Творчество митрополита Московского Даниила

"Поучение". Конечно, как мастер художественного слова митрополит Даниил заметно уступает древнерусским корифеям церковного красноречия — Илариону Киевскому, Кириллу Туровскому, Серапиону Владимирскому. Его сочинениям не присущи впечатляющая образность, эмоциональная напряжённость и изысканное изящество литературной формы. Он спокоен и рассудочен, его душевные и умственные движения чужды священного поэтического трепета и порыва, его перо бесстрастно и академично. Показательным в этом плане является, например, текст, который — единственно из всех прочих — озаглавлен как "Поучение" и который переписывался вне указанных выше сборников (самый ранний список в рукописи XVI в.: РГБ, Волоколамское собрание, № 492, л.57об.-68). К тому же, это единственное более или менее исправно изданное творение Даниила. Посвящено "Поучение" критике тех, кто любит предаваться увеселениям, не соответствующим христианскому благочестию и благочинию. В его основе лежит, по-видимому, живая проповедь, произнесённая первоиерархом с амвона Успенского собора в Москве, на что в самом тексте трактата есть чёткое указание.

Своё размышление Даниил начинает с констатации необходимости для каждого человека руководствоваться духовным эгоизмом: "Подобает нам преже всего, о благоразумная чада, възлюбити внимание и брежение о себе кождо нас и всяко попечение и любомудрие състрояти и о душах наших". Ведь время земного бытия человека — это лишь одно мгновение: "Яко конь скоро мимо течет, и яко птица по воздуху скоро мимо летит, тако и дние наши". Люди в жизни лишь гости, пришельцы, странники. Для всех она лишь место изгнания и приуготовления "к будущему животу", и из неё всем предстоит вернуться в отечество Господа. Но путь туда для каждого будет по делам его. Поэтому всякой душе подобает "трезвитися", — помнить "на всякъ день и час" о своих прегрешениях "в деле", "в слове", "в помышлении", "в зрении", "в осуждении", "в гордости", "в щаплении" (величании), и всякой душе о случившихся "винах" подобает ради милости Божией "каатися, и рыдати, и плакати". Ибо никто не минует Страшного Суда: ни духовенство, ни миряне, ни мужи, ни жены, ни старые, ни молодые, ни рабы, ни свободные. Даже царям и князьям, несмотря на их славу, предстоит испытание. При этом всякий, кто бы он ни был, получит именно то, что в земной своей жизни "съдела, — или благо, или зло". Поэтому всегда необходимо иметь в себе страх Божий и помнить о дне "суда Христова" и так "любочестно и любодобродетельно" окончить дни свои земные. "Кая убо нам спасения надежда будет, — вопрашивает Даниил, — егда на земли живуще Божией небрежения мудрствуем? Кака нам польза срамно и зазорно житие имети?" Особенно это касается "освященных Богови", то есть христиан. Но оказывается, благочестие человека есть не только внутреннее состояние, оно выражается и внешне: "и въ одеждах, и въ обущах", в том, как человек выглядит, ходит, действует "на торжище и въ дому", говорит, молчит, принимает пищу. Ведь только Богу "сердечная умышления знаема", люди же о внутреннем судят по внешнему, но из-за этого "соблазн и претыкание бывает многим". Вот почему, согласно апостолу Павлу, нельзя подавать соблазна ни "июдеемь", ни "еллином", ни "Церкви Божией". И апостольские правила, а затем установления святых отцов, предписывали "и о епископех, и о причетницех, и о простых человецех еже яко не смехотворное и не безчинное житие имети". А ведь от "священных правил" и от "прочих божественных писаний" большая польза бывает! Кто читает их, с упорством стремясь постигнуть заключённую в них премудрость Божию, "предания и учениа" Церкви, тот бежит, "яко от змия, от срамословия, и суесловия, и собраниа бесед душавредящих", "и в сицевых играет, и утешается, и радуется душа" его.

От размышления о необходимости соблюдать духовную трезвость Даниил переходит к краткой, но исполненной искреннего сокрушения филиппике, причём обращённой не к мирянам, которые прежде всего нуждаются в духовном руководстве, а именно к церковно- и священнослужителям, которым как раз и вверена роль духовного лидерства. Святитель с горечью констатирует, что некоторые из подвластных ему служителей Господа — "пресвитери, и диякони, и подъдиакони, и чтецы, и певци глумятся и играют в гусли, въ домры, въ смыки", кроме того, любят игры в кости, шахматы, шашки, "песни бесовские", "безмерное и премногое пианство", "всякое плотское мудрование и наслажение паче духовных", и от того самим себе и "иным велик вред" приносят. Это — "безчинный обычай, всякого студа, и срама, и зазрения" исполнен! Особенно подобает "образ благ" иметь людям церковного чина и вообще "всем человеком", "живущим" в "дому пречистые Богородицы", то есть, надо понимать, на Руси (ведь Россия издревле трактовалась как удел Богоматери), и в частности — в "святемь сем месте пречистыя Богородици и великих чюдотворцевь Петра и Алексея", то есть, можно думать, в Москве (ведь святители Петр и Алексий небесные покровители Москвы). Не исключено также, что в данном случае автор специально имел в виду ещё и клир кафедрального собора Москвы в честь Успения Божией Матери, под сводами которого, видимо, и произнёс некогда свою проповедь.

Приведённые суждения о добродетельности и постулаты о предосудительности мирских увеселений и их несовместимости с христианским целомудрием митрополит Даниил подкрепляет юридически, а именно извлечениями из церковных правил, посланий апостола Павла и сочинений святителя Иоанна Златоуста и преподобного Ефрема Сирина. Наряду с доказательным значением эти выдержки позволяют критику конкретизировать способы и формы развлечений, имевших место не только в древности, но, видимо, и в современном ему русском обществе. Оказывается, общественные пороки не ограничивались только "еллинским обычаем" предаваться пляскам, песням, азартным играм и неумеренному винопитию. Оказывается, в церковном народе есть такие, кто ведут корчемное дело, способствуя тем самым греху пьянства, используют ради забавы животных, не чуждаются гадателей и колдунов и даже, празднуя языческим богам, переодеваются, — мужчины в женские одежды, женщины в мужские, или же скрываются под разными личинами. Всё это и канонические правила, и святоотеческие свидетельства определённо осуждают и отрицают как служение дьяволу. Соответственно, духовные лица за приверженность к такого рода удовольствиям должны быть извергнуты из сана, а миряне отлучены от святого причастия.

Завершает Даниил своё "Поучение" взыванием к пасомым в форме нравственных наставлений, которые, в сущности, раскрывают обозначенное в первой части понятие "добрых дел". "Сего ради молю вас: не любите сквернословия, играния и глумления, и отступайте от бесед душетленных, и всяким хранением соблюдайте своя сердца от нечистых и скверных помысл, и сохраняйте свои очи от зрения неполезнаго и от слышания душевреднаго… и многа смирения и воздержания во всем имейте… но всегда поучайтеся божественым Писанием, прочитайте, пойте, молитве прилежно внимайте, рукоделствуйте, плетениа суетная от помыслов отсецайте, в забытие и пленение скверная и тщеславная не уклоняйтеся, от собраниа церковнаго не отлучайтеся, нищим давайте, о раи и царствии небеснем беседуйте, смерть въспоминайте, всекрасную же и премудрую простоту, и кротость, и смирение паче всего съблюдайте! Да избавит нас Господь Бог от сетей вражиих и от всякаго плотскаго мудрованиа, и от прочих злокозненых человек…".

Ценностное значение литературного наследия Даниила. Рассмотренное "Поучение", как видно, представляет собой типичную назидательную проповедь. Оно, несомненно, интересно как содержательно конгениальное морально-нравственному состоянию современного автору общества. То есть его историко-социальная ценность бесспорна. Но в контексте истории древнерусской словесности данный текст интересен лишь постольку, поскольку, принадлежа к определенной жанровой форме литературного творчества, является, как и другие подобные сочинения митрополита, памятником возрождения на Руси почти прервавшейся к XVI в. традиции пастырского учительства. Писательская искусность автора, владение стилем, умение точно охарактеризовать описываемый факт очевидны. Но вряд ли его можно назвать вдохновенным художником слова.

И всё же в отдельных пассажах своих сочинений писатель сумел достичь весьма яркой выразительности. Нередко интонацию его, казалось бы, философски отстранённого размышления отличает острота живого и искреннего чувства, особенно когда он касается своей любимой темы о тленности бытия и тщетности суеты человека ради внешнего благоустройства. В этом отношении особенно хорош пассаж из 4-го, согласно "Сборнику" "Послания" митрополита, стилистически напоминающий литературную манеру святителя Иоанна Златоуста: "Что же убо есть житие наше, о любезне? Не яко ли же сонное видение, не яко ли цвет травный и пара вмале восходящи и исчезающе, или речная быстрина мимотекущия, или яко роса утренняа въистину? Приидем убо, о любимиче, и видим во гробех ясно! Где оного и оного многое имение и безчисленное богатство, где крепость телесная их, где храбрость мужества их? Где убо есть доброта телесная, где есть юность, где суть очи, где язык многоглаголивый и ухищренныя речи? …Где красота и слава суетнаго сего житиа? Вся исохша, яко трава, вся разсыпашеся, вся погибоша! Где убо тогда мирское пристрастие? Где маловременных мечтание? Где злато и сребро? …Где радость прелестнаго сего века? Где веселие маловременное суетнаго сего житиа? Все пепел, вся прьсть, вся прах, вся сень! Что убо всуе мятемся человецы, гнои суще? …И вся убо видимая мира сего красна суть и славна, но вскоре минует и исчезают яко дым, якоже и предьречеся, яко сон или яко цвет увядает, вечная же и невидимая въ веки пребывает!"

К весьма ярким краскам Даниил прибегал, переходя от традиционной темы обличения общественных пороков к изображению конкретных их проявлений в современной ему жизни. В таких случаях, сокрушаясь о духовно губительных недугах окормляемой им паствы, проповедник, бывало, становился беспощадно едок и саркастичен. Вот, например, как уничижительно он характеризовал в 13-м "слове" "Соборника" некоторых юношей, пристрастных к щегольству. Таковые "всегда велемудрствуют о красотe телесней, всегда украшаются вящше жен умывании различными, и натирании хитрыми, и ум их всегда плавает о ризах, о ожерелиях, о пугвицах, о иже под срачицею препоасании, о сапозех, о острижении главы, о повешении косм, о намизании ока, о кивании главе, о уставлении перст, о выставлении ног. И иная многая понужаются творити неполезная!". Ничем от таких щёголей не отличаются и женолюбцы. Сатира обличителя столь же беспощадна, сколь наглядна. "Жены красны блудница, — живописует он в 12-м "слове", — или ино лице женовидно красноюнеющеся видев, и светло и мягко объюхав, и притек, объем, целуеши, мыззжеши и рукама осязаеши, и толико безстуден и безумен быв бесовскою любовию восхотився к ней, аки бы внутрь себя вместити, сице помрачен сый, якоже от безсловесных бываа, аки жребец некий слатнояростивый рзая и сластию распалаася, аки огнем горя, яко вепрь к свинии своей похотствуя, и употевая, и пены испущаа, сице и ты, безсловестным позавидев, словестное естество въ безсловестное поработив, о человеце… Велий подвиг твориши, угожая блудницам! Ризы изменяеши, хожение уставляеши, сапоги вельми червлены и малы зело, якоже и ногам твоим велику нужу терпети от тесноты согнетения их! Сице блистаеши, сице скачеши, сице рыгаеши и рзаеши, уподобляяся жребцу! Благому же обычаю… ни мало хощеши навыкнути".

В целом учительные творения митрополита Даниила обнаруживают удивительную наблюдательность его умственного взора, чуткость и отзывчивость его души по отношению к болезням общества, искренность и чистоту его заботы об их исцелении. По тематической полноте, по разнообразию и актуальности вопросов, поднятых им перед разумом и совестью современников, ни один из древнерусских церковных мыслителей, пожалуй, не может с ним сравниться. Разве что преподобный Максим Грек. Но труды последнего с точки зрения пафоса были более камерны и не столь публицистичны. Не случайно литературное наследие первоиерарха было так популярно среди грамотников Древней Руси. В XVI в., например, к нему как к авторитетному вероучительному источнику неоднократно обращались в своих посланиях другие древнерусские писатели: Феодосий, архиепископ Новгородский (1542-1551 гг.), постриженик Волоколамского монастыря, волоколамский же инок, а затем настоятель Возмицкого монастыря Вассиан Кошка (ум. 1568 г.), святитель Иов, патриарх Московский (ум. 1607 г.). Особенно популярны были третье и четвёртое "слова" из "Соборника", в которых речь шла о церковном предании и обрядах, пятое "слово", посвящённое учению о воплощении, седьмое о превосходстве премудрости Божией над "хитростью" дьявола, восьмое об отношении к еретикам. Известны даже отдельные компиляции, составленные на основании "слов" митрополита — "избрания Данииловы книги". Аналогичным литературным влиянием обладали и его "послания". Во всяком случае, в XVI столетии по их образцу составлены были несколько анонимных текстов. Позднее творения писателя весьма почитались старообрядцами, — причём, что важно подчеркнуть, как равные по значению трудам святых отцов древней Церкви.

Таким образом, след, оставленный Даниилом Рязанцем в истории русской литературы, достаточно глубок. Однако, несмотря на это, его наследие до сих пор было мало привлекательным для учёных. Все сколько-нибудь значимые исследования на данную тему написаны до Октябрьской революции. В последующее же время литературные труды Даниила вовсе оказались забытыми. Имя писателя вспоминалось лишь в связи с анализом исторических обстоятельств жизни русского общества в XVI в., а также в связи с его причастностью к истории русского летописания. Соответственно, и его сочинения, кроме рассмотренного выше "Поучения", пребывают, будучи неизданными, в полной неизвестности. Некоторые дореволюционные публикации текстов митрополита — прежде всего, предпринятые В. Жмакиным — можно не учитывать, так как они и недоступны широкому читателю и слабы в плане научной репрезентативности: фрагментарны, текстологически не выверены, лишены историко-филологических комментариев. А между тем творения Даниила — по крайней мере, в части их публицистического содержания — представляют немалую ценность. Их нравописательская тематика и присущий им характер интонационного звучания, несомненно, предваряют собой стилистику посланий Ивана Грозного и сочинений Ивана Пересветова. И уже в этом одном отношении они заслуживают более тщательного внимания.