Новый стиль речи и культура поколения. Политическая корректность Часть первая

Глава 3. Lingua politica correcta (политически корректный язык)

Диалектика есть способность давать в логосе [мысленное и словесное] определение каждой вещи, что она есть и чем отличается от других вещей и что у нее общее с ними и, кроме того, где место каждой из них…
Плотин

Общие принципы и направления ревизии языка

"Политическая корректность – это попытка жертв пригвоздить к позорному столбу преступников с помощью их собственного языка", –  комментируют политкорректную ревизию языка  М. Беренс и Р. фон Римша. [110] 
Конрад Адам [101]  пишет о том, что в Германии повсюду действуют "дерзновенные распорядители" в сфере языка, которые директивно определяют, что политически корректно, а что не корректно. Они решают, какое слово в силу его политической некорректности следует "пригвоздить к позорному столбу".

Дитер Циммер [102]  считает, однако, что К. Адам ошибается в понимании этого феномена, он преувеличивает его проявления и поэтому недооценивает его. Проблема в том, что этих распорядителей нет. Говорить не с кем, узнать не у кого, апеллировать не к кому, доказывать некому. Это как летучий эфир, который везде проникает, источник которого невидим, но очевиден настрой –  спонтанная готовность впитать его. Собственно, и определяется политическая корректность чаще всего как "дух времени" (нем. Zeitgeist , заимствовано и англ. языком –  zeitgeist).

Действительно, возникает впечатление, что происходит некое аморфно-ползучее безочаговое распространение политически корректного мышления, словно по воздуху. Это своего рода коллективное настроение, которое и выглядит как поветрие, но не так безобидно при более внимательном взгляде, о чем речь будет идти ниже. Политически корректные представители общества имеют, похоже, всегда одинаковое мнение по всякому возникающему вопросу. Не договариваясь, они формулируют его всегда аналогично. Они узнают друг друга с легкостью и для стороннего наблюдателя легко узнаваемы по их речи, по ряду слов и выражений, которые могут служить своего рода опознавательными знаками.

Можно думать, что такому легкому и широкому распространению политической корректности в Германии способствует определенная американизация многих сфер жизни в целом и немецкого языка в частности. Однако, говоря о политической корректности в Германии, мы не имеем в виду заимствование новых политически корректных слов, введенных в оборот в Америке. Заимствуется образ мыслей, мышление, которое производит ревизию немецких слов. Правда, нужно сказать, что не такими (пока?) методами, как в Америке.

Пока еще можно употреблять такие слова, как "калека" или, частично, "парализованный" (Behinderte), "бедный" (arm), "белокожий" (weißhäutig) и т. п. Однако появились уже и многочисленные политически корректные варианты, которые либо пока сосуществуют с "недостаточно корректными", либо заменяют их. В Германии можно услышать в частных беседах такие, например, высказывания, как "мой муж – пациент-инсультник" (mein Mann ist Gehirnschlagpatient), позволяющие избежать употребления слова "behindert", причем в тех случаях, когда речь идет не о больнице или враче, пациентом которого является человек, а о том, что он частично парализован в результате инсульта.

В то же время политическая корректность, действительно, никак не кодифицированное учение. Нигде нельзя прочитать, что правильно, с точки зрения политической корректности. Нет постоянно действующего набора правил, они окказионально-переменчивы, равно как и отсутствует какая-либо инстанция, которая бы их объясняла.

Если все-таки попытаться установить какие-то закономерности, то увидим, что одно из правил формулирует американский телекритик Уолтер Гудман [103] , обращая внимание на своеобразное обстоятельство: более длинные имена звучат как-то правильнее (корректнее), чем короткие, например:

– Oriental (выходец с Востока) > Asian American (американец азиатского происхождения);

– Indians (индейцы) > Native Americans (коренные американцы);

– elderly (пожилой) > senior citizen (старший гражданин);

– invalid (инвалид) > person with disabilities (лицо с не[трудо]способностью);

– jew (еврей) > jewish person (лицо еврейской национальности);

– colored (цветные) > persons of color (цветные);

– illegal aliens (нелегально проживающие иностранцы) > undocumented residents (незарегистрированные постоянные жители).

Этому правилу следует и политически корректный русский язык:

– чернокожие, цветные > люди с другим цветом кожи (ТВС);

– инвалиды > люди с ограниченными способностями (РТР);

– калеки > люди с ограниченными двигательными возможностями (газета "Калужская застава");

– кавказцы > лица кавказской национальности.

Очень трудно увидеть основания для такого подхода: и прежние слова были не обидные, и новые обозначают то же самое. Тем не менее, более длинные слова корректнее – это, похоже, одно правило.

Другое правило, которое можно вывести путем наблюдения: там, где язык должен выразить одобрение, он боязливо сжимается, уменьшается в объеме; там же, где он должен даже не то чтобы выразить порицание, а просто констатировать прискорбный, неприглядный или хоть как-то неприятный факт, он прячется за словами, на которые никто при всем желании не может обидеться:

– не провалился на экзамене, а отстает в результатах;

– не лысый, а обделенный волосами;

– не слепой, а инакозрячий;

– не низкорослый, а лицо, преодолевающее трудности из-за своих вертикальных пропорций;

– не толстый, а человек других размеров или человек, преодолевающий трудности из-за своих горизонтальных пропорций;

– не парализованный, а человек с частично неподвижным двигательным аппаратом;

– не наркоман, а лицо, неконтролированно обходящееся с наркотическими веществами;

– не роющийся в помойках, а собиратель вещей, от которых отказались;

– не преступник, а лицо, совершившее наказуемые действия;

– не трущобы, а жилье, не отвечающее стандартам;

– не сумасшедший, а лицо с психиатрическим опытом и т. п.

Эта велеречивость распространяется очень широко, вплоть до темы смерти: "Новый английский медицинский журнал" указал, например, на то, что труп все же лучше титуловать "неживой человек" (non living person). В сомнительном случае, безусловно, лучше употреблять более блеклое слово с более общим, более абстрактным значением, – это дипломатичнее. Бледный, размытый, невыразительный, неконкретный язык оказывается политически корректнее.

Иногда возникают также, если не правила общего характера, то, по крайней мере, обоснования частных случаев политически корректных исправлений. Например, первоначально политически корректное обозначение индейцев "Native Americans" – коренные американцы – было позднее отвергнуто самой политической корректностью по той причине, что в нем имплицитно содержится евроцентричный взгляд на историю, а свое же изобретение "non-white" – не белый – политическая корректность подвергла критике и вывела из оборота на том основании, что в этом обозначении имплицитно заключено представление о "норме", о "нормальном", что является одной из форм "институциализованного расизма", т. е. представлением о доминировании белого цвета кожи как "нормального". [104]

О правилах именования этнических групп размышляет Катарина Дёблер: "Можно ли иностранца называть иностранцем, или это уже оскорбление? И можно ли еврея назвать евреем, или это уже антисемитизм? Политически корректная договоренность гласит, что иностранец сам себя может называть иностранцем, но коренной житель не может назвать иностранца иностранцем (курсив мой. – Л.Л.)…Коренные жители автоматически становятся расистами, если они назовут иностранца иностранцем. Словом, иностранцы, конечно, предмет разговора для коренных жителей "доброчеловеческого" расположения ума, даже излюбленный предмет, но не подходящее название для этого предмета". [105]
В целом же, как уже говорилось, общий принцип состоит в том, что слова не должны быть (или казаться кому-либо) обидными. Однако же, если говорить о словах, обозначающих явления, к которым общество относится с эмоциональным предубеждением или неприязнью, то нужно понимать, что и новые слова будут неизбежно приобретать такие же значения, что были у прежних, так что их опять придется заменять. Так, конечно, и происходит. Уже можно проследить подобные цепочки из нескольких слов; например:

– negroes / Negroes / non-whites / colored / blacks / minority (group) / persons of color / African Americans / Afroamericans
(негры / Негры / не белые / цветные / черные / меньшинство / цветные/ американцы африканского происхождения / афроамериканцы);

– Indian / Native American / American Indian / Amerindian / first nation
(индеец / коренной американец / индеец американского происхождения / америндеец / первая нация),

а также более позднее, но и более быстрое развитие имен, обозначающих бедных:

– poor – needy – deprived – underpriviliged – disadvantaged
(бедный – нуждающийся – обездоленный – недопривилегированный –  потерпевший ущерб)

или, например, больных и инвалидов:

– invalid – handicapped – disabled – differently abled – physically
   challenged
(инвалид – калека – нетрудоспособный – другой по способностям – человек с физическим вызовом, т. е. требующий внимания из-за физических недостатков).

Что касается политически корректного словоупотребления в Германии, то здесь, например:

– раньше были бедные (Arme), потом они стали называться корректнее "малообеспеченные" (Minderbemittelte), а теперь уже совсем корректно "социально слабые" (Sozialschwache); [106]

– стариков нет, есть старейшины (Senioren);

– вместо слепых теперь существуют инакозрячие (Anderssichtige);

– вставных челюстей не бывает, но есть третьи зубы (dritte Zähne);

– вместо париков возникли вторые прически (zweite Frisur);

– дома для престарелых (Altersheim) превратились  в резиденции для старейшин (Seniorenresidenz);

– сумасшедшие исчезли, но появились лица с психиатрическим опытом (Personen mit Psychiatrieerfahrung);

– вместо тюрем (Gefängnis) появляется исполнительное заведение (правосудия) (Justiz-) Vollzugsanstalt;

– вместе с этим исчезают и тюремные охранники (Gefängniswärter), и на вахту заступают чиновники-исполнители (Vollzugsbeamte);

– в исполнительных учреждениях теперь содержатся не преступники (Verbrecher), а лица, совершившие наказуемые действия (Straftäter);

– уборщика мусора (Müllmann) следует теперь называть вновь созданным именем с приблизительным значением – "специалист по захоронению" (Entsorger) [107] ;

– официант (Kellner) называется политкорректно ресторанным специалистом (Restaurantfachmann).

Все это совершается для того, чтобы не употреблять слов, выражающих презрение к человеку (menschenverachtend), хотя трудно усмотреть презрительное значение в каком-либо из приведенных слов.

Бывают, конечно, и неудачи. "Немецкий язык еще не нашел хорошей замены для предосудительного слова негр, – сетует Ирена Лифлэндер. – Я всегда нахожусь в смущении, когда мне приходится констатировать факт черного цвета кожи в разговоре. У нее цветной ассистент…? Речь идет о черном адвокате…? Ее темнокожая мать…? Наш язык вытеснил слово негр, но еще не нашел приемлемой замены". [108]  Зато, заметим, слово-монстр Lebensabschnittpartnerin – партнерша по отрезку жизни – уже легко слетает с уст тех, кто борется за реформу закона о семье.

В политически корректном мире партнеры (Partner) существуют повсюду – это и компаньон, и заказчик, и клиент, и напарник, и противник (напр., в игре), и собеседник, и спутник, и супруг, и любовник, и еще много разных ролей. Все можно свести к партнерству, это хороший тон в речи, вероятно, потому, что создает впечатление совершенного равенства, с одной стороны, а с другой – никак не определяет характера отношений, что делает их в целом – по крайней мере, лексически – временными, неустойчивыми и необязательными: менять партнеров непредосудительно.

Иллюстрацией к такой неопределенности современного значения слова "партнер" также и в русском языке может служить заявление главы российского налогового ведомства Г. Букаева: "Мы для налогоплательщиков являемся партнерами и должны делать все для того, чтобы их было больше и чтобы они были богатыми". [109]  Против богатства налогоплательщики едва ли станут возражать, хотя, надо думать, не понадеются при этом на партнерство с налоговым ведомством. А вот избежать этого партнерства они пытаются всеми путями. Так что получается очень одностороннее понимание партнерства, поскольку другая сторона совсем не рассматривает такой характер отношений как партнерство.

Аналогичная ситуация возникает, например, и с высказыванием одного из высокопоставленных членов Совета Федерации: "Ирак никогда не был союзником СССР, а тем более новой России, скорее партнером. Да, мы помогали Ираку строить его экономику, создавать иракскую армию – более 90 процентов оружия в этой стране советского производства… Словом, Ирак во главе с его диктатором Саддамом Хусейном, правящим страной около 30 лет, всегда был для нас не более чем партнером, причем партнером крайне неудобным". [110]  Очень трудно понять, как все-таки следует расценивать отношения СССР и Ирака, какого рода партнером был Ирак, если СССР помогал ему строить экономику и создавать армию и если при этом он не был союзником.

Знающие толк в политической корректности все время подают знаки или сигналы (выражение "Zeichen/Signal setzen" стало уже устойчивым фразеологизмом в новом значении), не говорят прямо то ли из деликатности, то ли с целью создания возможности множественного толкования, то ли это своего рода код, понятный только посвященным.

Если сравнить с русским языком, то увидим, что и здесь бесконечные знаки подаются: фигуры знаковые, события знаковые; решения, постановления, высказывания, встречи и прочие подобные вещи могут быть названы знаковыми. Если же, отбросив смущение, спросить напрямую: не понимаю, мол, о чем вы, – то, думается, получить вразумительный ответ не удастся. Так и понимает каждый по-своему.

Существует также тенденция употреблять самоназвания: например, искажавшее суть ислама слово "Mohammedaner" (магометанин) было давно уже заменено слегка ассимилированным арабским словом "Moslem" (мусульманин), но политическая корректность требует употреблять теперь не ассимилированный вариант – "Muslim".

Требованием политической корректности было обусловлено появление в русском языке слов: "Кыргызстан", "Саха", "Молдова", "Башкортостан" – и подобных географических названий, хотя эти требования, по всей очевидности, не распространяются на такие географические названия, как Финляндия, Франция, Германия и многие другие.

Борьба за политическую корректность в немецком языке приводит к совершенно курьезным случаям, когда новое политически корректное имя оказывается куда как презрительнее старого. Слово "primitiv", например, обозначало применительно к человеку: "некультурный, неотесанный, примитивный" – и было заменено выражением "einfach strukturiert" – "просто структурированный", – которое теперь следует употреблять в официальном обороте; например, в судебных речах. Поборникам политической корректности не приходит, видимо, в голову, что слово "primitiv" было, конечно, обидно, но названое "einfach strukturiert" представляется совсем невыносимым: уж очень оно ассоциируется с простейшими одноклеточными организмами, если учитывать внутреннюю форму слова "einfach". Но, вероятно, считается, что так правильнее, поскольку у "примитивных" подобной ассоциации и, следовательно, обиды не возникнет именно по причине их "примитивности" (хотя уверенности в этом, на самом деле, нет).

Особой аккуратности политическая корректность требует в отношении именования иностранцев. Тед Тернер, основатель телеканала CNN, вычеркнул, например, слово "foreign" (чужой, иностранный) из разрешенного вокабуляра своих редакторов и дикторов: "Для CNN не должно больше существовать никакого "за пределами". Каждый должен стать родным в лоне интернационалистского канала". [111]
В Германии иностранцев как бы тоже вообще не стало, их место заняли иностранные сограждане (ausländische Mitbürger). На официальном уровне рекомендуется, например, говорить исключительно „сограждане турецкого происхождения" (Mitbürger türkischer Herkunft), хотя, как отметил Д. Циммер, всякий про себя в своем внутреннем монологе все равно дальше думает: „турки" – без всякого при этом смущения, и все это знают, и он сам знает, что все это знают.

К. Дёблер объясняет такой подход к именованию иностранцев следующим образом: "Согражданам ведь необязательно быть гражданами с соответствующими правами. Собственно, они даже тем больше сограждане, чем меньше они граждане: чем больше они юридически и пигментно отличаются от коренных жителей. Именно это делает их абсолютно необходимым инвентарем той смутной и психологически высокодотационной фикции, которая требует внушительных объемов терпимости и понимания, движения навстречу друг другу, сближения, прокладывания мостов и т. д., – Великого Сосуществования… Согражданин – это, ведь, не статус, а качественно высокоценное чувство". [112]

Большие затруднения существуют, однако, когда речь идет о каких-либо конфликтных ситуациях, в которых участвуют иностранцы разных национальностей. Это хорошо иллюстрирует пример с судьей из Гамбурга Гюнтером Бертрамом, который опубликовал в 1995 году в "Новом юридическом еженедельнике" ("Neue Juristische Wochenschrift") короткую заметку о сложных проблемах, которые возникают, когда иностранцы совершают преступления против иностранцев, т. е. когда судам приходится рассматривать дела, в которых и потерпевшие, и обвиняемые являются иностранцами. "Это дела, в которых многосложность жизни ставит под вопрос удобную, упрощенную манихейскую формулу "иностранец = жертва". [113]

Судья Бертрам упоминал дело обвиняемого родом из Ганы, убившего в Германии бейсбольной битой турецкую семью. Ганец подал протест относительно того, что он, как всегда, подвергается дискриминации из-за своего цвета кожи. И турецкая сторона также подала жалобу: суд, по мотивам враждебного отношения к туркам, не обеспечил ей достаточную защиту от "террора негра".

В ответ на эту заметку последовал "энергичный протест" другого юриста, утверждавшего, что это явное проявление ксенофобии, что это подстрекательство обывательских кругов и что выбор слов судьи Бертрама "точно укладывается в портрет человека, который одним махом называет чернокожего африканца негром и которому не по нутру речь об "иностранных согражданах". [114]