Центр и периферия России в отражении средневековых греческих гео-административных категорий и церковного законодательства Константинополя

Наиболее распространена идентификация топонима "Телиуца" с древнерусским "Любеч", хотя с формально-лингвистической точки зрения соответствие "Телиуца"-"Любьчь" необъяснимо (остается лишь допустить, что греческая передача этого названия подверглась существенным искажениям; о других предложенных чтениях см.: DAI. II. Р. 30).

Любеч назван в Повести временных лет под 882 г. (ПВЛ. Ч. 1. С. 20) среди городов, взятых Олегом (по мнению Д. С. Лихачева, упоминание здесь Любеча — вставка составителя Повести — ПВЛ. Ч. 2. С. 250–251). Получение Любечем византийской дани по договору 907 г. (Там же. Ч. 1. С. 24), а также встреча возле Любеча войск Ярослава Мудрого и Святополка в 1015 г. подтверждают его важное положение в системе древнерусских городов. Б. А. Рыбаков считает Любеч северными воротами гипотетической "внутренней Руси" (Рыбаков Б. А. Любеч и Витичев). В связи с упоминанием об однодеревках, идущих из Любеча, интересно название урочища Кораблище, расположенного возле любечского городища; Рыбаков связывает этот микротопоним с наличием на урочище корабельных сосен. В городе обнаружены слои и два клада дирхемов Х в.[53] . Рыбаков отмечает наличие византийских монет на месте, где могла быть пристань, и дружинных курганов вблизи города  [54].

Приведенная Константином форма "Чернигога", по предположению Н. Н. Дурново, отражает древнерусский топоним Чернигов в форме род. п. — "из Чернигова" (Дурново Н. Н. Введение. С. 225), где замену "ро" на "гамму" он объясняет графической ассимиляцией с первой гаммой.

Чернигов упомянут в Повести временных лет среди подвластных Олегу городов под 907 г. (А. А. Шахматов считает, что это упоминание заимствовано летописцем из договора 911 г.: Шахматов А. А. Повесть временных лет. Т. I. С. 114). О подчиненности Чернигова Киеву свидетельствуют и археологические данные: возле города располагался дружинный некрополь Х в. с большими курганами, близкими гнездовским (Рыбаков Б. А, Древности Чернигова. С. 14–52), а в 16 км к юго-западу от Чернигова — дружинный лагерь у села Шестовица с некрополем, включающим камерные гробницы, аналогичные киевским  [55]. Большие черниговские курганы характеризуют древнерусскую дружинную культуру во всем разнообразии ее связей (показательно, что самый знаменитый из них — Черная могила — датируется монетой Константина Багрянородного и его сына Романа: 945–959 гг. — Рыбаков Б. А. Древности Чернигова. С. 28–29). По своему положению (на ответвлении Днепровского пути по Десне) и как центр территории северян Чернигов играл важную роль в экономической и политической жизни Руси, что подтверждается и упоминанием его в договоре 907 г. как города, получающего византийскую дань. (Е. М., В. П.)

Топоним "Вусеграде" Константина согласуется с названием "Вышгород" (др.-рус. "Вышегородь" или "Вышьгородъ"), т. е. "Верхний город". Как признается всеми исследователями, огласовка в записи Константина — южнославянская. Конечное -ε, скорее всего, отражает локативное окончание -е (Дурново Н. Н. Введение. С. 225).

Вышгород упомянут под 946 г. как "Ольгин град", которому идет треть древлянской дани (две трети идут Киеву. — ПВЛ. Ч. 1. С. 43). Он располагался в 15 км выше Киева на высоком берегу Днепра. По-видимому, использовался киевскими князьями в качестве экстерриториальной резиденции уже с Х в.  [56].

Название "Киоава", встречающееся в главе трижды, уверенно идентифицируется с Киевом, который упомянут в Повести временных лет в числе древнейших русских городов. Конкуренция трех разных огласовок в передаче этого названия никоим образом не ставит под сомнение приведенной идентификации, но служит яркой иллюстрацией того, что записи славянских названий в сочинении Константина носят лишь приблизительный характер.

Столица Древнерусского государства и резиденция великого князя со времени обоснования там Олега (882 г.), согласно Константину, — местопребывание "архонта Росии" и "всех росов", скорее всего, дружины великого князя. В городе изучены культурные напластования Х в. и одновременный некрополь, включающий дружинные гробницы (Каргер М. К. Древний Киев. Т. 1). Наиболее характерный тип дружинных погребений Х в. — камерные, близкие скандинавским (ср. коммент. 13 к гл. 9), но имеющие местные особенности — срубные конструкции камер [56]  (), что свидетельствует о самостоятельном развитии этого типа погребального обряда на Руси.

Связи киевской дружины с Византией документируются немногочисленными находками монет[58] , в том числе золотой монетой Константина Багрянородного, найденной в погребальном комплексе с весами и гирьками (Там же. С. 161). Название Киева "Самватас" встречается только в рассматриваемом сочинении Константина. Если не считать "Самватас" иноязычным названием самого Киева, а особой крепостью, к чему склоняются многие исследователи; О. Н. Трубачев полагает даже, что Киев как "полицентрический тип протогородов" состоял из нескольких первоначальных (отдельных) поселений; каждое из них имело собственное название, которые при слиянии  были вытеснены одним , *Kyjevъ? — то неясна и ее локализация [59] . Большинство исследователей отождествляет Самватас с детинцем на Старокиевской горе. Г.С. Лебедев считает это отождествление сомнительным (название  киевского детинца, по его мнению, должно было попасть и в другие источники) и помещает Самватас на Лысой горе, возле которой, как он полагает, располагался и обособленный дружинный некрополь (Лебедев Г.С. Эпоха викингов. С. 240-241). Самватас, по Лебедеву, основан "находником" Олегом, не решившимся закрепиться в самом Киеве, и потерял свое значение во второй половине X в. с упрочением княжеской династии. Сходное предположение высказал Б.А. Рыбаков, считающий Самватас особым урочищем, может быть на Почайне (Рыбаков Б.А. Киевская Русь. С. 320) и исходящий из тезиса, что норманны не в состоянии были обосноваться в древнерусских городах и закреплялись лагерях под их стенами — в урочище Угорском под Киевом (где остановился Олег с малолетним Игорем), в Гнездове под Смоленском, на Городище под Новгородом (История СССР с древнейших времен. Т. 1. С. 489).

Однодеревки проходили значительную часть пути "из варяг в греки" от Новгорода к Днепру, видимо, по описанным в летописи артериям (Волхов — Ильмень — Ловать). Собственно Днепровский путь, по данным нумизматики, начинает функционировать позже Волжского. Д. А. Авдусин датирует его интенсивное использование Х в. [60] . Г. С. Лебедев, опираясь на распространение восточного серебра, относит зарождение пути "из варяг в греки" уже к началу IX в., основная же масса византийских монет, по его данным, проникает в Скандинавию именно в Х в. (Лебедев Г. С. Эпоха викингов. С. 140, 234). Однако Аскольд и Дир, прошедшие Днепровским путем в 60-е годы IX в., изображаются летописью как первопроходцы, не знающие Киева (ПВЛ. Ч. 1. С. 18–19); Олег, следуя тем же путем в 882 г., сажает своих мужей в Смоленске и Любече, в Киеве же прикидывается купцом, идущим "в греки" (Там же. С. 20) из Новгорода. Первые летописные сообщения о функционировании Днепровского пути как пути торгового как будто говорят против раннего — с первой половины IX в. — сколько-нибудь регулярного функционирования всего пути.

На этом пути расположены все русские города, упомянутые Константином (Чернигов находился на его ответвлении — коммент. 5 к гл. 9). Путь служил в Х в. не только главной внутригосударственной магистралью, связующей два основных центра, Новгород и Киев, и все подчиненные Киеву земли (по Днепру возвращаются в Киев дружины росов после полюдья), но через Русь связывал Скандинавию и Прибалтику с Византией. Основные сведения, которыми располагал Константин, касаются южной (ниже Киева) части Днепровского пути (в отличие от Повести временных лет, где наиболее подробно характеризуется его северный участок, особенно на водоразделе Днепра, Западной Двины и Волги). Император чрезвычайно подробно осведомлен о стоянках на этом отрезке пути (Витичев, о. Хортица и др.), о порогах (вплоть до их внешнего вида) и т. п. Детальность описания, подчас доступная только очевидцу, вероятно, указывает на то, что информатор или автор этой части гл. 9 был лично знаком с участком от Киева до Константинополя.

Институт, связывавший центр Киевской Руси с периферией, назывался, как в древней Руси, так и в греческой транскрипции у Константина Багрянородного, "полюдьем". Полюдье означало объезд князем с дружиной подвластных ему территорий с целью сбора дани, а позднее и саму дань. Б.А. Рыбаков воссоздал маршрут полюдья по кольцу рек: последовательность полюдья, возможно, отражена в перечислении Константином славянских племен. Сначала сборщики полюдья отправлялись к ближайшему от Киева племени вервиан-древлян (см. коммент. 67 к гл. 9); сообщению о начале полюдья у древлян соответствуют и сведения летописи о взимании Игорем дани с древлян осенью, когда начиналось полюдье. Затем сборщики дани направлялись через Любеч по Днепру к дреговичам-другувитам (см. коммент. 68 к гл. 9) вплоть до Смоленска в кривичском Верхнем Поднепровье, затем по Десне к северянам-севериям (см. коммент. 70 к гл. 9) и через Чернигов и Вышгород возвращались в Киев. Предполагаемый маршрут включает все пять городов, перечисленных в начале главы. По Рыбакову, росы в ходе полюдья совершали кратковременные остановки в специальных пунктах — становищах, куда свозилась дань (Рыбаков Б.А. Смерды // История СССР. 1979. № 2. С. 39-47; Он же. Киевская русь. С. 318-329). Однако в Гнездове (оно, а не Смоленск, по-видимому, служило поворотным пунктом "кружения") дружина в X в. стояла постоянно; к постоянным пунктам-погостам можно отнести и Шестовицы, и Седнев на Черниговщине, и другие погосты вне зоны, охваченной регулярным полюдьем на территории "прочих Славиний", чьи племенные названия не упомянуты Константином.

Греческая транскрипция древнерусского слова "полюдье", показательна как свидетельство адаптации росами именно славянского слова (в исландских сагах также употребляется заимствование из древнерусского: polutasvarf.  См.: Stender-Petersen A. Varangica. Р. 151-164), хотя типологически сходный институт в самой Скандинавии носил название "вейцла" [61] . Древнейшие известия о ежегодных объездах "царем" славян и о сборе дани одеждами содержатся в сочинении арабского автора X в. Ибн Русте [62]  .

Участвуя в полюдье, росы содействовали оформлению в восточнославянском обществе системы сбора дани. Продукты дани — воск, мед, меха, рабы — реализовывались на внешних рынках, в том числе в Византии. Частично это подтверждается материалами дружинных курганов, расположенных возле погостов и в самом Киеве, которые содержат монеты, остатки тканей и предметы роскоши из Византии и стран Востока. Именно после сбора полюдья, согласно Константину, росы отправляются в Византию; торговые отношения с ней регулировались договорами 911 и 944 гг. По данным археологии, расцвет торговли с Византией начинается именно в X в.; находки византийских монет зафиксированы по всему пути "из варяг в греки"  [63] . Такая форма эксплуатации, как сбор дани и ориентации на внешние рынки характерны для раннефеодальных государств. Полюдье сохранялось до XII в. в форме фиксированной денежной повинности: в грамоте Мстислава Владимировича 1130 г.[64]  говорится об "осеннем полюдье".