Роман Улицкой как зеркало русской интеллигенции

В печальной, действительно трагической, может быть, самой трагической — после первоначальной трагедии грехопадения — ситуации западно-восточной церковной схизмы появляется новая, "до-раздельно-после-раздельная", не православная и не католическая, а "просто христианская Церковь". Призванная, согласно Даниэлю, как раз и только для того, чтобы объединить все враждующие христианские, скажем так, "деноминации". Объединить на почве первоначальной, Еврейской Церкви, которая была "отвергнута", а теперь вновь создана, чтобы, как любящая мать, примирить всех своих детей.

"Вот это любовь, а Вы говорите".

Да, говорю. Только это не я, а все мало-мальски церковные люди всего мира, в один голос: среди всех твоих выдумок, брат Даниэль, эта — едва ли не худшая.

На чем ты собираешься основать новую единую "просто христианскую" Церковь? На том, что первоначальная община была еврейской? Но благодать не передается по этническому признаку, от "своих" по крови. Предстоятеля Иакова больше нет с нами, но если бы он был здесь, он сказал бы тебе то же самое. Без епископа нет Церкви, потому что она тогда безблагодатна. Но ни один из архиереев католической или православной Церкви не пойдет возглавить твою Еврейскую, просто христианскую Церковь. Никто не пойдет епископом к отрицающему Символ Веры.

Да, объединяться надо. Но твой замысел не созиждет общее целое, не объединит католиков и ортодоксов, а только разрушит их церковное самосознание; признать твое адогматическое учение истинным — духовное самоубийство всего католического в католиках и всего православного в ортодоксах. Ты впрямь добрый и любящий, но надо, чтобы твое сердце не забегало вперед головы. Это такая церковная болезнь, от которой еще когда предостерегал ученый и умный митрополит Московский Филарет (Дроздов) как от "веры, аще не по разуму".

Автор утверждает уже прямо от себя, что Даниэль Штайн — собой, своим телом — стал "единственным мостом между иудаизмом и христианством", перекрыл пропасть между ними. Бросьте. Никакой он не "иудеохристианин". Он вообще не иудей и не христианин (то есть "по человечеству" он — христианин, поскольку поступает часто по-христиански, любя самоотверженно и деятельно, живет "по совести"; но "по священству", как вероучитель своей паствы, — от такого "христианства" надо бежать сломя голову, именно чтобы та оказалась цела). Человек он хороший, это да, — и вот растянулся всем телом, упершись ногами в один край пропасти и цепляясь руками за другой, и так думает быть мостом, по которому предположительно пойдут люди с одного края на другой в обе стороны, прямо по его живому хребту; но, не зная, как богословские мосты правильно строить согласно "религиозному сопромату", чтобы они держались, он сам на наших глазах все больше провисает, чтобы неминуемо свалиться туда, в пропасть. На наших глазах. Это страшно видеть и больно, потому что успеваешь привязаться к нему, его полюбить... Да еще и других туда, вниз, тащит; как слепой, ведущий слепых в яму.

В конце романа церковные власти все-таки запрещают Даниэля в служении.

Правильно сделали. Неправильно, что не запретили раньше. Он сам должен был бы сказать своему начальству, что отныне не разделяет все основные воззрения католической Церкви, ее главные вероучительные утверждения, непонятные ему, — и поэтому уходит из кармелитского монастыря и просит, буде это возможно, снять с него сан священника. Он же чихать хотел на всякие "запрещения" и говорит своей ближайшей помощнице типа того, что если его запретят, то он один, в углу, а служить будет.

А что же автор? Он не то что разделяет позицию своего героя — он ее считает единственно верной христианской позицией. Автор идет даже далее Даниэля. Почти в самом конце книги, говоря уже от себя, утверждает: "Бедное христианство! Оно может быть только бедным: всякая торжествующая Церковь, и западная, и восточная, полностью отвергает Христа. И никуда от этого не денешься. Разве Сын Человеческий, в поношенных сандалиях и бедной одежде, принял бы в Свой круг эту византийскую свору царедворцев, алчных и циничных, которые составляют сегодня церковный истеблишмент? Да и он им зачем? Они все анафематствуют, отлучают друг друга, обличают в неправильном „исповедании" веры. А Даниэль всю жизнь шел к одной простой мысли — веруйте как хотите, это ваше личное дело, но заповеди соблюдайте, ведите себя достойно. Между прочим, чтобы хорошо себя вести, не обязательно даже быть христианином. Можно быть даже никем. Последним агностиком, бескрылым атеистом. Но выбор Даниэля был — Иисус <…>".

Тут уж — только руками развести.

Уважаемая госпожа повествователь! Я сколько возможно пытался обращаться только к Даниэлю. Но коль уж скоро Вы сами говорите от себя все, что вот только что приведено, — я просто вынужден сказать, единой правды ради, что это Ваше "от себя" — ни к Церкви, ни к Христу, ни к чему, кроме учения Сухомлинского и других Сухомлинских, не имеет отношения. Это не значит, что я Сухомлинского или Макаренко не уважаю. Они были серьезные, талантливые, хотящие добра своим воспитанникам люди. Но, во-первых, зачем писать 500 страниц и проделать, судя по всему, Вами же оговоренному, долгую и трудную подготовительную работу — чтобы "вернуться" к Сухомлинскому? Вообще, если можно быть кем угодно, лишь бы хорошо себя вести, то какой смысл вкладывают в свою многоразличную веру миллиарды людей? Если он общий, из-за чего они свое отстаивают, "враждуя"? Не потому ли, что каждый видит серьезный смысл в своем особом представлении об истине — и его-то и защищает как самое жизненно важное против столь же насущного, но неприемлемого для него смысла у верующего в другое или в Другого? А вдруг это не "высокомудрая болтовня" о разных смыслах, в которых на самом деле заложено одно и то же, а эти смыслы — разные действительно, до последней глубины, до не перекрываемой "мостами" пропасти, бездны между ними, и вплоть до самого Страшного суда, который только и определит, чей смысл — смысл, а чей — недомыслие?

И еще раз о Церкви. Я, может, и хотел бы считать, как и Вы, что только бедная Церковь, я бы еще добавил, только гонимая Церковь — права и является Церковью, — мне это чувство симпатично, я из-за него в 1982-м ушел в "катакомбы", советские, конечно, а именно это была Зарубежная русская православная Церковь, тогда ее в СССР запрещали. И тем не менее сегодня, двадцать пять лет спустя, невзирая на все мои симпатии, я вынужден признать: Церковь не может ориентироваться только на бедность и гонимость, она должна считаться с реальным положением вещей, и если сейчас ее не гонят, а наоборот, то как ни противно смотреть в Церкви на солнцевскую братву или членов правительства, но провоцировать свою гонимость, лишь бы быть честной и "настоящей", играть в гонимость — это и во времена древней, гонимой Церкви не приветствовалось (кто хочет, пусть поинтересуется ересью донатизма). Церковь "работает" с наличествующим "человеческим материалом" и, подобно Самому Христу, не может "изгнать вон обращающихся" к ней; решать же, искренно или лицемерно к ней обращаются, — прерогатива Бога, читающего в душе каждого человека.

Забудьте и о "христианстве против догматизма", якобы равного тоталитаризму: вне догматов Церкви содержательность Христова учения сводится к "Сухомлинскому".

Но — к Штайну: будучи всегда на стороне своего героя, автор ему все время и помогает. Излюбленный прием: чтобы позиция героя всегда выглядела в глазах читателя истинно христианской, автор обеспечивает ему игру в поддавки, — не находится ни одного собеседника, который бы Штайну хоть что-то по существу дела возразил. На уровне общинно-приходском это объяснимо: прихожане Даниэля — в основном люди, не обремененные знаниями. Куда труднее помочь герою в Риме, куда его за объяснениями вызвал Ватикан. Сначала он имеет дело с Префектом Конгрегации вероучений кардиналом Рокхаусом(3), а затем и с самим Папой Римским Иоанном Павлом II. И в том и в другом случае Даниэль прямо и откровенно несет жутчайшую околесицу; например, глядя прямо в глаза Папе (вероятно, пользуясь тем, что в молодые годы они с Каролем Войтылой были товарищами, вместе служили в одном приходе), режет безбоязненно правду-матку (это "гвоздь программы" — вот мы и дождались его), в ответ на которую Папа только безобидно-дружески улыбается, — а именно: "У иудеев, как и у христиан, человек стоит в центре, не Бог. Бога никто не видел. В человеке надо видеть Бога. Во Христе, человеке, надо видеть Бога".

Опомнись, брат, какая первая заповедь у иудеев, да и у христиан? "Возлюби Бога твоего всем сердцем…" и т. д. И повинись: "Я оговорился с точностью до наоборот, Кароль. Разумеется, я хотел сказать — не человек, а Бог находится в центре сознания верующего человека, как у иудеев, так и у христиан. Именно любовь к Богу только и делает возможной „вторую заповедь, подобную первой: возлюбить ближнего как самого себя". Только любовь к Богу дает возможность, увидев в ближнем человеке, как и ты, созданном Богом, образ и подобие Бога, как в тебе, — и полюбить его в ту же меру: как самого себя". Но Даниэль, не слушая моих подсказок, продолжает: "<…> А у греков в центре — Истина. Принцип истины. И человека ради этого принципа можно уничтожить. Мне не нужна такая истина, которая уничтожает человека".

Тут у Даниэля сказалось что-то вроде того, что общность по крови и типу ментальности объединяла евреев-христиан с иудеями сильнее, чем евреев-христиан и христиан-греков объединяла общая вера во Христа, общность мировоззрения. История, настаиваю, подтверждает обратное: хотя кровь, конечно, не вода, но иудеи евреев-христиан терпеть не могли почти с самого начала. И гнали их, и каменовали, и в тюрьмы-то заточали, а уж доносов — не сосчитать, и кому? Римским властям, ненавистным языческим властям, — но что делать, тут ситуация чрезвычайная, "тоталитарная секта"… А у "греков"-христиан христиане-евреи чаще всего находили помощь и поддержку.

Автор книги не в состоянии реконструировать гипотетический ответ Штайну двоих его ватиканских собеседников, ученых и рассудительных людей, автор не представляет, что они могли бы ответить, — чтобы вложить им в уста хоть какое-то серьезное возражение Штайну. Или же возражения Папы и будущего Папы представляются автору куда менее важными, чем поддержка несправедливо подозреваемого в ереси христианина-праведника Штайна. Получается, этому отцу внецерковной демократии никто просто не в силах возразить.

Кроме одного человека. Этого персонажа зовут Ефим Довитас, он приехал в Израиль, чтобы стать священником в Русской Православной Церкви, — потому, что дома ему, еврею, чинят в этом препятствия. Именно Даниэль, переубедив его и его жену, давшую монашеские обеты, но пребывающую в миру, живущую с мужем как с братом и одолеваемую эротическими видениями, — именно Даниэль устроил как следует их семейную жизнь одним махом, напутствовав Ефима наказом-приказом "Иди и спи со своей женой!". Сообразно со своей природой человек и должен поступать, и — никаких обетов, и забудь свои клятвы, в глазах Бога они ничего не стоят перед лицом правильно налаженной половой жизни, в которой, как известно от самого Даниэля, евреи не видят греха.

Так вот, этот Ефим, сам теперь священник, только русско-православный, да к тому же еще и специалист в области литургики, побывав у Даниэля на богослужении, сразу понял суть дела, настоящую, а не мнимую "точку расхождения" Даниэля с католической ли, православной — с Церковью как таковой. И накатал на него телегу Даниэлевым церковным властям. Там он коротко и ясно и вполне обоснованно высказывает убеждение, что то, что он увидел и услышал, несовместимо с позицией и практикой Церкви. То, что он написал, — еще мягко написано. Но вот какая незадача — это же донос. Форменный донос, да еще на благодетеля; хотя по очень серьезному поводу и по существу дела. А я — сам гнилой интеллигент — хорошо представляю себе отношение к доносам широких кругов русской интеллигенции, то есть кругов читателей данного автора. Да к тому же еще — у доносчика рождается сын с болезнью Дауна, а они с женой что-то такое накрутили вокруг младенца, что тот совершенно необычаен, что он-де "Тот, кто Обетован"… Это кто же? Ни второй Христос, ни второе пришествие Христа в таком виде — уж для православного-то и образованного священника точно — не обетованы. Значит, этот Ефим болен на голову, какая такому вера? — и наш Даниэль опять, на фоне помраченного доносчика, выглядит просто отлично.

И чтобы подчеркнуть это и выделить в читательском сознании, автор делает своего героя — героем трагическим: устраивает Даниэлю Штайну автомобильную катастрофу. Герой поистине уподобляется новому апостолу Христову, взявшему свой крест и несущему его до конца — смерть застает его на дороге домой от смертного одра своего друга, на посту своей главной миссии: любить и "спасать людей".

И все же на протяжении романа Штайна что-то важное тяготит; и мне хотелось бы знать, что.

Может быть, его на "своей земле", среди "своего народа" почти бессознательно тянет "в иудаизм"? Но настоящий иудаизм, как к нему ни относись, есть учение развитое, разработанное на протяжении более 2000 лет настоящими книжниками, весьма сложное богословски и философски, а главное — разработанное чрезвычайно детально, ступенчато, законнически сухо, чего Даниэль, как известно, не переносит. Увы, иудаизм — это не только мидраши и не столько мидраши, так любимые Штайном. Он содержит в себе сложные комментарии к Торе и еще изощренные комментарии к этим комментариям. Нет, настоящий иудаизм и ортодоксов, и консерваторов, и реформатов-либералистов Даниэля, с его "пилатовским" презрением к философской культуре мысли, к истине и Истине, вряд ли привлекает.

А иудеохристианства как религии, как веры — вот здесь и сейчас остановись и предъяви его, — иудеохристианства как такового нет, да и не было и быть не может. Ни к чему умножать сущности, полагая, что из полуиудаизма и полухристианства, из двух куцых, инвалидных существ, просто приклеив или приплюсовав их друг к другу, мы составим существо полноценное, некое целостное "иудеохристианство". Нет, мы составим невозможного, несусветного кентавра.

Но почему это несуразное человекоживотное влечет к себе Даниэлеву душу? А потому что в душу праведника Даниэля (ведь и "праведники едва спасаются") проник вирус эпидемии нашего времени, вполне, впрочем, растянувшегося на многие десятилетия назад, и все равно это наше время, наша реальная ситуация. Не "научный атеизм" XIX — XX веков, а возвращение к вере после всего миллиардоголового кровавого месива по всей планете, которое принесли совсем не в последнюю очередь "научный атеизм" или обращение к валькириям и Вотанам, — возврат к вере, сохраняющий, однако, в себе все содержимое души до ее возврата — мечтательную, сентиментальную "любовь" в полнейшем ее обмирщении, в секуляризованном виде, принятую за ту самую Божественную Любовь, которая, по ап. Иоанну, есть сущность Бога — и только потому, по Данте, движет солнце и светила.

Это потребность в вере, но такой, которая от тебя не требует большего, чем ты, как человек порядочный и "хороший" и "любящий людей", и так делаешь. То есть ты хочешь жить как жил — и впрямь неплохо, кому-то в чем-то помогая, никому не вредя и т. д., — только теперь эта твоя нормальная жизнь в "добре и любви" уже называется: ты живешь по вере. В Иисуса Христа. И твоя привычная жизнь безо всяких лишних усилий получает санкцию и статус высокого, спасительного смысла, статус, наполняющий тебя до краев самоуважением. И тебе становится хорошо — от того же самого, что, еще вчера не называясь христианством, было для тебя просто привычной жизнью. А что для этого комфорта нужно? А самая малость — слегка "понизить" и "разбавить" Христа, низведя его до "не столько Бога, сколько в первую очередь — человека", а затем — до "учителя и праведника Иешуа из Назарета, который ничему новому не учил, а только пришел своей жизнью напомнить всем старые вечные заповеди".

И все пламенные речения патера Даниэля о прежде всего человечности Христа, его яростное отстаивание этой самой человеческой природы Иешуа как главного, преобладающего над Божественной природой, и помогают этой концепции. Назначение же еврейского акцента здесь так же просто (и слишком просто), как просто (и тоже слишком) назначение Даниэлева "христианства": человеку очень помогает понять человека Иисуса и пойти за Ним — еще и родство по крови. Значит, лучше других могут уподобиться Ему и пойти за ним — евреи. Сложная по видимости еврейская составляющая книги есть на деле простейший и тем-то эффективнейший в воздействии на читателя проводник главной идеи: в "человеке Иисусе" нам должна быть важнее лишь Его человеческая суть — и едва ли не только она одна, да еще сведенная к нравственному учительству. Это седьмая вода на киселе даже по сравнению с Толстым, настоящим ересиархом, с которым было о чем спорить.

В сущности, Даниэль сам "придумывает", как ненавистные ему "греки", свой "богословский треугольник": берет три точки: евреи — иудеи — христиане — и соединяет их равными линиями, замыкая синхронно в поименованную геометрическую фигуру; а так не получится. Исторически и по содержанию надо было бы ему построить прямую времени и диахронически поставить на ней три точки: евреи — иудеи — христиане. Тогда вышел бы вектор, ось времени, где одно вытекает из другого и переходит в третье. Телеологически, целесообразно ясная ось, ведущая ступенчато ко спасению — от Авраамовой веры в Единого Бога через Моисеевы заповеди и пророческие обетования о Мессии — к вере в сбывшиеся обетования и в Троицу как полное раскрытие Бога Единого в Трех лицах.

…Эта книга — я ее недооценивал, а стал писать, так понял, — эта книга полезна и поучительна в высшей степени. Полезна — потому что это социологический опрос, лакмусовая бумажка: как понимает средний и высший слой русской интеллигенции, элита России, что такое настоящая Церковь и кто такой Христос. Читала ли наша элита, среди которой многие объявляют себя верующими христианами, вот они-то на моих глазах первые восхищаются Даниэлем Штайном, — заглядывала ли она хотя бы в Евангелие?

А поучительна — зане показывает, как нельзя верить. И как нельзя думать, нарушая законы думания и продолжая думать, что ты — думаешь. Ну и — само собой при таких делах — что можно сказать о христианизированности сознания "немалой" части населения страны, в которой тысячу лет назад митрополит Илларион произнес свое святое и дивное "Слово о Законе и Благодати"?

Поверьте, я никого ничему не учу, я только хочу достучаться. У нас есть действительная свобода совести. Мы вольны верить любой "Благой вести" или не верить ни во что, кроме базаровского "Я умру, а из меня будет лопух расти". Или повременить с ответом, осторожно считая себя агностиком. Но уж если мы хотим верить, и хотим верить именно в Иисуса Христа, то мы должны ясно представлять, Кого мы так называем. Иначе может оказаться, что Он нас "не устроит", а мы, каковы мы сейчас и меняться особенно не собираемся, мы "не устроим" Его. Так говорит и сам Даниэль Штайн, в отличие от автора, совершенно правильно говорит: можно верить, можно знать, но самое главное — знать, в кого веришь. Это самое умное, что он сказал, но, к сожалению, ни он, ни автор не последовали его словам.

Впрочем, кто хочет любви и добра, а в Церкви их не находит, так и — в чем проблема? Зачем называться именно христианами?

Да, и "личное христианство" в каком-то смысле — возможно. Вот и в Евангелии сказано, что "кто не против нас — тот с нами". И до того пророк Иоиль говорил: "И будет: всякий, кто призовет имя Господне, спасется" (2: 32). И мне когда-то, в ответ на такой вот мой вопрос, один священник подумал и сказал: "По тонкому льду один пройти может…". Но если учишь, что проторенный веками и сонмом святых путь — не путь, а истинный путь — это твой особый путь, и настоятельно приглашаешь "сорок, ну, шестьдесят, может быть, сто" человек твоего прихода разом за тобой перейти на ту сторону реки по тонкому льду…

Подходим к концу — и узнаём: Даниэль Штайн — герой вымышленный. Я так и полагал, что он — "ряженый": как говорил патер Браун, "у нас, католических священников, не принято нападать на разум", чем Даниэлю — только дай заняться. Но, оказывается, у героя был реальный прототип: Даниэль Руфайзен — и притом личность, как выяснилось, сейчас довольно известная, чья биография по канве своей, и геройской, и религиозной, сходна с биографией героя. Сам автор также сообщает, что в 1992-м Руфайзен был у нее в гостях — и произвел такое сильное и светлое, и именно светлое религиозное впечатление настоящего, каких мало, священника, что это подвигло ее на труд написать свою книгу. Больше я ничего не знаю об этом человеке, говорил ли он и делал все то, что говорит и делает Даниэль из книги, или не все, или вообще говорил другое. Знаю только, что он умер не в 1995-м, а в 1998-м, и умер, в отличие от героя, своей смертью.

Даниэль Руфайзен умер. О мертвых либо хорошо — либо ничего. Но литературные герои — они хоть и мертвые, но все равно живые.

Фамилия героя и название книги вообще хорошо продуманы, каждое слово здесь — говорящее. Имя Даниэль отсылает к реальному Даниэлю Руфайзену, "немецкая" фамилия Штайн — к ап. Петру в качестве "камня", на котором созидается ново-старая, истинная иудеохристианская Церковь, через головы высокомудрых пустословов греков; наконец, определение главной деятельности героя — переводчик — свидетельствует о самом важном: перевести все языки на общий для всех язык взаимопонимания и любви.

В конце романа автор говорит о своей единственной цели: "<…> сказать правду, как я ее себе представляю. Что было с моей стороны чистым безумием". Безумие, однако, не в том, чтобы говорить правду, как ты ее себе представляешь, а в том, чтобы так представлять правду, о которой ты говоришь.

В самом конце книги идет длинный список имен тех, кому автор благодарен за консультацию, кому особо благодарен за нее же — и без кого вообще не могло бы быть данной книги. Я понимаю, что консультанты компетентны именно в тех вопросах, в пределах которых они и дают консультации. И специалистов по вопросам израильской флоры, климата, вообще жизни современного Израиля, а также в области мидрашей и проч., а также в области административной структуры и чиноначалия католической Церкви, а также… — мой вопрос не затрагивает. Но вот тех консультантов, которые компетентны в вопросах экклезиологических (учение о том, что такое Церковь), догматически-богословских (как то тринитарный и христологический догматы, равно как и догматы — у католиков — "мариологические"), — тех историко-текстолого-археолого-религиоведов и библеистов — вот их всех (я никого не знаю лично, но имена некоторых мне, и не только мне одному, знакомы с самой лучшей стороны), кто несет хотя бы толику ответственности за "поздний культ Девы Марии с 6-го века", за то, что евреи тем и отличаются от других древних народов, что не считали половую жизнь, тем более брачную, хоть как-то связанной с нечистотой и грехом, — одним словом, тех, кто отвечал за консультации в вопросах этого рода, мне бы хотелось спросить: как вы, будучи людьми известными не только своей эрудированностью, но и интеллектуальной честностью и уважением к своему делу, — как вы допустили, чтобы книга появилась именно в том виде, в котором ее теперь и читают, и уже прочли, и уже стали восторженными "агентами влияния" сотни учителей, врачей, инженеров и т. д. по всему списку тех, кто составляет именно главную аудиторию Людмилы Улицкой и одновременно, даже и сейчас, стержневой, цементирующий слой российского населения, — и не сняли свои имена из списка консультантов?

А впрочем — заканчивать надо за здравие, а не за упокой, и потому еще раз говорю: книга Людмилы Улицкой — очень нужная, очень полезная, очень своевременная. Ее сенсационный успех — лакмусова бумага нашего времени, действительного состояния умов культурной элиты России, начиная с учителей средней школы и кончая людьми, переводящими с фламандского Хёйзингу.

Даниэлю Штайну, священнику, монаху и переводчику, — с полным непониманием его загадочной церковной реформы; брату же Даниэлю, собрату по профессии экскурсовода, — с братским приветом и любовью,

Экскурсовод Юрий Малецкий.

    (3) Должность Префекта упомянутой Конгрегации вероучений в 1984-м, когда Даниэля вызвали, по тексту, в Ватикан, и до самой смерти предыдущего Папы занимал бывший епископ Фрайзингский и Мюнхенский, кардинал Йозеф Ратцингер, нынешний преемник покойного Иоанна Павла II, Папа Бенедикт XVI. Ничего удивительного, что он показался Даниэлю "человеком глубоким и высокообразованным".

    (4) Месса Штайна, которую подвергает критике автор настоящей статьи, — перевод одного из вариантов мессы, составленной Даниэлем Руфайзеном на иврите. (Примеч. ред.)

© 2001 Журнальный зал в РЖ, "Русский журнал" | Адрес для писем: zhz@russ.ru
По всем вопросам обращаться к Татьяне Тихоновой и Сергею Костырко
Rambler's Top100