«Евгений Онегин» роман А. С. Пушкина
(По материалам 6-го издания: М., 2005). Составитель А.А. Аникин.
Глава третья
Elle etait fille, elle etait amoureuse.
Malfilatre.
Эпиграф "Она была девушка, она была влюблена", вероятно, был заимствован Пушкиным из хорошо известного ему французского "Лицея" Лагарпа, где была приведена эта цитата из "Нарцисса" — поэмы Мальфилатра (1733-1767).
II
... — "Опять эклога,
Да полно, милый, ради Бога.
Ну что ж? ты едешь: очень жаль.
Ах, слушай, Ленский; да нельзя ль
Увидеть мне Филлиду эту..."
Э к л о г а — греческое название произведения, идиллически описывающего сельские нравы; эклога относилась к так называемой пасторальной (пастушеской) поэзии. В античной литературе наиболее известными представителями этого жанра были Феокрит и Вергилий. На русском языке первый начал писать эклоги А.П. Сумароков.
Ф и л л и д а — обычное имя героини в античных эклогах: например, в 3-й эклоге Вергилия (стихи 76 и 78); в "Словаре древней и новой поэзии" Остолопова (ч. 1, 1821, стр. 351) приведена эклога Милона в переводе В. Панаева, начинающаяся стихом:
Как я обрадую Филлиду дорогую
Это имя было популярно в русской поэзии, например, у Сумарокова, И. Дмитриева. В переводном стихотворении Батюшкова "Радость" (1810) читаем:
Сегодня — день радости —
Филлида суровая,
Сквозь слезы стыдливости,
"Люблю!" мне промолвила.
III
Конец этой строфы, в печати замененной точками, сохранился в черновой рукописи:
В деревне день есть цепь обеда —
Поджавши руки, у дверей
Сбежались девки из сеней
Смотреть на нового соседа,
А на дворе толпа людей
Критиковала их коней.
Какая обильная меткими наблюдениями бытовая картинка! И сколько их осталось в черновых тетрадях романа! "Взыскательный художник" не включал в роман множества подробностей в совершенстве изученного им усадебного быта: потому ли, что он не хотел загромождать ими психологического стержня романа; потому ли, что, переполненный до края мыслями и эмоциями, лирически взволнованный, хотел приковать преимущественное внимание к зарисовкам индивидуального я своих главных героев и своего собственного (ведь Пушкин и в романе остается поэтом-лириком); во всяком случае, "Евгений Онегин" с еще большим правом мог бы быть назван Белинским "энциклопедией русской жизни", если б гениальный критик знал совершенно отделанные поэтом строфы в черновых тетрадях, лишь впоследствии опубликованные и, главным образом, советскими пушкиноведами правильно прочитанные.
Предлагаем читателю не ограничиваться только основным корпусом романа, а продолжать чтение романа в так называемых приложениях к нему, помня пушкинский афоризм: "Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная" ("Арап Петра Великого", глава III).
IV
Скорей! пошел, пошел, Андрюшка!
Ларина звала крепостную девушку А к у л ь к о й (гл. II, строфа XXX); Онегин кричит: А н д р ю ш к а; в варианте XXXVII строфы III главы мальчик, подававший сливки, назван Т р и ш к о й. Лишь ключнице Онегина дано имя Анисьи. Если припомнить, что Татьяна на слова няни: "уж я стара; тупеет разум", эгоистически бросает: "что нужды мне в твоем уме?", что "докучны ей... и взор з а б о т л и в о й прислуги"; если собрать рассыпанные в романе картинки отношений "простых и добрых бар" к крепостным слугам (Ларина "служанок била осердясь" — глава II, строфа XXXII), то помещичья подкладка этих кличек становится вполне понятной.<…>
Хотя у няни нет имени: "Ф и л и п ь е в н а с е д а я" (строфа XXXIII), но в этом обращении звучит нежная любовь к старушке, выходившей обеих сестер в семье Лариных (ср.: Савельич в "Капитанской дочке", Егоровна в "Дубровском"). Поэт выделил крепостную женщину из ряда других прозваньем по отчеству — знаком почета в крестьянской среде, отметил особое место этой преданной рабы в быту дворянского семейства (см. комм. к XVII-XXI и XXXIII-XXXV строфам III главы).
V
Скажи: которая Татьяна? —
Да та, которая, грустна
И молчалива, как Светлана,
Вошла и села у окна.
С в е т л а н а — героиня одноименной баллады В.А. Жуковского, которую автор охарактеризовал:
Молчалива и грустна
Милая Светлана.
В чертах у Ольги жизни нет.
Точь-в-точь в Вандиковой Мадонне:
Кругла, красна лицом она,
Как эта глупая луна
На этом глупом небосклоне.
Картина фламандского художника Ван-Дейка (1599-1641) — "Мадонна с куропатками" — находилась в Эрмитаже. Изображение Мадонны носило слащавый, сентиментальный характер.<…>
После V строфы по первоначальному замыслу Пушкина следовала строфа, в которой Онегин изображался влюбленным в Татьяну и начавшим чуть не ежедневно, подобно Ленскому, посещать соседок:
В постеле лежа — наш Евгений
Глазами Байрона читал,
Но дань вечерних размышлений
В уме Татьяне посвящал.
Проснулся он денницы ране,
И мысль была все о Татьяне.
Вот новое, — подумал он, —
Неужто я в нее влюблен?
Ей-богу, это было б славно,
Себя уж то-то б одолжил,
Посмотрим, — и тотчас решил
Соседок навещать исправно,
Как можно чаще — всякой день:
[Ведь] им досуг, а нам не лень.
Начало следующей строфы:
Ужель Онегин в самом деле
Влюбился? —
сразу перечеркнуло это сюжетное движение романа и оставило Онегина с "давно умолкнувшими чувствами", "на минуту" вспыхнувшими при первых встречах с Татьяной, намеренно замороженными и вновь с исключительной силой воскресшими в Онегине в конце романа.
IX
Теперь с каким она вниманьем
Читает сладостный роман,
С каким живым очарованьем
Пьет обольстительный обман!
Счастливой силою мечтанья
Одушевленные созданья,
Любовник Юлии Вольмар,
Малек-Адель и де Линар,
И Вертер, мученик мятежный,
И бесподобный Грандисон,
Который нам наводит сон, —
Все для мечтательницы нежной
В единый образ облеклись.
В одном Онегине слились.
Пушкин почти во всех произведениях, где касался культурного быта своего класса, рисовал героев и героинь, воспитанных на романах. Ср. в выпущенной IX строфе 1 главы:
Любви нас не природа учит,
А Сталь или Шатобриан.
Мы алчем жизнь узнать заране,
И узнаем ее в романе.
Марья Гавриловна и Бурмин ("Метель"), Маша Троекурова ("Дубровский"), Полина ("Рославлев"), Лиза ("Роман в письмах"), Сильвио ("Выстрел") и др. — все они, подобно Татьяне, в романах находили "свой тайный жар, свои мечты". Образ Татьяны с этой стороны почти повторен в "Романе в письмах" (1829-1830): Маша — "стройная, меланхолическая девушка лет семнадцати, воспитанная на романах и на чистом воздухе. Она целый день в саду или в поле с книгою в руках, окружена дворными собаками, говорит о погоде нараспев и с чувством потчует вареньем. У нее нашла я целый шкап, наполненный старинными романами".
Л ю б о в н и к Ю л и и В о л ь м а р — Сен-Пре, возлюбленный героини романа Жан-Жака Руссо "Новая Элоиза" (1761). Роман написан в форме писем. Юлия, дочь аристократа барона д’Этанж, и бедный ее учитель Сен-Пре полюбили друг друга. На их пути встали сословные предрассудки отца, общества, но сила страсти все преодолела. В первой части романа ярко вскрыты противоречия между общественной традицией, косной средой и потребностями сердца, правом на свободное чувство. Но Юлия вынуждена была покориться воле отца. Сен-Пре уехал. Она, продолжая его любить, вышла замуж за Вольмара, человека другого склада и характера, чем ее возлюбленный. Во второй половине романа рисуется семейная жизнь Вольмаров на лоне деревенской природы. Сен-Пре приезжает погостить у них. Вольмар знает о прежней связи Юлии и Сен-Пре, на время покидает семью и оставляет их одних. Но Юлия теперь на страже семейной морали, остается верной своему мужу.
М а л е к - А д е л ь — герой "посредственного", по выражению Пушкина, романа французской писательницы Коттень (1770-1807) "Матильда, или Крестовые походы". По свидетельству Загоскина (в романе "Рославлев"), "русские дамы бредили Малек-Аделем, искали его везде". В послании "К В.П. Ушаковой и П.А. Хилковой" (1823) Жуковский передает, как увлекались его гатчинские соседки "розовым романом", в котором повествовалось о разных похождениях на Востоке Малек-Аделя.
О длительной популярности этого героя свидетельствует И. С. Тургенев: провинциальный дворянин Чертопханов назвал своего любимого коня Малек-Аделем ("Конец Чертопханова").
Д е Л и н а р — герой "прелестной", по выражению Пушкина, повести "Валерия, или Письма Густава де Линара к Эрнесту де Г." баронессы Крюднер (1764-1824). В этом романе изображается любовь молодого человека к замужней женщине из светского круга.
В е р т е р — герой романа Гёте "Страдания молодого Вертера" (1774). Роман написан в форме дневника. Вертер — один из носителей мировой скорби в европейской литературе. Мятежный индивидуалист, исполненный меланхолии, он не мог ужиться в обществе и застрелился из-за любви к Лотте, оставшейся верной долгу замужней женщины. Роман произвел сильнейшее впечатление на современников. В начале 20-х годов в проселочных гостиницах русских захолустий висели картинки, изображавшие "Историю Шарлотты и Вертера".
X
Воображаясь героиней
Своих возлюбленных творцов,
Кларисой, Юлией, Дельфиной,
Татьяна в тишине лесов
Одна с опасной книгой бродит,
Она в ней ищет и находит
Свой тайный жар, свои мечты,
Плоды сердечной полноты,
Вздыхает и, себе присвоя
Чужой восторг, чужую грусть,
В забвенье шепчет наизусть
Письмо для милого героя...
К л а р и с с а — героиня романа Ричардсона "Кларисса Гарлоу" (1748). Девушка из патриархальной буржуазной семьи стала жертвой аристократа, красавца и распущенного повесы Ловласа; не в силах пережить унижения и позора, она умирает. Ловлас погибает на поединке с одним из родственников Клариссы.
В 1824 г. Пушкин читал этот роман в Михайловском и писал брату: "Читаю Клариссу: мочи нет, какая скучная дура!" Более подробная оценка романа и его героини дана в отрывках из "Романа в письмах" (1829-1830), где Лиза по поводу Ричардсона писала: "Надобно жить в деревне, чтоб иметь возможность прочитать хваленую Клариссу. Я, благословясь, начала с предисловия переводчика и, увидя в нем уверение, что хотя первые шесть частей скучненьки, зато последние шесть в полной мере вознаградят терпение читателя, храбро принялась за дело. Читаю том, другой, третий — скучно, мочи нет — наконец добралась до шестого — скучно, мочи нет. — Ну, думала я, — теперь буду я награждена за труд. Что же? читаю смерть Клариссы, смерть Ловласа — и конец! Каждый том заключал в себе две части, и я не заметила перехода от шести скучных к шести занимательным.
Чтение Ричардсона дало мне повод к размышлениям. Какая ужасная разница между идеалами бабушек и внучек! Что есть общего между Ловласом и Адольфом? Между тем роль женщин не изменяется. Кларисса, за исключением церемонных приседаний, все же походит на героиню новейших романов, потому ли, что способы нравиться в мужчине зависят от моды, от минутного влияния, а в женщинах они основаны на чувстве и природе, которые вечны?"
Ср. также "Мысли на дороге" (1833-1835): "Понятие о скуке весьма относительное. Книга скучная может быть очень хороша... Многие читатели согласятся со мною, что Кларисса очень утомительна и скучна, но со всем тем роман Ричардсонов имеет необыкновенное достоинство".
Ю л и я — героиня романа Руссо "Новая Элоиза". Пушкин говорит, что Татьяна "с опасной книгой бродит". В журнале "Аврора" (1806) автор статьи "О сказках и романах" писал: "При образовании девиц нет ничего важнее, как предохранять фантазию от вредных внушений чувственности; потому-то (что бы Руссо, впрочем, ни говорил в свое защищение) чтение "Новой Элоизы" есть и будет всегда о п а с н о для молодых девиц". Мы увидим ниже, какой принцип поведения извлекла Татьяна из опыта Юлии, как Пушкин о п а с н у ю книгу превратил в урок морали в момент, о п а с н ы й для замужней Татьяны (см. комм. к ХLIV строфе VIII гл.).
Д е л ь ф и н а — героиня одноименного романа французской писательницы Сталь (1802). Действие романа происходит в высшем французском обществе конца XVIII в. Дельфина полюбила Леонса де Мондевилля, человека, пропитанного светскими предрассудками и не способного понять глубину чувства полюбившей его женщины. Он женился на Матильде де Вернон; веря всевозможным сплетням по адресу Дельфины, вступившей в борьбу с окружающей ее средой за права сердца, Леонс, однако, продолжает любить Дельфину. Тяжелая семейная жизнь могла бы быть изменена им, так как законом разрешен был развод. Но аристократические предрассудки не разрешают ему этого сделать. Дельфина уходит в монастырь. Смерть Матильды освободила Леонса от несчастного брака. Но он не может теперь жениться на монахине. Леонc вскоре был арестован революционерами, Дельфина спешит к нему на помощь. Узнав о смертном приговоре Леонсу, она приняла яд. Эпиграф романа вскрывал его идейный замысел: "Мужчина должен уметь бороться с общественным мнением, а женщина должна уметь ему подчиняться".
В стихе: "чужой восторг, чужую грусть" двукратное потребление одного и того же прилагательного (определение при разных существительных (определяемых) — прием, часто применяемый Пушкиным и др. (Жуковским, Баратынским). См. во II главе:
Простим горячке юных лет
И юный жар и юный бред.
В III главе:
Как эта глупая луна
На этом глупом небосклоне.
В IV главе:
Люблю я дружеские враки
И дружеский бокал вина.
В VI главе:
Храпит тяжелый Пустяков
С своей тяжелой половиной...
Красавиц модных модный враг.
XI
Свой слог на важный лад настроя,
Бывало, пламенный творец
Являл нам своего героя
Как совершенства образец.
Он одарял предмет любимый,
Всегда неправедно гонимый,
Душой чувствительной, умом
И привлекательным лицом.
Питая жар чистейшей страсти,
Всегда восторженный герой
Готов был жертвовать собой,
И при конце последней части
Всегда наказан был порок,
Добру достойный был венок.
В этой строфе превосходная характеристика нравоучительного романа XVIII в., его образов, поэтики. В неоконченной повести Карамзина "Рыцарь нашего времени" (1799 -1802) подросток Леон стал читать романы. "Даира, восточная повесть, Селим и Дамасина, Мирамонд, история Лорда N. — все было прочтено в одно лето с любопытством, с живым удовольствием... Душа Леонова плавала в книжном свете, как Христофор Коломб на Атлантическом море, для открытия... сокрытого. Сие чтение не только не повредило его юной душе, но было еще весьма полезно для образования в нем нравственного чувства. В Даире, Мирамонде, в Селиме и Дамасине, одним словом, во всех романах жёлтого шкафа герои и героини, несмотря на многочисленные искушения рока, остаются добродетельными; все злодеи описываются самыми черными красками: первые, наконец, торжествуют, последние, наконец, как прах, исчезают. В нежной Леоновой душе неприметным образом, но буквами неизгладимыми, начерталось следствие: "итак, любезность и добродетель - одно! итак, зло безобразно и гнусно! итак, добродетельный всегда побеждает, а злодей гибнет!"
Одни заглавия романов конца XVIII в. показывают меткость пушкинской характеристики: "Постоянство, торжествующее над препятствиями" (1786). "Луиза Г., или Торжество невинности, истинная повесть, содержащая в себе чувствительные и редкие приключения, научающие нас быть добродетельными и убегать пороков" (1788). "Торжествующая добродетель, или Жизнь и приключения гонимого Фортуною Селима, истинная повесть"; "Любовь Кариты и Полидора, или Редкие приключения двух язычников, с описанием бывших с ними чрезвычайных несчастий, великих перемен, удивительных оборотов, и с изъяснением, что добродетель, сколько бы ни имела злобных гонителей, остается всегда торжествующей и достойною, наконец, венчает наградою своих любителей" (1790) и т. д.
XII
А нынче все умы в тумане,
Мораль на нас наводит сон,
Порок любезен, и в романе,
И там уж торжествует он.
Британской музы небылицы
Тревожат сон отроковицы,
И стал теперь ее кумир
Или задумчивый Вампир,
Или Мельмот, бродяга мрачный,
Иль Вечный Жид, или Корсар,
Или таинственный Сбогар.
Лорд Байрон прихотью удачной
Облек в унылый романтизм
И безнадежный эгоизм.
Начальные строки характеризуют новый тип романа, пришедшего на смену "нравоучительному" роману XVIII в.<…>
"В а м п и р" — "повесть, неправильно приписанная лорду Байрону" (примечание Пушкина).
Автором повести был доктор Полидори, который, путешествуя в Швейцарии с Байроном, слышал его устный рассказ и напечатал в виде повести.
В переводе с английского на русский язык, выполненном в 1828 г. П.В. Киреевским (под инициалами П. К.), озаглавлено: "Вампир", повесть, рассказанная лордом Байроном, с приложением отрывка из одного незаконченного сочинения Байрона".
В этом романе фантастическое существо — Вампир — появляется под разнообразными именами; в начале романа он носит имя лорда Ротвена. Он в английском высшем свете "среди различных партий законодателей светского тона"; он равнодушно смотрит на веселые забавы окружающих; его мертвые серые глаза вызывают какие-то тревожные чувства у знакомых и незнакомых с ним; он развращает невинных девушек и пользуется исключительным успехом у светских красавиц. С ним едет путешествовать молодой человек Обрио, но расстается, убедясь, что в лорде Ротвене нет ничего хорошего. В Греции Обрио полюбил девушку; она ему рассказывает легенду о вампире, в образе которого он узнает лорда Ротвена.
Однажды, возвращаясь домой из путешествия, он слышит крики в хижине на дороге, узнает голос своей возлюбленной Ианфы, спешит к ней на помощь и видит ее искусанной. Его кто-то поражает кинжалом, он смутно чувствует, что удар ему нанесен Ротвеном. Ианфа умирает. Раненого Обрио выхаживает лорд Ротвен. Чем успешнее идет выздоровление Обрио, тем больше угасает жизнь Ротвена. Перед смертью он берет клятву с молодого человека, чтобы тот в течение некоторого времени сохранял тайну его конца. Греки положили его на вершине скалы, но когда Обрио пришёл туда, трупа Ротвена там не оказалось. Через несколько лет в Англии Обрио услышал от своей сестры, что она выходит замуж за одного герцога. На балу Обрио слышит за собою голос: "помните Вашу клятву, я Ротвен!" Обрио умоляет сестру не выходить замуж за герцога, в котором он узнал Ротвена. В день свадьбы сестра Обрио гибнет, искусанная мужем-вампиром.
Роман о "задумчивом Вампире" полон подобными "небылицами", которые тревожили сон "отроковиц" того времени.
"М е л ь м о т" — "гениальное произведение Матюрина" (по словам Пушкина). Матюрин, или Матюрэн (1782-1824), в своем романе "Мельмот-скиталец" (1820), характерном для так называемой "ужасной" беллетристики, изобразил двух Мельмотов: Джона Мельмота и его предка, необычайная жизнь которого главным образом описывается в романе.
Роман начинается с того, что осенью 1816 г. Джон Мельмот, воспитанник коллегиума в Дублине, прервал на некоторое время свои учебные занятия, чтобы посетить умирающего дядю, от которого зависели все его надежды. Потеряв своих родителей, когда-то состоятельных, он едва располагал возможностью оплачивать свое образование. Дядя был стар, холост и богат. "С самого младенчества Мельмот привык смотреть на дядю с тем странным чувством, которое одновременно привлекает и отталкивает, с почтением, смешанным с желанием нравиться и всегда питаемым нами к человеку, от которого зависит наша участь". По дороге Джон размышлял главным образом о своем будущем: "причудливый и тяжелый нрав дяди, странные слухи, возбужденные его уединенной жизнью, которую он вел в продолжение многих лет; наконец, быть в зависимости от этого странного человека, — все это тяготило его душу". Он вспоминал свое воспитание у скупого дяди, вспоминал его кабинет, где хранилось много старых газет, были бутылки с табаком, вспоминал его старую управительницу.
По приезде к дяде Джон обратил внимание на странный портрет, помеченный 1645 годом. На вопрос об оригинале этого портрета дядя сказал: "он еще жив"; в тот же вечер он умер. Джон сделался наследником имения своего дяди. Многие хотели завязать с ним знакомство, но он отверг все предложения учтиво и твердо. Джон, живя в обветшалом доме дяди, предался грустным мечтам. Скука овладела им. Он нашел рукопись, в которой излагалась история его предка, Мельмота-скитальца; оригиналом портрета был этот самый Мельмот-скиталец. О нем рассказывался, например, следующий эпизод: в одном доме на похоронах собралось много людей, среди них находился и он в качестве английского путешественника. Никто не знал, откуда он прибыл; давно уже заметили его молчание, его странную улыбку. Священник сказал: "Я не могу молиться в его присутствии... Земля, им попираемая, сохнет под его ногами; воздух, которым он дышит, жжет, как огонь... Взгляд его поражает, как молния. Кто между нами? Кто?" Никто его не знал.
Автор рукописи, некто Стантон, говорит о Мельмоте: "Это воплощённый демон, который издевается над благочестием души нашей и, окружая нас искусственными звуками, назначает ее в жертву адского пламени". "Выражение лица Мельмота было строго, холодно, жестко", глаза его метали яркий, адский блеск; он страшно спокоен, как будто смеялся над теми ужасами, которые он внушал". Джон Мельмот, прочитав рукопись Стантона, которому около 1676 г. в Испании являлся таинственный Мельмот, уничтожает портрет. В ту же ночь к нему является его предок. Дальнейшее содержание романа посвящено фантастическим приключениям Мельмота-скитальца, обреченного против своей воли причинять зло. Перед трагической смертью он сказал: "Я ценил один разум и смеялся над всем святым... Я обошел весь свет; я искал, но не нашел никого, кто бы согласился для здешнего мира отказаться от благ будущего мира и погубить свою душу". (Русский перевод романа появился в 1833 г.)
"В е ч н ы й Ж и д". По предположению Н.О. Лернера, Татьяна, увлеченная "британской музы небылицами", читала один из популярных романов английской "школы ужасов" — роман Мэтью Льюиза "Амврозио, или Монах" (1795), переведенный в начале XIX в. в России как роман А. Радклиф, под заглавием "Монах францисканской, или Пагубные следствия пылких страстей". Здесь эпизодически изображался молодой человек с таинственной черной повязкой на голове; под этой бархатной повязкой на лбу был знак креста; лицо его, полное меланхолии и отчаяния, невольно вызывало чувство содрогания у собеседника. О нём ходили странные слухи; он освобождал силой заклинания от мрачных сновидений; он искал смерти и не мог умереть, преследуемый роком; убийства и прочие "ужасы" были фоном жизни этого "Вечного Жида", как он был назван в романе одним кардиналом, когда тому рассказали его необычайную историю.
"К о р с а р" — поэма Байрона. Пушкин имеет в виду Конрада, героя этой поэмы, мрачного разбойника, находившегося "в борьбе с людьми и во вражде с небом", "проклявшего добродетель как источник зла", таившего в себе роковую силу:
Его дела внушали изумленье,
А имя — скорбь...
С б о г а р — герой романа Ш. Нодье "Жан Сбогар" (1818). Сбогар стоит во главе шайки "des Freres du bien Commun", члены которой были "решительными врагами общественного порядка и открыто стремились к разрушению существующего строя. Провозглашали свободу и счастье, но их путь сопровождали пожары, грабежи и убийства". Сбогар "становится самим собой только тогда, когда переступает за пределы общества, когда один с природой или близким человеком он дает полную свободу своим мыслям, туманным, но энергичным, искренно величественным и диким...". "Еще молодым, — говорит он, — я с раздражением ощущал язвы общества, которые возмущали мою душу, толкая ее на крайности... Скорее повинуясь инстинкту, чем разуму, я бежал из городов и от населявших их людей... Горы Карниола, леса Кроатии, дикие берега, почти не заселенные бедными далматами, поочередно останавливали мой беспокойный бег. Я не оставался подолгу там, где простиралась власть общества, всегда отступал перед прогрессом, который приводил меня в негодование, стесняя свободу моего сердца".
В его дневнике собраны мысли, разоблачающие основы буржуазного общества. Например: "Однажды все земные голоса возгласили смерть Великого Пана. Это было освобождение рабов. Когда вы услышите их во второй раз, то произойдет освобождение бедных, и тогда снова начнется захват мира". "Если, рассматривая случай, когда бедный крадет у богатого, добраться до самого начала, то в конечном результате окажется, что мы имеем дело с возмещением, т. е. с справедливым и взаимным переходом денежного знака или куска хлеба, которые возвращаются из рук вора в руки обокраденного". "Если бы общественный договор очутился в моих руках, я бы в нем ничего не изменил, я бы его разорвал". "Ужасно подумать, что равенство, которое есть цель всех наших желаний и наших революций, на деле достигается только в двух состояниях — в рабстве и смерти".
Роман Нодье из-за его политической идеологии не мог появиться в России в переводе. Французский экземпляр расходился среди русских читателей не без трудностей: продажная цена его была 7 р. 50 к., однако Тургенев писал Вяземскому (30 октября 1818 г.): "Jean Sbogar" я читал и заплатил 10 р. за чтение, но экземпляр не имею: пришли". Вяземский несколько раньше (20 октября 1818 г.) сообщил, что он, "не охотник до романов, проглотил [роман Нодье] разом". У Пушкина в библиотеке имелся французский "Jean Sbogar" в издании 1832 г. О популярности романа говорит следующее: в "Барышне-крестьянке" Алексей приказывает собаке: "Tout beau, Sbogar, ici".
Критическая оценка новой романтической литературы, данная в XII строфе, совпадает с точкой зрения многих близких Пушкину писателей. Кюхельбекер в "Мнемозине" 1824 г. (ч. 2, стр. 58) иронизировал по адресу поэтов, повторяющих одни и те же картины — "в особенности же т у м а н: туманы над водами, туманы над бором, туманы над полями, туман в голове сочинителя"; В. Одоевский в той же "Мнемозине" 1824 г. (ч. 2, стр. 129), говоря о различных группах читателей, отнес к самому немногочисленному разряду тех, "кои осмелились... разогнать густые т у м а н ы"; "многочисленная [же] дружина переводчиков" — это те, которые "глаз не сводят с туманной дали"...
XIII
Быть может, волею небес,
Я перестану быть поэтом,
В меня вселится новый бес,
И, Фебовы презрев угрозы,
Унижусь до смиренной прозы...
В 1821 г. Пушкин, обращаясь к поэту Денису Давыдову, выпустившему книгу "Опыт теории партизанского действия" (М. 1821), воскликнул:
Как мог унизиться до прозы
Венчанный Музою поэт?
В "Наброске предисловия к Борису Годунову" (1827) он писал: "В некоторых сценах у н и з и л с я д а ж е д о п р е з р е н н о й п р о з ы".
В "Истории села Горюхина" он опять употребил то же выражение: "Все роды поэзии (ибо о смиренной прозе я еще и не помышлял), были мною разобраны... Я почувствовал, что не рождён быть поэтом... Я хотел низойти к прозе".
Таким образом, Пушкин резко разграничивал формы стиховой и прозаической речи (ср. в XII строфе II главы по поводу "взаимной разноты" Онегина и Ленского:
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой.)
"Поэтическая (или риторическая) проза", заимствующая у стиха его "обветшалые украшения" ("метафоры и дополнения"), Пушкиным отвергалась.
Поэт на языке Пушкина 20-х годов обычно — "Муз и Феба крестник" или "сын Феба вдохновенный", чем и объясняется указание на угрозы Феба, если поэт-стихотворец начнет писать прозой. Тем не менее Пушкин уже в 1824 высказывал предположение, что ему придется "унизиться до смиренной прозы". Изменения в социальном составе писателей и читателей, разложение поместного уклада и усиление буржуазно-демократических тенденций в русской литературе толкали классово близких Пушкину литераторов к реформе литературного языка. Марлинский, указывавший в 1823 г. на "степь русской прозы" — доказательство "младенчества просвещения"; Вяземский, заявлявший в 1824-1825 гг., что "стихи потеряли для него это очарование, это очаровательство невыразимое", что он "совсем отвык от стихов"; О. Сомов, утверждавший в 1828 г., что "направление умов, волею и неволею увлекаясь за своим веком, требует от нас более положительного, более существенного" и потому читающая публика наша требует "хорошей прозы" — все это совпадало со взглядами самого Пушкина, что "просвещение века требует пищи для размышления, умы не могут довольствоваться одними играми гармонии и воображения" (1825) и что потому "смиренная проза" должна воссоздавать в форме "простых речей" "преданья русского семейства да нравы нашей старины". XIII — XIV строфы четко определяют стиль дворянского романа, нашедшего после Пушкина художественное завершение в творчестве Тургенева и Льва Толстого (первого периода).
Тогда роман на старый лад
Займет веселый мой закат.
Не муки тайные злодейства
Я грозно в нем изображу,
Но просто вам перескажу
Преданья русского семейства,
Любви пленительные сны
Да нравы нашей старины.
Намечая тематику романа в прозе, Пушкин признавал возможность сохранить построение романа XVIII в., произведя в нём лишь некоторые изменения. В "Романе в письмах", можно думать, Пушкин оставил собственные раздумья по поводу достоинств и недостатков старинного романа. В письме Лизы читаем: "Ты не можешь вообразить, как странно читать в 1829 г. роман, писанный в 775-м. Кажется, будто вдруг из своей гостиной входим мы в старинную залу, обитую штофом, садимся в атласные пуховые кресла, видим около себя странные платья, однако ж знакомые лица и узнаем в них своих дядюшек, бабушек, но помолодевшими. Большею частью эти романы не имеют другого достоинства — происшествие занимательно, положение хорошо запутано, но Белькур говорит косо, но Шарлотта отвечает криво. Умный человек мог бы взять здесь готовый план, готовые характеры, исправить слог и бессмыслицы, дополнить недомолвки — и вышел бы прекрасный, оригинальный роман. Скажи это от меня моему неблагодарному Р... Пусть он по старой канве вышьет новые узоры и представит нам в маленькой раме картину света и людей, которых он так хорошо знает".
Характеризуя старинный "нравоучительный роман" и новый жанр так называемой "неистовой французской словесности", Пушкин в своих критических заметках вскрыл свое отношение к обоим видам европейского романа. Он считал положительным фактом, что новые романисты "почувствовали, что цель художества есть и д е а л, а н е н р а в о у ч е н и е", что "мелочная и ложная теория, утвержденная старинными риторами, будто бы п о л ь з а есть условие и цель изящной словесности, сама собой уничтожилась". Но, по мнению Пушкина, в одинаковую крайность впали как прежние, так и новые романисты: "Прежние романисты представляли человеческую природу в какой-то жеманной напыщенности; награда добродетели и наказание порока были непременным условием всякого их вымысла: нынешние, напротив, любят выставлять порок всегда и везде торжествующим, и в сердце человеческом обретают только две струны: эгоизм и тщеславие" ("Мнение М.Е. Лобанова о духе словесности...", 1836).
XVII-XXI; XXXIII-XXXV
В декабре 1824 г. Пушкин писал из Михайловского Д.М. Княжевичу: "...Вечером слушаю сказки моей няни, оригинала няни Татьяны". Таким образом, прототипом старой няни Филипьевны является знаменитая Арина Родионовна, крепостная крестьянка с. Кобрина, принадлежавшего Ганнибалам — деду и бабушке поэта; она получила в 1799 г. "вольную", но не захотела воспользоваться ею и до смерти (1828) оставалась в семье Пушкиных. Известно, как часто поэт вспоминал няню в своих стихотворениях (например, "Сон", 1816, "Зимний вечер", 1825, "Няне", 1827, и многие другие). Ее образ, историю ее жизни включил он в роман. Поэт скупо бросает отдельные штрихи, но из них слагается образ крепостной женщины, талантливой сказительницы ("Я, бывало, хранила в памяти немало старинных былей, небылиц про злых духов и про девиц"), беспредельно преданной своим господам ("бывало, слово барской воли"), с загубленной личной жизнью. На этой стороне ее жизни, когда, по словам Н.Ф. Сумцова, и "молодость и любовь были взяты у нее чужими людьми, без спроса у ней", автор не останавливается, предоставляя читателю дорисовывать, что должна была переживать выданная замуж девочка 13 лет с мужем, Ваней, который был ещё моложе, в "чужой семье", где за любовь свекровь бы "согнала со света..."17.Зато автор дает читателю почувствовать чудесную доброту и ласковость няни, "старушки в длинной телогрейке с платком на голове седой". Как она любит Татьяну! "Дитя мое", "красавица", "пташка", "мой друг", "милая моя", "родная", "сердечный друг", "душа моя" — вот ее обычные обращения к своей воспитаннице. Татьяна в Петербурге умиленно будет вспоминать.
...смиренное кладбище,
Где нынче крест и тень ветвей
Над бедной нянею моей.
Пушкин запомнил склад речи няни: "И, полно, Таня!"; "Пришла худая череда! Зашибло"; "Вечор уж как боялась я"; "Лицо твое, как маков цвет", — речь няни пестрит простонародными выражениями, она певуча, поэтична.
Любовь Пушкина "к Татьяне милой" передается им в тех же словах, что и любовь няни к ней, — он так же, как и "Филипьевна седая", называет ее "моя душа":
Татьяна пред окном стояла,
На стекла хладные дыша,
Задумавшись, моя душа,
Прелестным пальчиком писала
На отуманенном стекле
Заветный вензель: О да Е.
(XXXVII строфа)
Народное просторечье няни звучит в авторском описании:
К плечу головушкой склонилась.
(XXXII строфа)
В.Ф. Одоевский назвал Савельича подлинно трагическим лицом. Трагедию крепостной женщины Пушкин дает почувствовать сквозь призму переживаний Татьяны: выйдя замуж без любви, она вспомнила судьбу своей няни; ей раскрылась вся драма жизни няни — с младых лет до старости в чужой семье. "Бедная няня!" — вырвалось у нее невольное признание тяжелой доли Филипьевны. В печатном издании 1826 г. помещица Ларина сравнивалась с Простаковой; Филипьевна могла быть в положении Еремеевны...
Пушкин в образе няни-рабы раскрыл глубоко человечные черты, показал во весь рост человека. "Друг человечества", великий поэт, по прекрасному выражению Белинского, обладал способностью "развивать в людях чувство г у м а н н о с т и, разумея под этим словом бесконечное уважение к достоинству человека как человека" (1846). Образ крепостной Филипьевны один из тех, в ком эта способность поэзии Пушкина сказалась с большой художественной силой.
Свою няню поэт еще раз вспомнил в XXXV строфе IV главы. Белинский, приведя в девятой пушкинской статье рассказ няни о ее жизни, о раннем замужестве, кончающийся словами:
...и наконец
Благословил меня отец.
Я горько плакала со страха,
Мне с плачем косу расплели,
И с пеньем в церковь повели.
И вот ввели в семью чужую...
замыкал этот отрывок из романа примечательным признанием народности и гуманности поэта: "Вот как пишет истинно народный, истинно национальный поэт! В словах няни, простых и народных, без тривиальности и пошлости, заключается полная и яркая картина внутренней домашней жизни народа, его взгляд на отношения полов, на любовь, на брак... И это сделано великим поэтом одною чертою, вскользь, мимоходом брошенною!.."
XVIII
В рукописи было примечание, не появившееся в печати: "Кто-то спрашивал у старухи: по страсти ли, бабушка, вышла ты замуж?
¾ По страсти, родимый, — отвечала она, — приказчик и староста обещались меня до полусмерти прибить. — В старину свадьбы, как суды, обыкновенно были пристрастны".
XXII
...мнится, с ужасом читал
Над их бровями надпись ада:
Оставь надежду навсегда.
В примечании Пушкин привел итальянский текст "славного стиха" из "Божественной комедии" Данте (1265-1321), писателя, в его оценке, "мрачного и сурового". Этот стих находится в первой части "Комедии" ("Ад", песня 3, стих 9 с выпущенным у Пушкина окончанием: "сюда идущий").
XXVI
Еще предвижу затрудненья:
Родной земли спасая честь,
Я должен буду, без сомненья,
Письмо Татьяны перевесть.
Она по-русски плохо знала...
Один из исследователей по этому поводу заявил, что это "даже несколько неправдоподобно, если вспомнить о няне Филипьевне, взлелеявшей Татьяну".
Но недоумение это быстро рассеивается, если принять во внимание дальнейшие стихи:
Доныне дамская любовь
Не изъяснялася по-русски...
Татьяна хорошо владела обыденной, разговорной речью, но ей, как и многим другим ее сверстницам (см. XXVII строфу), приходилось с трудом выражаться "на языке своем родном", когда надо было прибегать для выражения сложных чувств и мыслей к формам письменной речи.
Доныне гордый наш язык
К почтовой прозе не привык.
В связи с этим любопытны замечания Вяземского: "Автор сказывал, что он долго не мог решиться, как заставить писать Татьяну без нарушения женской личности и правдоподобия в слоге: от страха сбиться на академическую оду думал он написать письмо прозой, думал даже написать его по-французски; но наконец, счастливое вдохновение пришло кстати, и сердце женское запросто и свободно заговорило русским языком".
XXVII
Я знаю: дам хотят заставить
Читать по-русски19. Право, страх!
Могу ли их себе представить
С "Благонамеренным" в руках!
"Б л а г о н а м е р е н н ы й" — журнал, издававшийся в 1816-1826 гг. А.Е. Измайловым (1779-1831), автором романа "Евгений, или Пагубные следствия дурного воспитания и сообщества" и многочисленных басен, отличавшихся такой натуралистической стилистикой, которая была, по мнению поэта, не для дам. А.Ф. Воейков в своем "Доме сумасшедших" (1814) так изобразил Измайлова:
Вот Измайлов — автор басен,
Рассуждений, эпиграмм,
Он пищит мне: "Я согласен,
Я писатель не для дам!
Мой предмет: носы с прыщами;
Ходим с музою в трактир
Водку пить, есть лук с сельдями...
Мир квартальных — вот мой мир.
Едва ли здесь уместно упоминание об известном эвфимистическом значении слова "благонамеренный" в языке Пушкина, как это делают В.Набоков и Ю.Лотман. - А.А.
XXVIII
Не дай мне бог сойтись на бале
Иль при разъезде на крыльце
С семинаристом в желтой шале
Иль с академиком в чепце!
В связи с рассуждениями о "русской речи" выпад Пушкина против "семинариста" имел смысл критического отношения поэта к той книжной, церковнославянской стихии, которая питала русскую речь — стихотворную и прозаическую. Ему казались "однообразными и стеснительными" господствовавшие со времен классицизма формы "полуславянской-полулатинской" речи."Убедились ли мы, что славянский язык не есть язык русский и что мы не можем смешивать их своенравно? Что если многие слова, многие обороты счастливо могут быть заимствованы из церковных книг в нашу литературу, то из сего не следует, чтобы мы могли писать: да лобзаешь мя лобзанием вместо: целуй меня еtс".
Таким образом, Пушкин, иронизируя над "семинаристом" (проф. Надеждин) и "академиком", выражал свое отношение к "славенщине", поддерживаемой выходцами из духовенства и защищаемой по консервативным мотивам также представителями дворянства, в чьих руках находилась Российская Академия.
Говоря в следующей строфе о "неправильном, небрежном лепете, неточном выговоре речей", о "милых галлицизмах", Пушкин отмечал особенности того светского разговорного языка, который лежал в основе языка самого романа Пушкина.
...Иль с академиком в чепце!
Этот стих, по словам современницы Пушкина А.А. Андро (рожд. Олениной), относили к княгине Голицыной, которую называли "Рrincesse nocturne" ввиду того, что она ночь превращала в день и обратно: она вставала в 12 часов ночи и садилась за различные занятия, большей частью литературные, а при наступлении утра ложилась опять спать. "Академиком в чепце" Пушкин её потому и назвал.
По поводу формы в ш а л е князь Шаликов указал, что Пушкин "по гениальной небрежности" допустил грамматическую ошибку ("Дамский журнал", 1827).
Без грамматической ошибки
Я русской речи не люблю.
Это признание становится понятным при сопоставлении с письмом Пушкина к М. П. Погодину (ноябрь 1830) по поводу его драмы "Марфа Посадница, или Славянские женщины" (1830): "Одна беда: слог и язык. Вы неправильны до бесконечности — и с языком поступаете, как Иоанн с Новым городом. Ошибок грамматических, противных духу его — усечений, сокращений — тьма. Но знаете ли? И эта беда — не беда. Языку нашему надобно воли дать более, — разумеется, сообразно с духом его. И мне ваша свобода более по сердцу, чем чопорная наша правильность".
Таким образом, Пушкин различал грамматические ошибки, противные "духу" языка, от ошибок, не противных ему. По поводу первых он писал в своих "Критических заметках" (1830-1831): "Вот уже 16 лет, как я печатаю, и критики заметили в моих стихах пять грамматических ошибок (и справедливо). Я всегда был им искренно благодарен и всегда поправлял замеченное место".
XXIX
Раскаяться во мне нет силы,
Мне галлицизмы будут милы,
Как прошлой юности грехи,
Как Богдановича стихи.
Язык Пушкина, как и многих современных ему писателей, начитанных во французской литературе, не был свободен от галлицизмов.
Одним из примеров многочисленных галлицизмов в романе является выражение в ХLVII строфе IV главы: "Пора меж волка и собаки" (франц.: entre chien et loup) — т. е. сумерки.
И. Ф. Б о г д а н о в и ч (1743-1803) — автор шутливой поэмы "Душенька" (1775-1778), которая представляет собой изложение античного мифа об Амуре и Психее. О нем Пушкин писал в "Городке" (1815):
Но вот наперсник милый
Психеи златокрылой!
О добрый Лафонтен 23,
С тобой он смел сразиться…
Коль можешь ты дивиться, —
Дивись, ты побежден!
XXX
Певец Пиров и грусти томной,
Когда б еще ты был со мной,
Я стал бы просьбою нескромной
Тебя тревожить, милый мой:
Чтоб на волшебные напевы
Переложил ты страстной девы
Иноплеменные слова.
Где ты? приди: свои права
Передаю тебе с поклоном...
Но посреди печальных скал,
Отвыкнув сердцем от похвал,
Один, под финским небосклоном,
Он бродит, и душа его
Не слышит горя моего.
Б а р а т ы н с к и й Е. А. (1800-1844) — поэт, глубоко ценимый Пушкиным; так, 2 января 1822 г. он писал Вяземскому: "Но каков Баратынский? Признайся, что он превзойдет и Парни и Батюшкова — если впредь зашагает, как шагал до сих пор. Ведь 23 года счастливцу! Оставим все ему эротическое поприще и кинемся каждый в свою сторону, а то спасенья нет". В послании "Алексееву" (1821) он заимствовал два стиха из стихотворения Баратынского "Н.М. К[оншину]", напечатанного в 1821 г.
Как Баратынский, я твержу:
"Нельзя ль найти подруги нежной?
Нельзя ль найти любви надежной?"
"П и р ы" — поэма, вышедшая вместе с другой поэмой "Эда" отдельным изданием в 1826 г. С 1820 по 1826 г. Баратынский служил унтер-офицером, потом прапорщиком в Финляндии, тяготясь своей жизнью вдали от друзей, — "в переменах рока", "невнимаемый", "в безвестности" (стих. "Финляндия", 1820).
См. упоминание о Баратынском как поэте, нередко писавшем стихотворения под заглавиями "В альбом", "В альбом отъезжающей", в XXX строфе IV главы. Из поэмы "Пиры" взят эпиграф к VII главе.
XXXI
...Но вот
Неполный, слабый перевод,
С живой картины список бледный,
Или разыгранный Фрейшиц
Перстами робких учениц.
"Ф р е й ш ю ц" ("Волшебный стрелок") — романтическая опера в 3 действиях, музыка Карла-Марии Вебера (1786-1826), впервые представленная в Берлине в 1821 г. Опера была очень популярна. Она создала Веберу мировое имя. На страницах русских журналов непрестанно мелькали известия о парижских спектаклях Фрейшюца. По словам А. Хохловкиной, "мода на Фрейшюца заполняет Москву"24. 24 марта 1824 г. Вяземский из Москвы писал А.И. Тургеневу: "Пришли жене все, что есть для фортепиано из оперы "Der Freischutz": вальсы, марши, увертюру и прочее".
ПИСЬМО ТАТЬЯНЫ К ОНЕГИНУ
По наблюдению В. В. Виноградова, в письме Татьяны "те формы словоупотребления, которые восходили к французской семантической системе ("никому на свете не отдала бы сердца я", "слова надежды мне шепнул" и др.), в начале XIX в. уже вошли в состав лексических шаблонов литературной русской речи Следовательно, это уже не были "галлицизмы" даже в шишковском смысле. Другие слова и выражения письма Татьяны колеблются между стилями разговорного просторечья (например: "нелюдим", "ничем мы не блестим", "как знать?", "вся обомлела, запылала", "это всё пустое" и др.) и литературно-книжного, славянского языка (например: "то в вышнем суждено совете", "незримый", "тоску волнуемой души", "ангел ли хранитель", "рассудок мой изнемогает" и т. п.)
"Где умел он [Пушкин] найти эти страстные выражения, которыми изобразил томление первой любви? Как постиг он простоту невинного девичьего сердца, рассказал нам признание Татьяны в ночном ее разговоре с няней и в письме к Онегину! сии стихи, можно сказать, ж г у т с т р а н и ц ы!". "Нужно ли говорить о том, как вместе с ним [с Пушкиным] зреет язык его, или язык русский? — Мы удивляемся, как наши дамы, прочитав письмо Татьяны и всю третью песнь Онегина, еще до сих пор не отказываются в обществе от языка французского и как будто все еще не смеют или стыдятся говорить языком отечественным".
"Самобытность" языка Татьяны в ее лирическом послании к Онегину вполне гармонирует с "самобытным характером" этой девушки. Решиться в бытовых условиях того времени первой написать письмо любимому — это значило нарушить общепринятые "приличия", смело высказать свою независимую и гордую личность, заявить о своем праве на свободное выражение чувства. Критик "Атенея"* (1828) осуждал Татьяну, называл ее любовь "легкомысленной" и удивлялся, как "печальная Татьяна, раз, и то мельком, видевши молодого мужчину, пишет ему, спустя полгода, самое жалкое письмо, уверяя, что Онегин послан ей богом! — естественно ли все это?"
М.А.Дмитриев. - А.А.
<…> Глубокая и сильная любовь девушки, поверившей в свою мечту и остающейся ей верной, незадолго до романа уже была изображена поэтом: черкешенка в "Кавказском пленнике" — первый набросок татьянинского типа. Когда Татьяна пишет Онегину:
Другой!.. Нет, никому на свете
Не отдала бы сердца я!
То в вышнем суждено совете...
То воля неба: я твоя...
Незримый, ты мне был уж мил,
Твой чудный взгляд меня томил...
припоминаются признанья "девы гор" русскому пленнику, который давно "отвык от сладострастья, для нежных чувств окаменел":
Скрываться рада я в пустыне
С тобою, царь души моей!..
Непостижимой, чудной силой
К тебе я вся привлечена;
Люблю тебя, невольник милый,
Душа тобой упоена...
Ср. признанье-исповедь Онегина с ответом пленника:
"К а в к а з с к и й п л е н н и к"
Забудь меня: твоей любви,
Твоих восторгов я не стою.
Бесценных дней не трать со мною;
Другого юношу зови.
Его любовь тебе заменит
Моей души печальный хлад,
Он будет верен, он оценит
Твою красу, твой милый взгляд…
…Зачем не прежде
Явилась ты моим очам,
В те дни, как верил я надежде
И упоительным мечтам!
Но поздно: умер я для счастья.
Надежды призрак улетел...
Оставь же мне мои железы,
Уединенные мечты,
Воспоминанья, грусть и слезы:
Их разделить не можешь ты.
Ты сердца слышала признанье;
Прости... дай руку на прощанье.
Не долго женскую любовь
Печалит хладная разлука:
Пройдет любовь — настанет скука,
Красавица полюбит вновь.
"Е в г е н и й О н е г и н"
…Я верно б вас одну избрал
В подруги дней моих печальных...
Но я не создан для блаженства;;
Ему чужда душа моя;
Напрасны ваши совершенства:
Их вовсе недостоин я...
Мечтам и годам нет возврата;
Не обновлю души моей<...>
Послушайте ж меня без гнева:
Сменит не раз младая дева
Мечтами легкие мечты<...>
Так, видно, небом суждено
Полюбите вы снова…
XXXVIII
И между тем, душа в ней ныла,
И слез был полон томный взор.
Вдруг топот!.. кровь ее застыла.
Вот ближе! скачут... и на двор
Евгений! "Ах!" — и легче тени
Татьяна прыг в другие сени,
С крыльца на двор, и прямо в сад,
Летит, летит; взглянуть назад
Не смеет; мигом обежала
Куртины, мостики, лужок,
Аллею к озеру, лесок,
Кусты сирен переломала,
По цветникам летя к ручью,
И задыхаясь на скамью
XXXIX
Упала...
"Здесь он! здесь Евгений!
О Боже! что подумал он!"
XXXVIII строфа вся в движении; автор насытил ее драматическим напряжением в такой высочайшей мере, что действие не могло утихнуть к концу, к последним стихам строфы, а перенеслось в смежную строфу исключительным по выразительности enjambement!
Тоскливые ожидания влюбленной Татьяны прерываются в начале строфы: "Вдруг топот!..", и с восклицанием "Ах!" она выбежала в сени, противоположные тем, к которым прискакал Евгений. Ее стремительное движение поэт передал метким народным выражением "прыг" (что так мастерски применял в своих баснях Крылов).
Пушкин, кроме того, воспользовался приемом повторения глагола "летит, летит" и накоплением имен существительных ("мигом обежала куртины, мостики, лужок" и т. д.); предметы как будто скачут, их движение дает ощущение летящей девушки, вдруг подкошенной, упавшей... Пушкин сразу в XXXIX строфе переходит к драматическому действию:
Здесь он! здесь Евгений!
Гениальный мастер слова, поэт после этого напряжения действия нарочито затягивает изложение перед окончательным ударом, вводит народную песню, звонкому напеву которой Татьяна внимает с небреженьем.
Тревога Татьяны растет. Развязка близится. Вот-вот грянет удар: состояние Татьяны сравнивается с моментом, когда
...зайчик в озими трепещет,
Увидя вдруг издалека
В кусты припадшего стрелка.
Но этот "удар" не был нанесен в III главе, самой маленькой по числу строф в романе.
Пушкин прерывает действие, заканчивая главу подчеркнуто небрежным обращением к читателям:
Но следствия нежданной встречи
Сегодня, милые друзья,
Пересказать не в силах я;
Мне должно после долгой речи
И погулять и отдохнуть:
Докончу после как-нибудь.
Перенеся дальнейшее развитие действия в следующую главу, Пушкин стремится довести до предела композиционный прием замедления. И лишь после размышления Евгения о женщинах и о любви (первоначально замедление было еще продолжительнее: в окончательный текст Пушкин не включил целых четыре строфы), наконец-то, начиная с XII строфы IV главы, рассказано было о свидании в саду Татьяны с Онегиным.
XXXIX
В ней сердце, полное мучений,
Хранит надежды темный сон...
В понимании Пушкина, наряду с обычным словоупотреблением, "сон" — своеобразное душевное состояние, полное внутренней углублённости. В его произведениях обычны словосочетания:
Обманчивей и снов надежды,
Что слава?
("Разговор книгопродавца с поэтом")
Неясных темных ожиданий
Обманчивый, но сладкий сон...
("Алексееву")
Ср. также в романе:
Она поэту подарила
Младых восторгов первый сон (гл. II).
Любви пленительные сны (гл. III).
Как сон любви (гл. IV).
И снов задумчивой души (гл. VI).
Сон моей души (гл. VI).
Вы, сны поэзии святой (гл. VI).
Средь поэтического сна (гл. VII).
И сердца трепетные сны (гл. VIII).
Промчалось много, много дней
С тех пор, как юная Татьяна
И с ней Онегин в смутном сне
Явилися впервые мне (гл. VIII).
ПЕСНЯ ДЕВУШЕК
В черновой рукописи вместо песни "Девицы, красавицы" была другая песня:
Вышла Дуня на дорогу,
Помолившись Богу.
Дуня плачет, завывает,
Друга провожает.
Друг поехал на чужбину,
Дальную сторонку.
Ох, уж эта мне чужбина,
Горькая кручина...
На чужбине молодицы,
Красные девицы;
Осталась я, молодая,
Горькою вдовицей.
Вспомяни меня, младую,
Аль я приревную;
Вспомяни меня заочно,
Хоть и не нарочно.
III глава была окончена в Михайловском. "Михайловские" главы романа (III, IV, V, VI) насыщены "простонародностью": крестьянские песни, обычаи, поверья, сказки на фоне картин типичной севернорусской природы придают этим главам национальный колорит в определенную историческую эпоху.
Крестьянский фольклор именно в эти годы напитал поэтический гений Пушкина вековым богатством народной речи, звонко-буйной и протяжно-унылой песни.
Известное пушкинское "хождение в народ", когда он, по рассказам современников, переодетый в простонародное платье, записывал на ярмарке духовные стихи, заслушивался сказками Арины Родионовны, записывал песни в Псковской губернии, падает на Михайловский период его жизни. Обострился интерес поэта к народно-поэтическому творчеству с 1820 г.: в поездке с Н. Раевским по Донской области в разгар аграрных волнений казачества Пушкин услышал песни о Разине, о понизовой вольнице. Тема о народе помимо ее политического и социально-экономического наполнения встала перед художником еще с новой стороны — со стороны духовной жизни, поэтического творчества народных масс. На юге, в скитаниях по разноплеменным районам, он слышал своеобразное звучание национальных песен — русских и черкесских, румынских и сербских, цыганских, татарских.
Чтение этнографических книг расширяло круг его непосредственных впечатлений, записей, подражаний. Идея народности, особенно после наполеоновских войн, была чрезвычайно действенной в декабристских кругах. Пушкин и в отношении этой злободневной темы своего времени был на передовом посту. Некоторые из современников Пушкина и не подозревали о существовании сборника песен Кирши Данилова, а у Пушкина он — настольная книга, читана и перечитана, служит боевым оружием против литературных староверов в борьбе за введение в литературную речь простонародных, старинных и современных, речений. Пушкин поражал собеседников своим знанием устной поэзии: "Кто из знавших коротко Пушкина не слыхал, как он прекрасно читывал русские песни? Кто не помнит, как он любил ловить живую речь из уст простого народа?" — писал в своих воспоминаниях о Пушкине С. Шевырев.
Известно, что Пушкин передал пачку записанных им песен известному собирателю народного творчества П.В. Киреевскому, сказав ему: "Вот эту пачку когда-нибудь от нечего делать разберите-ка, — которые поет народ и которые смастерил я сам". Киреевский рассказывал Ф.И. Буслаеву, что как он ни старался разгадать эту загадку, никак не мог сладить: "Когда это мое собрание будет напечатано, песни Пушкина пойдут за народные".
Замечательная проникновенность Пушкина в плоть и кровь, в сердцевину народно-поэтического творчества отмечалась всеми знатоками русского фольклора. Песня "Девицы, красавицы", по мнению академика В.Ф. Миллера, "сочиненная, но вполне народная по духу, очевидно, навеянная складом песней, подслушанных поэтом у народа".
Народная песня, песенная обрядность нашли отражение в романе в разных местах, причем Пушкин отметил, что деревенские песни, сказки, поверья входили также в бытовую жизнь дворянской усадьбы. В романе песни поют крестьянская девушка за прялкой, пастух, ямщики, бурлаки, дворовые девушки, "сбирая ягоды в кустах"; п о д б л ю д н ы е п е с н и и х о р о в о д ы были любимы в усадьбе; Татьяна возвращалась после прогулки в именье Онегина, когда в деревне
Уж расходились хороводы.
(см. гл. IV, V, VI, VIII, "Путешествие Онегина")
XLI
Блистая взорами, Евгений
Стоит подобно грозной тени...
Идеализированный портрет героя (в романтическом стиле) показан путем антитезы признаков б л е с к а и т е н и и эмоционального эпитета грозный. Ср. Евгения в последней встрече
с Татьяной:
Его больной, угасший взор,
Молящий вид, немой укор...
Т е н ь довольно часто применяется в романе в приеме сравнения: хандра бегала за ним, как тень (I, LIV); Татьяна бледна, как тень (III, XXXVI); "легче тени Татьяна прыг в другие сени" (III, XXXVIII); "меркнет милой Тани младость: так одевает бури тень едва рождающийся день" (IV, XXIII); "как тень, она без цели бродит" (VII, XIII); "за ней он гонится, как тень" (VIII, XXX); "мелькают мельком, будто тени, пред ним Валдай, Торжок и Тверь" ("Путешествие Онегина").
Страница
1 - 4 из 4
Начало | Пред. |
1
|
След. | Конец
| По стр.
© Все права защищены
http://www.portal-slovo.ru
