Значение великих истин

Пушкин и Гоголь о Государстве Российском

Встречается мнение, что Пушкин был равнодушен к религиозным вопросам. Но как же тогда понимать известное высказывание поэта о Евангелии, которое всегда было предметом его пристального внимания (в рецензии на перевод сочинения Сильвио Пеллико "Об обязанностях человека", напечатанной в третьей книжке "Современника" за 1836 год): "Есть книга, коей каждое слово истолковано, объяснено, проповедано во всех концах земли, применено ко всевозможным обстоятельствам жизни и происшествиям мира; из коей нельзя повторить ни единого выражения, которого не знали бы все наизусть, которое не было бы уже пословицею народов; она не заключает уже для нас ничего неизвестного; но книга сия называется Евангелием, – и такова ее вечно новая прелесть, что если мы, пресыщенные миром или удрученные унынием, случайно откроем ее, то уже не в силах противиться ее сладостному увлечению и погружаемся духом в ее божественное красноречие".

Известно, что Гоголь никогда не расставался с Евангелием. "Выше того не выдумать, что уже есть в Евангелии, – говорил он. – Сколько раз уже отшатывалось от него человечество и сколько раз обращалось". На письме Надежды Николаевны Шереметевой от 11 февраля 1850 года Гоголь карандашом начертал: "Один только исход общества из нынешнего положения – Евангелие" [1] .
По свидетельству современника, Гоголь читал "всякий день главу из Библии и Евангелие на славянском, латинском, греческом и английском языках" [2] . Ежедневное чтение Евангелия – непременная обязанность христианина, как и домашние молитвы. У Гоголя оно сделалось потребностью с юных лет. В Нежине протоиерей Павел Волынский на уроках Закона Божьего читал с гимназистами толкования святителя Иоанна Златоуста на святых евангелистов Матфея и Иоанна. Речь шла, конечно, не о простом чтении, – недостаточно Евангелие читать, как любую иную книгу, – оно есть тот высший закон, по которому христианин должен строить свою жизнь. "Не довольствуйся одним бесплодным чтением Евангелия, – учит святитель Игнатий (Брянчанинов), – старайся исполнять его заповедания, читай его делами. Это – книга жизни, и надо читать ее жизнию" [3] .

В апреле 1848 года, когда в Европе кипели политические страсти, Гоголь писал графине Софье Петровне Апраксиной на пути из Иерусалима: "Не смущайтесь никакими событиями мира. Проезжайте с Богом повсюду. Справляйтесь только при всяком поступке вашем с Евангелием".

Константин Мочульский в книге "Духовный путь Гоголя" говорит о гениальной религиозной одаренности Гоголя (эти слова часто цитируют): "Ему было суждено круто повернуть всю русскую литературу от эстетики к религии, сдвинуть ее с пути Пушкина на путь Достоевского. Все черты, характеризующие "великую русскую литературу", ставшую мировой, были намечены Гоголем: ее религиозно-нравственный строй, ее гражданственность и общественность, ее боевой и практический характер, ее пророческий пафос и мессианство" [4]4.
В этих словах много правды, хотя есть и некоторое преувеличение – не один Гоголь повернул русскую литературу к религии – это было в основном дело Православной Церкви. Да и поздний Пушкин вышел на ту же дорогу, что, кстати сказать, хорошо сознавал и Гоголь, называя поэта "нашим первоапостолом" [4] . Более точно, как представляется, значение Гоголя определил протоиерей Павел Светлов, профессор богословия Киевского университета Св. Владимира: "Мысль Гоголя о необходимости согласования всего строя нашей жизни с требованием Евангелия, так настойчиво высказанная им в нашей литературе в первый раз, явилась тем добрым семенем, которое выросло в пышный плод позднейшей русской литературы в ее лучшем и доминирующем этическом направлении. Призыв обществу к обновлению началами христианства, хранимого в Православной Церкви, был и остается великою заслугою Гоголя перед отечеством и делом великого мужества для его времени, чаявшего спасения в принципах европейской культуры" [5] .

У Пушкина было особое понимание просвещения, вызревавшее на русской почве. На Западе под просвещением понималось и понимается наполнение ума положительными знаниями. Наука исследует мир опытным путем и добытыми знаниями наполняет ум, "просвещает" его. В этом и заключается главная цель такого просвещения (оно с давних пор все более укрепляется в мысли, что без Бога можно обойтись). Пушкин просвещение связывал с монашеством. Монах же несет свет Христов, а не эмпирические научные знания. В связи с этим поэт резко отзывается об Императрице Екатерине II, которая для многих была идеалом просвещенного монарха. В заметках о русской истории ХVIII века он, в частности, пишет: "Екатерина явно гнала духовенство, жертвуя тем своему неограниченному властолюбию и угождая духу времени. Но, лишив его независимого состояния и ограничив монастырские доходы, она нанесла сильный удар просвещению народному".

И далее: "В России влияние духовенства столь же было благотворно, сколько пагубно в землях римско-католических. Там оно, признавая главою своею папу, составляло особое общество, независимое от гражданских законов, и вечно полагало суеверные преграды просвещению. У нас, напротив того, завися, как и все прочие состояния, от единой власти, но огражденное святыней религии, оно всегда было посредником между народом и Государем, как между человеком и Божеством. Мы обязаны монахам нашей историею, следовательно, и просвещением".

В лекции Гоголя о багдадском калифе Ал-Мамуне, на которой присутствовал Пушкин (опубликована в 1835 году в сборнике "Арабески"), Ал-Мамун охарактеризован как покровитель наук, исполненный "жажды просвещения", видевший в науках "верный путеводитель" к счастью своих подданных. Однако этот правитель, по мысли Гоголя, способствовал разрушению государства: "Он упустил из вида великую истину, что образование черпается из самого же народа, что просвещение наносное должно быть в такой степени заимствовано, сколько может оно помогать собственному развитию, но что развиваться народ должен из своих же национальных стихий".

В книге "Выбранные места из переписки с друзьями" (1847) Гоголь писал: "Мы повторяем теперь еще бессмысленно слово "Просвещение". Даже и не задумались над тем, откуда пришло это слово и что оно значит. Слова этого нет ни на каком языке, оно только у нас. Просветить не значит научить, или наставить, или образовать, или даже осветить, но всего насквозь высветлить человека во всех его силах, а не в одном уме, пронести всю природу его сквозь какой-то очистительный огонь. Слово это взято из нашей Церкви, которая уже почти тысячу лет его произносит, несмотря на все мраки и невежественные тьмы, отовсюду ее окружающие, и знает, зачем произносит".

Утверждая, что слова "просвещение" нет ни на каком языке, кроме русского, и перебирая переводы возможных соответствий этому слову в других языках, Гоголь не находит в них оттенка, который отражал бы воздействие и на нравственную природу человека. Даже такой чуткий критик, как Аполлон Григорьев, в статье "Гоголь и его последняя книга" писал, что ему "непонятно в высшей степени", что Гоголь называет просвещением, и утверждал, что немецкое Aufklärung значит "решительно то же самое" [6]6. Гоголь употребляет это слово в его духовном, литургическом значении. Без духовного просвещения ("Свет Христов просвещает всех!"), по Гоголю, не может быть никакого света.

Словенские учители святые Кирилл и Мефодий являются просветителями славянских народов именно потому, что воцерковили их. Святая равноапостольная Нина была просветительницей Иверии (так называлась Грузия), потому что способствовала крещению (просвещению) жителей этой страны. Наконец, упомянем, что девизом Московского университета, начертанным на наружной стене храма Святой мученицы Татианы, были – и ныне восстановлены – слова: "Свет Христов просвещает всех!"

Теперь обратимся к вопросу о монархизме Пушкина и Гоголя. Отношение Пушкина к Государю Николаю Павловичу более или менее известно. Оно выразилось, в частности, в стихах "Стансы" ("В надежде славы и добра…", 1826), "Друзьям" (1828), "Герой" (1830). Князь Петр Андреевич Вяземский свидетельствует: "Императору Николаю был он душевно предан". В Николае Павловиче, "мужественном и сильном духом", Пушкина привлекали человеческие качества. Для автора "Стансов" Николай I был царь "суровый и могучий":

И новый царь, суровый и могучий,
На рубеже Европы бодро стал…
("Была пора: наш праздник молодой…", 1836).

В черновике письма к П. Я. Чаадаеву 1836 года Пушкин как положительный факт оценивает деятельность Государя, который, по его словам, "первый воздвиг плотину (очень слабую еще) против наводнения демократией, худшей, чем в Америке". Известны предсмертные слова Пушкина, обращенные к В. А. Жуковскому для передачи царю: "Скажи, что мне жаль умереть; был бы весь его".

В благоговении перед идеей православной монархии Гоголь совершенно сходился с Пушкиным. В статье "О лиризме наших поэтов", вошедшей в книгу "Выбранные места из переписки с друзьями", Гоголь говорит о двух предметах, которые вызывали у русских поэтов высокое лирическое одушевление, близкое к библейскому. Первый из них – Россия, второй – любовь граждан к своему монарху. "От множества гимнов и од царям, – пишет Гоголь, – поэзия наша, уже со времен Ломоносова и Державина, получила какое-то величественно-царственное выражение. Что их чувства искренни – об этом нечего и говорить. Только тот, кто наделен мелочным остроумием, способным на одни мгновенные, легкие соображенья, увидит здесь лесть и желанье получить что-нибудь…"

Размышляя о значении самодержавия для России, Гоголь приводит следующие слова Пушкина. ""Зачем нужно, – говорил он, – чтобы один из нас стал выше всех и даже выше самого закона? Затем, что закон – дерево; в законе слышит человек что-то жесткое и небратское. С одним буквальным исполненьем закона не далеко уйдешь; нарушить же или не исполнить его никто из нас не должен; для этого-то и нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям только в одной полномощной власти. Государство без полномощного монарха – автомат: много-много, если оно достигнет того, до чего достигнули Соединенные Штаты. А что такое Соединенные Штаты? Мертвечина; человек в них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит"".

И далее: ""Государство без полномощного монарха то же, что оркестр без капельмейстера: как ни хороши будь все музыканты, но, если нет среди них одного такого, который бы движеньем палочки всему подавал знак, никуды не пойдет концерт. А кажется, он сам ничего не делает, не играет ни на каком инструменте, только слегка помахивает палочкой да поглядывает на всех, и уже один взгляд его достаточен на то, чтобы умягчить, в том и другом месте, какой-нибудь шершавый звук, который испустил бы иной дурак-барабан или неуклюжий тулумбас. При нем и мастерская скрыпка не смеет слишком разгуляться на счет других: блюдет он общий строй, всего оживитель, верховодец верховного согласья!" Как метко выражался Пушкин! Как понимал он значенье великих истин!"

В недавно вышедшем в свет новом издании "Пушкин в воспоминаниях современников" утверждается, что в "Выбранных местах из переписки с друзьями" Гоголь создает "консервативную легенду" о Пушкине. Факты, однако, свидетельствуют об обратном. Суждения поэта, приводимые Гоголем, подтверждаются и другими источниками. Так, например, слова Пушкина о Соединенных Штатах, сказанные, видимо, в личной беседе, находят подтверждение в мемуарах Веры Ивановны Анненковой, видевшей Пушкина в январе 1837 года у великой княгини Елены Павловны: "Разговор был всеобщим, говорили об Америке. И Пушкин сказал: "Мне мешает восхищаться этой страной, которой теперь принято очаровываться, то, что там слишком забывают, что человек жив не единым хлебом"" [6] .

В другом месте Гоголь называет стихотворение Пушкина "Странник" (опубликованное в 1841 году в посмертном собрании сочинений поэта под заглавием "Отрывок") таинственным побегом из города. Издатель "Русского Архива" Петр Иванович Бартенев пишет по этому поводу: "Припомним также загадочное стихотворение "Отрывок", которое Гоголь в статье о лиризме наших поэтов назвал таинственным побегом из города. По словам Гоголя, которые удалось узнать мне частным образом, Пушкин за год до смерти действительно хотел бежать из Петербурга в деревню; но жена не пустила" [7] . Это свидетельство подтверждается записью в дневнике Екатерины Александровны Хитрово, передавшей слова Гоголя о Пушкине: "Он хотел оставить Петербург и уехать в деревню; жена и родные уговорили остаться" [8] .

В подтверждение монархических убеждений Пушкина Гоголь приводит стихотворение "С Гомером долго ты беседовал один…", впервые напечатанное в 1841 году под названием "К Н***". Обращаясь к Жуковскому, он говорит: "Это внутреннее существо – силу самодержавного монарха он (Пушкин. – В. В.) даже отчасти выразил в одном своем стихотворении, которое между прочим ты сам напечатал в посмертном собраньи его сочинений, выправил даже в нем стих, а смысла не угадал. Тайну его теперь открою. Я говорю об оде Императору Николаю, появившейся в печати под скромным именем: "К Н***". Вот ее происхожденье. Был вечер в Аничковом дворце, один из тех вечеров, к которым, как известно, приглашались одни избранные из нашего общества. Между ними был тогда и Пушкин. Все в залах уже собралося; но Государь долго не выходил. Отдалившись от всех в другую половину дворца и воспользовавшись первой досужей от дел минутой, он развернул "Илиаду" и увлекся нечувствительно ее чтеньем во все то время, когда в залах давно уже гремела музыка и кипели танцы. Сошел он на бал уже несколько поздно, принеся на лице своем следы иных впечатлений. Сближенье этих двух противуположностей скользнуло незамеченным для всех, но в душе Пушкина оно оставило сильное впечатленье, и плодом его была следующая величественная ода…"

И далее Гоголь цитирует стихотворение в том виде, как оно было опубликовано Жуковским:

                     С Гомером долго ты беседовал один,
                         Тебя мы долго ожидали.
                    И светел ты сошел с таинственных вершин
                         И вынес нам свои скрыжали.
                    И что ж? Ты нас обрел в пустыне под шатром,
                         В безумстве суетного пира,
               Поющих буйну песнь и скачущих кругом
                        От нас созданного кумира.
               Смутились мы, твоих чуждаяся лучей.
                         В порыве гнева и печали
              Ты проклял нас, бессмысленных детей,
                         Разбив листы своей скрыжали.
              Нет! Ты не проклял нас. Ты любишь с высоты
                         Сходить под тень долины малой,
              Ты любишь гром небес, и также внемлешь ты
                         Журчанью пчел над розой алой.

Процитировав стихи Пушкина, Гоголь говорит: "Оставим личность Императора Николая и разберем, что такое монарх вообще, как Божий помазанник, обязанный стремить вверенный ему народ к тому свету, в котором обитает Бог, и вправе ли был Пушкин уподобить его древнему Боговидцу Моисею?" И затем, сказав о богоустановленности Царской власти, ведущей свое происхождение от ветхозаветных пророков, Гоголь замечает: "Кажется, как бы в этом стихотворении Пушкин, задавши вопрос себе самому, что такое эта власть, сам же упал во прах перед величием возникнувшего в душе его ответа".

Впоследствии биографом Пушкина Павлом Васильевичем Анненковым была обнаружена и напечатана еще одна строфа из этого стихотворения:

              [Таков прямой поэт. Он сетует душой
                         На пышных играх Мельпомены,
              И улыбается забаве площадной
                         И вольности лубочной сцены,]
              То Рим его зовет, то гордый Илион,
                         То скалы старца Оссиана,
              И с дивной легкостью меж тем летает он
                         Во след Бовы иль Еруслана.


Страница 1 - 1 из 2
Начало | Пред. | 1 2 | След. | КонецВсе

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру