Народный характер в русской литературе XIX века

Причины возникновения интереса в русском обществе к духовному и материальному проявлению национального своеобразия, "духа народа" достаточно хорошо известны и подробно описаны в специальной литературе: крах философии рационализма в последних десятилетиях XVIII века предопределил переход к новым, "идеалистическим" мировоззренческим системам, открывшим самоценность явлений сиюминутного и их постоянный динамизм; утверждение романтического способа творческого осмысления действительности позволило обнаружить несомненную эстетическую ценность народного начала, а Отечественная война 1812г., с очевидностью доказала, что понятия "народ", "народный характер" – вовсе не выдумка, философская или эстетическая абстракция, а явление вполне реальное, имеющее интереснейшую и драматичную историю.

Неудивительно, что именно под знаком "народности", поисков форм её выражения проходит практически весь "золотой век" русской литературы.

Если рассматривать русскую литературу XIX – начала XX вв. (хотя бы на примере творчества авторов, неизменно составлявших костяк школьной программы) применительно к понятию "народный характер", необходимо отметить следующее.

1. Для русских художников XIX - начала XX вв. народный характер – вполне объективное явление реальной жизни, а не просто художественное обобщение, символ, красивый миф, а потому народный характер заслуживает внимательного и подробного изучения.

2. Как и всякое явление реальной жизни, народный характер сложен и противоречив, обладает как привлекательными, так и отталкивающими чертами, включает в себя драматические противоречия окружающей действительности, острейшие духовные проблемы. Это заставляет отказаться от школярского взгляда на народный характер в русской литературе как на нечто абсолютно положительное, цельное, имеющее значение образца, идеала, близостью или удалённостью от которого измеряется состоятельность тех или иных персонажей. Так, в драме А.Н. Островского "Гроза" Кабаниха, Дикой, Катерина, Варвара, Ваня Кудряш – характеры очень разные и содержательно, и в идейно-смысловом отношении, но, безусловно, "народные".

3. Следствием первых двух положений является то, что в произведениях русской классической литературы понятие и само "явление", изображение народного характера лишено, по сути, чёткой социально-классовой отнесенности (что также является прочно укоренённой в практике школьного преподавания идеологемой): проявления "народности", "народного духа" равным образом могут быть присущи и дворянину (как Андрей Болконский, Пьер Безухов,  М.И. Кутузов), и купцу, и крестьянину, и представителю "среднего класса", интеллигенции (например, Осипа Степановича Дымова в "Попрыгунье" А.П. Чехова). Поэтому, думается, глубокомысленные споры о том, можно ли слугу рассматривать как типичного представителя народа (например, Петрушку и Селифана в "Мёртвых душах", Захара в "Обломове"), или же на эту роль может претендовать лишь потомственный хлебопашец, не имеют смысла.

Такой подход позволяет, различить понятия "народный характер" и "народность". Народный характер – частное, индивидуальное проявление народности, тех самых общих религиозных, бытовых, нравственных, эстетических установок, которые объективно существуют в народной среде и, по сути, образуют из последней "народ". Однако как эстетическая категория в литературе народность вторична по отношению к народному характеру, выводится из него и не может служить изначальным мерилом его же оценки. Тот или иной литературный характер "народен", поскольку художник верно изобразил его объективные, реально существующие народные черты, но не потому, что последние уже были заданы так или иначе понимаемой "народностью". Вместе с тем, изложенные выше положения позволяют уйти и от отождествления понятий "народный" и "простонародный", и от модного ныне понимания народного характера исключительно в его национальной русской специфике.

Рассмотрим более подробно особенности художественного воплощения и роль народного характера в произведениях русских классиков XIX века.

В комедии А.С. Грибоедова "Горе от ума" единственный сценический характер, который можно считать собственно народным, – Лиза. Если оставить в стороне ее амплуа субретки, восходящее к западноевропейской комедии, то функции данного персонажа, особенно в плане выражения авторской идеи, чрезвычайно интересны. По А. С. Грибоедову, мир "глуп", то есть управляется законами, нелепыми с точки зрения здравого смысла: обществом фактически правят не мужчины, а женщины; в глазах людей ценятся не гражданские или личные добродетели, а жизненный успех – и неважно, какой ценой он достигнут; частные эгоистические интересы всегда будут доминировать над "общественными"; любить "разумно"  невозможно, но ведь и любовь - цель и смысл жизни человеческой, поэтому влюблённый всегда "глуп", и даже если человек расчётлив и осторожен, чувство заставит-таки его сделать опрометчивый, поистине глупый шаг. Иными словами, "дуракам счастье", или - "Молчалины блаженствуют на свете!"

В этой связи весьма показательно, что Лиза как раз и высказывает те сугубо практические, трезвые, отчасти даже несколько циничные взгляды на жизнь, которые принимаются как должное большинством, по сути – народом, и далеко не всегда совпадают с требованиями рационалиста (и, следовательно, максималиста) Чацкого: "И слышат, не хотят понять, Ну что бы ставни им отнять?", "Грех не беда, молва нехороша".

Она прекрасно разбирается в обыденной психологии людей ("Когда нам скажут, что хотим, Куда как верится охотно!", "Улыбочка и пара слов, И кто влюблён - на всё готов"). Советуя Софье принять вид (совсем по-молчалински) веселья и беззаботности перед отцом и Чацким, а тому же Молчалину напоминая, как именно должен вести себя  "искатель невест" ("А вам, искателям невест, Не нежиться и не зевать бы; Пригож и мил, кто не доест И не доспит до свадьбы"). Она наблюдательна и практична в своих оценках ("Желал бы зятя он с звездами да с чинами, А при звездах не все богаты, между нами", "И золотой мешок, и метит в генералы", "...Речист, а больно не хитёр"). Она нисколько не заблуждается относительно истинной природы отношений между мужчиной и женщиной, особенно если они занимают в обществе разное положение (как тётушка Софьи чернила волосы для "молодого француза", так и Молчалин принимает вид томного и нежного влюблённого для дочери своего начальника: в любви каждый старается для себя). Несмотря на свою преданность, она не забывает о себе. Отнюдь не пренебрегая своим нынешним достаточно комфортным положением наперсницы молодой дочери богатого и влиятельного хозяина, Лиза предпочитает не ввязываться в опасные авантюры ("Не наблюдайте, ваша власть, А что в ответ за вас, конечно, мне попасть", "Запрёт он вас,- добро, ещё со мной, А то, помилуй бог, как разом Меня, Молчалина и всех с двора долой", "...Ах! от господ подалей, У них беды себе на всякий час готовь...", "Ну! люди в здешней стороне! Она к нему, а он ко мне. А я... одна лишь я любви до смерти трушу. - А как не полюбить буфетчика Петрушу!"). Лиза находчива ("Да-с, барышнин несчастен нрав: Со стороны смотреть не может, Как люди падают стремглав"? – говорит она, ловко скрывая истинную причину обморока Софьи), весела, остра на язычок (Чацкий: Желал бы с ним убиться... Лиза: Для компаньи?..; Молчалин: Её по должности, тебя... Лиза: От скуки! Прошу подальше руки!..; "Сказать, сударь, у вас огромная опека!"), восхищается Чацким ("Кто так чувствителен, и весел, и остёр!.."), но нисколько не понимает того, что он говорит (София: Смесь языков? Чацкий: Да, двух, без этого нельзя ж. Лиза: Но мудрено из них один скроить, как ваш"). Этот образ играет чрезвычайно важную роль в выражении основной авторской мысли: мир управляется отнюдь не законами "ума", и воистину безумен тот, кто судит его с точки зрения разума.

В творчестве А. С. Пушкина ("Евгений Онегин", "Станционный смотритель", "Дубровский", "Капитанская дочка") народный характер приобретает те изобразительные и идейные качества, которые на долгие годы определят его бытие в русской литературе.

С одной стороны, народный характер интересен А.С. Пушкину в плане эстетическом: его удивительная цельность при кажущейся внешней противоречивости в добре и зле, жестокости и милосердии. Характерный пример – кузнец Архип в "Дубровском", намеренно запирающий барский дом и "со злобной улыбкой взирающий на пожар" и на пытающихся спастись приказных, рискуя жизнью, спасает из огня кошку, упрекая при этом деревенских мальчишек: "Бога вы не боитесь: Божия тварь погибает, а вы сдуру радуетесь". Присущая ему сила и непосредственность чувств, проявляющаяся в самых драматических ситуациях, – словом, качества народного характера именно как достойного объекта внимания высокого искусства, представляются А. С. Пушкину интересными и находят в его произведениях свое совершенное эстетическое воплощение.

С другой стороны, "народ" (и, соответственно, "народный характер") – это явление, существующее объективно, вне зависимости от наших представлений или принимаемых за истину условностей, это то, что есть в действительности и на деле (например, в 1812 г.) доказало свое бытие, – а значит, есть нечто, что незримо присутствует в душе каждого русского человека и находит свое проявление во всем укладе, духовном и материальном строе русской жизни.

А. С. Пушкин приходит к изображению и художественному анализу всего того, что объединяет барина и крепостного мужика ("Дубровский", "Капитанская дочка"), дворянина и беглого казака ("Капитанская дочка"), помещиц – мать и дочь – и их крепостную, старую няню ("Евгений Онегин"), проезжего чиновника в невысоком чине титулярного советника, старого отставного солдата - смотрителя почтовой станции и богатого красавца гусара ("Станционный смотритель"). Они равно способны любить, одинаково воспринимают это чувство и одинаково беспомощны перед ним, и, фактически, одинаковую роль любовь играет в их судьбе. Например, рассказ старой няни в "Евгении Онегине": история её жизни и любви – точная аналогия жизни и любви и Татьяны Лариной, и её матери, ибо судьба женщины – крестьянки или дворянки – одна и та же: те же девические мечты о суженом и о счастье, тот же брак не по любви, а по принципу "стерпится - слюбится", тот же уход в бытовые хлопоты и честное исполнение долга супруги и матери; показательна роль фольклорных эпиграфов в "Капитанской дочке": о невозможности соединиться в браке с любимым человеком без благословения его родителей (дело не в "обычаях", а в понимании того, что любовь – от Бога) Маша Миронова говорит почти что словами народной песни.

В "Станционном смотрителе" ради столь естественного права на любовь, на право сделать счастливым любимого человека, все отдать для него и обрести в этом собственное счастье ни дворянин, ни человек из народа не пощадят ни себя, ни близких тех, кого полюбили, ни даже самих своих любимых. Блестящий гусарский ротмистр обманом увезёт Дуню в город, выбросит за порог Вырина – и при всем этом сдержит данное тому честное слово, что Дуня будет счастлива. Дуня же охотно уедет с молодым дворянином ("Дуня плакала, хотя, казалось, ехала по своей охоте") и действительно "отвыкнет от прежнего своего состояния", настолько, что лишится чувств при виде отца. Самсон Вырин в ослеплении отцовской любви будет пытаться вернуть красавицу дочь – трогательно, самоотверженно, не щадя ни себя, ни нынешнего ее счастья и положения, ибо любовь жестока, а счастье эгоистично что для барина, что для мужика, и недаром ещё древние называли бога любви Эрота злым, жестоким и безжалостным. И дворянин, и простолюдин знают, что такое "честь" – не формальная, а настоящая, естественная, синонимичная понятию "совесть": справедливость, благодарность, милосердие, верность – присяге ли, слову или любимому человеку. По чести, по совести поступают столь непохожие ни по положению, ни по возрасту герои, как Петр Гринёв, его родители, Савельич, супруги Мироновы и их дочь, старый поручик Иван Игнатьевич, Пугачёв, государыня – перечень можно продолжить. Даже такой отталкивающий персонаж, как Хлопуша, не лишён ни милосердия, ни благородства: "Полно, Наумыч... Тебе бы все душить да резать... Сам в могилу смотришь, а других губишь. Разве мало крови на твоей совести?.. Я губил супротивника, а не гостя; на вольном перепутье да в тёмном лесу, не дома, сидя за печью; кистенём да обухом, а не бабьим наговором". Даже говорят и пишут они практически на одном языке. Так, в повести "Дубровский" речь "старинного русского барина" Кирилы Петровича Троекурова в высшей степени народна, изобилует характерными разговорными (а иногда и грубыми) просторечиями: "Здорово, как бишь тебя зовут", "мне до тебя нужда", "Врёшь, братец, какие тебе документы", "Скажи ты этому мусье... чтобы он у меня за моими девушками не смел волочиться, не то я его, собачьего сына...", "Этот был не промах, не разиня", "Полно врать, Антон Пафнутьич. Знаем мы вас... дома живёшь свинья свиньёй...". В повести "Капитанская дочка" письмо строгого и требовательного барина и достойный ответ верного и почтительного слуги стилистически однотипны: то же смешение грубых просторечий и канцеляризмов "высокого штиля" с "низким", почти что разговорным, вплоть до поговорок: "Стыдно тебе, старый пёс,  ...что ты не донес о сыне моем... Я тебя, старого пса! пошлю свиней пасти за утайку правды и за потворство к молодому человеку...", – также: "...проучить тебя путём, как мальчишку, перевести тебя из Белогорской крепости куда-нибудь подальше, где бы дурь у тебя прошла".

Вместе с тем, эти объединительные черты могут иметь не только положительные, но и отрицательные качества, это, так сказать, единство и в добре, и в зле. Так, Кирила Петрович Троекуров, богатейший и влиятельнейший помещик, как и положено  в представлении народа  человеку его положения и состояния, крут, деспотичен, горд, надменен, своеволен и упрям. Однако его крестьяне и дворня – точное подобие своего барина: "С крестьянами и дворовыми обходился он строго и своенравно, но они тщеславились богатством и славою своего господина и в свою очередь позволяли себе многое в отношении к их соседям, надеясь на его сильное покровительство". Характерно, что ссора между Троекуровым и его единственным близким другом Андреем Гавриловичем Дубровским начинается из-за дерзости троекуровского псаря, обращенной к бедному дворянину, хотя последний высказывается вроде бы в пользу "угнетённого" холопа: "Нет, - отвечал он (Дубровский - А.Ф.) сурово, - псарня чудная, вряд людям вашим житьё такое ж, как вашим собакам". Один из псарей обиделся. "Мы на своё житьё, - сказал он, - благодаря Бога и барина не жалуемся, а что правда, то правда, иному и дворянину не худо бы променять усадьбу на любую здешнюю конурку. Ему было б и сытнее и теплее". Любопытно, что Савельич ("Капитанская дочка"), сокрушаясь о глупо проигранных молодым барином деньгах и упрекая в этом себя самого, неожиданно признается: "Грех попутал: вздумал забрести к дьячихе, повидаться с кумою. Так-то: зашёл к куме, да засел в тюрьме", – ведь это точное резюме всего того, что произошло и с Петром Гринёвым, и с его верным слугой.
 Показательно также, что А. С. Пушкин, особенно к концу творческого пути, в изображении народного характера все более и более отходит от традиционного карамзинского "и крестьянки любить умеют", то есть от простого признания за народным характером права на сильные и глубокие переживания и богатый внутренний мир. А.С. Пушкин обнаруживает мировоззренческое и нравственное тождество дворянина и крестьянина: в сходных понятиях о добре и зле, о прекрасном и безобразном, об истинном и ложном, о возможном и должном, о грехе и воздаянии.

Безусловно, сам по себе народный характер не является абсолютным выражением эстетического идеала автора, отнюдь не все его стороны симпатичны А. С. Пушкину (хотя все интересны ему как художнику): его отталкивает то, что Ф. М. Достоевский назовёт впоследствии "безудержем" - бесконечностью и безоглядностью собственных проявлений и в добре, и в зле. Услышав калмыцкую сказку, рассказанную Пугачёвым: "Лучше раз напиться живой крови, а там что Бог даст!", Гринёв не соглашается с ним из чисто нравственных оснований: "..Жить убийством и разбоем, значит, по мне, клевать мертвечину". Характерно и то, что "старинный русский барин" Кирила Петрович Троекуров, временами жестоко – вполне в духе "народных потех" – трунивший над своими гостями и воочию убедившийся в смелости и хладнокровии молодого учителя, не только его после этого "полюбил и не думал уж ... пробовать", но безапелляционно защищает Дефоржа от подозрений исправника: "Эх, братец, ... убирайся, знаешь куда, со своими приметами. Я тебе моего француза не выдам, покамест сам не разберу дела. Как можно верить на слово Антону Пафнутьичу, трусу и лгуну…".

А. С. Пушкин не приемлет народные черты – наглое плебейство, прагматизм, грубость и жестокость (в "Капитанской дочке" несчастную Василису Егоровну по приказу Пугачёва – "Унять старую ведьму!" – тотчас "унимает" саблей по голове молодой казак), противопоставляя им нечто, что отличает дворянина от мужика, что обязывает  первого быть выше второго, предводительствовать и направлять последнего. Даже добрый и самоотверженный Савельич ("Капитанская дочка") уговаривает молодого офицера ради спасения жизни подвергнуться "подлому унижению": "Не упрямься! что тебе стоит? плюнь да поцелуй у злод... (тьфу!) поцелуй у него ручку".

В творчестве А. С. Пушкина народный характер впервые получает самостоятельное значение как полноценный предмет творческого исследования, а не просто иллюстрация к тем или иным этическим, социально-политическим, философским идеям.

Народный характер в изображении М. Ю.Лермонтова ("Герой нашего времени") несет на себе явственный отпечаток мировоззренческих и собственно эстетических исканий автора; он глубок, искренен, бескомпромиссен, откровенен в своих желаниях, прям и непреклонен в достижении поставленных целей, - и поэтому, с обыденной, житейской точки зрения, зачастую безнравствен (Янко, "ундина", Азамат, Казбич). Народный характер "приземлен", его желания и цели подчинены тривиальным потребностям обыденного земного существования и обусловливаются действенными, но примитивными законами: если тебя обманули – отомсти, если кто-то проник в твою тайну – убей, если тебе что-то нравится – добейся обладания любыми средствами и за любую цену (ср. в этом плане Азамата и Печорина). То, что не изменит лично тебе, нельзя ни продавать, ни менять (Казбич и его Карагёз), но все остальное, в том числе и собственные жизнь, сила, сноровка, стоят денег, и продавать их надо подороже. Недаром пятнадцатилетний Азамат "ужасно падок на деньги", а бесстрашный Янко, вполне осознающий, что хозяину теперь "уж такого удальца не найти", говорит: "...Кабы он получше платил за труды, так и Янко бы его не покинул...".

Однако М. Ю. Лермонтов, обращаясь к народному характеру и проводя излюбленное для романтиков противоположение между "дикарём", человеком, живущим по естественным законам – законам собственного сердца, и человеком "цивилизованным", наделенным всеми достоинствами и недостатками "современной культуры", фактически уравнивает их, делая основным предметом изображения не своеобразие национального характера (горцы – русские), а именно специфику характера человеческого, точнее, общечеловеческого, универсального. Интересно в этой связи замечание Печорина, что "в черкесском костюме верхом" он "более похож на кабардинца, чем многие кабардинцы": по сути, природа людей едина, а "костюм" - всего лишь перемена платья на маскараде жизни. Да, горцы-контрабандисты, те же казаки проще и откровеннее в выражении своих чувств и желаний, они ближе к природе и, как сама природа, они не умеют и не хотят лгать, они столь же естественны и внеморальны, как, например, таинственное, вечно волнующееся море ("Тамань"), могучие неприступные горы ("Бэла", "Княжна Мери") или столь же вечные и загадочные в своей недостижимости звезды ("Фаталист"). Они внутренне цельны и сильны духом и телом, их взгляд прост и ясен ("...- А если он утонет?" - "Ну что ж? в воскресенье ты пойдёшь в церковь без новой ленты…", –"Тамань". Их любовь (Бэла) или ненависть (Казбич, "ундина") непреходящи и не признают полутонов,  а значит, и сострадания к ближнему. Азамат готов за понравившуюся лошадь обокрасть отца или тайно продать родную сестру. Казбич, любя Бэлу, не задумается в критическую минуту убить ее. Их страсти неистовы ("..Как выпьет чихиря, так и пошел крошить все, что ни попало..."). Но эти люди готовы отвечать собой за свои слова и дела, чувства и желания; сделав выбор, они не ищут оправдания и не дают никому – в том числе и себе – пощады: Бэла, раз полюбив Печорина, только в предсмертном бреду упрекнет его за то, что тот "разлюбил свою джанечку"; казак, в пьяном неистовстве зарубивший Вулича, на все примирительные уговоры и апелляции к его христианской совести "грозно" отвечает: "Не покорюсь!". Они живут честно, но и умирают тоже честно ("честные контрабандисты"). И поэтому они прекрасны, как прекрасна – вне зависимости от того, добро или зло несет она человеку, – сама природа, а следовательно, они ближе к истине, ближе к тому, что есть мир на самом деле и что на самом деле есть человек.

Простая, чистая душа Максим Максимович прекрасно понимает (и принимает!) этих людей, хотя и справедливо называет их "дикарями" за жестокость, лукавство, грязь и склонность к грабежу. "Конечно, по-ихнему он был совершенно прав", – говорит Максим Максимыч, повествуя о жестокой мести Казбича. Он отдает предпочтение оборванному удалъцу, абреку, перед "мирным" обывателем:"...Наши кабардинцы или чеченцы хотя разбойники, голыши, зато отчаянные башки, а у этих и к оружию никакой охоты нет: порядочного кинжала ни на одном не увидишь", "Бешмет всегда изорванный, в заплатках, а оружие в серебре". Он простодушен и до конца верен дружбе: "Ведь сейчас прибежит!" – говорит он, ожидая встречи с Печориным). Он не прочь воспользоваться местными боевыми уловками, с точки зрения европейца коварными и жестокими: часовой по подсказке штабс-капитана попросил гарцующего на лошади Казбича остановиться и тут же выстрелил в него.

Но есть и еще одно качество, удивительно роднящее русского офицера с местными жителями, – то, что он давным-давно привык к окружающим его красотам, как и к свисту чеченских пуль: "И к свисту пули можно привыкнуть, то есть привыкнуть скрывать невольное биение сердца..." ("Бэла"). Он ясно, трезво и прагматично воспринимает действительность: его повозка движется быстрее; он знает, какие именно приметы говорят о приближающемся ненастье и какие – о хорошей погоде, и умеет рассчитать время выхода и скорость движения к перевалу; он знает, как вести себя с местными жителями, и даже будучи приглашен на свадьбу к своему "кунаку", предусмотрительно заметит, где поставили его лошадей, и вовремя исчезнет со ставшего опасным торжества ("Бэла") Его суждения просты, логичны и по-житейски понятны:"...А все, чай, французы ввели моду скучать?" - "Нет, англичане." - "А-га, вот что!... да ведь они всегда были отъявленные пьяницы!" И поэтому для главного героя лермонтовского романа (как, впрочем, и для самого автора) только лишь этого мало – ему мало просто жить, для него важно определить цель, смысл этой жизни.

Для М. Ю. Лермонтова народный характер является лучшим, наиболее точным и эстетически совершенным проявлением сущности человека вообще. Вот почему сходные страсти бушуют в душах представителей совершенно разных социальных и культурных слоев:  Мери, как и Бэла, хочет, чтобы Печорин принадлежал только ей, Грушницкий, заметив, что Мери увлеклась Печориным, распространяет порочащие сплетни о ней и о своём недавнем приятеле, но ведь и Казбич, точно так же, мстя, убьет женщину, которую, казалось, любил; тот же Грушницкий, опять-таки из чувства мести, не постесняется пойти на прямую подлость, вполне сопоставимую с разбойничьими "хитростями", и обратится к своему врагу со словами, достойными какого-нибудь дикаря, абрека, а не офицера императорской армии: "Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоем нет места..."

В свою очередь, Печорин ради удовлетворения собственных желаний  не остановится ни перед чем и ни перед кем, ибо он – человек, такой же, как все эти горцы, контрабандисты, офицеры и казаки, представители "водяного общества" и обитатели грязных дымных жилищ в горах ("Бэла"). Они одинаково несчастны, суетны и убоги, одинаково рабы своих страстей, одинаково далеки от Бога, от Истины и одинаково неспособны ее понять.

Таким образом, народный характер в изображении М. Ю. Лермонтова привлекателен, эстетичен, но не связан с авторским эстетическим идеалом, хотя было время, когда народный характер являлся прямым воплощением эстетического идеала писателя в таких произведениях, как "Бородино" и "Песня про царя Ивана Васильевича...").

Народный характер у Н.В. Гоголя ("Ревизор", "Шинель", "Мёртвые души") представлен именно в своей национальной специфике – это прежде всего русский национальный характер. И важнейшая его составляющая – православная вера, глубокая, истинная, определяющая самый смысл понятия "русский" и в историческом, и в духовно-нравственном плане ("Вечера на хуторе близ Диканьки", "Тарас Бульба", "Вий"). Поэтому понять содержание и особенности художественного изображения народного характера в творчестве Н. В. Гоголя без учета религиозной составляющей просто невозможно.
Величайшая трагедия современности, по мысли писателя, – забвение заповедей Спасителя, попытка подмены Бога в душах, людей "экономическими", чиновными, "государственными", "эстетическими" и тому подобными плоско-материальными, сугубо эгоистическими интересами. Вместо совести начинает царствовать параграф соответствующей инструкции, вместо христианской любви к ближнему – любовь к себе и к собственному карману, вместо устремления к Богу – устремление к чиновной карьере. Поэтому так страшен, противоестественно абсурден и холоден мир "Петербургских повестей" и "Ревизора": отсюда ушел Бог, животворное и живоносное начало. В "Вечерах..." приходской священник со всем причтом – обязательные действующие лица, церковь – непременный атрибут сельского пейзажа. Но в  "Шинели" церковь встречается лишь один раз – при крещении младенца Акакия, в "Ревизоре" городничий симптоматично бросает: "...Да если спросят, отчего не выстроена церковь при богоугодном заведении, на которую назад пять лет была ассигнована сумма, то не позабыть сказать, что начала строиться, да сгорела". Здесь все как будто разумно, во всем соблюдается неукоснительная "система" и "закон": "строжайший порядок", о котором неусыпно радеет "значительное лицо" в "Шинели"; в "Ревизоре" все исполняют должностные обязанности, все - "при деле"! Но это – закон абсурда, безумия, логического тупика. Тот же "строжайший порядок" лишь усложняет и затрудняет прохождение дел, а содержание кипучей деятельности чиновников в "Ревизоре" не нуждается в комментариях. В Петербурге возможно абсолютно все: нос может вести самостоятельную жизнь, портрет – ожить, а посреди столицы вдруг откроется широчайшее пустое пространство, воистину пустыня ("Шинель"). И не к кому даже обратиться за помощью! Это царство фантомов, лжи, рождающей ложь: "О, не верьте этому Невскому проспекту". В "Ревизоре" лжецы и проходимцы обманывают сами себя: они настолько уверились в приезде грозного и таинственного ревизора, что принимают за него "пустейшего" Хлестакова. Так иллюзия становится реальностью, и неудивительно, что Н.В. Гоголь намеренно уходит от прямого ответа на вопрос о том, кто же так напугал "бедное значительное лицо", – может быть, и вправду призрак несчастного Акакия Акакиевича? Поэтому безумие и смерть – единственный удел человека в этом страшном, безумном, воистину безбожном мире (именно "Записки сумасшедшего" заключают цикл "Петербургских повестей").

В свете всего вышесказанного легко обнаружить, что в I томе "Мёртвых душ" – огромной поэме, изображающей, по замыслу автора, восхождение смятенной и погрязшей в обыденной суете, мучимой страстями, воистину "заснувшей" души из бездн ада к царству горнего света, - во-первых, нет противопоставления "народ - чиновники и помещики", Так как. они вместе и представляют собой Россию. Изображение народа лишь подчёркивает общее духовное омертвение, "сон души" барина и мужика, чиновника и обывателя, хозяина и работника.

Но, с другой стороны, не случайно сказано в Евангелии:  "Сначала было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог" (Иоан., I, I). Поэтому если есть такой изумительный, великолепный и сильный язык, такое чудесное Слово, то далеко не все потеряно, и все "это", все эти "рожи" и "хари", все эти гротескные типы, убожество, холуйство и абсурд – еще не вся Россия, ибо где-то живут другие люди – сильные, смелые, красивые, вольные и умелые, верящие в Бога и любящие родину. Показательны в этом отношении размышления Чичикова над списком приобретённых им "душ": ведь нельзя же представить себе то, чего никогда не было нет и быть не может.

Здесь Н. В. Гоголь говорит фактически о роли искусства, творческой фантазии, указывающей человеку иные горизонты и открывающей саму возможность идти по пути духовного и нравственного возрождения. И даже дорога, по которой непрерывно катится бричка Павла Ивановича, свидетельствуем о том, что путь ещё не пройден, что выход есть, что та прекрасная, духовная, воистину Святая Русь – всё-таки существует.

Таким образом, народный характер в изображении Н. В. Гоголя не идеал сам по себе, но то, что потенциально несет в себе возможность духовного подвига и движения вперед. И высшие классы, по мнению писателя, должны быть достойны и своего высокого положения, и своей на менее высокой миссии – быть водителями и направителями великого народа. В этом Н. В. Гоголь практически повторяет А. С. Пушкина.

Народный характер - одна из важнейших тем драматургии А. Н. Островского. В его творчестве он рассматривается опять-таки через призму национального своеобразия - это тоже прежде всего русский национальный характер. По сравнению с Н. В. Гоголем, А. Н. Островский уделяет меньше внимания его религиозной, мистической составляющей, делая основной акцент на качествах нравственных, а также на общих психологических свойствах. При этом драматурга интересуют проявления национального характера именно в современной ему действительности, то, как черты веками складывавшегося культурно-исторического и нравственно-психологического архетипа проявляют себя в век акций, пара и железных дорог. Поэтому отнюдь не случайно А. Н. Островский обращается в первую очередь к "купецкой" среде, объединяющей в себе и черты национальной самобытности, и явления нового времени.

В этой связи пресловутые "самодуры" (само слово, кстати, взято из народного разговорного просторечия и введено в обиход именно А. Н. Островским) Большов, Дикой, Кабаниха и т. д. – представляются весьма сложными характерами, в чем-то, может быть, даже привлекательными: они откровенны, сильны, простодушны, не способны к расчетливой подлости и, в то же время, могут действовать по зову сердца, чувства; они по-житейски умны и предусмотрительны, они строго следуют тем нравственным принципам, которые считает правильными, и безусловно способны отстаивать их до конца, не говоря уже о том, чтобы просто постоять за себя.

Другое дело, что это люди, так сказать, "духовно непросвещённые", нравственно необразованные, лишенные "разумения", тонкости души. Поэтому одновременно с перечисленными качествами они грубы, примитивны, зачастую неумно хвастливы, ни в чем не знают "удержу"; их импульсивность оборачивается комичной вспыльчивостью или нелепым упрямством, внутренняя сила – нетерпимостью, унижением ближних (Большов, Дикой, та же Кабаниха), принципиальность – жестокостью (как известно, Марфа Игнатьевна Кабанова, человек сильный и умный, духовно терроризирует свою невестку из самых благих побуждений - заботы о счастье и благополучии всей семьи); при всей своей житейской практичности они зачастую получают удары совсем не оттуда, откуда ждали (Большов, Кабанова).
Вместе с тем, искренность, сила духа и глубина чувств народного русского характера свидетельствуют о его героический природе ("Гроза"), о том, что люди, наделенные его лучшими качествами, способны пренебречь собой, отвергнуть даже собственную жизнь во имя тех ценностей, которые они считают абсолютными; они способны "постоять за правду  до последнева". Катерина, будучи преданной человеком, которого она по-настоящему любила, не видит более смысла в жизни: "Для чего мне теперь жить?... Ничего мне не надо, ничего мне не мило, и свет божий не мил!"

Безусловно, это относится далеко не ко всем: народный характер в своих частных проявлениях достаточно пластичен, чтобы пренебречь возможностью достижения тех или иных целей (преимущественно личных) путем нравственного компромисса. Но его героическое, искреннее начало составляет все же его фундаментальную, исторически сформировавшуюся часть. Этому становлению посвящены, в частности, исторические пьесы драматурга – хроники, историко-бытовые комедии, психологические драмы "Козьма Захарьич Минин-Сухорук" (1861 г.), "Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский" (1866 г.), "Воевода", или Сон на Волге" (1864 г.), "Василиса Мелентьева" (в соавторстве с С. Гедеоновым - 1868 г), а также "весенняя сказка" "Снегурочка" (1873 г.). Поэтому удаль, широту, искренность, чувство собственного достоинства, твердость и бескомпромиссность зачастую обнаруживают в пьесах А. Н. Островского персонажи из народа, традиционно относимые к второстепенным (Ваня Кудряш в "Грозе", который не спускает грубости и самому своему хозяину – "жестокому ругателю", "пронзительному мужику" Савелию Прокофьевичу Дикому).
Характерно, однако, что для А. Н. Островского русский народный характер - явление не только историческое, но и современное, не только провинциальное, но и вполне "столичное". Вот почему во многих пьесах драматурга черты народного характера неожиданно проявляются в действиях персонажей, ни прямо, ни косвенно не принадлежащих к собственно "народу" в социально-классовом понимании этого слова. Так, в комедии "Лес" (1870 г.) актер Геннадий Несчастливцев (дворянин по происхождению) под влиянием сердечного чувства жалости и любви к Аксюше отдает ей все деньги, которые достались ему от его жадной тетушки, устраивает счастье молодых людей, а сам снова остается бедным и свободным. Любопытно, что в кульминационной сцене комедии образ мышления и характер действий "благородного артиста", бывшего дворянина, обнаружит удивительное совпадение с аналогичными качествами истинно народного типа – купца Восмибратова. Этот ловкий и лукавый деляга, жесткий и неуступчивый в торге, с гениальной простотой надувший скупую, сластолюбивую и неумную Раису Павловну Гурмыжскую, в ответ на брошенное ему Несчастливцевым обвинение в отсутствии чести, подчеркнем – Восмибратов принадлежит к "подлому" сословию, и само понятие "честь" официально на него не распространяется - неожиданно приходит в гнев: "Нет уж, барин, ты что хочешь говори, а чести не трожь; судиться буду. Как так у меня чести нет?… "  – И бросает на стол бумажник: "Может, твоя тетенька сама забыла; ну, да бог с ней, (ты ей веришь, бери на свою совесть, бери, сколько хочешь!..." Несчастливцев не уступит в благородстве и силе характера: "Отдай сам!".

В драме "Бесприданница" (1879г.) качества подлинно народного характера неожиданно обнаруживают не только такие герои, как Сергей Сергеевич Паратов  и Лариса Огудалова, но и Вожеватов, и Кнуров с его непререкаемой честностью, реализующей себя в "честном купеческом слове".

Эти особенности проявления народного характера тесно связаны с проблематикой многих пьес А. Н. Островского 1870-80-х гг.: что такое национальная самобытность России в современных условиях, как эти последние влияют на тот же национальный народный характер, как и за счет чего совместить национально-исторические явления, коренные русские архетипы и последние достижения европейской цивилизации, в чем сострит нравственный резерв развития России и какое сословие им обладает? Так, в пьесе "Бесприданница" Лариса, при всей схожести ее характера с характером Катерины Кабановой, далеко не такая сильная, цельная, героическая личность, как героиня "Грозы" Она в конце концов принимает "правила игры", соглашается с тем, что она – всего лишь дорогая вещь, она неспособна судить себя сама, как Катерина, она может лишь подчиняться обстоятельствам В душе Паратова, несмотря на присущие ему широту, способность увлечься, удаль и силу, победу одерживает все-таки прямолинейный жестокий расчет, плоская выгода; честность и прямота трансформировались в "честное купеческое (т. е. честное по-особому) слово".

Показательным для идейной позиции драматурга является противопоставление утерявшему национальную самобытность, рабски заискивающему перед "обществом" или "Европой", нравственно и материально издержавшемуся правящему слою людей, может быть, и не "блестящих", провинциальных, но деловых, трудолюбивых, умных и порядочных, воплощающих лучшие черты живого народного характера ("Лес"), тех, кто, сохранив в неприкосновенности нравственные заветы и моральные принципы, доставшиеся от предков, простонародный здравый смысл, возьмет от Европы не новейшие фасоны платья или искусство занимать деньги и "красиво" жить, а технические достижения, организованность, подлинную культуру и науку. Такой отчасти идеальный персонаж, Савва Геннадиевич Васильков, выведен в комедии "Бешеные деньги" (1869 г.).

Таким образом, народный характер играет в творчестве А. Н. Островского роль смыслообразующей темы, художественное исследование которой прямо и непосредственно связано с выражением авторского эстетического идеала.

В романах И. С. Тургенева "Рудин" и "Отцы и дети" изображение собственно народного характера, художественный анализ его национально-исторической и психологической специфики не стоят в центре авторского замысла, однако, безусловно, связаны на художественно-образном уровне с реализацией основной идеи произведения. Это необходимо отнести прежде всего к роману "Отцы и дети", где с наибольшей полнотой качества народного характера представлены в образе Фенечки. Ее скромность и чистосердечность, ее искренность и готовность посвятить всю жизнь любимому человеку, простодушное чувство благодарности не столько за материальное благосостояние, сколько за любовь не только составляют семейное счастье Николая Петровича Кирсанова, заставляют его непреклонного брата поступиться незыблемыми "принсипами", но и воплощают важнейшую авторскую идею: истинная преданная любовь – вот основной "принсип" мира сего, пред которым все прочие – ничто, вот то, чего не смогут отрицать даже "нигилисты". Недаром Базаров чувствует в себе то, что постоянно высмеивал в других, – романтическую влюбленность, вот то, что объединяет (несмотря на кажущиеся, зачастую демонстративные, различия) "отцов" и "детей", "консерваторов" и "нигилистов", дворянство и простой народ. В этом плане образ Фенечки с ее невинным самодовольством счастливой матери, любящей и любимой женщины психологически точно совпадает в финале романа с образом Кати, будущей Катерины Сергеевны Кирсановой. Недаром "Фенечка, Федосья Николаевна, после мужа и Мити, никого так не обожает, как свою невестку, и когда та садится за фортепьяно, рада целый день не отходить от нее". Образ Фенечки как бы "предсказывает" развитие образа Кати, как, впрочем, и зарождение взаимного чувства. Робость и нерешительность взаимной симпатии младшей сестры Анны Сергеевны и Аркадия Кирсанова в чем-то повторяют историю Николая Петровича и Фенечки. Искренность, простота, цельность натуры, не развитой "интеллектуальными" упражнениями, но душевная и сердечная, то же смирение перед Богом и ближними, по И. С. Тургеневу,  – типичные качества народного женского характера свойственны человеку иного возраста, социального статуса и судьбы - Арине Власьевне Базаровой.

Любовь, по мысли И. С. Тургенева, – дар Бога слабому и грешному человеку, то, что стоит над нынешним миром с его во многом искусственными, временными установками, то, что объединяет не только ч мужчину и женщину, отцов и детей, но и живых и мертвых, – словом, то, что есть сама жизнь и что сильнее даже равнодушной и безжалостной смерти. Поэтому бесконечно несчастны люди, которым не удалось полюбить или которых не любили (Анна Сергеевна Одинцова, Базаров, Павел Петрович), какими бы "теориями", "взглядами", "принсипами" и тому подобным они не пытались скрыть собственную тоску.

В этой связи дворяне Кирсановы, отец и сын, непроизвольно радующиеся свиданию друг с другом в стенах родного дома, или бесконечно горюющие об утрате любимого Енюшеньки старички Базаровы оказываются гораздо ближе народному мироощущению, народному характеру, чем похваляющийся .своим якобы .крестьянским происхождением молодой "нигилист". Показателен итог, подводимый автором романа в отношениях между Базаровым и "народом": "Увы! Презрительно пожимавший плечом, умевший говорить с мужиками Базаров (как хвалился он в споре с Павлом Петровичем), этот самоу¬веренный Базаров и не подозревал, что он в их (мужиков - А. Ф.) глазах был все-таки чем-то вроде шута горохового...".

Нравственно-социальная проблематика романа "Обломов" заставляет И. А. Гончарова рассматривать народный характер в двух его социальных ипостасях: барин и мужик, дворянин и слуга. В этом плане Илья Ильич Обломов – столь же народный (в представлении автора) характер, как и Захар: он "барин" именно в том смысле, в каком он соответствует народным представлениям о барстве. Поэтому он добр, снисходителен, упитан и пышнотел, умен, мечтателен, чувствителен. Он не имеет – и, кстати, не обязан этого иметь по положению – никакой цели в жизни и ничего не умеет в области практической – для этого существуют "мужики", "Захар и ещё триста Захаров", многоученые "немцы", продувные "чиновники" и т.п.

В свою очередь, Захар в точности отвечает опять-таки народным понятиям о "верном слуге". Мальчиком он с детских лет пестовал Илью Ильича, жил и старился вместе с барином и стал как бы частью своего господина, его alter ego; он ворчлив, фамильярен, а подчас и груб с Ильей Ильичом, но искренне, по-родственному привязан к нему, твердо убежден в его прирожденном "барстве" Ильи Ильича и воспринимает сомнения на этот счет как личную обиду (ссора с кучером). Он почитает за естественную обязанность заботиться о материальной стороне жизни барина, о его вещах (отказывается дать фрак проходимцу Тарантьеву), но не может толком убрать квартиру Обломова. Словом, это почти что идеальный слуга, воистину "раб верный".

И подвергая всестороннему (и, заметим, весьма пристрастному) критическому анализу особенности национального характера, всесторонне его детерминируя (вплоть до географической среды – "Сон Обломова"), И. А. Гончаров постоянно подчеркивает общее -"обломовское"- происхождение и Ильи Ильича, и его верного слуги, их "обломовские" вкусы, "обломовские" мечты и идеалы. Сходные условия быта и воспитания порождают сходные качества у людей, принадлежащих, казалось бы, к разным слоям общества, абсолютно все от ландшафта до сказок влияет на человека и сказывается в его привычках, вкусах, облике, наконец, в его судьбе. Поэтому все обломовцы знают лишь два вида существования, два типа личности: либо господин, либо слуга или работник, либо "барин", либо "мужик".  Они вполне довольны своим нынешним положением и совершенно не собираются ничего менять, хотя бы и к лучшему. Можно ли после этого удивляться, что квартира Ильи Ильича поражает своей неухоженностью, а сам он никак не соберется переехать на новое место. Все обломовцы, вне зависимости от социального ранга, равно считают труд Божьим наказанием: "Вблизи была Обломовка: там вечный праздник! Там сбывают с плеч работу, как иго; там барин не встаёт с зарёй и не ходит по фабрикам около намазанных салом и маслом колёс и пружин".

Поэтому слова "сон", "дремота" приобретают в романе характер символа: это не просто физическое состояние – дремлет на диване Илья Ильич, спит на печке за стеной Захар, –  но сон духа. Не случайно все обломовцы любят сказки, все надеются на что-то чудесное, не зависящее от воли и сил человека, на каких-то добрых и могущественных помощников и, естественно, пренебрегают днем настоящим.

По сути, это единый национальный характер со всеми его положительными и отрицательными чертами, с его идеалами, в том числе и с его пониманием любви, красоты и предназначения женщины. Вполне закономерно, что не Ольга Ильинская, но именно Агафья Матвеевна Пшеницына, при всей ее духовно-интеллектуальной неразвитости, неутомимая, предусмотрительная и чистоплотная хозяйка, верная и честная подруга жизни своего избранника, принимающая и тонко чувствующая его таким, каков он есть, составляет счастье Ильи Ильича. Естественно и то, Илья Ильич, дворянин, в отношениях с женщиной из мещанской среды обретет, наконец, свой идеал – покойное, размеренное и прочное существование, тихое семейное счастье вместе с навеки любящим и любимым человеком и в итоге женится на Агафье Матвеевне.

Своеобразное понимание И. А. Гончаровым человеческой личности как обусловленной в своих проявлениях окружением, русской действительностью приводит к тому, что "народное" начинает рассматриваться как частное проявление "национального", и русский народный характер под пером писателя становится проявлением характера общенационального. Косвенным подтверждением этого в системе образов романа является Андрей Иванович Штольц, совмещающий положительные качества двух наций – русской (сердечность, мечтательность, способность чувствовать красоту) и немецкой (самостоятельность, деловитость, аккуратность). В понимании И. А. Гончарова народный характер есть прежде всего социальная функция (частное, обусловленное социальной и географической средой, воспитанием и так далее, вплоть до бытовых реалий, проявление) национального начала.

Народный характер в творчестве Ф. М. Достоевского ("Преступление и наказание") не является основным предметом художественного освоения и не играет той идейно- и структурообразующей роли (определяющей вид и характер конфликта, систему образов и их типологию, формы и способы выражения авторской идеи), которую он выполняет в творчестве, например, А. Н. Островского. Тем не менее, как некая данность он присутствует в произведении, но его понимание и творческое воплощение писателем имеют специфические особенности.

Художественная трактовка народного характера  Ф. М. Достоевским исходит из евангельского, православного понимания человека, его роли в мире и места пред Богом. В этом Ф. М. Достоевский схож с Н. В. Гоголем, однако для автора "Преступления и наказания" истина Христа являет себя прежде всего в сфере нравственной, в скрытой от посторонних глаз таинственной и страшной бездне человеческой души. Отсюда –"гиперпсихологистичность" образов писателя, огромные внутренние монологи его героев, нравственная "казуистика", отождествление персонажем собственно деяния и движения мысли и чувства. Раскольников фактически совершает убийство, когда лишь мысленно допускает, что жизнью другого человека можно пренебречь ради чего-то "великого". Психологический поединок главного героя произведения с Порфирием Петровичем не только структурный элемент сюжета романа, последовательная цепь определённых событий, связанных с другими событиями. Единоборство следователя и преступника приобретает значение именно самостоятельного сюжета – истории опредмечивания идеи, выяснения того, как, сложившись в одну систему, все эти "мнения", понятия, научные и квазинаучные "теории", принципы и тому подобные, на первый взгляд, совершенно безобидные "отвлечённые" вещи с железной логикой приведут к убийству.

Народный характер в художественном истолковании писателя – это прежде всего человек пред ликом Спасителя, человек такой, каков он есть в своей душе: слабый, несчастный, жестокий и милосердный одновременно, циничный, наглый, гордящийся своей извращенностью и жестокостью и – целомудренный, смиренный, алчущий чистоты, веры и справедливости. Словом, это человек, понимаемый как евангельский "род людской": сегодня он пальмовыми ветвями встречает Христа, а завтра требует распять Его.

Но божественная любовь именно к такому человеку, воплощенная в Христе и незримо дарованная каждому, – вот что удерживает людей от окончательного озверения, вот что есть для них якорь спасения и надежда на жизнь вечную. Поэтому категория народного характера трактуется Ф. М. Достоевским предельно универсально, используя его же слова, "всечеловечно". Применительно к "Преступлению и наказанию", в высшей степени "народен" и несчастный больной студент, разрываемый между чувством негодования от мерзости человеческой и жертвенной любовью к матери и сестре. "Народен" и взыскующий простой человеческой жалости, вконец опустившийся, полубезумный Семён Захарович Мармеладов,."Народна" и его супруга Катерина Ивановна, в своей "гордости" и "чистоте" пытающаяся противостоять окружающему беспощадному миру, но тем лишь сильнее мучающая и унижающая и себя, и своих близких. "Народна" Соня – прежде всего в своей простодушной жалости к неродным детям. "Народен" (к сожалению) и "мерзавец без сложностей" Лужин, принципиально дистанцирующийся и от людей, и от родины ("Велика так называемая "матушка Россия") – вообще ото всего, что не тождественно его "я", и сознательный преступник, растлитель и убийца Свидригайлов, и каторжники-душегубы, и воры, но –  верящие в Бога!

Подобное истолкование писателем "народности" характера сближает последний с понятием "типического", но это особая, выводимая из христианского понимания личности, типичность.

С другой стороны, слово "народный" никогда не лишается в творчестве Ф. М. Достоевского значения "истинный", "подлинный", "настоящий" и, соответственно, связано с художественным выражением авторской идеи. Таким образом, "народный" в данном смысле – характер, в наибольшей степени приближенный к христианскому нравственному идеалу, ко Христу: простодушный, прямой, честный, лишенный самолюбивой гордыни, цельный и правдивый. А этими свойствами души обладают лишь дети   и взрослые, наделенные нравственными качествами детей.

Плачущие дети для Ф. М. Достоевского – свидетельство несправедливости, безблагодатности совершаемого: Катерина Ивановна водит по улицам плачущих (!) детей, заставляя их публично просить милостыню, чтобы столь жестоким способом обратить внимание властей предержащих на бедственное положение этих же самых детей. Раскольников в своем страшном сне видит себя ребенком и помнит, что он плакал, глядя на избиваемую лошадь, а надругательство над ребенком, тем более его убийство – предельный, непрощаемый, воистину смертный  грех, отречение от ближних и от Христа, и неизбежная гибель, духовная и физическая. Показательно, что смертный грех главный герой романа искупает собственной жизнью – когда не отклоняется от бросившегося на него каторжника, предоставляя себя Божьему суду. И чудо прощения несчастного убийцы свершается: "конвойный успел вовремя встать" между ним и одержимым, а сам Родион Романович, тяжко переболев душой и телом, восстает, подобно Лазарю, из духовного гроба к новой, еще только ожидаемой" жизни.

В творчестве Л. Н. Толстого ("Война и мир") народный характер занимает совершенно особое место, так как напрямую связан с религиозными поисками писателя. Основной проблемой, стоящей перед автором эпопеи о событиях начала XIX века, является не выяснение того, кто же на самом деле победил Великую армию, а определение самого понятия "народ", того, что объединяет людей в нечто единое, цельное. Поэтому важно определить место, занимаемое в нем самим понятием "народ".

Согласно Л. Н. Толстому, все существующее имеет свой смысл, свою первопричину, движение и естественное окончание. Если нечто есть, нечто произошло, то оно есть именно потому, что не могло не быть в силу тех или иных причин, а если произошло так, а не иначе,  то потому, что только так, а не иным образом  оно и могло произойти. Русская армия потерпела поражение под Аустерлицем потому, что не могла победить. В 1812г. наполеоновское нашествие окончилось закономерным крахом, ибо оно и не могло окончиться иначе, а русские войска одерживают победы вопреки многомудрым диспозициям и героическому рвению отдельных военачальников. Свершается то, что должно свершиться.
Таким образом, все сущее, все происходящее оправдано именно в своей данности, в самом факте своего бытия, который сам по себе не случаен и несет глубочайший смысл. Значит, существующий мир, наше земное бытие, история не хаотическое сцепление разнородных событий, не арена для честолюбивых упражнений "великих людей", но в окружающем нас бытии и предопределенности течения событий таится незримая истина, вечный всемогущий закон. Но смысл сущего, его цель, значение и предопределенность –  и есть Бог, истина, явленная человеку в самой жизни – в цепи событий, в самом факте бытия. Это именно живой Бог, ибо сама жизнь, "практическое бытие" свидетельствует о Нём, это подлинная истина, а не измышленные кем-то "правила, или слова, или мысли":  "Жизнь есть всё. Жизнь есть Бог. Всё перемещается и движется, и это движение есть Бог",– говорит Л.Н. Толстой устами своего любимого героя.
Нельзя любить жизнь, не любя Бога, - это смерть, нельзя любить Бога, отрицая жизнь даже в малейших, элементарнейших ее проявлениях, – это ложь, а следовательно, тоже смерть, как утверждено – Христом.

Главный, основной закон самой жизни – закон любви, закон трудный, ибо это есть любовь ко всем, ко всему сущему, ко всему, что выпало,  может быть, и несправедливо, тебе на долю:"Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий", – размышляет Пьер.

Соответственно и нравственные нормы (как проявления этого закона, то есть Бога, в человеческой душе) выводятся Л. Н. Толстым из текучего, волнующего, бесконечно разнообразного земного бытия. Нравственно, по Л. Н. Толстому, просто жить, добывать пропитание для себя и своей семьи, любить своих детей, своих мужей и жен, отцов, матерей и многочисленную родню, свой дом, свою землю, свою родину, наконец, радоваться каждому мгновению бытия и смиренно принимать все, что тебе отпущено в горе и радости, помятуя о том, что все это и "...есть Бог, тот Бог, без воли которого не спадёт волос с головы человека".

И вот эту великую правду самого бытия, нравственность жизни воплощает, по мысли Л. Н. Толстого, народ (для писателя это не только "простой народ"). Это те, кто любит жизнь – а следовательно, любит и ближних своих, ибо нравственность проста и естественна, как и сама жизнь. Те, кто почитает Творца и с радостью и несокрушимым упованием на вышний промысел принимает все, что только ни случается с ними в этой, жизни во всех ее превратностях, те, кто верит в Бога и живет в Боге. Они нравственны, но это нравственность не отвлеченная (а следовательно, ложная), это не "правила", "мысли", чьи-то "мнения", но нравственность истинная, ибо она реализуется опять-таки не в "словах", мнениях, красивых и тонких рассуждениях, а в самом бытии человека. "О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему. А они ... они всё время, до конца были тверды, спокойны...", – размышляет Пьер Безухов. – ...Они не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное - золотое..."

Таким образом, согласно Л. Н. Толстому, народ – это естественное единство, общность, но общность не географическая, этническая или государственная, не социально-классовая, сословная иди языковая. Это общность даже не церковная (точнее, обрядовая, ибо, считает Л. Н. Толстой, религия - это прежде всего вера человека, его душа – а что общего между душами Пьера и Элен, князя Андрея и Бориса Друбецкого, князя Василия и капитана Тушина, Бенигсена и безвестных мужиков Карпа а Власа?), но прежде всего – общность нравственная, проистекающая из внутреннего осознания своей духовной сопричастности со всеми окружающими.

Народ – это и есть "мир", где "все вместе, без различия сословий, без вражды, соединённые братской любовью". Это одна огромная семья, где каждый, невзирая на чины, звания, общественное положение, национальность, материальный достаток, образование, духовные интересы, все-таки осознает себя в естественном единстве со всеми остальными.
Поэтому, согласно Л. Н. Толстому, "русский народ" как явление истории включает в себя абсолютно всех от последнего мужика до государя Александра Павловича, и в этом плане характер, например, Наташи Ростовой ничуть не менее "народен", чем характер купца Ферапонтова.

Другое дело, что, по Л. Н. Толстому, т.н. "простой народ" куда более естествен в своих чувствах и желаниях, нежели представители господствующего класса, а, следовательно, и более нравственен: он слишком занят самой жизнью, чтобы о ней размышлять, слишком много у него конкретных дел, чтобы интересоваться мнением тех или иных авторитетов, он слишком любит жить, чтобы не любить подобных себе, своих ближних.

Поэтому, когда на него нападают, он сопротивляется всеми силами, жестоко и беспощадно, но зато когда враг повержен, он столь же естественно предложит своему бывшему противнику кусок хлеба, как незадолго до этого безжалостно уничтожал его. Он сердится, когда видит чью-то глупую неловкость: крепостной Ростовых Данила, "доезжачий и ловчий", на охоте грубо обругал старого графа за нелепую оплошность – а тот принимает этот грубый, но справедливый упрек как должное. Он прижимист, по-житейски скуповат и по-хозяйски эгоистичен, он "понимает свой интерес": купец Ферапонтов до последней минуты не хочет оставлять Смоленск – но не из желания грудью преградить дорогу неприятелю, а просто из вполне понятного расчета – товара и имущества много, а цены за извоз безбожные. Он вспыльчив и крут в решительную минуту, но может и впасть в отчаяние, поняв, что положение безвыходно: тот же Ферапонтов, побивший жену, требующую от него в первую очередь спасти детей, то есть немедленно уезжать, и вскоре, вопреки житейской жадности, собственноручно поджигающий свой дом, раздающий отступающим солдатам ту самую муку, которая и удерживала его в Смоленске. Он может быть жесток, потеряв почву под ногами, чувствуя, что ему лгут, не зная, что предпринять, страстно желая хоть какой-то определенности, требуя, чтобы начальство "показало закон", навело порядок (бессмысленная и жестокая драка целовальника, фабричных и двоих кузнецов столь же естественно перерастает в такое же бессмысленное и жестокое убийство "молодого человека в лисьем тулупчике" – Верещагина.
Таким образом, понятие "народ" приобретает в эпопее Л. Н. Толстого смысл не только конкретно-исторический, бытийный, но и нравственный, истинно (по Л. Н. Толстому) религиозный. Это прежде всего осознание своей связи со всеми живущими, признание за ними права называться твоими ближними в их праве на существование, это умение поступать по совести, то есть естественно, так, как объективно требуется в данной ситуации для сохранения и поддержания жизни и твоей, и близких тебе людей, это глубочайшая вера в Вышний промысел и спокойное принятие всего, что бы ни выпало тебе на долю. Быть народом - это состояние духа, это извечные вера и любовь.
Поэтому в изображении Л. Н. Толстого специфика подлинно народного характера как личностного проявления материальной духовной субстанции самого понятия "народ" – его естественность, искренность, простота и цельность, абсолютное соответствие чувств и дел естественным (а следовательно, нравственным) требованиям ситуации. Например, капитан Тушин, даже внешне не похожий на "героя", живет на батарее не идеалами воинской доблести, а своими домашними, почти детскими представлениями: "Маленький человек, с слабыми и неловкими движениями, требовал себе беспрерывно у денщика еще трубочку на это, как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из-под маленькой ручки смотрел на французов... Матвеевной представлялась в его воображении большая крайняя ... пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый нумер второго орудия в его мире был дядя; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение".
"Простой народ", мысли Л. Н. Толстого, в наибольшей степени обладает "мудростью сердца". И хотя лучшие представители высшего сословия наделены этим даром, но, по мнению автора романа, все же составляют исключение. Поэтому нравственный, т. е. естественный, подлинный человек не может не искать Истину – это обусловлено его природной "естественностью". А следовательно, он не может не прийти к тому, в чем эта Истина являет себя человеку, – к народу как бытийной, конкретно-исторической, и нравственной категории.

Но народ в его бытовых проявлениях, во всем бесконечном многообразии человеческих характеров, согласно Л. Н. Толстому, сам по себе отнюдь не воплощение некоего абсолютного начала не "живой бог". Он носитель истинной нравственности, но не сама эта нравственность, он есть подлинная жизнь, но непонимание этой жизни.
Поэтому Л. Н. Толстой создает в определенней мере искусственный персонаж – Платона Каратаева, своего рода персонификацию, личностное проявление того восприятия человека, мира и Бога, которое в скрытом, неосознаваемом виде присутствует в каждом народном характере как бы растворено в нем и реализует себя, становится зримым и явственным опять-таки бессознательно, по велению души - лишь в связи с определенными, как правило кризисными, событиями. Каратаев и в своем внешнем облике, в своей округлости, и в своей равно одинаковой любви ко всему живущему, в прощении человеку слабостей, и вере в его грядущее покаяние, и в своем фатализме, и в готовности пострадать за ближнего, и в ежеминутной радости существования, и даже в склонности к поговоркам, сказкам и притчам,  даже в своей кончине – в изображении Л.Н. Толстого что-то наподобие  Христа воскресшего, идущего по дороге в Еммаус вместе с попутчиками, беседующего с ними, и преломляющего с ними хлеб Свой, но поры не узнанного ими.  Каратаев – подлинно "непостижимое, круглое и вечное олицетворение духа простоты и правды" : "он всё умел делать не очень хорошо, но и не дурно" его речь при кажущейся простоте ис¬полнена глубокого смысла: "0н, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; зато в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность …Часто он го¬ворил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо … Платон Каратаев ничего не знал на¬изусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начи¬ная их, казалось, не знал, чем он их кончит". Он не только исполняет важнейшую после любви в Богу заповедь Спасителя любить ближнего, как самого себя, в том числе и "братьев меньших" – лиловую собачонку, но даже, почти совсем по Евангелию, шьет рубаху "худощавому, желтому и оборванному" французскому солдату.

В этой связи особенно характерно, что, по Л. Н. Толстому, по¬нятие "народ" полностью приложимо и к французской армии, вообще к любому объединению людей, в силу тех или иных причин начи¬нающих "просто жить" и подчиняться законам жизни, а не измышленным кем-то идеям или приказаниям начальства. Поэтому народный характер как проявление общечеловеческой природы обнаруживает себя и в неуступчивости французского солдата, с которым спорит Долохов, и в жалости пленного эльзасца к своей лошади, и в одинако¬вом выражении "испуга, ужаса и борьбы… в... сердце" на лицах французских стрелков и на лицах расстреливаемых ими "поджигателей", и в расположении капитана, начальника партии пленных, к Пьеру, и в сердечной – делом, а не словом – благодарности оборван¬ного француза, оставившего-таки Каратаеву обрезки полотна, и в по¬степенно проявляющейся жестокости конвоя к пленным, и да¬же в том, что, пленные французы, проходя мимо Долохова, "который слегка хлестал себя по сапогу нагайкой и смотрел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом", невольно умолкали.
Народный характер в изображении Л. Н. Толстого – воплощение во всей полноте житейской конкретики категории "народ", понимаемой автором двояко: и как историческая общность, и, главное, как нравственное (то есть  ис¬тинно религиозное) единство людей, определяемое, в свою очередь, божественным даром жизни.

В творчестве А. П. Чехова  ("Человек в футляре", "Крыжовник", "О любви", "Попрыгунья",  "Ионыч", "Палата № 6", "Вишнёвый сад") народный характер в специфическом значении, то есть отличный от "ненародного", обладающей особыми по сравнению с последним качествами, фактически отсутствует, хотя понятие "народ" и проблемы, с ним связанные", остаются в поле авторского внимания.

А. П. Чехов - писатель уже иной эпохи, когда изменились основной предмет и объект искусства – человек, и способы и приемы его художественного изображения. Поэтому неудивительно, что оппозиция "народный - ненародный" не только перестает играть значительную роль, быть одним из способов выражения авторского эстетического идеала, не только перестает быть основой (хотя бы в чисто сюжетном плане) генеральной коллизии произведения, но и уходит из типологии характера чеховских персонажей. Основные герои перечислениях произведений писателя – люди, в общем связанные с народом, но, в то же время, весьма далеко от него отстоящие и по жизни, и по духу: врачи, учителя, мелкие землевладельцы.

С другой стороны, даже люди дворянского происхождения под пером А.П.Чехова отнюдь не представляют замкнутой касты, они тесно связаны с людьми из народа, составляют с ними некое бытовое и эмоциональное единство. Они зачастую ничем не отличаются от "простого народа" – ни манерами, ни образом мышления, ни духовным складом, а в их среду как равные входят представители "низших сословий (Лопахин) приобретая далеко не всегда положительные качества. Впрочем, может быть, новый социальный статус способствует максимально рельефному проявлению врожденных свойств? Николай Иванович Чимша-Гималайский, став землевладельцем и, как ему кажется, настоящим барином, постоянно повторяет: "мы, дворяне", "я как дворянин", а если речь заходит о народе, демонстративно дистанцируется от него, принимая снисходительно-покровительственный тон: "Я знаю народ и умею с ним обращаться". Это тем более характерно, что его дед был мужиком, а отец - солдатом, кантонистом, выслужившим офицерский чин и потомственное дворянство ("Крыжовник"). Еще более показателен "молодой лакей" Яша в "Вишнёвом саде", наглец и хам, комичный именно в собственном откровенном хамстве, воинствующей безродности: "Что ж там говорить, вы сами видите, страна необразованная, народ безнравственный, притом скука, на кухне кормят безобразно, а тут ещё Фирс этот ходит, бормочет разные неподходящие слова. Возьмите меня с собой, будьте так добры!"

Специфические черты того или иного характера у А.П. Чехова определяются не его происхождением или нынешним положением, социальным или духовным статусом, а как раз динамикой изменения этого статуса или, наоборот, ее полным отсутствием. А это предопределяет нахождение автором иных характеристик личности, единых как для выходцев из народа, так и для тех, кто к нему, строго говоря, не относится. "Дьячковский сын" доктор Старцев, изменился с годами и духовно, и физически, члены же респектабельного семейства Туркиных, даже постарев, духовно остаются все теми же – но не есть ли это закон самой жизни: с течением лет неосознанно становиться другим, если молодость бедна, исполнена трудов и забот, и столь же неосознанно сопротивляться неумолимому времени, если молодые года проведены в достатке, духовном и материальном комфорте? Осип Степановне Дымов, "просто хороший человек" с самыми заурядными вкусами заурядного представителя интеллигентной профессии и со столь же заурядной внешностью, сильный, умный и добрый, не может порвать со своей столь же "просто глупой" и пустой супругой, даже понимая, что его обманывают, – не потому ли, что есть области, где "медицина бессильна", где врач, исцеляющий других, сам себе помочь не в состоянии? Собственно личностное начало не только не определяется народным характером, но, наоборот, само полностью поглощает его. Может быть, именно поэтому типичный чеховский герой так слаб, робок, нерешителен и замкнут в себе самом, в кругу привычных и удобопонятных представлений. Это трагедия времени, трагедия личности, утратившей связь с чем-то истинным, большим и важным, с чем-то таким, что дает силу жить вопреки всему.

На протяжении XIX – начала XX века народный характер в русской литературе существенно меняет свое содержание. От поверхностной иллюстрации авторских мировоззренческих установок изображение народного характера движется к углубленному художественному исследованию и осознанию его автономной бытийной, исторической, эстетической и религиозной реальности; далее – к фактическому его исчезновению из художественного пространства. Это развитие свидетельствует о закономерном кризисе – не искусства, в частности литературы, но индивидуалистической "духовности", подменившей в сознании русского общества Дух, воплощенный в Евангелии, Православной Церкви и в самом Русском государстве.