снять со здания Верховного суда штата две мемориальные таблички, посвященные памяти солдат Конфедерации, погибших в боях с южанами, которые были установлены на средства Фонда вдов конфедератов.
Параллельно в Америке существует Движение американских индейцев, которое имеет аналогичные цели и интересы и выступает в их защиту, по большей части, совместно с NAACP. Вместе с тем, у индейцев есть и своя особая тема геноцида. Этим объясняется и особая мотивация борьбы со всем, что связано с именем Колумба.
Что же касается средств борьбы, то и здесь есть в арсенале все – от давления до осквернения памятников и угроз физической расправы. Что же касается политически корректной ревизии языка, то активисты воинствующих индейцев потребовали, например, убрать упоминания об индейцах, индейские слова и топонимы из названий спортивных команд. Комиссия по гражданским правам в 2001 году согласилась с этим требованием, поскольку сочла широкое использование индейских имен и топонимов проявлением неуважения по отношению к индейцам и оскорбительным для них. Многие спортивные команды уже изменили свои названия:
Dartmouth Indians превратились в Big Green;
Stanford Indians стали именоваться Cardinals;
Redmen из университета Сент Джон взяли новое название Red Storm.
А вот Северной Дакоте из финансовых соображений пришлось сохранить название Fighting Sioux, так как один из бывших выпускников заявил, что в случае переименования заберет свой взнос в 100 миллионов долларов, на который существует команда.
Наряду с этим политически корректной регламентацией занимаются и другие общественные организации, например:
– в Саутгемптоне (Лонг-Айленд) местная Лига равноправия потребовала изменения городской печати, с изображением белого человека в одежде паломника и индейца в набедренной повязке и надписью "Первое английское поселение в штате Нью-Йорк";
– Североамериканская лига мужской любви, права которой сегодня отстаивает Калифорнийский университет, намерена публиковать пособия, инструктирующие по вопросу о том, как "подбирать" партнеров, не привлекая внимания полиции, иными словами, инструкции для педофилов по совращению невинных мальчиков.
Подобные действия совершаются в рамках так называемой позитивной политики, под которой в Америке понимаются разного рода меры, направленные на устранение последствий расовой дискриминации или дискриминации по половому признаку при приеме на работу или на учебу, при распределении должностей, определении квот и т. п., а также предотвращение случаев такой дискриминации. При этом создается впечатление, что для воинствующей политической корректности остается не замеченной возникающая в результате ее идеологии дискриминация западной культуры, если пользоваться глоссарием самой политкорректности. Не говоря уже об угрозе разрушения культуры, что будет рассматриваться в дальнейшем.
Апологеты политической корректности, решительно осуждающие нетерпимость, часто оказываются в этой своей решимости радикалами, экстремистами, фанатиками и вандалами. Самые рьяные защитники мультикультурности и прав "своей" культуры в мультикультурном мире не только не оставляют западной культуре прав на существование, но и открыто декларируют, что они стремятся к ее разрушению. Такую цель может ставить перед собой только антикультура.
На таком фоне весьма примечательным представляется тот факт, что вместо защиты интересов культуры не только политическая, но также и культурная элита озабочена, как кажется, исключительно тем, чтобы убедить общественное мнение в своей политической корректности, благонамеренности и благонадежности. Сопротивление антикультуре оказывают лишь традиционалисты, т. е. "консервативно мыслящие", или, как их насмешливо называют в Германии, "вечно вчерашние".
В целях подавления сопротивления своим действиям политическая корректность взяла на вооружение тактику "индивидуального уничтожения" и овладела ею в совершенстве. Эта тактика, которая является на сегодняшний день стандартом американской политики, родилась из успеха противников президента Никсона, добившихся его отставки в связи с Уотергейтом, и состоит в устранении с политической арены того или иного политического движения путем компрометации его лидеров. Расправы с теми, кто сопротивляется требованиям политкорректности, осуществляются в виде безапелляционных приговоров с помощью таких ярлыков, как "экстремист", "расист", "шовинист", "националист", "фашист", "нацист", "антисемит", "ксенофоб", "гомофоб".
Чистка языка с позиций политической корректности проводится в Японии. Телекомпаниям и агентствам новостей рассылаются списки слов, которые подлежат изъятию. Слова со значениями "слепой", "глухой", "немой", "глупый", "сумасшедший" и другие подобные им больше нельзя употреблять публично, даже в составе устойчивых фразеологизмов. Уве Шмитт [72] упоминает о японском писателе, авторе научно-фантастических романов, по сюжету одной из книг которого эпилептикам отказывали в выдаче водительских прав. Этим он навлек на себя такой гнев японского "Общества эпилептиков", развернувшего против него целую кампанию, что в результате этой травли он вообще прекратил писать, сделал "данпицу" – своего рода писательское харакири.
О политической корректности в Германии пишет в своей статье "’Запрет на мысли’ как аръегард прогресса? О терроре доброхотов и новых неудобствах в мышлении будущего" немецкий историк Кристиан Майер: "Возникает примечательный нажим на убеждения. Кто видит проблемы в ином свете, кто считает, что они намного больше и сложнее, кто опасается, что массированная доброхотность истощается перед лицом реальности, все меньше и меньше ей соответствующей, тот сталкивается не то чтобы с прямым запретом на свободу мысли, но, тем не менее, со всеми возможными угрозами, а то и с очернением, как это пришлось испытать в изобилии, скажем, Бото Штраусу, а еще раньше Мартину Вальзеру; по самой меньшей мере, он обречен на непонимание. Его считают пессимистом, брюзгой, а то и националистом, если не фашистом…". [73]
Книга М. Беренса и Р. фон Римши "Политическая корректность в Германии" не просто привлекла к себе внимание (причем не только в среде специалистов), но и стала, по некоторым оценкам, бестселлером. В этой книге рассматривается политическая корректность в Германии, скрывающая в себе, как полагают авторы, угрозу демократии. Они описывают историю усвоения и распространения политической корректности в Германии, преимущественно ее качественное перерождение из семантической стратегии запретов и заповедей в стратегию табуизации, которая располагает списком политически корректных аргументов. На многих примерах они показывают, что политическая корректность в Германии превращается в историческую корректность. Эта историческая корректность предписывает, какие исторические аллюзии запрещены, а какие разрешены.
Такой характер развития политической корректности в Германии обозначился с самого начала ее появления, уже на первом этапе. В конце 1993 года в газете "Ди Цайт" сигнал тревоги прозвучал в статье ее главного редактора, германиста Дитера Циммера, который назвал политическую корректность "добродетельным террором правильного, левого образа мыслей". Он пишет о том, что в Германии, как и в США, имеется гайка, которую можно завинчивать всегда в тех случаях, когда противник не совсем в ладах с "женским кафе" (студенческие объединения феминисток. – Л.Л.), с социалистическим союзом вузов, с "рефератом геев" или с "кружком для нигерийских сокурсниц".
Циммер отмечает при этом: "Политическая корректность питается в Германии, конечно, не эмансипационными битвами этнических групп населения, а принимает диффузное наследство давно владеющих умами левых с их разбитыми надеждами, от которых сегодня остались лишь воспоминания…, сдобренные элементами всего, что впитало в себя с тех пор критическое движение 60-х годов, от экологии до эзотерических учений. Кто сомневается, что такая смесь существует как определяющий элемент общественного мнения, тот пусть только представит себе, как сегодня протекает организованная дискуссия по одному из "деликатных" вопросов в любой крупной аудитории или на соборах евангелической церкви, позволяет ли публика на самом деле каждому говорить "всё", на самом ли деле только нацистские лозунги являются табу". [74]
Д. Циммер составил перечень политических табу, с помощью которых так называемые вожди общественного мнения намерены определять общественный климат в Германии. Не претендуя на полноту (мы также приводим лишь некоторые из них), он перечисляет шаблоны мышления политической корректности, которые накладываются сегодня на все и вся в соответствии с убежденностью в том, что, например:
– перепись населения – от дьявола;
– во всех несчастьях стран третьего мира с цветным населением виноват белый Север;
– объединение Германии явилось большим потрясением, однако, не только суждения о том, в чем это потрясение состояло, нельзя произносить вслух, но и сам факт этого не подлежит упоминанию;
– слова "национальный" и "националистический" суть синонимы;
– "обиженные" изначально и раз и навсегда правы более, чем "какие-то эксперты";
– об эвтаназии не может идти речи, а аборты должны быть разрешены;
– мужественность и женственность не от природы, а от культуры;
– единственным виновником преступности, наркомании и других социальных бед является общество, т. е. анонимные другие;
– в физике мало женщин, так как их не допускают туда мужчины;
– слово "виктимизация" никогда (!) нельзя брать в кавычки;
– недопустимо выражение "мультикультурное общество" сокращать в "мультикультуру".
Политолог Свен Папке расширил этот список:
– необходимо табуизировать существующее сегодня и вообще всякое понятие о личностном типе преступника, а также указание на иностранное происхождение преступника;
– требование сосуществования полов имеет антифеминистский характер, по крайней мере латентно;
– формулирование внешнеполитических интересов и требований безопасности какой-либо страны следует осуждать как националистическое. [75]
М. Беренс и Р. фон Римша дополнили список, включив в него следующие табу:
– вопросы демографической политики;
– эмиграция из стран третьего мира;
– экономическая эмиграция;
– уровень рождаемости.
Тем временем в Германии есть уже три публикации, своего рода словари, в которых их авторы размышляют о правилах словоупотребления политической корректности.
Сатирик Экхард Хеншайд представил в своем словаре перечень слов, которым он дал меткое название "глупо-немецкий язык". [76]
Эссеисты Клаус Биттерманн и Герхард Хеншель составили "Словарь доброчеловека". [77]
Клаус Райнер Рёль издал "Немецкий фразовый лексикон, политически корректный от А до Я". [78]
В этих словарях предпринимается попытка в более или менее сатирической форме представить словоупотребление политической корректности. Цель их, как это формулируют, например, Биттерманн и Хеншель, состоит в предотвращении того, чтобы лучшие демократические традиции были легкомысленно проиграны в среде поборников политической корректности.
Если же оставить в стороне сатиру и полемическую иронию, то политическую корректность в Германии можно дефинировать как модус языка, который, в отличие от США, не имеет, в первую очередь, своей целью возвысить культурные, этнические и сексуальные меньшинства, по крайней мере семантически. В Германии для поборников политической корректности главное – создать видимость политического консенсуса о недопустимости использования определенных способов аргументации в политической и исторической риторике. Поэтому политическую корректность в Германии тоже нельзя просто отбросить как некоторую речевую условность. Она обладает определенной властью и силой, что показывают многие примеры, некоторые из которых мы приведем.
Первой жертвой политической корректности стал писатель Мартин Вальзер, который еще до поворотного 1989 года позволил себе безрассудную политическую смелость: публично заявил, что ему внутренне трудно смириться с разделением Германии. За это Вальзер был отвергнут обществом добропорядочных людей, ему был приклеен дискриминирующий его ярлык "национал" или даже "националист".
Затем наступила очередь Бото Штрауса. В своем эссе "Крепчающая козлиная песнь" ("Anschwellender Bockgesang"), опубликованном в журнале "Шпигель", Бото Штраус игнорировал предписания политической корректности по той причине, что она не в состоянии понять этнические и религиозные потребности других народов. Его заклеймили тоже на том основании, что его легкомысленная терпимость по отношению к национализму может привести к тому, что правые в Германии будут допущены в приличное общество, по крайней мере в умах.
Ханс Магнус Энценсбергер стал следующей жертвой политической корректности среди известных писателей. Случилось это из-за его высказывания относительно того, что освободительные движения все больше и больше перерождаются в преступные синдикаты. Тем самым он повредил "героический ореол гериллос". Отягчающим обстоятельством стали его взгляды на права человека, обеспечить которые, с его точки зрения, сейчас в некоторых странах невозможно, так что Америка и Европа не могут добиться этого во всем мире. Это высказывание было перевернуто и представлено как выступление против универсальности прав человека, и тем самым Энценсбергер пополнил ряды исключенных из порядочного общества нравственных отщепенцев, с которыми лучше не иметь ничего общего, чтобы не попасть под подозрение в сообщничестве.
Профессор Шарлотта Хён, директор Федерального института демографических исследований, была публично квалифицирована депутатом бундестага как "наследница Гитлера", отстранена от должности, а ее институт, бывший прежде самостоятельной структурой, был подчинен Федеральному ведомству статистики. Причиной этого стал тот факт, что Шарлотта Хён сказала в своем неавторизованном интервью газете "Taz" от 23.09.1994, приводя не свое мнение, а лишь пример высказывания, которое сегодня считается политически не корректным: "Например, когда говорят, что в среднем умственные способности африканцев ниже, чем у других. Даже само слово "раса" теперь уже нельзя произносить".
При отсутствии рас понятие расизма, однако, сохранилось. Только слово изменило свое значение. Под расизмом понимается теперь констатация любых отличительных признаков или различий между людьми в общем виде, без всякой оценки. А уж если кто по неосторожности скажет об ином менталитете иностранцев (!), то это уже предмет преследования в судебном порядке или, по меньшей мере, потеря работы и крах всей карьеры.
Политики, выступающие за предпочтение национальной культуры всем прочим и за бережливое отношение к национальной культуре, тоже получают клеймо расистов и ксенофобов. Весьма показательным примером является случай с министром внутренних дел Дании Карен Йесперсен: она заявила, что не желает мультикультурного общества, где равны все культуры и где преступники уравниваются в правах с законопослушными гражданами, и потребовала высылки беженцев с криминальным прошлым на необитаемый остров. В ответ на это заявление последовала не только буря негодования со стороны политкорректных датчан, но и серия разбойных нападений выходцев с Ближнего Востока на датчанок. Одновременно было выдвинуто требование о принятии Данией исламского законодательства, в котором были бы предусмотрены значительные ограничения демократических прав женщин. Это требование было дополнено предложением восстановить смертную казнь и ввести практику отсечения рук за кражу. [79]
Расследованием подобных случаев в европейских странах занимается Европейский центр мониторинга расизма и ксенофобии.
В России "правозащитники надеются остановить волну расизма агитацией и пропагандой", как сообщила газета "Известия" от 19 сентября 2003 года. Здесь мы не будем задаваться вопросом, действительно ли есть в России расизм в собственном значении этого слова или оно употребляется в расширенном политической корректностью значении. Эта статья представляет в данном случае интерес с точки зрения регулирования речевых действий, поскольку всякого рода ксенофобия проявляет себя, за исключением нападения на людей, осквернения памятников и кладбищ и т. п., преимущественно в речи. Тем более, что агитация и пропаганда как методы борьбы с инакомыслием России хорошо знакомы. Однако сначала необходимо объяснить повод для публикации в "Известиях".
Статья под заголовком "Наглядная ксенофобия" сообщает, что "Московское бюро по правам человека представило новый проект с пространным названием "Общественная кампания борьбы с расизмом, ксенофобией, антисемитизмом и этнической дискриминацией в многонациональной Российской Федерации". Деньги на борьбу даст Европейская комиссия Евросоюза, а помогать правозащитникам будут социологи ВЦИОМа, ученые НИИ Генпрокуратуры и сотрудники МВД".
Директор Московского бюро по правам человека Александр Брод сказал, что кампания борьбы с расизмом рассчитана на три года. Это, несомненно, следует понимать так, что на три года выделено финансирование проекта Евросоюзом. Ведь вполне очевидным представляется тот факт, что за три года проблемы такого рода не удавалось решить никому и никогда. Александр Брод и сам признает, что "этого срока недостаточно, чтобы победить нетолерантное отношение к людям другого цвета кожи или вероисповедания". Так что можно ожидать, что проект будет пролонгирован еще не один раз.
Собственно, правозащитники, по всей очевидности, не рассчитывают на сколько-нибудь заметный результат в воспитании "толерантности" в рамках этого проекта. Они надеются за это время "отработать механизмы совместной работы с властями и понять, как именно лучше бороться с этнической дискриминацией". Можно думать, что правозащитникам хорошо известны методы борьбы политической корректности в Америке и Германии, так как именно они указываются в качестве приоритетных направлений.
"Публичная огласка таких дел, правильно ориентированные статьи в СМИ – все это было названо среди первоочередных задач программы. […] Отдельной строкой – выпуск учебников, в которых разъясняется реальная подоплека ксенофобских фальшивок вроде протоколов сионских мудрецов". И публичные скандалы с использованием средств массовой информации для дискредитации обидчиков, и разработка антидискриминационного языка СМИ, и правильное ориентирование журналистов, и работа со школьными программами и учебниками – все это хорошо отработанные и хорошо известные методы действий политической корректности на Западе.
Нам остается только особо подчеркнуть следующее обстоятельство: политически корректным языком и политически корректной риторикой пользуются и левые, и правые. И левые, и правые критикуют политическую корректность, часто критикуя также друг друга за политически корректный язык. Нужно отметить при этом, что политически корректный язык собственно политики гораздо шире тех смысловых сфер, которые мы здесь рассматриваем. Приводя объяснения, комментарии, цитируя критические высказывания по поводу политической корректности, мы не делаем различия между левыми, правыми и авторами иных политических убеждений, поскольку нас интересует языковедческий и культуроведческий, а не политологический анализ. И в этом смысле для нас важна область лексикологии. Поскольку, однако, по вопросу о политической корректности критически высказываются люди разных политических убеждений, то возникает и противоречивость в общей стилистике этой критики. Но разногласий относительно значений слов нет; по крайней мере, этот вопрос не дискутируется.
Правовые основы нового стиля речи
Хотя конституция Соединенных Штатов Америки и затрудняет привлечение к суду тех, кто позволяет себе политически некорректные речи или отдельные слова, судебное регулирование речевых действий практикуется довольно широко. Профессор Уильям Куирк пишет в книге "Судебное диктаторство" [80] о том, что регламентация общественной жизни в современной Америке часто вступает в противоречие с принципом управления государством, который Джефферсон называл основополагающим для Америки и который состоит в том, что правительство должно воспринимать волю народа и осуществлять ее. Сегодня, как заключает автор, не народ, а суд является источником перемен в американском обществе. Автор находит много оснований для такого заключения, здесь же мы приведем лишь несколько примеров.
Решением Верховного суда в 1992 году в школах и колледжах были запрещены все молитвы, то есть их произнесение вслух.
В 2000 году Верховный суд запретил школьникам и студентам произносить молитвы и осенять себя Крестным знамением во время спортивных соревнований.
По решению Верховного суда из публичных и школьных библиотек были изъяты все экземпляры Библии и сочинения отцов Церкви.
В 1999 году судебным решением Кливлендскому совету по образованию было запрещено открывать свои заседания молитвой, хотя в Конгрессе это происходит каждый день.
В 2000 году судебным постановлением был запрещен девиз штата Огайо "С Божьей помощью все возможно" (Евангелие от Матфея, 19,26, в русском синодальном переводе: "…человекам это невозможно, Богу же все возможно"); суд потребовал убрать его с разного рода документов, на которых он воспроизводился, а также с бронзовой таблички у входа в законодательное собрание.
В 2001 году Верховный суд подтвердил постановление апелляционного суда, требующее убрать гранитную стелу с выбитыми на ней десятью заповедями в г. Элкхарте штата Индиана.
В 1999 году было опубликовано сообщение о том, что афроамериканские судьи подвергли критике верховного судью Уильяма Г. Ренквиста. Национальная ассоциация судей вынесла ему строгое предупреждение за то, что он напевал во время заседания апелляционного суда популярную с очень давних времен и исполнявшуюся на протяжении десятилетий на съездах Демократической партии песенку "Дикси", которая теперь была сочтена "символом рабства и угнетения" [81] .
Иные страны решают проблемы политической корректности на законодательном уровне.
В Великобритании Закон о межрасовых отношениях запрещает высказывания, выражающие расовую ненависть, "… не только в случаях, которые могут повлечь за собой насилие, а в целом, на том основании, что представители расовых меньшинств должны быть защищены от расовых обид".[82]
В Дании Гражданский кодекс запрещает "угрожать, оскорблять или унижать" кого-либо в общественных местах по причине его расовой или этнической принадлежности, религиозных убеждений или сексуальной ориентации. Примером действия закона может служить следующий случай: женщина, написавшая в газету письмо, в котором она называла общенациональный закон о браке и семье "безбожным", а гомосексуализм "самым мерзким видом супружеской измены", а также издатель газеты, опубликовавшей это письмо, подверглись судебному преследованию.[83]
В Австрии можно сесть в тюрьму за высказывания, отрицающие или ставящие под сомнение существование у нацистов газовых камер. В 1992 году правительство, стремясь более четко сформулировать, что понимается под нарушением закона в виде оскорбления словом, предложило следующее определение высказываний, рассматриваемых как преступление закона: "отрицать, явно преуменьшать, одобрять или оправдывать геноцид или любое иное преступление, совершенное национал-социалистами". [84]
В 1990 году французский парламент принял новые законы с целью ужесточения правовых мер, направленных против проявлений расизма. Принимались они на фоне волнений и шумных протестов в связи с осквернением еврейских кладбищ во Франции. Так что новые законы никого не удивили. Газеты публиковали тогда множество материалов, в которых высказывались озабоченность и тревога по поводу экстремизма в определенной части правых кругов Франции и возрождающегося антисемитизма в Европе. Было в этих публикациях также нечто, что смущало, вызывало беспокойство, возникая между прочим, как бы едва ли заслуживая упоминания. Речь идет об оценках, например, следующего характера, появлявшихся в прессе: эти законодательные меры объявляют также вне закона "ревизионизм", понимаемый как историческая тенденция, распространенная в правоэкстремистских кругах, которые настаивают на том, чтобы поставить под сомнение сам факт или масштабы еврейского холокоста в период Второй мировой войны.
В Канаде уважаемый в научных кругах психолог Жан Филипп Раштон опубликовал в 1989 году работу, в которой он по результатам изучения трех очень больших групп, имевших разную расовую принадлежность, выдвинул гипотезу о том, что в своей стратегии воспроизводства чернокожие склонны, в среднем, придавать особое значение высокой рождаемости, азиатские народы – усиленной родительской опеке, а белые занимают промежуточное положение. Ученый был подвергнут осуждению в прессе, по общенациональному телевизионному каналу ему было предъявлено в лицо обвинение в том, что он неонацист, а его дипломникам было рекомендовано подыскать себе другого научного руководителя. Этим, однако же, дело не ограничилось. Полиция провинции Онтарио немедленно возбудила дело и начала следствие по делу Раштона в соответствии со статьей закона, запрещающей оскорбительные высказывания. Это следствие продолжалось около шести месяцев. Были проведены допросы коллег Раштона, затребованы магнитные ленты с записями его выступлений на конференциях и подобных мероприятиях, высказываний в прессе и т. д., однако оснований для передачи дела в суд не нашлось. Тогда прокуратура провела официальное следствие по делу о том, может ли быть Раштон приговорен к двум годам тюремного заключения за такие действия, как "использование данных сомнительного происхождения". В конце концов главный прокурор принял решение не передавать дело в суд и постановил признать суждения Раштона "безумными".
В Австралии парламент Нового Южного Уэлльса внес в 1989 году поправки в Антидискриминационный закон, запрещающие оскорбление по расовой принадлежности в общественных местах. Поскольку большинство людей против расового унижения и оскорбления, то они, надо думать, одобряют действия законодателей. Труднее отнестись с одобрением к предусмотренному механизму исполнения закона: "Закон наделяет Антидискриминационный комитет правом решать, "справедливо" ли сообщение, "разумна" ли дискуссия, "добросовестна" ли она и ведется ли она, "в интересах общества". Комитет будет принимать решения относительно приемлемости средств художественной выразительности, исследовательских публикаций, академических дискуссий и научных проблем. За несправедливое, то есть неправильное, ошибочное, освещение публичного поступка репортер и издатель могут быть приговорены к возмещению морального ущерба в размере до 40 тысяч долларов". [85]
Общий характер политически корректной законодательной деятельности в ФРГ описывает Х. Шике в своей книге "Политики говорят. Граждане теряют дар речи. Невозможный словарь": "Жизнь полна опасностей и богата разнообразием. Как хорошо, что наши политики поняли это и стремятся обеспечить нам еще большее благоденствие. Правда, от сомнений в этом похвальном стремлении просто так не отмахнешься. Например, статистически установлено, что число членов различных объединений, союзов, организаций в Федеративной Республике значительно превышает число ее граждан. Количество групп по интересам разного рода – легион. Подвести их под общий знаменатель невозможно. Быть может, по этой причине законы такие путаные?".[86]
Научный подход к регламентации речевых действий
Как внеправовые методы регламентации речи политической корректности, так и примеры правового нормирования речевых действий представляют собой попытки решения спорных ситуаций, возникающих из-за различий в суждениях. Д. Роч затрагивает проблему выбора правильного или, по крайней мере, наиболее приемлемого пути решения вопроса о том, кто прав (поскольку знает), а кто ошибается (поскольку так думает). Он приводит совершенно курьезную ситуацию, требующую такого ответа. Газета "Tennessean" в Нешвилле опубликовала 10 мая 1989 года следующее сообщение: член городского совета Джордж Дарден внес резолюцию с требованием к городским властям построить посадочную полосу для неопознанных летающих объектов. Он объяснил свое требование: "Дело вот в чем: люди сообщают, что в город прилетают все эти неизвестные существа и им негде произвести посадку". [87] Он сказал, что сам никогда не видел этих существ, но ставит этот вопрос вполне серьезно. Он хотел знать: "Если люди их видят, вы, что, хотите просто отмахнуться от них, как от лунатиков?".[88] Над Джорджем Дарденом все смеялись, но, по сути, это та ситуация, которая требует определить правильный подход, чтобы развести одно (или несколько) верных суждений и много неверных.
Д. Роч формулирует пять основных принципов отделения верных суждений от суждений "лунатиков" с целью принятия решения:
"1. Фундаменталистский принцип: те, которые знают истину, должны решать, кто прав.
2. Простой эгалитарный принцип: все искренние мнения людей имеют равное право на уважение.
3. Радикально-эгалитарный принцип: аналогичен простому эгалитарному принципу, но мнения людей, принадлежащих к исторически угнетенным классам или группам, требуют особого уважения.
4. Гуманитарный принцип: любой из вышеприведенных, но при условии, что высшим приоритетом является ненасенение обиды.
5. Либеральный принцип: проверка каждого из суждений в ходе публичного обсуждения – это единственно легитимный путь решения вопроса о том, кто прав". [89]
При этом он указывает на то, что последний принцип в настоящее время проигрывает всем остальным, и считает такое развитие крайне опасным. Можно думать, что в тех ситуациях, которые требуют специальных знаний, и пятый принцип тоже оказывается мало пригодным. В частности, представляется вполне понятной нецелесообразность публичной дискуссии по тому вопросу, который ставил Джордж Дарден. Мы привели, однако же, все эти принципы для иллюстрации политически корректных подходов к решению вопроса о том, кто прав: это первые три принципа окказионально, но преимущественно – четвертый.
Из нашего описания регламентации речевых действий видно, что в условиях политической корректности речевые отношения развиваются в направлении ограничения свободы слова. Важно при этом рассмотреть, каким образом это осуществляется. Ю.В. Рождественский указывает на то, что система речевых отношений регулируется либо юридическими принципами, либо общими моральными принципами. Общие моральные принципы "… включают в себя не только запрет повреждения словом, наносимого другим людям и обществу, но и запрет причинения словом ущерба другим и самому себе. Таковы запреты хвастовства, лжи, проклятий, угроз, сплетен, клятвопреступлений и т. п.".[90] Эти общие моральные принципы, управляющие речью, относятся преимущественно к области духовной морали, поскольку именно духовная мораль формулирует строгие правила речевого поведения.
Если рассматривать усилия политической корректности в сфере управления речью, например, в Америке и Германии, то можно видеть, что, аргументируя соображениями морали, действует она как своего рода общественная цензура, пытаясь при этом найти какой-то механизм регулирования речевых отношений. В 1980 году, например, под влиянием теоретиков феминистского движения Комиссия по обеспечению равных возможностей при приеме на работу (U.S. Equal Employment Opportunity Commission) утвердила три теста для решения вопроса о том, являются ли речевые действия на работе сексуальным посягательством, преследуемым законом о гражданских правах. Один из этих тестов был призван определить, создают ли слова, подлежащие рассмотрению, атмосферу шантажа, запугивания, неприязненности или оскорбительности. Если слова делают социальную ситуацию для кого-либо неприятной (а это могут быть, например, и такие слова: "Вы прекрасно выглядите", "это платье Вам очень идет", которые воспринимаются феминистками как сексуальные посягательства), Комиссия была склонна считать, что тогда это не просто слова, а практические действия (к таким действиям относится, в том числе, попытка подать пальто даме или пропустить ее вперед, открыв дверь), наносящие ущерб.
Таким образом, речь идет о некотором теоретическом подходе, о поиске оснований для создания теории. Это своего рода теория, утверждающая, что выразительные средства, в частности образы и слова, могут, с практической точки зрения, причинять ущерб или являться актом насилия. Такая теория позволяет политической корректности присваивать себе право быть не только законодателем в сфере словопроизводства, но и мерилом для оценки социальных, речевых и культурных явлений в целом.
В то же время, в трудах Ю.В. Рождественского показано, что регулирование системы речевых отношений является функцией государства. Рассматривая историю цензурных законов, Ю.В. Рождественский подразделяет цензуру на превентивную, карательную профессиональную и карательную местную, которые различаются характером эффекта. В случае политической корректности можно говорить о карательной цензуре.
Два вида карательной цензуры отличаются друг от друга составом суда, рассматривающего тексты: в случае карательной профессиональной цензуры – это суд, состоящий из специалистов, а в случае карательной местной цензуры – это местный неспециальный суд, который руководствуется обыденным читательским сознанием, а не специальным филологическим знанием. Постановления местного неспециального суда при карательной местной цензуре касаются не текста, а его распространения, причем не в масштабе государства, а на определенной территории, относящейся к компетенции этого суда. "Это значит, что автор должен считаться с не профессионально-филологическим пониманием своего произведения, с одной стороны, и в то же время рассчитывать на то, что его произведение, даже будучи запрещенным, дойдет до читателя". [91]
Примером такого вида цензуры является закон, действующий на территории Нового Южного Уэлльса в Австралии, в соответствии с которым Антидискриминационный комитет, по сути, является неспециальным местным судом, рассматривающим тексты не с профессионально-филологической точки зрения, а исходя из соображений "справедливости", "разумности" и т. п. В то же время Ю.В. Рождественский показал, что именно карательная, в особенности карательная местная цензура, приводила, с одной стороны, ко многим конфликтам, а с другой стороны – "распространялась в обществе, имевшем представительную власть, и печать становилась контролем над представительной властью". [92]
Наряду с цензурным правом, отдельные виды речи регулируются отдельными законами (и правилами); например: авторским правом, лицензионным и торговым правом, административным и трудовым правом и т. д. В целом же вся система речевых отношений в большинстве стран регулируется таким образом, что наряду с гарантией свободы слова существуют и ограничения свободы слова.
Ю.В. Рождественский отмечает, что эти ограничения свободы слова сводятся к трем положениям:
1) запрещается диффамация, т.е. высказывания или распространение высказываний, порочащих конкретного человека или конкретных людей;
2) запрещается нанесение вреда народному здравию, т. е. нельзя распространять рекомендации, средства и методы, которые могут нанести ущерб народному здравию: как отдельному человеку путем пропаганды лекарств, не прошедших контроль, так и народу в целом (например, порнография или подрыв семейной нравственности в той или иной форме);
3) …запрещается подрыв общественного порядка, т. е. высказывания в любых видах речи, направленные против общественного и государственного устройства. [93]
Политическая корректность требует ужесточения ограничения свободы слова, по большей части, применительно к первому положению – диффамация. При этом в связи с приведенными примерами правового нормирования речи возникает много вопросов, некоторые из которых мы приведем. Если закон предполагает наказание за нанесение обиды словом, то это означает, что обе стороны, как истец, так и ответчик, должны быть защищены законом: истец – от нанесения обиды, а ответчик – от незаслуженного наказания. Это требует объективной оценки речи с опорой на специальное филологическое знание.
Поскольку обида является чувством субъективным, то это означает, что необходимо разработать методику определения объективного критерия лексической семантики для случаев субъективного восприятия слова. Это представляется весьма затруднительным. Может ли считаться угрозой, оскорблением или унижением, например, слово "безбожный"? Если да, то кто чувствует себя оскорбленным или униженным, т. е. чье субъективное восприятие следует учитывать? Законодательный орган или частное лицо, живущее в соответствии с "безбожным" законом, или это общество в целом?
Слово с оценочным значением "мерзкий" можно счесть оскорбительным. Но во избежание нанесения оскорбления люди должны знать, какие виды супружеских измен следует считать мерзкими, а какие не мерзкими. Правильно, конечно, начинать с определения значения родового понятия "супружеская измена" – это мерзко или немерзко? Если немерзко и упоминать об этом можно, то тогда требуется ясная классификация видов супружеских измен с точки зрения нанесения обиды; например, упоминание о гомосексуализме как виде супружеской измены – оскорбительно, а упоминание о гетеросексуальной связи как виде супружеской измены, – неоскорбительно. Может оказаться, что и каждый вид супружеских измен потребуется подразделить более дробно на подвиды. Именно такой способ действий предполагают методы лексической семантики, но даже при этом нет гарантии того, что не возникнет частного случая обиды в субъективном восприятии.
Закон Австрии ставит в трудное положение, прежде всего, выражением "явно преуменьшать". Из него с определенностью следует, что неявное преуменьшение преступлений национал-социалистов не является нарушением закона. Трудность, однако, возникает с поиском объективного критерия "явности": каким он должен быть – качественным или количественным, и как определить качество или количество "явности"?
Слово "отрицать" тоже заставляет задуматься. Если, например, ученый-историк обнаружил, что какое-либо преступление, считавшееся в исторической науке совершенным национал-социалистами, на самом деле было совершено другими лицами, он оказывается в затруднительном положении: научная этика обязывает его не умалчивать результат своего исследования и опубликовать его в интересах истинности научного знания, но одновременно он нарушает закон.
Возникает также вопрос о том, могут ли слова, выражающие сомнение, рассматриваться как проявление расизма, или закон запрещает сомневаться? Может ли результат научного исследования считаться оскорбительным, расистским, фашистским и т. п., или же проявлением расизма могут быть только слова, которыми этот результат формулируется? А если это будет, например, график, не содержащий комментария? Может ли это быть выходом из затруднения, если человек не хочет никого обидеть словом? Может ли, наконец, Жан Филипп Раштон подать в суд на прокурора, если характеристика "безумные" применительно к его суждениям покажется ему обидной? И есть ли у него шанс выиграть такой судебный процесс?
Зная политически корректные обстоятельства общественной жизни, например, в Германии или Австрии, оговорим сразу, что все поставленные здесь вопросы подлежат осуждению как расистские, гомофобные, националистические, фашистские, словом, человеконенавистнические, поскольку они политически не корректны. Несмотря на это, они, как и многие другие, требуют все-таки ответа и поиска выхода из затруднений, прежде всего в интересах культуры.
На первый взгляд может показаться, что все эти случаи касаются лишь гражданских свобод. Однако дело обстоит серьезнее: устанавливается принцип как некая социальная справедливость – "ты не имеешь права обижать других словом". Вполне понятно, что принцип ненанесения обиды словом требует профессиональной регламентации, носящей объективный характер, в противном случае он может скрывать в себе угрозу, причем не только гражданским свободам. Он может представлять собой угрозу любому независимому исследованию, т. е. науке как таковой, а также морали, лежащей в центре содержательных категорий культуры, и, в конечном счете, культуре в целом.
Это означает, что здесь возникают задачи, решением которых должно заниматься, с одной стороны, культуроведение применительно, например, к морали или науке как фактам культуры. С другой стороны, проблема нормирования речи в различных ее сферах является одной из кардинальных проблем, возникающих в связи с изменением содержания и роли речевого общения и относящихся к области общей филологии. Это касается, в том числе, и правового нормирования речи, т.е. законов о речи, в особенности, законов о наказаниях за оскорбление словом.
Проблема возникает из-за несогласованности внешних и внутренних правил словесности, в понимании Ю.В. Рождественского. Юридическое нормирование форм и содержания речи относится к внешним правилам словесности. "Внешние правила словесности занимаются установлением порядка создания, приема и хранения словесных произведений… Эти правила не касаются внутреннего строения текста. В них словесное произведение рассматривается как целый предмет, конкретный же текст словесных произведений не рассматривается". [94] Внутренними правилами словесности Ю.В. Рождественский называет искусства речи, которые "определяют и регламентируют внутреннее лингвистическое строение текста произведений словесности". [95] Под произведением словесности понимается, с точки зрения филологии, "каждое высказывание, созданное кем-либо и так или иначе завершенное".[96]
Иными словами, внешние правила словесности, являясь внешними по отношению к содержанию речи, не определяют построения ее содержания. "Построение содержания речи определяется внутренними правилами словесности. Внутренние правила словесности, грубо говоря, определяют, какие слова употреблять, в каких формах и порядке составлять из них речь". [97]
Согласование внешних и внутренних правил словесности необходимо "… для верного различения деталей семиотических актов языка и для эффективного развития социальной семантической информации". [98] Разработка правил, устанавливающих смысловые связи между текстами – устными или письменными – разных сфер общения относится к теории речи и "… предполагает изучение речевых форм и их эффективное использование. Такая теория должна строиться на основе учета истории внешних правил словесности и их отношения к внутренним правилам словесности, в координации с историей стилей. Результатом этого исследования должны быть нормы и правила, преподаваемые как особая дисциплина – речеведение, – центральной частью которой является общая филология". [99]
Исходя из этого, можно заключить, что те проблемы, которые пытается решить политическая корректность путем регулирования речевых отношений, действуя, однако, при этом непрофессиональными, с филологической точки зрения, методами, могут быть разрешены с помощью разработки новой теории речи, которая обеспечивала бы эффективное речевое управление обществом в условиях массовой коммуникации. Основные направления разработки такой теории даны в трудах Ю.В. Рождественского, в особенности в его последней книге "Принципы современной риторики".
Глава 3. Lingua politica correcta (политически корректный язык)
Диалектика есть способность давать в логосе [мысленное и словесное] определение каждой вещи, что она есть и чем отличается от других вещей и что у нее общее с ними и, кроме того, где место каждой из них…
Плотин
Общие принципы и направления ревизии языка
"Политическая корректность – это попытка жертв пригвоздить к позорному столбу преступников с помощью их собственного языка", – комментируют политкорректную ревизию языка М. Беренс и Р. фон Римша. [110]
Конрад Адам [101] пишет о том, что в Германии повсюду действуют "дерзновенные распорядители" в сфере языка, которые директивно определяют, что политически корректно, а что не корректно. Они решают, какое слово в силу его политической некорректности следует "пригвоздить к позорному столбу".
Дитер Циммер [102] считает, однако, что К. Адам ошибается в понимании этого феномена, он преувеличивает его проявления и поэтому недооценивает его. Проблема в том, что этих распорядителей нет. Говорить не с кем, узнать не у кого, апеллировать не к кому, доказывать некому. Это как летучий эфир, который везде проникает, источник которого невидим, но очевиден настрой – спонтанная готовность впитать его. Собственно, и определяется политическая корректность чаще всего как "дух времени" (нем. Zeitgeist , заимствовано и англ. языком – zeitgeist).
Действительно, возникает впечатление, что происходит некое аморфно-ползучее безочаговое распространение политически корректного мышления, словно по воздуху. Это своего рода коллективное настроение, которое и выглядит как поветрие, но не так безобидно при более внимательном взгляде, о чем речь будет идти ниже. Политически корректные представители общества имеют, похоже, всегда одинаковое мнение по всякому возникающему вопросу. Не договариваясь, они формулируют его всегда аналогично. Они узнают друг друга с легкостью и для стороннего наблюдателя легко узнаваемы по их речи, по ряду слов и выражений, которые могут служить своего рода опознавательными знаками.
Можно думать, что такому легкому и широкому распространению политической корректности в Германии способствует определенная американизация многих сфер жизни в целом и немецкого языка в частности. Однако, говоря о политической корректности в Германии, мы не имеем в виду заимствование новых политически корректных слов, введенных в оборот в Америке. Заимствуется образ мыслей, мышление, которое производит ревизию немецких слов. Правда, нужно сказать, что не такими (пока?) методами, как в Америке.
Пока еще можно употреблять такие слова, как "калека" или, частично, "парализованный" (Behinderte), "бедный" (arm), "белокожий" (weißhäutig) и т. п. Однако появились уже и многочисленные политически корректные варианты, которые либо пока сосуществуют с "недостаточно корректными", либо заменяют их. В Германии можно услышать в частных беседах такие, например, высказывания, как "мой муж – пациент-инсультник" (mein Mann ist Gehirnschlagpatient), позволяющие избежать употребления слова "behindert", причем в тех случаях, когда речь идет не о больнице или враче, пациентом которого является человек, а о том, что он частично парализован в результате инсульта.
В то же время политическая корректность, действительно, никак не кодифицированное учение. Нигде нельзя прочитать, что правильно, с точки зрения политической корректности. Нет постоянно действующего набора правил, они окказионально-переменчивы, равно как и отсутствует какая-либо инстанция, которая бы их объясняла.
Если все-таки попытаться установить какие-то закономерности, то увидим, что одно из правил формулирует американский телекритик Уолтер Гудман [103] , обращая внимание на своеобразное обстоятельство: более длинные имена звучат как-то правильнее (корректнее), чем короткие, например:
– Oriental (выходец с Востока) > Asian American (американец азиатского происхождения);
– Indians (индейцы) > Native Americans (коренные американцы);
– elderly (пожилой) > senior citizen (старший гражданин);
– invalid (инвалид) > person with disabilities (лицо с не[трудо]способностью);
– jew (еврей) > jewish person (лицо еврейской национальности);
– colored (цветные) > persons of color (цветные);
– illegal aliens (нелегально проживающие иностранцы) > undocumented residents (незарегистрированные постоянные жители).
Этому правилу следует и политически корректный русский язык:
– чернокожие, цветные > люди с другим цветом кожи (ТВС);
– инвалиды > люди с ограниченными способностями (РТР);
– калеки > люди с ограниченными двигательными возможностями (газета "Калужская застава");
– кавказцы > лица кавказской национальности.
Очень трудно увидеть основания для такого подхода: и прежние слова были не обидные, и новые обозначают то же самое. Тем не менее, более длинные слова корректнее – это, похоже, одно правило.
Другое правило, которое можно вывести путем наблюдения: там, где язык должен выразить одобрение, он боязливо сжимается, уменьшается в объеме; там же, где он должен даже не то чтобы выразить порицание, а просто констатировать прискорбный, неприглядный или хоть как-то неприятный факт, он прячется за словами, на которые никто при всем желании не может обидеться:
– не провалился на экзамене, а отстает в результатах;
– не лысый, а обделенный волосами;
– не слепой, а инакозрячий;
– не низкорослый, а лицо, преодолевающее трудности из-за своих вертикальных пропорций;
– не толстый, а человек других размеров или человек, преодолевающий трудности из-за своих горизонтальных пропорций;
– не парализованный, а человек с частично неподвижным двигательным аппаратом;
– не наркоман, а лицо, неконтролированно обходящееся с наркотическими веществами;
– не роющийся в помойках, а собиратель вещей, от которых отказались;
– не преступник, а лицо, совершившее наказуемые действия;
– не трущобы, а жилье, не отвечающее стандартам;
– не сумасшедший, а лицо с психиатрическим опытом и т. п.
Эта велеречивость распространяется очень широко, вплоть до темы смерти: "Новый английский медицинский журнал" указал, например, на то, что труп все же лучше титуловать "неживой человек" (non living person). В сомнительном случае, безусловно, лучше употреблять более блеклое слово с более общим, более абстрактным значением, – это дипломатичнее. Бледный, размытый, невыразительный, неконкретный язык оказывается политически корректнее.
Иногда возникают также, если не правила общего характера, то, по крайней мере, обоснования частных случаев политически корректных исправлений. Например, первоначально политически корректное обозначение индейцев "Native Americans" – коренные американцы – было позднее отвергнуто самой политической корректностью по той причине, что в нем имплицитно содержится евроцентричный взгляд на историю, а свое же изобретение "non-white" – не белый – политическая корректность подвергла критике и вывела из оборота на том основании, что в этом обозначении имплицитно заключено представление о "норме", о "нормальном", что является одной из форм "институциализованного расизма", т. е. представлением о доминировании белого цвета кожи как "нормального". [104]
О правилах именования этнических групп размышляет Катарина Дёблер: "Можно ли иностранца называть иностранцем, или это уже оскорбление? И можно ли еврея назвать евреем, или это уже антисемитизм? Политически корректная договоренность гласит, что иностранец сам себя может называть иностранцем, но коренной житель не может назвать иностранца иностранцем (курсив мой. – Л.Л.)…Коренные жители автоматически становятся расистами, если они назовут иностранца иностранцем. Словом, иностранцы, конечно, предмет разговора для коренных жителей "доброчеловеческого" расположения ума, даже излюбленный предмет, но не подходящее название для этого предмета". [105]
В целом же, как уже говорилось, общий принцип состоит в том, что слова не должны быть (или казаться кому-либо) обидными. Однако же, если говорить о словах, обозначающих явления, к которым общество относится с эмоциональным предубеждением или неприязнью, то нужно понимать, что и новые слова будут неизбежно приобретать такие же значения, что были у прежних, так что их опять придется заменять. Так, конечно, и происходит. Уже можно проследить подобные цепочки из нескольких слов; например:
– negroes / Negroes / non-whites / colored / blacks / minority (group) / persons of color / African Americans / Afroamericans
(негры / Негры / не белые / цветные / черные / меньшинство / цветные/ американцы африканского происхождения / афроамериканцы);
– Indian / Native American / American Indian / Amerindian / first nation
(индеец / коренной американец / индеец американского происхождения / америндеец / первая нация),
а также более позднее, но и более быстрое развитие имен, обозначающих бедных:
– poor – needy – deprived – underpriviliged – disadvantaged
(бедный – нуждающийся – обездоленный – недопривилегированный – потерпевший ущерб)
или, например, больных и инвалидов:
– invalid – handicapped – disabled – differently abled – physically
challenged
(инвалид – калека – нетрудоспособный – другой по способностям – человек с физическим вызовом, т. е. требующий внимания из-за физических недостатков).
Что касается политически корректного словоупотребления в Германии, то здесь, например:
– раньше были бедные (Arme), потом они стали называться корректнее "малообеспеченные" (Minderbemittelte), а теперь уже совсем корректно "социально слабые" (Sozialschwache); [106]
– стариков нет, есть старейшины (Senioren);
– вместо слепых теперь существуют инакозрячие (Anderssichtige);
– вставных челюстей не бывает, но есть третьи зубы (dritte Zähne);
– вместо париков возникли вторые прически (zweite Frisur);
– дома для престарелых (Altersheim) превратились в резиденции для старейшин (Seniorenresidenz);
– сумасшедшие исчезли, но появились лица с психиатрическим опытом (Personen mit Psychiatrieerfahrung);
– вместо тюрем (Gefängnis) появляется исполнительное заведение (правосудия) (Justiz-) Vollzugsanstalt;
– вместе с этим исчезают и тюремные охранники (Gefängniswärter), и на вахту заступают чиновники-исполнители (Vollzugsbeamte);
– в исполнительных учреждениях теперь содержатся не преступники (Verbrecher), а лица, совершившие наказуемые действия (Straftäter);
– уборщика мусора (Müllmann) следует теперь называть вновь созданным именем с приблизительным значением – "специалист по захоронению" (Entsorger) [107] ;
– официант (Kellner) называется политкорректно ресторанным специалистом (Restaurantfachmann).
Все это совершается для того, чтобы не употреблять слов, выражающих презрение к человеку (menschenverachtend), хотя трудно усмотреть презрительное значение в каком-либо из приведенных слов.
Бывают, конечно, и неудачи. "Немецкий язык еще не нашел хорошей замены для предосудительного слова негр, – сетует Ирена Лифлэндер. – Я всегда нахожусь в смущении, когда мне приходится констатировать факт черного цвета кожи в разговоре. У нее цветной ассистент…? Речь идет о черном адвокате…? Ее темнокожая мать…? Наш язык вытеснил слово негр, но еще не нашел приемлемой замены". [108] Зато, заметим, слово-монстр Lebensabschnittpartnerin – партнерша по отрезку жизни – уже легко слетает с уст тех, кто борется за реформу закона о семье.
В политически корректном мире партнеры (Partner) существуют повсюду – это и компаньон, и заказчик, и клиент, и напарник, и противник (напр., в игре), и собеседник, и спутник, и супруг, и любовник, и еще много разных ролей. Все можно свести к партнерству, это хороший тон в речи, вероятно, потому, что создает впечатление совершенного равенства, с одной стороны, а с другой – никак не определяет характера отношений, что делает их в целом – по крайней мере, лексически – временными, неустойчивыми и необязательными: менять партнеров непредосудительно.
Иллюстрацией к такой неопределенности современного значения слова "партнер" также и в русском языке может служить заявление главы российского налогового ведомства Г. Букаева: "Мы для налогоплательщиков являемся партнерами и должны делать все для того, чтобы их было больше и чтобы они были богатыми". [109] Против богатства налогоплательщики едва ли станут возражать, хотя, надо думать, не понадеются при этом на партнерство с налоговым ведомством. А вот избежать этого партнерства они пытаются всеми путями. Так что получается очень одностороннее понимание партнерства, поскольку другая сторона совсем не рассматривает такой характер отношений как партнерство.
Аналогичная ситуация возникает, например, и с высказыванием одного из высокопоставленных членов Совета Федерации: "Ирак никогда не был союзником СССР, а тем более новой России, скорее партнером. Да, мы помогали Ираку строить его экономику, создавать иракскую армию – более 90 процентов оружия в этой стране советского производства… Словом, Ирак во главе с его диктатором Саддамом Хусейном, правящим страной около 30 лет, всегда был для нас не более чем партнером, причем партнером крайне неудобным". [110] Очень трудно понять, как все-таки следует расценивать отношения СССР и Ирака, какого рода партнером был Ирак, если СССР помогал ему строить экономику и создавать армию и если при этом он не был союзником.
Знающие толк в политической корректности все время подают знаки или сигналы (выражение "Zeichen/Signal setzen" стало уже устойчивым фразеологизмом в новом значении), не говорят прямо то ли из деликатности, то ли с целью создания возможности множественного толкования, то ли это своего рода код, понятный только посвященным.
Если сравнить с русским языком, то увидим, что и здесь бесконечные знаки подаются: фигуры знаковые, события знаковые; решения, постановления, высказывания, встречи и прочие подобные вещи могут быть названы знаковыми. Если же, отбросив смущение, спросить напрямую: не понимаю, мол, о чем вы, – то, думается, получить вразумительный ответ не удастся. Так и понимает каждый по-своему.
Существует также тенденция употреблять самоназвания: например, искажавшее суть ислама слово "Mohammedaner" (магометанин) было давно уже заменено слегка ассимилированным арабским словом "Moslem" (мусульманин), но политическая корректность требует употреблять теперь не ассимилированный вариант – "Muslim".
Требованием политической корректности было обусловлено появление в русском языке слов: "Кыргызстан", "Саха", "Молдова", "Башкортостан" – и подобных географических названий, хотя эти требования, по всей очевидности, не распространяются на такие географические названия, как Финляндия, Франция, Германия и многие другие.
Борьба за политическую корректность в немецком языке приводит к совершенно курьезным случаям, когда новое политически корректное имя оказывается куда как презрительнее старого. Слово "primitiv", например, обозначало применительно к человеку: "некультурный, неотесанный, примитивный" – и было заменено выражением "einfach strukturiert" – "просто структурированный", – которое теперь следует употреблять в официальном обороте; например, в судебных речах. Поборникам политической корректности не приходит, видимо, в голову, что слово "primitiv" было, конечно, обидно, но названое "einfach strukturiert" представляется совсем невыносимым: уж очень оно ассоциируется с простейшими одноклеточными организмами, если учитывать внутреннюю форму слова "einfach". Но, вероятно, считается, что так правильнее, поскольку у "примитивных" подобной ассоциации и, следовательно, обиды не возникнет именно по причине их "примитивности" (хотя уверенности в этом, на самом деле, нет).
Особой аккуратности политическая корректность требует в отношении именования иностранцев. Тед Тернер, основатель телеканала CNN, вычеркнул, например, слово "foreign" (чужой, иностранный) из разрешенного вокабуляра своих редакторов и дикторов: "Для CNN не должно больше существовать никакого "за пределами". Каждый должен стать родным в лоне интернационалистского канала". [111]
В Германии иностранцев как бы тоже вообще не стало, их место заняли иностранные сограждане (ausländische Mitbürger). На официальном уровне рекомендуется, например, говорить исключительно „сограждане турецкого происхождения" (Mitbürger türkischer Herkunft), хотя, как отметил Д. Циммер, всякий про себя в своем внутреннем монологе все равно дальше думает: „турки" – без всякого при этом смущения, и все это знают, и он сам знает, что все это знают.
К. Дёблер объясняет такой подход к именованию иностранцев следующим образом: "Согражданам ведь необязательно быть гражданами с соответствующими правами. Собственно, они даже тем больше сограждане, чем меньше они граждане: чем больше они юридически и пигментно отличаются от коренных жителей. Именно это делает их абсолютно необходимым инвентарем той смутной и психологически высокодотационной фикции, которая требует внушительных объемов терпимости и понимания, движения навстречу друг другу, сближения, прокладывания мостов и т. д., – Великого Сосуществования… Согражданин – это, ведь, не статус, а качественно высокоценное чувство". [112]
Большие затруднения существуют, однако, когда речь идет о каких-либо конфликтных ситуациях, в которых участвуют иностранцы разных национальностей. Это хорошо иллюстрирует пример с судьей из Гамбурга Гюнтером Бертрамом, который опубликовал в 1995 году в "Новом юридическом еженедельнике" ("Neue Juristische Wochenschrift") короткую заметку о сложных проблемах, которые возникают, когда иностранцы совершают преступления против иностранцев, т. е. когда судам приходится рассматривать дела, в которых и потерпевшие, и обвиняемые являются иностранцами. "Это дела, в которых многосложность жизни ставит под вопрос удобную, упрощенную манихейскую формулу "иностранец = жертва". [113]
Судья Бертрам упоминал дело обвиняемого родом из Ганы, убившего в Германии бейсбольной битой турецкую семью. Ганец подал протест относительно того, что он, как всегда, подвергается дискриминации из-за своего цвета кожи. И турецкая сторона также подала жалобу: суд, по мотивам враждебного отношения к туркам, не обеспечил ей достаточную защиту от "террора негра".
В ответ на эту заметку последовал "энергичный протест" другого юриста, утверждавшего, что это явное проявление ксенофобии, что это подстрекательство обывательских кругов и что выбор слов судьи Бертрама "точно укладывается в портрет человека, который одним махом называет чернокожего африканца негром и которому не по нутру речь об "иностранных согражданах". [114]
М. Беренс и Р. фон Римша отмечают, что каждый раз, когда дело касается преступности в среде иностранцев и об этом приходится говорить, вступает в силу правило, действующее исключительно по отношению к иностранцам, – это "культ виктимизации, при котором всякий является жертвой "общества" (или иных неопределенных величин), но ни один не является преступником". [115]
Общую ситуацию с преступностью К.Р. Рёль комментирует следующим образом: "Хорошая новость: преступности среди иностранцев не существует. Доказательство: в некоторых федеральных землях преступность среди иностранных сограждан статистически больше уже не учитывается отдельно, а растворяется в общей статистике, как сахар в чае. Плохая новость: преступность растет, по данным министров внутренних дел, устрашающими темпами". [116]
В политически корректных речах умножаются обвинения в терроре в силу того, что слово "террор" расширило сферу своего существования. Как замечает Артур Краван, [117] рабочие не хотят свергать власть государства, так как "капиталистическое потребление" действует как наркотик, затуманивает сознание и парализует волю к действиям – это "потребительский террор"; женское движение, изучая тему "Насилие против женщин" пришло к выводу о существовании ежедневного "мужского террора", так что женская часть общества видит себя в окружении потенциальных насильников; наряду с этим появился "террор мнений", так что достаточно иметь другое мнение, и ты уже террорист; 8 мая 1995года в немецких газетах появились в качестве контрмеры призывы выступить против "мыслительного террора" политической корректности.
В условиях террора политически корректным стало культивирование чувства страха, боязни. Само это слово употребляется в политически корректном варианте преимущественно в форме множественного числа "страхи" (Ängste). Страхи-боязни существуют совокупно в форме "боязненного невроза" (Angstneurose). Этот совокупный невроз находит свое выражение в виде частных случаев боязни:
– боязнь иностранцев (Fremdenangst);
– боязнь войны (Kriegsangst);
– боязнь будущего (Zukunftsangst);
– боязнь совести (Gewissensangst);
– боязнь наказания (Strafangst);
– боязнь стыда (Schamangst);
– боязнь чувства вины (Schuldangst);
– боязнь неудачи (Versagensangst);
– боязнь разлуки (Trennungstangst);
– боязнь СПИДа (Aidsangst);
– боязнь окружающего мира (Weltangst);
– глобальная боязнь (Globalangst) и т. п.
В особенности, однако же, и в первую очередь, все эти страхи существуют в форме глобальной повышенной готовности бояться (erhöhte Angstbereitschaft): "следует бояться людей, боящихся чувства боязни". [118]
Из-за ранимости и многочисленных страхов всем требуются нежность и мягкое обхождение. Этой потребностью обусловлено употребление соответствующих слов в контекстах, где они прежде были совершенно неуместны, то есть возникает новая лексическая сочетаемость, о которой пишет Эльке Шуберт: "Точно неизвестно, когда все это началось, когда невинное прилагательное "нежный" (sanft) вдруг оказалось вынужденным служить определением для понятий, от которых никак нельзя было ожидать, что они могут иметь человеческие свойства. […] Например, роды, о которых всегда думали, что они бывают или трудные, или легкие. Или нежная техника, нежная медицина, нежная химия, нежная дорожная полиция, вплоть до нежной революции, под которой понимается банкротство номенклатуры в ГДР и которую некоторые до сих пор считают первой "мирной революцией в истории человечества". Определение "нежный" снимает остроту с процессов, воспринимаемых как агрессивные, это договоренность с плохой реальностью, режим щадящей стирки с использованием смягчающих средств". [119]
Другое средство против террора, страхов и ранимости – "гражданское общество". Это выражение является одним из самых распространенных штампов политической корректности в Германии, в том числе на правительственном уровне. Часто звучат призывы к гражданскому обществу и в России.
Употребление этого выражения весьма примечательно. С одной стороны, "реальное значение выражения "гражданское общество" выяснить невозможно, потому что такого значения не существует. Читателю/зрителю следует, видимо, считать, что до сих пор он жил в военном обществе, в котором ему теперь требуется гражданское мужество". [120]
С другой стороны, те, кто с таким пафосом призывает к поддержке идеи гражданского общества, по всей очевидности, не знают, что означает это имя как международный термин. "Гражданским обществом" (Civil Society) называет себя международное движение антиглобалистов, известное своими многочисленными акциями. В "Гражданское общество" входят крайне воинственная мексиканская террористическая организация, многие другие латиноамериканские террористические группы, борцы сопротивления на Филиппинах. Наряду с ними к "Гражданскому обществу" принадлежат, например, "Гринпис", а также массовая секта "Фалун Гонг" в Китае, представляющая радикальную оппозицию правительству.
Первые публикации о "Гражданском обществе" появились в 1998 году. В немецком "Антропософском журнале" (Zeitschrift für Anthroposophie, 1/1998; 12/1998) опубликованы, например, данные членов "Гражданского общества", в частности, филиппинского правозащитника и антропософа Никанора Перласа. Он утверждает, что "существует свыше миллиона общественных гражданских организаций в более чем 100 странах мира, которые располагают денежными средствами, превосходящими ресурсы многих организаций ООН, – свыше миллиарда долларов США". [121`]
Кроме этого, отличительной особенностью Германии является то обстоятельство, что импортированное из Америки мышление наложилось на собственно немецкую почву – историческое прошлое. Все, что могли бы приветствовать или разделять нацисты, попадает под запрет, в том числе, слова. Обоснование гласит: слово страдает наследственным пороком (das Wort ist belastet). Автору этих строк во время пребывания в Германии приходилось слышать замечания по поводу некоторых слов, употребления которых следует избегать в речи, в частности "Nation" (нация) и "Volk" (народ) [122] , так как они имеют наследственный порок в результате того большого значения, которое придавалось этим понятиям в нацистской Германии. Однажды на вопрос, как же теперь называть немцев, какую единицу они образуют все вместе, последовал ответ: "сообщество" (Gemeinschaft). Этим примером мы ограничимся, поскольку историческая политкорректность в Германии – предмет особого исследования.
Феминизм против мужского шовинизма в языке
Отдельная тема – требования феминисток по части политически корректного языка.
Американские феминистки в своей борьбе против мужского шовинизма рассматривают все слова, в которых встречается существительное "man" (мужчина, человек), как указывающие на половой признак и поэтому дискриминирующие женщин, а тем самым политически некорректные. Поэтому они предлагали, например, заменить "woman" (женщина) на "womyn", а также потребовали вывести из употребления такие сложносоставные слова, как "chairman" (председатель), "workman" (работник), "fisherman" (рыболов), "craftsman" (мастер), и заменить их на иные: вместо "chairman" следует, например, употреблять более громоздкое "chairperson" или просто "chair" (стул).
Справочник по стилистике правительства Австралии, запрещает, в соответствии с требованиями феминистской политкорректности, употреблять в официальных публикациях, в частности слова "sportsmanship" (спортивное, корректное поведение), "workman" (ремесленник) и "statesmanlike" (подобающий государственному деятелю), для которого предлагаются различные синонимы со значениями: "тактичный, ловкий, умелый". Даже "craftsmanship" (мастерство, искусность) попало в черный список: ему предлагается альтернатива с более приятным, с феминистской точки зрения, а поэтому политически корректным звучанием, –"skill application" (применение умения, мастерства).
В то же время из истории английского языка хорошо известно, что суффикс "-man" в древнеанглийском и англосаксонском языках имел значение, нейтральное в смысле половой принадлежности. Тогда, как и теперь, он имел то же самое значение, что и современное английское "person", и относился в равной степени ко всем людям. Чтобы определить половую принадлежность, прибегали к сложным словам "waepman" (мужчина) и "wifman" (женщина). Из этого нейтрального значения происходят сложные слова "chairman", "fisherman", "craftsman". Имеются в виду все лица, неважно какого пола, занимающие какую-либо должность или занимающиеся каким-либо ремеслом. Старой сексистской обиды, которая заключена, якобы, со времен Беовульфа во внутренней форме таких слов, вообще не существует.
Политически корректное исправление языка дается американским и иным англоязычным феминисткам трудно, поскольку в современном английском, и не только, языке нет отдельного слова для обозначения человека вообще, так что в этом значении употребляется неприемлемое для феминисток "man". Поэтому слово "man" в значении "человек" подлежит в английском языке замене на словосочетания или сложносоставные слова с прилагательным "human", образованным от лат. "humus" (земля, почва). Поскольку англоязычные феминистки утверждают, что английское слово "mankind" (человечество) лишает женщин статуса человека, то оно было, таким образом, заменено на "humankind". Однако и этого показалось недостаточно, так что было выдвинуто требование вместо или наряду с "human" употреблять "hufem" (образовано из human + female – женщина; ср. фемина).
Здесь возникает особое явление этимологического характера. Феминистки требуют удалить из языка "man" не только как морфему, но и как случайное звукосочетание. Точнее говоря, сами феминистки этого различия не делают, они просто воспринимают такое даже случайное звукосочетание как этимологически указывающее на мужчину.
Опираясь на такое представление, они произвели и совершенно необоснованные замены: "semantics" (семантика) превратилось в "sefemtics" (сефемтика), вместо "mental" (ментальный) следует употреблять "femtal" (фемтальный), а также и "hufem" вместо "human" согласно этой же логике. В совершенно невинном слове "history" феминистская этимология заподозрила напоминание о мужчине, усмотрев в нем местоимение "his" и прочитав его тем самым как "his story", т. е. "его история". Поэтому феминистки потребовали ввести "herstory" (ее история), а "history" изъять из употребления. Надо сказать, что в целом борьба англоязычных феминисток по исправлению языка не всегда завершается успехом, однако слово "herstory" согласно некоторым данным уже зафиксировано отдельными американскими словарями английского языка.
К этому добавим, что не только "man" является предметом возмущения феминисток, но и иные слова, тоже указывающие на мужчину. Примером может служить замена слова "forefathers" (праотцы) на "ancestors" (предки): если раньше они, существенно отличаясь друг от друга свой внутренней формой и, как следствие, своими лексическими значениями, существовали в английском языке параллельно, то теперь, из соображений политической корректности, первое следует вывести из употребления и оставить второе.
Кроме того, бывают и другие основания для политически корректного исправления языка. Американские феминистки, например, долгое время пытались выкорчевать из английского языка слово "girl", поскольку в их восприятии оно было почти сексуальным посягательством, а немецкие феминистки без труда и даже как-то совсем незаметно вывели из оборота прежнее изящное "Fräulein" как указывающее на разницу в гражданском состоянии.
Немецким феминисткам приходится, с одной стороны, легче, поскольку в немецком языке есть отдельное слово для обозначения человека, так что здесь права женщин не нарушены: "Mensch" – человек, "Mann" – мужчина, "Frau" – женщина. Из этимологии, конечно, известно, что слово "Mensch" было произведено от слова "Mann". Правда, случилось это давно, и, возможно, ввиду срока давности политически корректные преобразования немецкого языка феминистками (пока?) не затрагивают это слово. Зато в целом, нужно сказать, немецкие феминистки в своей андрофобии доходят до абсурда: например, вместо "Emanzipation" (эмансипация) они требуют "Efrauzipation" (эфраусипация), а пока не удается добиться, чтобы немецкий язык принял это слово, они последовательно употребляют его внутри своего движения. Не менее абсурдны и некоторые иные их требования.
Исходя из соображений политической корректности в отношении равенства полов, в том числе в языке, феминистская политическая корректность настаивает на введении в употребление нового неопределенно-личного местоимения "frau" наряду с существующим "man". Собственно, немецкие феминистки не только требуют, но и ввели уже эти и многие подобные слова в свой внутренний оборот (в устной речи – в выступлениях на разного рода мероприятиях, а также в письменной речи – в публикациях феминистского движения).
Конечно, чистая правда тот факт, что это местоимение произошло от существительного "Mann", однако с самого начала своего существования оно усвоило нейтральное в половом отношении значение "какой-то человек", "какие-то люди". Народная этимология воспринимает его, правда, все равно как указывающее на мужчину. Но немецкие феминистки усмотрели в нем еще больше: оно превращает женщин в аутсайдеров, в невидимок, исключает их – это стандартный набор аргументов феминистского движения политической корректности, – поэтому они пытаются с помощью местоимения "frau", противопоставив его "man", установить равенство между полами в языке. С тех пор прошло уже более четверти века, сменилось поколение, а местоимение "frau" так и остается во внутреннем обороте феминисток, ему не удается утвердиться в общенациональнм языке. Можно думать, что никогда и не удастся. И причина этого вполне ясна: ведь для того чтобы местоимение "frau" заняло свое место в немецком языке, необходимо, чтобы сузилось значение местоимения "man", указывающего на людей вообще, т. е. нужно добиться того, чтобы оно подразумевало только мужчин. Однако препятствием к этому служит то обстоятельство, что женщины и мужчины не рассматриваются немецким языковым сознанием как особи разных видов.
Вместе с тем, здесь возникает весьма курьезная ситуация. С одной стороны, феминистки в этой борьбе за "свое, женское" неопределенно-личное местоимение прибегают в поисках аргументов к этимологии. С другой стороны, этимологии известно также, что слово "Frau" образовано от германского слова, не сохранившегося в немецком языке и имевшего значение "господин" (ср. гот. "frauja"; собственно, прямым значением существительного мужского рода было "первый среди других, стоящий впереди"). Именно в значении "госпожа" слово "Frau" оставалось в немецком языке вплоть до XVII века, а современное значение – "женщина" –появилось позже. Так что получается, что неопределенно-личное местоимение "frau" тоже имеет происхождение, аналогичное местоимению "man".
В целом, надо сказать, немецкие феминистки находятся в гораздо более выгодном положении, чем англоязычные. У них пространство для борьбы на языковом фронте значительно обширнее уже по одной той причине, что морфологически (суффикс -in) немецкий язык позволяет образование существительных женского рода несравненно шире, чем английский. Поэтому добиваться представленности женщин в языке оказывается нетрудно.
Большая проблема при этом, однако, возникает по части существительных во множественном числе с родовым значением. Вот, например, учитель / учителя, учительница / учительницы – тут все очень корректно. А все они вместе? Форма множественного числа в этом случае образуется в немецком языке так же, как и в русском, по мужскому роду. Здесь немецкие феминистки выдвинули требование политически корректного характера – во множественном числе использовать обязательно парную формулу: студентки и студенты и т. п. Кто этим правилом пренебрегает, тот/та – сексист/сексистка. А это обвинение серьезное и угрожает последствиями тяжкими. Так что феминисткам удалось утвердить такое правило, тем более, что языкового сопротивления не было, поскольку эти парные формулы никак не затрагивают системных отношений в языке, хотя в целом, приходится признать, они излишне длинны и громоздки.
Этот принцип паритетности формы множественного числа соблюдается во всех официальных, а часто и неофициальных случаях и затрагивает все сферы общественной жизни. Правительство земли Рейнланд-Пфальц, например, выпустило в 1995 году нормативную инструкцию по "справедливому в половом отношении административно-правовому языку", которая предписывала употребление парных формул, правда, в гомеопатической дозировке, а именно, если в одном предложении употребляется не больше двух пар.
А правительство земли Северный Рейн-Вестфалия от такого мудрого ограничения числа пар отказалось. Служебная субординация для университетов там была регламентирована в нормативном документе следующим образом: "Вышестоящей инстанцией ректорши или ректора, канцлерши или канцлера, профессорш и профессоров является министерство. Начальницей или начальником доцентш и доцентов, научных ассистенток и ассистентов, старших ассистенток и ассистентов, старших инженерш и старших инженеров, научных и творческих сотрудниц и сотрудников… является ректорша или ректор. Начальницей или начальником прочих сотрудниц и сотрудников является канцлерша или канцлер".
Изготовлен такой текст был в соответствии с указаниями межведомственной рабочей группы со следующим обоснованием: "Общество, построенное на принципах равноправия, требует языка права, построенного на принципах равноправия". И здесь не обошлось без курьеза: "Устав может предусматривать, что деканша или декан становится по истечении срока исполнения ее или его обязанностей продеканшей или продеканом". Получается, что по ходу службы в деканате можно и пол сменить.
Страница
1 - 10 из 10
Начало | Пред. |
1
|
След. | Конец
| По стр.
© Все права защищены
http://www.portal-slovo.ru
