Поэмная трилогия Юрия Кузнецова «Путь Христа» как явление современной духовной культуры

Творческий дух автора поэмы нацелен на постижение надвременного, мистического смысла конкретных вех Христова Пути и в то же время высветляет в известных Евангельских эпизодах сокрытые оттенки смысла. Особенно заметны в этом плане описания Преображения, где конкретика общения Христа с учениками предстает на фоне разомкнутой временной перспективы этого мистического действа ("А светлый Христос на вершине // Долго стоял, а быть может, стоит и поныне"); допроса Христа первосвященником, перипетии которого, дополняясь авторским комментарием, обретают вечно современное звучание: "Ты ли Сын Божий?.. – Открыт во все стороны света // Этот вопрос, и чреват преставлением Света…". В онтологическом ракурсе увидены и покаянные слезы трижды отрекшегося Петра, когда возникающий в этой сцене пейзаж как бы навеки застывает, доходя до последующих веков живым свидетельством истины Евангельского Слова:
                                           Петр зарыдал, ибо трижды отрекся от Бога,
                                                    И поперхнулся слезами, как пылью дорога.
                                                    Кинулся прочь и седел на бегу, как ковыль.
                                                    Долго за ним оседала взметенная пыль…

Особой пронзительности и психологической силы достигают в поэме эпизоды, где явлена человеческая боль Христа за грехи мира. В связи со смертью Лазаря подчеркнуто, как "прослезился Христос о земном человеке", а в представленном крупным планом Входе в Иерусалим видно, что Божественное предвидение гибельных поворотов массовой психологии толпы ("провидел зловещее облако дыма") соединяется с любовно-скорбным переживанием момента встречи с "сияющим" Иерусалимом: "Так по цветам и одеждам Христос проезжал // В город величья и славы, и слез не сдержал…". Это непостижимое соединение Божественной благодати и человеческого страдания в душе Спасителя наиболее зримо явлено в кульминационной сцене поэмы, таящей в себе источник катарсического просветления:
                                           Все потемнело. Христос не хотел умирать.
                                                    В темной толпе он увидел печальную мать.
                                                    Вздрогнул и вспыхнул – святая звезда благодати:
– Мати, не рыдай мене, бедная мати!..

Творческое "я" поэта, бесконечно чуткое к звучанию Христова Логоса, движимо внутренним стремлением продлить это звучание в своей душе, наполнить им живой "организм" поэмы. Передача речи Сына Человеческого на Елеонской горе ведет к такому авторскому прозрению: "Эти слова не прейдут!.. – На вершине печали // Так говорил – и слова на ветру трепетали…". А раскрытие глубинных коллизий на Тайной вечери сопровождается вслушиванием в сокровенный смысл звукового облика и внутренней формы этого словосочетания: "Тайная вечеря! Тайна твоя вечереет…".

Прямая авторская сопричастность постигнутому в творческом озарении Пути Спасителя обнаруживается и в финальной части поэмной трилогии, увенчанной явлением Воскресшего Спасителя Фоме. В художественной логике произведения это явление прочитывается как длящееся вечность Христово укрепление, даруемое маловерной и сомневающейся человеческой природе:
                                            С вами Христос во все дни до скончания века!.. –
                                                     Так Он сказал. И вознесся средь белого дня
                                                     В синюю высь языками живого огня.
                                                     Только об этом рыдают небесные хоры,
                                                     Только об этом гремят океанские оры
                                                     И распевают святые места на земле,
                                                     И отзывается эхо в Божественной мгле…

Творческое вживание в духовную реальность Христова бытия в финальных строках перерастает в сосредоточенное моление и осознается поэтом как нелегкое движение к превозмоганию смерти и личной Пасхе:
                                             Отговорила моя золотая поэма,
                                                      Все остальное – и слепо, и глухо, и немо.
                                                      Боже! Я плачу и смерть отгоняю рукой.
                                                      Дай мне великую старость и мудрый покой!
                                             
Таким образом, поэмная трилогия Ю.Кузнецова о Христе явилась уникальным в современной духовной культуре опытом творческого проникновения в надвременно-мистическую и социально-историческую составляющие Богочеловеческого бытия Спасителя. Конкретные вехи его земного Пути, передаваемые здесь в явленных и скрытых образных сцеплениях, параллелях, раскрываются в надысторическом ракурсе, благодаря чему проецируются на сегодняшний день человеческой цивилизации. Незаурядная и в художественном отношении, поэма отличается тонко продуманной архитектоникой, повышенной экспрессией образного ряда, органичным сочетанием эпически монументальной  манеры, как бы сохраняющей аскетичный дух древнего Библейского предания, и интимного лиризма, активного присутствия авторского "я" –  вдумчивого "свидетеля" и проникновенного "летописца" Христовых деяний.