Повесть временных лет

Этот рассказ, прерывающий последовательное повествование о походе Владимира на Ярополка, является, несомненно, позднейшей вставкой. Он, как и рассказ о походе Владимира на Ярополка, помещён под 980 годом. Позднее в Суздальскую летопись под 1128 г. был включен другой вариант этого рассказа. Здесь в качестве свата Владимира, отправляющегося к Регвольду, выступает дядя Владимира Добрыня. Когда взятая насильно в жёны Рогнеда, прозванная после этого Гориславой, родила Владимиру сына Изяслава, Владимир охладел к ней и взял себе многих других жён. Однажды, когда он, придя к Рогнеде, уснул, она хотела его зарезать, но, проснувшись, Владимир схватил её за руку. Рогнеда объяснила ему своё намерение убить его обидой на него за то, что он убил её отца, полонил его землю, всё из-за неё, а теперь не любит ни её, ни сына. Владимир велел Рогнеде надеть на себя весь царский убор, как в день свадьбы, и сесть на постель; он хотел заколоть её мечом. Рогнеда сделала, как велел ей князь, и, дав в руку сына Изяслава обнажённый меч, сказала ему: "Когда войдёт твой отец, ты, выступив, скажи: не думаешь ли, отец, что ты здесь один?" Услышав эти слова от сына, Владимир бросил меч свой и по совету бояр, просивших его не убивать Рогнеду ради своего сына, восстановил отчину Рогнеды и построил ей и сыну город, который назвал Изяславлем. Рассказ заканчивается следующими словами летописца: "И оттоле мечь взимають Роговоложи внуци против Ярославлим внуком".

В основе обоих вариантов этого очень поэтического рассказа лежит, несомненно, дружинное эпическое предание.

О новой женитьбе Владимира, уже в связи с принятием им христианства, в "Повести временных лет" говорится под 988 годом, вслед за рассказом об испытании вер. Владимир идёт на греческий город Корсунь и останавливается вдали от города, в гавани, на расстоянии одного выстрела. Граждане корсунские крепко борются в осаждённом городе, изнемогая от лишений. Владимир угрожает стоять под городом три года, если жители его не сдадут, но они не сдаются; насыпь, которую Владимир устраивает перед городом, кор-сунцы путём подкопа постепенно разрушают, унося землю к себе в город. Тогда некий корсунский муж, по имени Анастас, на стреле, пущенной им в лагерь Владимира, послал ему совет перенять воду в колодце, который стоит позади русского войска и из которого вода по трубе течёт в Корсунь. Взглянув на небо, Владимир пообещал креститься, если ему удастся сделать то, что советовал ему Анастас. Трубы были перемкнуты, корсунцы стали томиться жаждой и сдались. Владимир с дружиной вошёл в город и затем послал в Царьград к ца-рям Василию и Константину требование отдать за него замуж их сестру Анну, угрожая в противном случае сделать с Царьградом то же, что он сделал с Корсунем. Цари готовы выдать за Владимира сестру лишь при условии, что он крестится. Владимир соглашается, так как он ещё раньше проведал про греческую веру, и она "люба" ему. С трудом братья-цари уговаривают сестру стать женой Владимира, ссылаясь на то, что этим она приобщит Русскую землю к христианству и спасёт Грецию от разорения. Анна отправляется в Корсунь. В это время Владимир разболелся глазами, так что совсем потерял зрение. Анна советует ему поскорее креститься, чтобы избавиться от болезни. Владимир так и делает, и как только епископ корсунский возложил на него руку, он тотчас же прозрел и прославил "истинного Бога". Вместе с царевной, Анастасом и корсунскими попами, взяв мощи Климента и его ученика Фива, церковные сосуды, две медные статуи и четыре медных коня, Владимир вернулся в Киев, возвратив грекам Корсунь, как "вено" за невесту. Вслед за тем идёт речь о ниспровержении в Киеве идолов, о крещении корсунскими священниками русских и о построении Владимиром церквей на тех местах, где раньше стояли идолы.

В этой версии крещения Владимира, заменившей собой, как думает Шахматов, первоначальную версию древнейшего свода 1039 г. о крещении русского князя в Киеве, сказалось влияние книжного произведения, которое возникло независимо от летописи на основе народно-поэтического предания о добывании удалым молодцом невесты при помощи покорения города. В этом книжном произведении - по Шахматову, "Корсунской легенде" - сначала говорилось об идолопоклонстве Владимира, потом об его ненасытимом блуде: он был "Женолюбець, якоже и Соломон". Затем, судя по позднейшим сборникам, в "Корсунской легенде" шла речь о том, что Владимир посылает к корсунскому князю просить за себя его дочь. Когда же корсунский князь отклоняет эту просьбу, ссылаясь на "поганство" жениха, Владимир идёт на Корсунь войной и берёт его при содействии варяга Ждьберна, который с помощью стрелы подал Владимиру совет взять город с суши. Владимир бесчестит княжескую дочь в присутствии её родителей, которых потом убивает, обесчещенную девушку выдаёт замуж за Ждьберна и делает его наместником Корсуня, а сам через Ждьберна и Олега, который здесь оказывается воеводой не Игоря, но Владимира, сватается к сестре византийских императоров. Далее рассказ почти совпадает с "Повестью временных лет".

В основу "Корсунской легенды", видимо, принадлежащей перу грека корсунца, помимо народно-поэтических мотивов о добывании молодцом невесты, легли исторические факты, засвидетельствованные и византийскими и арабскими источниками: поход Владимира на Корсунь, взятие им города и женитьба на греческой царевне. Но всё это превратилось в литературное сказание, "слившее, как писал Шахматов, в одно разновременные события, придавшее единство тому, что на самом деле такого единства не имело. И обработка этого всё же в существенных чертах своих исторического сказания уклонилась в сторону легенды и былины".

К княжению Владимира приурочены следующие две легенды, из которых одна повествует о победе русского юноши над печенегом, а другая - о белогородском киселе. В первой легенде рассказывается о том, что при встрече Владимира с печенегами, по предложению печенежского князя, решено было прибегнуть к единоборству русского с печенегом; если победит русский, то не будет войны три года, если же победит печенег, то будет война в течение трёх лет. Долго не находился охотник с русской стороны, но, наконец, к Владимиру пришёл старик, сказавший, что у него есть сын, который во время ссоры с ним разорвал крепкую кожу руками. Юношу подвергли испытанию: на него напустили раздразнённого горячим железом сильного быка, и юноша, схватив рукой бежавшего быка за бок, вырвал у него кожу с мясом. Тогда Владимир решил, что нашёлся противник печенегу, и на следующий день состоялось единоборство. Печенег был велик ростом и страшен и стал смеяться над своим противником, потому что тот был роста среднего. Но русский схватил пе-ченега, удавил его руками до смерти и ударил им о землю. Печенеги с криком побежали, а русские погнались за ними, избивая их. На месте поединка Владимир заложил город и назвал его Переяславль, "зане перея славу отрок тъ". Наградив победителя и отца его, Владимир с победой и великой славой вернулся в Киев. В этом предании отразился, прежде всего, распространённый эпический мотив победы над великаном, в частности использованный в Библии (Давид и Голиаф); подобный мотив встречается также в другом рассказе ПВЛ о том, как Мстислав зарезал касожского князя Редедю.

В рассказе о белогородском киселе подчёркивается глупость печенегов. На Белгород нападают печенеги. Владимир не может помочь ему, так как находится в Новгороде и имеет слишком мало воинов. Измученные белогородцы готовы сдаться печенегам, но один старик решил одурачить врагов. Он велит принести хотя бы по горсти овса или пшеницы или отрубей, из этих продуктов сделать кисель и, выкопав колодец, опустить туда кадку с киселём. В другой колодец он велит поставить кадку с мёдом, разбавленным водой, а затем зовёт печенегов посмотреть, что делается в осаждённом городе. Печенежских посланцев, пришедших в город, белогородцы уверили, что сколько бы осада ни продолжалась, они её выдержат, потому что их кормит сама земля. Удивлённые посланцы отведали сами киселя и мёду, а затем отнесли того и другого в корчаге своим князьям, и печенеги, убедившись в неисчерпаемости съестных припасов у белогородцев, ушли восвояси.

Приведёнными примерами далеко не исчерпываются случаи использования летописью народно-поэтических преданий, бытовавших в форме преимущественно эпических сказаний и лирических песен, создававшихся певцами-поэтами вроде того Бояна, о котором упоминает "Слово о полку Игореве". В последующем повествовании "Повести временных лет" поэтические народные предания встречаются реже, ибо речь в ней идет уже не о событиях давно прошедшей старины, а о делах совсем недавних или же современных летописцу.

После смерти Владимира в 1015 г. между его сыновьями разгорелась междоусобная борьба. Святополк - сын Ярополка и пленницы-монашки, которую Владимир, погубив брата, сделал своей женой, убил своих сводных братьев Бориса и Глеба. В летописи читается краткий рассказ о судьбе князей-мучеников, о борьбе Ярослава Владимировича со Святополком, завершившейся военным поражением последнего и страшным божественным возмездием. Когда разбитый в бою Святополк обратился в бегство, на него "нападе" бес, "и раслабеша кости его, не можаше седети на кони". Святополку кажется, что за ним следует по пятам погоня, он торопит своих дружинников, которые несут его на носилках. "Гоним божьим гневом", Святополк умирает в "пустыни" (в глухом, незаселенном месте) между Польшей и Чехией, и от могилы его, по словам летописи, "исходит... смрад зол". При этом летописец подчеркивает, что страшная смерть Святополка, прозванного Окаянным, должна послужить предостережением русским князьям, должна уберечь их от возобновления братоубийственных раздоров. Эта мысль повторяется в летописи не раз: и в рассказе о смерти Ярослава, и в описании распрей среди его сыновей в 70-х гг. XI в., и в рассказе об ослеплении теребовльского князя Василька его братьями по крови - Давидом и Святополком II Изяславичем.

В 1037 г. в летописи рассказывается о строительной деятельности Ярослава (в частности, о закладке знаменитого Софийского собора в Киеве, крепостных стен с Золотыми воротами и т. д.) и прославляется его книголюбие: князь "книгам прилежа и почитая e (их) часто в нощи и в дне". По его приказу многочисленные писцы переводили книги с греческого "на словеньское (т. е. русское) письмо". Важное значение имеет помещенное в статье 1054 г. предсмертное завещание Ярослава, призывавшего своих сыновей жить в мире, беречь землю "отець своих и дед своих", которую они обрели "трудом своим ве-ликим", подчиняться старшему в роде - киевскому князю.

Погодные записи в "Повести временных лет" чередуются с рассказами и сообщениями, которые иной раз лишь косвенно связаны с политической историей Руси. Еще в эпоху Ярослава, во всяком случае, в конце его княжения, русское летописание переходит от киевской митрополии, где оно зародилось, к Киево-Печерскому монастырю, ставшему центром древнерусской духовной культуры и образованности. Его авторитет в глазах летописца был весьма высок. Говоря об обители, он писал: "Мнози бо монастыри от цесарь и от бояр и от богатьства поставлени, но не суть таци, каци суть поставлени слезами, пощеньем, молитвою, бденьем", потому и подвижники монастыря "сияют и по смерти, яко светила". Соответственно, в летописи истории этой обители уделено достаточно много места. Так, в статье 1051 г. содержится пространный рассказ об основании Киево-Печерского монастыря; в статье 1074 г. рассказывается о кончине игумена этого монастыря Феодосия, приводятся эпизоды подвижнической жизни в монастыре самого Феодосия и других иноков; в статье 1091 г. описывается перенесение мощей Феодосия и приводится похвала святому. Немало места в ПВЛ уделено и деятельности связанных с Киево-Печерским монастырем князей - прежде всего Ярославичей: Изяслава (1054-173), Святослава (1073-1078), Всеволода (1078-1098) и их сыновей.

Нередко описания исторических событий в летописи сопровождаются публици-стическими размышлениями. Так, в статье 1068 г. в связи с половецким нашествием на Русь летописец рассуждает о причинах бедствий Русской земли и объясняет "нахождение иноплеменников" божественной карой за прегрешения. В статье 1071 г. читается рассказ о возглавленном волхвами восстании в Ростовской земле; летописец рассуждает при этом о кознях бесов и приводит еще два рассказа, тематически связанные с предыдущим: о новгородце, гадавшем у кудесника, и о появлении волхва в Новгороде.

В 1093 г. русские князья потерпели поражение от половцев. Это событие явилось поводом для новых рассуждений летописца о том, почему Бог "наказывает Русскую землю", почему "плач по всем улицам упространися". Драматично описание страданий русских пленников, которые, будучи угоны на чужбину, бредут "печални, мучими, зимою оцепляеми (страдая от холода), в алчи, и в жажи, и в беде" и со слезами говорят друг другу: "Аз бех сего города", "Яз сея вси (села)...".

В статье 1097 г. мы находим подробную повесть о трагической судьбе Василька Теребовльского. Вероятно, она была написана специально для летописи и полностью включена в ее состав. Она отличается натурализмом и драматизмом описаний конкретных ситуаций и положений, а также психологизмом изображения характеров. После междоусобных войн, зачинщиком и непременным участником которых был Олег Святославич ("Слово о полку Игореве" именует его Олегом Гориславличем), князья собираются в 1097 г. в Любече на съезд. Здесь они решают жить в мире и дружбе, держать владения отца и не посягать на чужие уделы. Однако сразу же после съезда было свершено новое злодеяние: волынский князь Давид Игоревич убедил киевского князя Святополка Изяславича в том, что против них злоумышляет теребовльский князь Василько. Святополк и Давид заманивают Василька в Киев, пленяют его и выкалывают ему глаза. Сцена ослепления Василька воспроизведена в "Повести" с потрясающей силой. Схваченный и закованный по приказанию Святополка, ничего не подозревавший Василько был отвезен в Белгород, находившийся в десяти километрах от Киева. Там ввели его в обыкновенную избу. "И седящю ему, - рассказывает Василий, - узре Василко торчина остряща ножь, и разуме, яко хотят и слепити, възпи к Богу плачем великим и стенаньем. И се влезоша послании Святополком и Давыдомь Сновид Изечевичь, конюх Святополчь, и Дьмитр, конюх Давыдов, и почаста простирати ковер, и простерша яста Василка и хотяща и поврещи; и боряшется с нима крепко, и не можаста его поврещи. И се влезше друзии повергоша и, и связаша и, снемше доску с печи, и възложиша на перси его. И седоста обаполы Сновид Изечевичь и Дмитр, и не можаста удержати. И приступиста ина два и сняста другую доску с печи, и седоста, и удавиша и рамяно, яко переем троскотати. И приступи торчин именем Беренди, овчюх Святополчь, держа ножь и хотя ударити в око, и грешися ока и перереза ему лице, и есть рана та на Василке и ныне. И посем удари и в око, и изя зеницю, и посем в другое око, и изя другую зеницю. И том часе бысть яко и мертв. И вземше и на ковре взложиша на кола яко мертва, повезоша и Володимерю. И бысть везому ему сташа с ним, перешедше мост Звиженьскый, на торговищи, и сволокоша с него сорочку, кроваву сущю, и вдаша попадьи опрати. Попадья же оправши взложи на нь, онем обедующим, и плакатися нача попадья, яко мертву сущю оному. И очюти плачь, и рече: "Кде се есмь?" Они же рекоша ему: "В Звиждени городе". И впроси воды, они же даша ему, и испи воды, и вступи во нь душа, и упомянуся, и пощюпа сорочкы и рече: "Чему есте сняли с мене? Да бых в той сорочке кроваве смерть приял и стал пред богомь". Совершенное преступление потрясло всех князей: Владимир Мономах, по сло-вам летописца, сетовал, что такого зла не было на Руси "ни при дедех наших, ни при отцих наших".

Заключительные страницы ПВЛ описывают время княжения Святополка II Изяславича. Как уже отмечалось, события конца XI - начала XII в. по-разному освещены в разных редакциях летописи. Завершалась ПВЛ в первой своей редакции рассказом о чудесном явлении столпа света над Киево-Печерским монастырем в 1110 г.

При составлении "Повести временных лет" были использованы многообразные источники - устные и письменные, иностранные и русские. Наука много сделала для их выяснения. К числу переводных литературных источников относят, во-первых, "Хронику" Георгия Амартола: из нее были заимствованы сведения о разделении земли между сыновьями Ноя, о нравах и быте разных народов, о философе-волхве Аполлонии Тианском, о различных фактах византийской истории и т. д. Из недошедшего до нас мораво-паннонского источника были извлечены сведения о Поляно-Руси и о переложении книг на славянский язык. Из жития Василия Нового заимствована информация о походах Игоря на Царьград в 941 и 944 гг. К греческому источнику восходит и рассказ о крещении Владимира в Корсуни. Наставление греческого философа Владимиру перед крещением и речь философа, по мнению Шахматова, восходят к недошедшему до нас, но отразившемуся в византийских хрониках рассказу о крещении болгарского царя Бориса. Исповедание Владимиром веры возводится к "Исповеданию веры" Михаила Синкелла. С "Откровением Мефодия Патарского" связан рассказ под 1096 г. о нашествии половцев, которых летописец считает потомками Измаила и которые при кончине века, в числе других "нечистых народов", выйдут из горы, в которую заключил их Александр Македонский.

Русские источники бытовали, вероятно, поначалу в отдельном виде. Это воинские повести, например, поэтическое описание под 1024 г. Лиственской битвы между Ярославом и Мстиславом; монастырские сказания, например, о начале Печерского монастыря; житийные повествования, например, повесть об убийстве Бориса и Глеба; легендарные рассказы, например, о ярославских волхвах; поучения - такие, как поучения Феодосия и Владимира Мономаха; рассказы о междукняжеских отношениях, например, повесть священника Василия об ослеплении Василька Теребовльского, и т. д.

Для ПВЛ характерно стилистическое разнообразие. Это обусловлено принадлежностью отдельных летописных статей к той или иной жанровой форме. Стиль летописца отличается главным образом сжатостью, лаконичностью. Таков, например, стиль рассказа о смерти князя Олега: "И живяше Ольг, мир имея к всемь странам, княжа Кыеве. И приспе осень, и помяну Ольг конь свой, иже бе поставил кормити и не вседати на нь. Бе бо прежде вопрошал волхв и кудесьник: "отчего ми есть умрети?" И рече ему един кудесьник: "княже, конь, егоже любиши и ездиши на немь, от того ти умрети", и т. д. Лаконичность стиля наблюдается также в кратких, сугубо фактических сообщениях в одну или не-сколько строк. Распространённые же рассказы нередко построены на использовании диалогической речи, что придавало изложению драматический характер. Рассказы о сражениях насыщены обычно стилистически традиционными воинскими формулами. Вот, например, описание битвы Ярослава со Святополком Окаянным: "Бе же пяток тогда, восходящю солньцю, и соступишася обои. И бысть сеча зла, ака же не была в Руси, и за руки емлю-щеся сечахуся, и соступишася тришьды, яко по удолием крови тещи". Сравнительно многословны и риторичны летописные повествования житийного типа вроде сказания об убийстве Святополком Бориса и Глеба, а также рассказы на церковную тему. Все они, как правило, насыщены библейскими цитатами. В отдельных случаях летописная риторика являет собой плод подлинного поэтического вдохновения. Такова, например, похвала книгам в рассказе под 1037 г. об организации Ярославом Мудрым переводческой работы. Не уступает ей и посмертная похвала княгине Ольге: "Си бысть предтекущи (предтеча) християнстеи земли, акы деньница пред солнцем и акы заря пред светом; си бо сияше, акы луна в нощи, тако и си в неверьных человецех светяшеся, акы бисер в кале... Си первое вниде в цесарьство небесьное от Руси; сию бо хвалять русьстии сынове, акы начальницю, ибо по смерти мо-ляшеся Богу за Русь".

Похвальные пассажи вообще часто сопровождают упоминания летописца о смерти тех или иных князей. В них при этом отмечаются не только внутренние свойства восхваляемого лица, но и часто описываются - правда, схематически - его внешние черты. Однако очевидно, что для летописца как церковного человека важнее всего был все-таки нравственно-религиозный облик умершего князя. Вот, например, отзыв о Ярополке, умершем в 1086 г.: "бяше блаженый сь князь тих, кроток, смерен и братолюбив, десятину дая святей Богородици от всего своего имения по вся лета и моляше Бога всегда, глаголя: Господи Боже мой, приими молитву мою и даждь ми смерть, якоже двемя братома моима, Борису и Глебу, от чюжею руку, да омыю грехы вся своею кровью, избуду суетьнаго сего света и мятежа, сети вражии". Совсем иные черты присущи были Мстиславу (ум. в 1036 г.): "бе же Мьстислав дебел теломь, чермен (румян) лицемь, великома очима, храбор на рати и милостив и любяше дружину повелику, именья не щадяше, ни пития, ни ядения браняше".

Когда в ПВЛ шла речь о смерти князей-язычников, то обычно упоминалось, что их могила сохранилась до настоящего времени: "есть же могыла его и до сего дьне, словеть могыла Ольгова"; "и есть могыла его у Искоростеня града в деревех и до сего дьне". Если же речь заходила о смерти князей-христиан, то всегда сообщалось о их захоронении в той или иной церкви, иногда с прибавкой: "юже сам созда"; о плаче близких и народа: "плакашася по немь (Ярославе) людие, и принесше, положиша и в раце мраморяне, в церкви свя-тыя София. И плакася по немь Всеволод и людие вьси".

Стилистическое разнообразие ПВЛ отразилось и на языке. В повествованиях на церковную тему, в похвальных пассажах, различных цитатах стиль летописного повествования следует лексическо-грамматическим нормам церковнославянской речи. Однако вместе с тем во многих случаях видна непосредственная связь текста с живой устной русской речью XI-XII вв. В этом отношении особенно показательны пословицы, поговорки и как бы реальные высказывания исторических персонажей, воспроизведенные летописцем: "Погыбоша, акы обры", "Беда, акы в Родне", "Аще ся ввадить волк в овце, то выносить все стадо, аще не убиють его" (деревляне об Игоре).

Большое внимание уделено в ПВЛ чудесным явлениям - прежде всего, в виде небесных знамений. Обычно они трактуются как знак, предвещающий беду и вместе с тем повод для опровержения суждений суеверных людей. Например, после рассказа под 1073 г. об уродливом ребёнке, которого вытащили из Сетомля, поясняется: "Пред симь же временем и солнце пременися, и не бысть светьло, но акы месяць бысть, его же невегласи глаголють снедаему сущю".

Летописец немало размышляет об источнике добра и зла считает. Добро, как и наказание людям за грехи, творится по воле Божией. Источником же вражды, измены и всяких недобрых дел являются козни дьявола. Отсюда в "Повести временных лет" обычны шаблонные выражения: "вложи Бог мысль добру в русьскые князи", "се бо на ны бог попусти поганымь, не яко милуя их, но нас кажа (наставляя)", "воздвиже дьявол котору (междоусобие) в братии" и т. п. соответственно, летописец осуждает князей, которые следуя собственным эгоистическим целям, пренебрегают общими интересами страны на пользу внешним врагам. Так, например, русские князья на Любечском съезде, по его свидетельству говорят: "Почьто губим Русьскую землю, сами на ся котору деющи? а половьци землю нашю несуть розно (разрывают на части), и ради суть, оже межю нами рати, да ныне отселе имейся в едино сердьце и блюдем Русьскые земле".

Таким образом, в отношении приёмов изложения, миросозерцания и способов его выражения ПВЛ, как установили исследователи, оказывается тождественной всей средневековой историографии. Однако при этом в ней ярко выразились национальные интересы.

В последующем "Повесть временных лет" послужила исходной основой для позднейших летописных сводов. Их составители в большей или меньшей степени использовали её текст при изложении общерусской истории до начала XII в. и затем переходили к изложению, главным образом, истории местных событий. Так, в пределах XII - начала XIII в. возникли летописи Переяславля южного, Черниговская, Волынская, Киевская, Владимирская, Ростовская, Переяславля суздальского, которые в свою очередь легли в основу последующих летописных сводов.

 


Страница 2 - 2 из 2
Начало | Пред. | 1 2 | След. | Конец | Все

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру