Творчество митрополита Московского Даниила

Литературно-богословские труды преподобного Иосифа, игумена Волоколамского, не остались втуне. Его книга "Просветитель" одним только фактом своего существования и читательской востребованности, не говоря уж о масштабности содержания, способствовала возникновению новых и в чём-то подобных книг. В XVI столетии в Московской Руси — соответственно тенденции к собиранию и обобщению древнерусского литературного наследия, реализованной, например, в "Книге степеней царского родословия" или же в "Великих минеях четьих", — появляются писатели, отдельные сочинения которых либо их собственными усилиями, либо при посредстве их ближайших сотрудников оказываются объединёнными в составе больших компендиумов. Это касается, в частности, сочинений Максима Грека, Ермолая-Еразма, Зиновия Отенского. Но прежде всего в данном случае речь должна идти о митрополите Московском и "всея Руси" Данииле, прямом наследнике игумена Иосифа.

Биография. Как личность Даниил, прозывавшийся (видимо из-за происхождения) Рязанцем, сформировался в Волоколамском монастыре. В 1515 г. умирающий Иосиф утвердил его, по выбору братии и соответственно желанию великого князя Василия Ивановича, своим преемником. Даниил был ревностным игуменом, в частности заботился о благосостоянии и благочинии монастыря, расширил монастырскую библиотеку. Однако его деятельность в рамках только одной обители длилась недолго. В феврале 1522 г. Даниил, будучи ещё довольно молодым человеком, по повелению опять-таки великого князя был возведён на кафедру первоиерарха вместо смещённого перед тем Варлаама.

Семнадцать лет после этого Даниил возглавлял Русскую Церковь, ревностно храня истины веры и заботясь о нравственной чистоте народа. Тем не менее, его предстоятельство некоторые — правда, крайне предубеждённые — современники оценивали негативно. Например, винили митрополита в том, что он не печаловался "государю о всех людех" и называли его "потаковником" неблаговидных поступков Василия Ивановича. Действительно, имя его оказалось замешанным в нескольких сомнительных делах последнего. Например, в 1523 г. прибывший в Москву под гарантии о безопасности со стороны нового главы русской Церкви северский князь Василий Шемячич был, несмотря на это, заключён великим князем в заточение; в 1525 г., вопреки церковным правилам и протесту духовенства, особенно заволжских старцев, Даниил вновь уступил воле Василия Ивановича и лично обвенчал его с Еленой Глинской при его прежней, ещё живой, лишь насильно постриженной в монахини, супруге Соломонии Сабуровой. Как будто бы не к чести святителя были и суды над старцами Вассианом Патрикеевым и Максимом Греком (в 1525 и 1531 гг.). И всё же явленную им податливость и потворство великому князю вряд ли правильно объяснять только его малодушным раболепством или же политическим конформизмом. Во-первых, своим иерархическим ростом Даниил был полностью обязан Василию Ивановичу, что, конечно же, в средневековом обществе уже само по себе имело весьма существенное значение для характера отношений между людьми. Во-вторых, всё развитие социальной структуры русского общества неуклонно шло в направлении к монархическому абсолютизму по византийскому образцу и таковой в первой трети XVI столетия был уже почти достигнут, что не мог не чувствовать обласканный главой государства предстоятель Церкви. В-третьих, ещё преподобный Иосиф Волоцкий в последних разделах своего "Просветителя" теоретически признавал превосходство светской власти по отношению к духовной, что, конечно же, не могло не влиять на практические принципы его непосредственного ученика. Наконец очевидно, что стремление митрополита к прочному союзу с великим князем заодно помогало ему преодолевать внутрицерковные раздоры, а также укреплять влияние иосифлян в церковной жизни. Так что в свете объективной проекции этот первоиерарх представляется как последовательно отстаивавший интересы Церкви. Однако после смерти Василия III и затем молодой жены последнего положение Даниила ухудшилось: в 1539 г., когда род князей Шуйских в межбоярской борьбе достиг первенства при дворе малолетнего великого князя Ивана Васильевича, митрополит по принуждению оставил первосвятительство и был сослан на покой в родной Иосифо-Волоколамский монастырь. Здесь он и умер восемь лет спустя.

Литературное наследие. Известные нам внешние обстоятельства биографии митрополита Даниила удивительным образом противоречат его внутреннему миру, о котором можно судить по его весьма плодотворным литературным трудам. Свою пастырскую обязанность учить словом он исполнил как никто другой из первоиерархов русской Церкви. Даниил был истинно книжным человеком, — по совершенно независимому отзыву его великого современника преподобного Максима Грека, "доктором закона Христова, украшенным многими знаниями" и обладавшим "изящным разумом". Книжность, учёность и премудрость этого первосвятителя отмечал также и другой его современник, дипломат и публицист Ф. И. Карпов. Даниил оставил много сочинений. Помимо грамот церковно-административного назначения, это преимущественно проповеди, или учительные "слова", обращённые к широкой аудитории, и послания, адресованные разным частным лицам. К сожалению, пока что совсем нет возможности определённо говорить о времени написания им того или иного произведения и, соответственно, нельзя хронологически представить историю его творчества. Вероятно лишь, что основной корпус его сочинений был создан в период его предстоятельского служения. Как глава русской Церкви Даниил, по мнению исследователей, опекал, кроме того, ряд важнейших в плане государственной идеологии, а также конкретной церковно-практической потребности литературных предприятий 20-х — 30-х годов XVI в. Известно, по крайней мере, что под его руководством велась историографическая работа ("Никоновская" и "Иоасафовская" летописи и "Хронограф"), была составлена сводная "Кормчая книга", занимались переводами приглашённые на Русь иностранцы, — врач и астролог Николай Булев (Немчин) и упомянутый Максим Грек.

Собственные литературные сочинения митрополита Даниила бытовали в русской книжности либо раздельно, в составе разных рукописных книг, либо в составе двух авторских сборников: один, из 16 поучений, принято называть "Соборником", другой, из 14 посланий, — "Сборником". Обе подборки известны в рукописях XVI в. (соответственно, РНБ, F. 1, № 522 и РНБ, собрание М. И. Погодина, № 1149), причём "Соборник", по мнению учёных, составлен был самим автором, тогда как его послания свёл воедино неизвестный книжник. Обе подборки известны также в нескольких рукописных копиях XVI-XVIII веков.

В плане творческого пафоса писатель-иерарх выступал, в первую очередь, как публицист, ибо затронутый им весьма широкий круг вопросов всегда касался именно современных ему конкретных явлений общественной жизни. В "Соборнике", например, содержатся обличения ереси "жидовствующих", астрологии, а также различных, распространённых в обществе — прежде всего, среди вельмож и духовенства — нравственных пороков. Соответственно, в "словах" рассматривается догматическое учение Церкви о воплощении и богочеловечестве Спасителя Иисуса Христа, о промысле Божием и его отношении к судьбе человечества; разбираются разные обстоятельства жизни людей, согласующиеся или не согласующиеся с христианским представлением о Божественной премудрости, правде и любви; рисуется общественное и семейное положение женщины; обличается жадность и скупость духовенства, говорится о воспитании детей, о жестоком и несправедливом угнетении рабов. Даже модники и блудники не оставлены без внимания проповедника. Митрополит учит о том, что "должно веровать и поступать по свидетельству божественных писаний"; что необходимо избегать ложных пророков и учителей, либо кротко, но твёрдо опровергать их мнения; что за истины веры надлежит бороться твёрдо и неколебимо; что надобно исполнять все церковные "устроения, чины и уставы, правила и законы", дабы быть истинными, а не только по названию, христианами; что поскольку власть на земле дана Богом "в отмщение злодеем, в похвалу же благотворцам", постольку следует и повиноваться властям, и заботиться о соблюдении людьми божественных законов; что подобает воздерживаться от неправды, ярости, гнева, зависти, тщеславия, гордости, пересудов, клеветы, ябедничества и доносов; что нужно каждому христианину в своей жизни выполнять всем сердцем, душой и мыслью обет, данный при святом крещении и в таинстве брака, и, заметив в себе нарушение этого обета, покаяться и исправиться; что ради возможного спасения желательно быть милосердным, справедливым, жить в простоте и добродетелях, презирая суетные удовольствия мира и любомудрствуя о духовном, и не стоит предаваться со страстным увлечением мирским благам. Содержание другой книги Даниила, "Сборника", в целом сходно с его учительными трактатами. Адресованные частным — к сожалению, чаще всего не названным — лицам "послания" этого князя Церкви, видимо, все же ориентированы были на множество читателей. Их автор размышляет о браке и иночестве как двух богоустановленных формах жизни человека; рассматривает три типа монашеского подвизания, — отшельничество, скитничество и общежитие; излагает идеалы и правила подвижнической жизни; рассуждает о целомудрии и чистоте; бичует грехи блуда и прелюбодеяния, особенно грех муже- и детоложства; порицает духовенство за нерадение по отношению к просвещению церковного народа; вникает в смысл учения Церкви о страхе Божием, о ничтожестве земных благ и скоротечности земной жизни; рисует картины страшного суда; призывает своих собеседников и всех чад окормляемой им паствы к покаянию и исправлению. Теми же учительно-обличительными задачами и пафосом характеризуются и бытовавшие отдельно сочинения митрополита Даниила. Например, его "Окружное послание" направлено против общественных раздоров и несогласий, деспотизма власти и лжеучений еретиков, в нём так же говорится о "смирении, соединении, согласии, любви, соблюдении православной веры и закона", а "Послание" к волоколамскому старцу Дионисию Звенигородскому, в миру князю, учит о христианском отношении к скорбям, о монастырской дисциплине и послушании.

Свои произведения — и "слова" и "послания" — Даниил всегда строил примерно одинаково. Вступление у него было обычно посвящено обозначению конкретной вероучительной, нравственной, житейской проблемы и по смыслу являлось преимущественно обличительным. Последний раздел был больше назидательным, здесь излагались нравственные выводы, наставления, призывы. Литературно это самостоятельные части. В них автор подчас являет талант острого сатирика, правдивого и всестороннего бытописателя, способного умело сочетать высокоумную книжную речь с живым, разговорным языком. А вот средняя часть сочинений Даниила литературно несамостоятельна: в плане содержания и назначения она является справочно-иллюстративным, доказательным разделом, ибо представляет собой тщательную и нередко исчерпывающую подборку выдержек и примеров, заимствованных из разнообразнейших источников: из Священного Писания, правил Церкви, святоотеческих творений и многих других переводных и собственно русских памятников литературы, — разных богослужебных текстов, патериков, "Прологов", житий святых подвижников, хроник, летописей, "Кормчей книги", легендарно-исторических повествований об Александре Македонском, "Слова о законе и благодати" митрополита Илариона, "Похвального слова" царю Константину Евфимия Тырновского, "Просветителя" Иосифа Волоцкого, переводов Максима Грека и т. д. Здесь, несомненно, писатель с блеском демонстрировал свою огромную эрудицию и блестящую начитанность в христианской литературе  (исследователи насчитывают до 80 использованных им в целом источников). Соответственно, данные разделы его сочинений обладают, прежде всего, информационно-энциклопедической ценностью.

"Поучение". Конечно, как мастер художественного слова митрополит Даниил заметно уступает древнерусским корифеям церковного красноречия — Илариону Киевскому, Кириллу Туровскому, Серапиону Владимирскому. Его сочинениям не присущи впечатляющая образность, эмоциональная напряжённость и изысканное изящество литературной формы. Он спокоен и рассудочен, его душевные и умственные движения чужды священного поэтического трепета и порыва, его перо бесстрастно и академично. Показательным в этом плане является, например, текст, который — единственно из всех прочих — озаглавлен как "Поучение" и который переписывался вне указанных выше сборников (самый ранний список в рукописи XVI в.: РГБ, Волоколамское собрание, № 492, л.57об.-68). К тому же, это единственное более или менее исправно изданное творение Даниила. Посвящено "Поучение" критике тех, кто любит предаваться увеселениям, не соответствующим христианскому благочестию и благочинию. В его основе лежит, по-видимому, живая проповедь, произнесённая первоиерархом с амвона Успенского собора в Москве, на что в самом тексте трактата есть чёткое указание.

Своё размышление Даниил начинает с констатации необходимости для каждого человека руководствоваться духовным эгоизмом: "Подобает нам преже всего, о благоразумная чада, възлюбити внимание и брежение о себе кождо нас и всяко попечение и любомудрие състрояти и о душах наших". Ведь время земного бытия человека — это лишь одно мгновение: "Яко конь скоро мимо течет, и яко птица по воздуху скоро мимо летит, тако и дние наши". Люди в жизни лишь гости, пришельцы, странники. Для всех она лишь место изгнания и приуготовления "к будущему животу", и из неё всем предстоит вернуться в отечество Господа. Но путь туда для каждого будет по делам его. Поэтому всякой душе подобает "трезвитися", — помнить "на всякъ день и час" о своих прегрешениях "в деле", "в слове", "в помышлении", "в зрении", "в осуждении", "в гордости", "в щаплении" (величании), и всякой душе о случившихся "винах" подобает ради милости Божией "каатися, и рыдати, и плакати". Ибо никто не минует Страшного Суда: ни духовенство, ни миряне, ни мужи, ни жены, ни старые, ни молодые, ни рабы, ни свободные. Даже царям и князьям, несмотря на их славу, предстоит испытание. При этом всякий, кто бы он ни был, получит именно то, что в земной своей жизни "съдела, — или благо, или зло". Поэтому всегда необходимо иметь в себе страх Божий и помнить о дне "суда Христова" и так "любочестно и любодобродетельно" окончить дни свои земные. "Кая убо нам спасения надежда будет, — вопрашивает Даниил, — егда на земли живуще Божией небрежения мудрствуем? Кака нам польза срамно и зазорно житие имети?" Особенно это касается "освященных Богови", то есть христиан. Но оказывается, благочестие человека есть не только внутреннее состояние, оно выражается и внешне: "и въ одеждах, и въ обущах", в том, как человек выглядит, ходит, действует "на торжище и въ дому", говорит, молчит, принимает пищу. Ведь только Богу "сердечная умышления знаема", люди же о внутреннем судят по внешнему, но из-за этого "соблазн и претыкание бывает многим". Вот почему, согласно апостолу Павлу, нельзя подавать соблазна ни "июдеемь", ни "еллином", ни "Церкви Божией". И апостольские правила, а затем установления святых отцов, предписывали "и о епископех, и о причетницех, и о простых человецех еже яко не смехотворное и не безчинное житие имети". А ведь от "священных правил" и от "прочих божественных писаний" большая польза бывает! Кто читает их, с упорством стремясь постигнуть заключённую в них премудрость Божию, "предания и учениа" Церкви, тот бежит, "яко от змия, от срамословия, и суесловия, и собраниа бесед душавредящих", "и в сицевых играет, и утешается, и радуется душа" его.

От размышления о необходимости соблюдать духовную трезвость Даниил переходит к краткой, но исполненной искреннего сокрушения филиппике, причём обращённой не к мирянам, которые прежде всего нуждаются в духовном руководстве, а именно к церковно- и священнослужителям, которым как раз и вверена роль духовного лидерства. Святитель с горечью констатирует, что некоторые из подвластных ему служителей Господа — "пресвитери, и диякони, и подъдиакони, и чтецы, и певци глумятся и играют в гусли, въ домры, въ смыки", кроме того, любят игры в кости, шахматы, шашки, "песни бесовские", "безмерное и премногое пианство", "всякое плотское мудрование и наслажение паче духовных", и от того самим себе и "иным велик вред" приносят. Это — "безчинный обычай, всякого студа, и срама, и зазрения" исполнен! Особенно подобает "образ благ" иметь людям церковного чина и вообще "всем человеком", "живущим" в "дому пречистые Богородицы", то есть, надо понимать, на Руси (ведь Россия издревле трактовалась как удел Богоматери), и в частности — в "святемь сем месте пречистыя Богородици и великих чюдотворцевь Петра и Алексея", то есть, можно думать, в Москве (ведь святители Петр и Алексий небесные покровители Москвы). Не исключено также, что в данном случае автор специально имел в виду ещё и клир кафедрального собора Москвы в честь Успения Божией Матери, под сводами которого, видимо, и произнёс некогда свою проповедь.

Приведённые суждения о добродетельности и постулаты о предосудительности мирских увеселений и их несовместимости с христианским целомудрием митрополит Даниил подкрепляет юридически, а именно извлечениями из церковных правил, посланий апостола Павла и сочинений святителя Иоанна Златоуста и преподобного Ефрема Сирина. Наряду с доказательным значением эти выдержки позволяют критику конкретизировать способы и формы развлечений, имевших место не только в древности, но, видимо, и в современном ему русском обществе. Оказывается, общественные пороки не ограничивались только "еллинским обычаем" предаваться пляскам, песням, азартным играм и неумеренному винопитию. Оказывается, в церковном народе есть такие, кто ведут корчемное дело, способствуя тем самым греху пьянства, используют ради забавы животных, не чуждаются гадателей и колдунов и даже, празднуя языческим богам, переодеваются, — мужчины в женские одежды, женщины в мужские, или же скрываются под разными личинами. Всё это и канонические правила, и святоотеческие свидетельства определённо осуждают и отрицают как служение дьяволу. Соответственно, духовные лица за приверженность к такого рода удовольствиям должны быть извергнуты из сана, а миряне отлучены от святого причастия.

Завершает Даниил своё "Поучение" взыванием к пасомым в форме нравственных наставлений, которые, в сущности, раскрывают обозначенное в первой части понятие "добрых дел". "Сего ради молю вас: не любите сквернословия, играния и глумления, и отступайте от бесед душетленных, и всяким хранением соблюдайте своя сердца от нечистых и скверных помысл, и сохраняйте свои очи от зрения неполезнаго и от слышания душевреднаго… и многа смирения и воздержания во всем имейте… но всегда поучайтеся божественым Писанием, прочитайте, пойте, молитве прилежно внимайте, рукоделствуйте, плетениа суетная от помыслов отсецайте, в забытие и пленение скверная и тщеславная не уклоняйтеся, от собраниа церковнаго не отлучайтеся, нищим давайте, о раи и царствии небеснем беседуйте, смерть въспоминайте, всекрасную же и премудрую простоту, и кротость, и смирение паче всего съблюдайте! Да избавит нас Господь Бог от сетей вражиих и от всякаго плотскаго мудрованиа, и от прочих злокозненых человек…".

Ценностное значение литературного наследия Даниила. Рассмотренное "Поучение", как видно, представляет собой типичную назидательную проповедь. Оно, несомненно, интересно как содержательно конгениальное морально-нравственному состоянию современного автору общества. То есть его историко-социальная ценность бесспорна. Но в контексте истории древнерусской словесности данный текст интересен лишь постольку, поскольку, принадлежа к определенной жанровой форме литературного творчества, является, как и другие подобные сочинения митрополита, памятником возрождения на Руси почти прервавшейся к XVI в. традиции пастырского учительства. Писательская искусность автора, владение стилем, умение точно охарактеризовать описываемый факт очевидны. Но вряд ли его можно назвать вдохновенным художником слова.

И всё же в отдельных пассажах своих сочинений писатель сумел достичь весьма яркой выразительности. Нередко интонацию его, казалось бы, философски отстранённого размышления отличает острота живого и искреннего чувства, особенно когда он касается своей любимой темы о тленности бытия и тщетности суеты человека ради внешнего благоустройства. В этом отношении особенно хорош пассаж из 4-го, согласно "Сборнику" "Послания" митрополита, стилистически напоминающий литературную манеру святителя Иоанна Златоуста: "Что же убо есть житие наше, о любезне? Не яко ли же сонное видение, не яко ли цвет травный и пара вмале восходящи и исчезающе, или речная быстрина мимотекущия, или яко роса утренняа въистину? Приидем убо, о любимиче, и видим во гробех ясно! Где оного и оного многое имение и безчисленное богатство, где крепость телесная их, где храбрость мужества их? Где убо есть доброта телесная, где есть юность, где суть очи, где язык многоглаголивый и ухищренныя речи? …Где красота и слава суетнаго сего житиа? Вся исохша, яко трава, вся разсыпашеся, вся погибоша! Где убо тогда мирское пристрастие? Где маловременных мечтание? Где злато и сребро? …Где радость прелестнаго сего века? Где веселие маловременное суетнаго сего житиа? Все пепел, вся прьсть, вся прах, вся сень! Что убо всуе мятемся человецы, гнои суще? …И вся убо видимая мира сего красна суть и славна, но вскоре минует и исчезают яко дым, якоже и предьречеся, яко сон или яко цвет увядает, вечная же и невидимая въ веки пребывает!"

К весьма ярким краскам Даниил прибегал, переходя от традиционной темы обличения общественных пороков к изображению конкретных их проявлений в современной ему жизни. В таких случаях, сокрушаясь о духовно губительных недугах окормляемой им паствы, проповедник, бывало, становился беспощадно едок и саркастичен. Вот, например, как уничижительно он характеризовал в 13-м "слове" "Соборника" некоторых юношей, пристрастных к щегольству. Таковые "всегда велемудрствуют о красотe телесней, всегда украшаются вящше жен умывании различными, и натирании хитрыми, и ум их всегда плавает о ризах, о ожерелиях, о пугвицах, о иже под срачицею препоасании, о сапозех, о острижении главы, о повешении косм, о намизании ока, о кивании главе, о уставлении перст, о выставлении ног. И иная многая понужаются творити неполезная!". Ничем от таких щёголей не отличаются и женолюбцы. Сатира обличителя столь же беспощадна, сколь наглядна. "Жены красны блудница, — живописует он в 12-м "слове", — или ино лице женовидно красноюнеющеся видев, и светло и мягко объюхав, и притек, объем, целуеши, мыззжеши и рукама осязаеши, и толико безстуден и безумен быв бесовскою любовию восхотився к ней, аки бы внутрь себя вместити, сице помрачен сый, якоже от безсловесных бываа, аки жребец некий слатнояростивый рзая и сластию распалаася, аки огнем горя, яко вепрь к свинии своей похотствуя, и употевая, и пены испущаа, сице и ты, безсловестным позавидев, словестное естество въ безсловестное поработив, о человеце… Велий подвиг твориши, угожая блудницам! Ризы изменяеши, хожение уставляеши, сапоги вельми червлены и малы зело, якоже и ногам твоим велику нужу терпети от тесноты согнетения их! Сице блистаеши, сице скачеши, сице рыгаеши и рзаеши, уподобляяся жребцу! Благому же обычаю… ни мало хощеши навыкнути".

В целом учительные творения митрополита Даниила обнаруживают удивительную наблюдательность его умственного взора, чуткость и отзывчивость его души по отношению к болезням общества, искренность и чистоту его заботы об их исцелении. По тематической полноте, по разнообразию и актуальности вопросов, поднятых им перед разумом и совестью современников, ни один из древнерусских церковных мыслителей, пожалуй, не может с ним сравниться. Разве что преподобный Максим Грек. Но труды последнего с точки зрения пафоса были более камерны и не столь публицистичны. Не случайно литературное наследие первоиерарха было так популярно среди грамотников Древней Руси. В XVI в., например, к нему как к авторитетному вероучительному источнику неоднократно обращались в своих посланиях другие древнерусские писатели: Феодосий, архиепископ Новгородский (1542-1551 гг.), постриженик Волоколамского монастыря, волоколамский же инок, а затем настоятель Возмицкого монастыря Вассиан Кошка (ум. 1568 г.), святитель Иов, патриарх Московский (ум. 1607 г.). Особенно популярны были третье и четвёртое "слова" из "Соборника", в которых речь шла о церковном предании и обрядах, пятое "слово", посвящённое учению о воплощении, седьмое о превосходстве премудрости Божией над "хитростью" дьявола, восьмое об отношении к еретикам. Известны даже отдельные компиляции, составленные на основании "слов" митрополита — "избрания Данииловы книги". Аналогичным литературным влиянием обладали и его "послания". Во всяком случае, в XVI столетии по их образцу составлены были несколько анонимных текстов. Позднее творения писателя весьма почитались старообрядцами, — причём, что важно подчеркнуть, как равные по значению трудам святых отцов древней Церкви.

Таким образом, след, оставленный Даниилом Рязанцем в истории русской литературы, достаточно глубок. Однако, несмотря на это, его наследие до сих пор было мало привлекательным для учёных. Все сколько-нибудь значимые исследования на данную тему написаны до Октябрьской революции. В последующее же время литературные труды Даниила вовсе оказались забытыми. Имя писателя вспоминалось лишь в связи с анализом исторических обстоятельств жизни русского общества в XVI в., а также в связи с его причастностью к истории русского летописания. Соответственно, и его сочинения, кроме рассмотренного выше "Поучения", пребывают, будучи неизданными, в полной неизвестности. Некоторые дореволюционные публикации текстов митрополита — прежде всего, предпринятые В. Жмакиным — можно не учитывать, так как они и недоступны широкому читателю и слабы в плане научной репрезентативности: фрагментарны, текстологически не выверены, лишены историко-филологических комментариев. А между тем творения Даниила — по крайней мере, в части их публицистического содержания — представляют немалую ценность. Их нравописательская тематика и присущий им характер интонационного звучания, несомненно, предваряют собой стилистику посланий Ивана Грозного и сочинений Ивана Пересветова. И уже в этом одном отношении они заслуживают более тщательного внимания.