Александр Блок

Период мистической «тезы» (~ 1900 – 1903)

В восьми верстах от Шахматова находилось имение Менделеевых Боблово, где летом 1898 г. состоялась первая сознательная встреча рыцаря с Прекрасной Дамой (прежнее младенческое знакомство не в счет). Любовь Дмитриевна Менделеева-Блок (1881 – 1939) тоже ее вспоминала: «О день роковой для Блока и для меня! Как был он прост и ясен! Жаркий солнечный июньский день, расцвет московской флоры. До Петрова-дня еще далеко, травы стоят некошенные, благоухают. Благоухает душица, легкими, серыми от цвета колосиками обильно порошащая траву вдоль всей ″липовой дорожки″, где Блок увидал впервые ту, которая так неотделима для него от жизни родных им обоим холмов и лугов, которая так умела сливаться со своим цветущим окружением. Унести с луга в складках платья запах нежно любимой тонкой душицы, заменить городскую прическу туго заплетенной ″золотой косой девичьей″, из горожанки перевоплощаться сразу по приезде в деревню в неотъемлемую часть и леса, и луга, и сада <...> – это все дается только с детства подолгу жившим в деревне, и всем этим шестнадцатилетняя Люба владела в совершенстве». (Блок Л.Д. И быль и небылицы о Блоке и о себе. – Александр Блок в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 139). Из описания явствует, что заниженной самооценкой избранница поэта не страдала, но ее можно понять: какая женщина не исполнилась бы преувеличенного о себе мнения, будучи не только воспета лучшими поэтами своей эпохи, но и возведена в ранг земного воплощения Вечной Женственности. Она была обычной, даже можно сказать, заурядной девушкой (с некоторой скидкой на высокую культуру семьи и воспитания), которой хотелось развлекаться, наряжаться, нравиться. Явившийся «рыцарь» пришелся ей по душе, она даже влюбилась в него. От того, первого лета их знакомства сохранились известные фотографии: Блок в костюме Гамлета, Любовь Дмитриевна в костюме Офелии – едва ли не единственная фотография, которая дает понять, что в этой простоватой и полноватой девушке действительно был какой-то свет женственности, казавшийся ее поклонникам отблеском нетварного света. Вообще же словесные ее портреты привлекательнее фотографических. «Любовь Дмитриевна носила розовые платья и великолепные золотистые волосы заплетала в косу. – писала М.А. Бекетова. – Нежный бело-розовый цвет лица, черные брови, детские голубые глаза и строгий неприступный вид. Высокий рост, лебединая походка, женственная прелесть» (Бекетова М.А. С. 62). Блок увидел в своей Прекрасной Даме древнерусский, «княжеский» идеал красоты – так парадоксальным образом синтезировался в нем дух поэзии средневековых трубадуров и труверов – с идеалом русской красавицы. Этот причудливый синтез, очень характерный для поэзии Серебряного века вообще и в литературе очень плодотворный, применительно к жизни изначально таил в себе опасность тяжелой драмы – что и вышло впоследствии.

Любовь Дмитриевна вспоминала, что роль Офелии в любительской постановке Шекспира была первым ее шагом навстречу Блоку. Но потом увлечение прошло, и уже немногое время спустя ей было «стыдно вспоминать свою влюбленность в этого фата с рыбьим темпераментом и глазами» (Блок Л.Д., С. 151). А для Блока начался новый этап жизни.

Я шел во тьме к заботам и веселью,
Вверху сверкал незримый мир духóв.
За думой вслед лилися трель за трелью
Напевы звонкие пернатых соловьев.

И вдруг звезда полночная упала,
И ум ужалила змея…
Я шел во тьме, и эхо повторяло:
«Зачем дитя Офелия моя?»

(2 августа 1898 г. Шахматово)

В том же, 1898 г. Блок, окончив гимназию, поступил на юридический факультет Петербургского университета. «Университет не сыграл в моей жизни особенно важной роли, – вспоминал он впоследствии, – но высшее образование дало, во всяком случае, некоторую умственную дисциплину и известные навыки, которые очень помогают мне и в историко-литературных, и в собственных моих критических опытах, и даже в художественной работе (материалы для драмы ″Роза и крест″)» (Блок А.А. Автобиография. Собр. соч. Т. 5., С. 75). Закончил же Блок не юридический, а историко-филологический факультет, на который перешел в 1901 г.

Но внутренняя его жизнь была важнее, серьезнее, напряженнее. Это было уже нечто большее, нежели простая юношеская влюбленность. Сквозь земное чувство к земной девушке пробивался свет мистического откровения. Таинственные «лучи» обреченной России уже «скрещивались» на юном поэте. Его душевный опыт был квинтэссенцией опыта его поколения. Андрей Белый так вспоминал это время: «И старое отделилось от нового: и другими глазами глядели на мир в 1900 – 1901 гг.; пессимизм стал трагизмом; и катарсис переживало сознание наше, увидевши крест в пересечении линий, эпоху подобную первохристианской переживали на рубеже двух столетий; античность, ушедшая в ночь, озарилася светом сознания нового <...> Смешение переживалось по-своему каждым. Кто зори встречал багряницей страданья, а кто эти зори встречал, как огонь, пожирающий старое; в эти годы Бальмонт в нас бросает ″Горящие здания″ – после холода мировой ″Тишины″ и уныний ″В безбрежности″… В эти же годы босяк, поджигатель, проник в сердце русских и действовал там сильней, чем резонирующий неврастеник у Чехова; всюду открылись поклонники философии Ницше, и лозунги ″времена сократического человека прошли″ – подхватили мы все. Выходили тома Собрания сочинений Владимира Соловьева, иначе вскрывавшие небо. Зарей возрожденья стоит Соловьев на рубеже двух столетий, где

Зло позабытое
Тонет в крови,
Всходит омытое
Солнце любви.

Появились вдруг ″видящие″ средь ″невидящих″; они узнавали друг друга, тянуло делиться друг с другом непонятым знанием их; и они тяготели друг к другу, слагая естественно братство зари, воспринимая культуру особо: от крупных событий до хроникерских газетных заметок; интерес ко всему наблюдаемому разгорался у них, все казалось им новым, охваченным зорями космической и исторической важности; борьба света с тьмой происходила уже в атмосфере душевных событий, еще не сгущенных до явных событий истории, подготовляющей их; в чем конкретно события эти, – сказать было трудно и ″видящие″ расходились в догадках: тот был атеист, этот был теософ; этот – влекся к церковности, этот – шел прочь от церковности, соглашались друг с другом на факте Зари: ″нечто″ светит; из этого ″нечто″ грядущее развернет свои судьбы». (Белый А. Воспоминания о Блоке. С. 23).

«Из событий, явлений и веяний, особенно сильно повлиявших на меня так или иначе я должен упомянуть: встречу с Вл. Соловьевым, которого я видел только издали; знакомство с М.С. и О.М. Соловьевыми, З.Н. и Д.С. Мережковскими и с А. Белым», – писал Блок в автобиографии (Блок А. Собр. Соч. в 6-ти тт. Т. 5. С. 75).

Владимира Сергеевича Соловьева (1853 – 1900) Блок видел в феврале 1900 г. на похоронах одной родственницы. В августе того же года философ скончался. Приблизительно в то же время – т.е. когда уже была написана часть «стихов о Прекрасной Даме», – Блок познакомился с его поэзией. «Семейные традиции и моя замкнутая жизнь способствовали тому, что ни строки так называемой ″новой поэзии″ я не знал до первых курсов университета. – вспоминал поэт. – Здесь в связи с острыми мистическими и романтическими переживаниями всем существом моим овладела поэзия Вл. Соловьева. До сих пор мистика, которой был насыщен воздух последних лет старого и первых лет нового века, была мне непонятна. Меня тревожили знаки в природе, но все это я считал ″субъективным″ и бережно оберегал от всех» (Цит по: Бекетова М.А. С. 65). Поэтому справедливым можно признать суждение М.А. Бекетовой: «Таким образом, влияние Соловьева на Блока приходится считать несколько преувеличенным: он только помог ему осознать мистическую суть, которой были проникнуты его переживания. И это было не внушение, а скорее радостная встреча близких по духу» (Там же). Однако справедливость данного суждения нисколько не умаляет роли Соловьева. Более того, остается удивляться, насколько узким и недостаточным было понимание его Блоком, Белым и прочими «соловьевцами». Они восприняли наиболее спорную часть его философии – учение о Софии, Вечной Женственности, понимаемой как образ красоты, хрупкости, и в то же время – двойственности, переменчивости земного мира. Идея вселенского Добра, лежащего в основе совершенствования мира, которой был полон последний крупный труд Соловьева – «Оправдание добра» (1894 – 1897 г.), горькая ирония (отчасти даже – самоирония и самообличение) «Трех разговоров о войне, прогрессе и конце всемирной истории» (1899 – 1900), наконец, христианская кончина, которой предшествовала смиренная исповедь у православного священника, – эти завершающие вехи пути великого философа остались ими незамеченными. Об этом писала Зинаида Гиппиус (Андрея Белого она чаще называет настоящим его именем – Борис Бугаев): «Чуждый всякой философии и метафизики, Блок был чужд <...> и подосновы В. Соловьева – христианства. Напротив, Бугаев только и говорил, что о христианстве, – с христианами преимущественно. <...> Надо сказать правду: Бугаев умел находить с каждым его язык и его тему» (Гиппиус З.Н. Из книги «Живые лица» – цит. по: Воспоминания об Андрее Белом. М., 1995,С. 85)

Владимир Соловьев – в первую очередь философ, и только потом – поэт, но именно в поэзии Соловьева Блок услышал родственные струны. Соловьев, мистик Вечной Женственности, в основе своих убеждений оставался христианином, трагедия Блока, по словам К.В. Мочульского, состояла в том, что «Божество открылось ему как космическое начало ″Вечной Женственности″, а не как богочеловеческое лицо Христа. Он верил в Софию, не веря в Христа» (Мочульский К.В. С. 81). Признавая «Стихи о Прекрасной Даме» поэтическим дневником Блока, Мочульский замечал: «Парадоксальность построения ″Стихов о Прекрасной Даме″ в том, что в центре этого ″романа в стихах″ (выражение Блока) стоит мистерия Богоявления». «Я слаб, бездарен, немощен. Это все ничего. ОНА может всегда появиться над зубчатой горой» (Собр. соч. Т. 5. С. 105); «Брюсов скрывает свое знание о Ней. В этом именно он искренен до чрезвычайности» (Собр. соч. Т. 5. С. 106) – понятно, что речь в этих записях идет не о Любови Дмитриевне Менделеевой, а о некоем таинственном и глубоко личном внутреннем опыте, который он связывает с явлением Вечной Женственности. И хотя эти откровения – в высшей степени спорные, в значительной мере относящиеся к разряду прелести, следует учитывать, что поэт воспринимал их именно как откровения, – иначе они просто теряют смысл, превращаясь в «смутную пену неких душевных состояний».

И Дух и Невеста говорят: прииди. (Апокалипсис).

Верю в Солнце Завета,
Вижу зори вдали.
Жду вселенского света
От весенней земли.

Все дышавшее ложью
Отшатнулось, дрожа.
Предо мной – к бездорожью
Золотая межа.

Заповеданных лилий
Прохожу я леса.
Полны ангельских крылий
Надо мной небеса.

Непостижного света
Задрожали струи.
Верю в Солнце Завета,
Вижу очи Твои.

(22 февраля 1902)

«Стихи – это молитвы, – записывает Блок примерно в то же время в записной книжке. – Сначала вдохновенный поэт-апостол слагает ее в божественном экстазе. И все, чему он слагает ее, – в том кроется его настоящий Бог. Диавол уносит его, – и в нем находит он опрокинутого, искалеченного, но все же – Бога. А если так, есть Бог и во всем тем более – не в одном небе бездонном, а и в ″весенней неге″ и в ″женской любви″ <...> ″Рече безумец в сердце своем: несть Бог″» (Блок А.А. Из дневников и записных книжек. Собр. соч. в 6-ти тт. Т. 5. С. 81).

Мистическому возбуждению соответствовал небывалый творческий подъем: стихи писались сотнями, лишь небольшая их часть вошла в изданный сборник. Первые попытки опубликоваться успехом не увенчались. Редактор журнала «Мир Божий» В.П. Острогорский отверг предложенные ему стихотворения «Сирин и Алконост» и «Гамаюн, птица вещая», сочтя их «аполитичными». Пророческого их смысла он, конечно, не распознал.

На гладях бесконечных вод,
Закатом в пурпур облеченных,
Она вещает и поет,
Не в силах крыл поднять смятенных…
Вещает иго злых татар,
Вещает казней ряд кровавых,
И трус, и голод, и пожар,
Злодеев силу, гибель правых…
Предвечным ужасом объят,
Прекрасный лик горит любовью,
Но вещей правдою звучат
Уста, запекшиеся кровью!

Попытка напечататься в издательстве «Скорпион» также не была успешной –законодатель новой поэзии Брюсов тоже не оценил опытов молодого поэта. Тем не менее читательскую аудиторию Блок приобрел, еще до того, как его стихи появились в печати. В 1901 г. Александра Андреевна, в тот период интенсивно переписывавшаяся с О.М. Соловьевой, послала ей стихи сына. Соловьевы познакомили с ними Борю Бугаева (Андрея Белого), который не только увлекся ими сам, но и со свойственной ему энергией собрал целый кружок «блоковцев».

Между тем период отдаленного преклонения перед земной Прекрасной Дамой близился к завершению: между поэтом и земным объектом его поклонения обнаружилась пропасть непонимания. Первой «взбунтовалась» Прекрасная Дама. В письме, посланном Блоку, она писала: «Я не могу больше оставаться с Вами в тех же дружеских отношениях <...> Ведь Вы смотрите на меня, как на какую-то отвлеченную идею; Вы навоображали обо мне всяких хороших вещей и за этой фантастической фикцией, которая жила только в Вашем воображении, Вы меня, живого человека с живой душой, и не заметили, проглядели. Вы, кажется, даже любили  – свою фантазию, свой философский идеал, а я все ждала, когда же Вы увидите меня, когда поймете, чего мне нужно, чем я готова отвечать Вам от всей души… Но Вы продолжали фантазировать и философствовать» (Блок Л.Д. И быль и небылицы о Блоке и о себе. С. 164). И хотя Любовь Дмитриевну можно упрекнуть в приземленности, эгоизме и неспособности оценить высоту чувств великого поэта, за ней нельзя не признать своей правды и своей правоты. Блока такая отповедь привела в отчаяние. «Я принужден идти по пути испытаний своего Бога, – ответил он, – и Вы – мой Бог, при нем же одном мне и все здешние храмы священны» (Там же). Чувствуется, что мистические откровения заслонили в его сознании простую и древнюю заповедь: «Не сотвори себе кумира». Блок решился на последнее объяснение и в случае неуспеха готов был покончить даже с собой, даже предсмертное письмо написал – парадоксальное и кощунственное: «В моей смерти прошу никого не винить. Причины ее вполне ″отвлеченны″ и ничего общего с ″человеческими″ отношениями не имеют. Верую во Единую Святую Соборную и Апостольскую Церковь. Чаю Воскресения мертвых и Жизни Будущего Века. Аминь. Поэт Александр Блок» (Там же. С. 169). Но, к счастью, до трагедии не дошло. Может быть, сыграло роль и то, что как раз в этот период Любовь Дмитриевна нередко заходила в Казанский собор и молилась, как умела, перед Казанской иконой Божией Матери. Иногда и Блок сопровождал ее в этих походах. На этот факт обращал особое внимание Мочульский: «Когда читаем в литературе о Блоке о его враждебности к христианству, не забудем, что был в его душе ″уютный уголок у Божией Матери″» (Мочульский К.В. С. 74). Трагедии не случилось, драма продолжалась.

Решающее объяснение Блока с Любовью Дмитриевной состоялось 7 ноября 1902 г. на вечере в Дворянском собрании и кончилось миром. «Потом он отвозил меня домой на санях. Блок склонялся ко мне и что-то спрашивал. Литературно, зная, что так вычитала где-то в романе, я повернулась к нему и приблизила губы к его губам. Тут было пустое мое любопытство, но морозные поцелуи, ничему не научив, сковали наши жизни. Думаете, началось счастье? Началась сумбурная путаница. Слои подлинных чувств, подлинного упоения молодостью – для меня, и слои недоговоренностей – и его и моих, чужие вмешательства – словом, плацдарм, насквозь минированный подземными ходами, таящими в себе грядущие катастрофы» (Блок Л.Д. С. 169).

Через два дня Блок сделал Любови Дмитриевне предложение, которое было принято, но их отношения уже успели стать достоянием литературы и, что хуже, литературного сообщества, и в житейском плане ничего хорошего это не сулило.

Еще в 1902 г. Блок познакомился с Мережковскими. М.А. Бекетова описывает это событие так: «Александр Александрович пришел к ним в дом брать билет на какую-то лекцию. Когда он назвал свою фамилию, Зинаида Николаевна воскликнула: ″Блок? Какой Блок? Это вы пишете стихи? Это не о вас говорил Андрей Белый?″» Это было начало непростых, но долгосрочных и достаточно глубоких отношений. С самим Андреем Белым Блок вступил в переписку еще позже – в январе 1903 г., а личное знакомство состоялось только в следующем, 1904 г.

1903 г. начался трагически. Неожиданно умер Михаил Сергеевич Соловьев, и его жена, Ольга Михайловна, не вынеся горя, покончила с собой. Это событие потрясло всех, кто их знал. Но, несмотря на печальное начало, 1903 год был для ознаменован для Блока, прежде всего, двумя радостными событиями: литературным дебютом и женитьбой. Стихи его были напечатаны почти сразу в журнале «Новый путь», «Литературно-художественном сборнике» студентов Петербургского университета и в альманахе «Северные цветы».
А 17 августа в церкви села Тараканово (неподалеку от Шахматова и Боблова) состоялось его венчание с Л.Д. Менделеевой. М.А. Бекетова описывает это событие восторженно: «На прекрасную юную пару невозможно было смотреть без волнения. Благоговейные, торжественные, красивые. Даже старый священник, человек грубый и нерасположенный к нашей семье, был видимо тронут и смотрел с улыбкой на жениха и невесту» (Бекетова М.А. С. 85).