Народный характер в русской литературе XIX века

В творчестве Л. Н. Толстого ("Война и мир") народный характер занимает совершенно особое место, так как напрямую связан с религиозными поисками писателя. Основной проблемой, стоящей перед автором эпопеи о событиях начала XIX века, является не выяснение того, кто же на самом деле победил Великую армию, а определение самого понятия "народ", того, что объединяет людей в нечто единое, цельное. Поэтому важно определить место, занимаемое в нем самим понятием "народ".

Согласно Л. Н. Толстому, все существующее имеет свой смысл, свою первопричину, движение и естественное окончание. Если нечто есть, нечто произошло, то оно есть именно потому, что не могло не быть в силу тех или иных причин, а если произошло так, а не иначе,  то потому, что только так, а не иным образом  оно и могло произойти. Русская армия потерпела поражение под Аустерлицем потому, что не могла победить. В 1812г. наполеоновское нашествие окончилось закономерным крахом, ибо оно и не могло окончиться иначе, а русские войска одерживают победы вопреки многомудрым диспозициям и героическому рвению отдельных военачальников. Свершается то, что должно свершиться.
Таким образом, все сущее, все происходящее оправдано именно в своей данности, в самом факте своего бытия, который сам по себе не случаен и несет глубочайший смысл. Значит, существующий мир, наше земное бытие, история не хаотическое сцепление разнородных событий, не арена для честолюбивых упражнений "великих людей", но в окружающем нас бытии и предопределенности течения событий таится незримая истина, вечный всемогущий закон. Но смысл сущего, его цель, значение и предопределенность –  и есть Бог, истина, явленная человеку в самой жизни – в цепи событий, в самом факте бытия. Это именно живой Бог, ибо сама жизнь, "практическое бытие" свидетельствует о Нём, это подлинная истина, а не измышленные кем-то "правила, или слова, или мысли":  "Жизнь есть всё. Жизнь есть Бог. Всё перемещается и движется, и это движение есть Бог",– говорит Л.Н. Толстой устами своего любимого героя.
Нельзя любить жизнь, не любя Бога, - это смерть, нельзя любить Бога, отрицая жизнь даже в малейших, элементарнейших ее проявлениях, – это ложь, а следовательно, тоже смерть, как утверждено – Христом.

Главный, основной закон самой жизни – закон любви, закон трудный, ибо это есть любовь ко всем, ко всему сущему, ко всему, что выпало,  может быть, и несправедливо, тебе на долю:"Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий", – размышляет Пьер.

Соответственно и нравственные нормы (как проявления этого закона, то есть Бога, в человеческой душе) выводятся Л. Н. Толстым из текучего, волнующего, бесконечно разнообразного земного бытия. Нравственно, по Л. Н. Толстому, просто жить, добывать пропитание для себя и своей семьи, любить своих детей, своих мужей и жен, отцов, матерей и многочисленную родню, свой дом, свою землю, свою родину, наконец, радоваться каждому мгновению бытия и смиренно принимать все, что тебе отпущено в горе и радости, помятуя о том, что все это и "...есть Бог, тот Бог, без воли которого не спадёт волос с головы человека".

И вот эту великую правду самого бытия, нравственность жизни воплощает, по мысли Л. Н. Толстого, народ (для писателя это не только "простой народ"). Это те, кто любит жизнь – а следовательно, любит и ближних своих, ибо нравственность проста и естественна, как и сама жизнь. Те, кто почитает Творца и с радостью и несокрушимым упованием на вышний промысел принимает все, что только ни случается с ними в этой, жизни во всех ее превратностях, те, кто верит в Бога и живет в Боге. Они нравственны, но это нравственность не отвлеченная (а следовательно, ложная), это не "правила", "мысли", чьи-то "мнения", но нравственность истинная, ибо она реализуется опять-таки не в "словах", мнениях, красивых и тонких рассуждениях, а в самом бытии человека. "О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему. А они ... они всё время, до конца были тверды, спокойны...", – размышляет Пьер Безухов. – ...Они не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное - золотое..."

Таким образом, согласно Л. Н. Толстому, народ – это естественное единство, общность, но общность не географическая, этническая или государственная, не социально-классовая, сословная иди языковая. Это общность даже не церковная (точнее, обрядовая, ибо, считает Л. Н. Толстой, религия - это прежде всего вера человека, его душа – а что общего между душами Пьера и Элен, князя Андрея и Бориса Друбецкого, князя Василия и капитана Тушина, Бенигсена и безвестных мужиков Карпа а Власа?), но прежде всего – общность нравственная, проистекающая из внутреннего осознания своей духовной сопричастности со всеми окружающими.

Народ – это и есть "мир", где "все вместе, без различия сословий, без вражды, соединённые братской любовью". Это одна огромная семья, где каждый, невзирая на чины, звания, общественное положение, национальность, материальный достаток, образование, духовные интересы, все-таки осознает себя в естественном единстве со всеми остальными.
Поэтому, согласно Л. Н. Толстому, "русский народ" как явление истории включает в себя абсолютно всех от последнего мужика до государя Александра Павловича, и в этом плане характер, например, Наташи Ростовой ничуть не менее "народен", чем характер купца Ферапонтова.

Другое дело, что, по Л. Н. Толстому, т.н. "простой народ" куда более естествен в своих чувствах и желаниях, нежели представители господствующего класса, а, следовательно, и более нравственен: он слишком занят самой жизнью, чтобы о ней размышлять, слишком много у него конкретных дел, чтобы интересоваться мнением тех или иных авторитетов, он слишком любит жить, чтобы не любить подобных себе, своих ближних.

Поэтому, когда на него нападают, он сопротивляется всеми силами, жестоко и беспощадно, но зато когда враг повержен, он столь же естественно предложит своему бывшему противнику кусок хлеба, как незадолго до этого безжалостно уничтожал его. Он сердится, когда видит чью-то глупую неловкость: крепостной Ростовых Данила, "доезжачий и ловчий", на охоте грубо обругал старого графа за нелепую оплошность – а тот принимает этот грубый, но справедливый упрек как должное. Он прижимист, по-житейски скуповат и по-хозяйски эгоистичен, он "понимает свой интерес": купец Ферапонтов до последней минуты не хочет оставлять Смоленск – но не из желания грудью преградить дорогу неприятелю, а просто из вполне понятного расчета – товара и имущества много, а цены за извоз безбожные. Он вспыльчив и крут в решительную минуту, но может и впасть в отчаяние, поняв, что положение безвыходно: тот же Ферапонтов, побивший жену, требующую от него в первую очередь спасти детей, то есть немедленно уезжать, и вскоре, вопреки житейской жадности, собственноручно поджигающий свой дом, раздающий отступающим солдатам ту самую муку, которая и удерживала его в Смоленске. Он может быть жесток, потеряв почву под ногами, чувствуя, что ему лгут, не зная, что предпринять, страстно желая хоть какой-то определенности, требуя, чтобы начальство "показало закон", навело порядок (бессмысленная и жестокая драка целовальника, фабричных и двоих кузнецов столь же естественно перерастает в такое же бессмысленное и жестокое убийство "молодого человека в лисьем тулупчике" – Верещагина.
Таким образом, понятие "народ" приобретает в эпопее Л. Н. Толстого смысл не только конкретно-исторический, бытийный, но и нравственный, истинно (по Л. Н. Толстому) религиозный. Это прежде всего осознание своей связи со всеми живущими, признание за ними права называться твоими ближними в их праве на существование, это умение поступать по совести, то есть естественно, так, как объективно требуется в данной ситуации для сохранения и поддержания жизни и твоей, и близких тебе людей, это глубочайшая вера в Вышний промысел и спокойное принятие всего, что бы ни выпало тебе на долю. Быть народом - это состояние духа, это извечные вера и любовь.
Поэтому в изображении Л. Н. Толстого специфика подлинно народного характера как личностного проявления материальной духовной субстанции самого понятия "народ" – его естественность, искренность, простота и цельность, абсолютное соответствие чувств и дел естественным (а следовательно, нравственным) требованиям ситуации. Например, капитан Тушин, даже внешне не похожий на "героя", живет на батарее не идеалами воинской доблести, а своими домашними, почти детскими представлениями: "Маленький человек, с слабыми и неловкими движениями, требовал себе беспрерывно у денщика еще трубочку на это, как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из-под маленькой ручки смотрел на французов... Матвеевной представлялась в его воображении большая крайняя ... пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый нумер второго орудия в его мире был дядя; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение".
"Простой народ", мысли Л. Н. Толстого, в наибольшей степени обладает "мудростью сердца". И хотя лучшие представители высшего сословия наделены этим даром, но, по мнению автора романа, все же составляют исключение. Поэтому нравственный, т. е. естественный, подлинный человек не может не искать Истину – это обусловлено его природной "естественностью". А следовательно, он не может не прийти к тому, в чем эта Истина являет себя человеку, – к народу как бытийной, конкретно-исторической, и нравственной категории.

Но народ в его бытовых проявлениях, во всем бесконечном многообразии человеческих характеров, согласно Л. Н. Толстому, сам по себе отнюдь не воплощение некоего абсолютного начала не "живой бог". Он носитель истинной нравственности, но не сама эта нравственность, он есть подлинная жизнь, но непонимание этой жизни.
Поэтому Л. Н. Толстой создает в определенней мере искусственный персонаж – Платона Каратаева, своего рода персонификацию, личностное проявление того восприятия человека, мира и Бога, которое в скрытом, неосознаваемом виде присутствует в каждом народном характере как бы растворено в нем и реализует себя, становится зримым и явственным опять-таки бессознательно, по велению души - лишь в связи с определенными, как правило кризисными, событиями. Каратаев и в своем внешнем облике, в своей округлости, и в своей равно одинаковой любви ко всему живущему, в прощении человеку слабостей, и вере в его грядущее покаяние, и в своем фатализме, и в готовности пострадать за ближнего, и в ежеминутной радости существования, и даже в склонности к поговоркам, сказкам и притчам,  даже в своей кончине – в изображении Л.Н. Толстого что-то наподобие  Христа воскресшего, идущего по дороге в Еммаус вместе с попутчиками, беседующего с ними, и преломляющего с ними хлеб Свой, но поры не узнанного ими.  Каратаев – подлинно "непостижимое, круглое и вечное олицетворение духа простоты и правды" : "он всё умел делать не очень хорошо, но и не дурно" его речь при кажущейся простоте ис¬полнена глубокого смысла: "0н, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; зато в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность …Часто он го¬ворил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо … Платон Каратаев ничего не знал на¬изусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начи¬ная их, казалось, не знал, чем он их кончит". Он не только исполняет важнейшую после любви в Богу заповедь Спасителя любить ближнего, как самого себя, в том числе и "братьев меньших" – лиловую собачонку, но даже, почти совсем по Евангелию, шьет рубаху "худощавому, желтому и оборванному" французскому солдату.

В этой связи особенно характерно, что, по Л. Н. Толстому, по¬нятие "народ" полностью приложимо и к французской армии, вообще к любому объединению людей, в силу тех или иных причин начи¬нающих "просто жить" и подчиняться законам жизни, а не измышленным кем-то идеям или приказаниям начальства. Поэтому народный характер как проявление общечеловеческой природы обнаруживает себя и в неуступчивости французского солдата, с которым спорит Долохов, и в жалости пленного эльзасца к своей лошади, и в одинако¬вом выражении "испуга, ужаса и борьбы… в... сердце" на лицах французских стрелков и на лицах расстреливаемых ими "поджигателей", и в расположении капитана, начальника партии пленных, к Пьеру, и в сердечной – делом, а не словом – благодарности оборван¬ного француза, оставившего-таки Каратаеву обрезки полотна, и в по¬степенно проявляющейся жестокости конвоя к пленным, и да¬же в том, что, пленные французы, проходя мимо Долохова, "который слегка хлестал себя по сапогу нагайкой и смотрел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом", невольно умолкали.
Народный характер в изображении Л. Н. Толстого – воплощение во всей полноте житейской конкретики категории "народ", понимаемой автором двояко: и как историческая общность, и, главное, как нравственное (то есть  ис¬тинно религиозное) единство людей, определяемое, в свою очередь, божественным даром жизни.

В творчестве А. П. Чехова  ("Человек в футляре", "Крыжовник", "О любви", "Попрыгунья",  "Ионыч", "Палата № 6", "Вишнёвый сад") народный характер в специфическом значении, то есть отличный от "ненародного", обладающей особыми по сравнению с последним качествами, фактически отсутствует, хотя понятие "народ" и проблемы, с ним связанные", остаются в поле авторского внимания.

А. П. Чехов - писатель уже иной эпохи, когда изменились основной предмет и объект искусства – человек, и способы и приемы его художественного изображения. Поэтому неудивительно, что оппозиция "народный - ненародный" не только перестает играть значительную роль, быть одним из способов выражения авторского эстетического идеала, не только перестает быть основой (хотя бы в чисто сюжетном плане) генеральной коллизии произведения, но и уходит из типологии характера чеховских персонажей. Основные герои перечислениях произведений писателя – люди, в общем связанные с народом, но, в то же время, весьма далеко от него отстоящие и по жизни, и по духу: врачи, учителя, мелкие землевладельцы.

С другой стороны, даже люди дворянского происхождения под пером А.П.Чехова отнюдь не представляют замкнутой касты, они тесно связаны с людьми из народа, составляют с ними некое бытовое и эмоциональное единство. Они зачастую ничем не отличаются от "простого народа" – ни манерами, ни образом мышления, ни духовным складом, а в их среду как равные входят представители "низших сословий (Лопахин) приобретая далеко не всегда положительные качества. Впрочем, может быть, новый социальный статус способствует максимально рельефному проявлению врожденных свойств? Николай Иванович Чимша-Гималайский, став землевладельцем и, как ему кажется, настоящим барином, постоянно повторяет: "мы, дворяне", "я как дворянин", а если речь заходит о народе, демонстративно дистанцируется от него, принимая снисходительно-покровительственный тон: "Я знаю народ и умею с ним обращаться". Это тем более характерно, что его дед был мужиком, а отец - солдатом, кантонистом, выслужившим офицерский чин и потомственное дворянство ("Крыжовник"). Еще более показателен "молодой лакей" Яша в "Вишнёвом саде", наглец и хам, комичный именно в собственном откровенном хамстве, воинствующей безродности: "Что ж там говорить, вы сами видите, страна необразованная, народ безнравственный, притом скука, на кухне кормят безобразно, а тут ещё Фирс этот ходит, бормочет разные неподходящие слова. Возьмите меня с собой, будьте так добры!"

Специфические черты того или иного характера у А.П. Чехова определяются не его происхождением или нынешним положением, социальным или духовным статусом, а как раз динамикой изменения этого статуса или, наоборот, ее полным отсутствием. А это предопределяет нахождение автором иных характеристик личности, единых как для выходцев из народа, так и для тех, кто к нему, строго говоря, не относится. "Дьячковский сын" доктор Старцев, изменился с годами и духовно, и физически, члены же респектабельного семейства Туркиных, даже постарев, духовно остаются все теми же – но не есть ли это закон самой жизни: с течением лет неосознанно становиться другим, если молодость бедна, исполнена трудов и забот, и столь же неосознанно сопротивляться неумолимому времени, если молодые года проведены в достатке, духовном и материальном комфорте? Осип Степановне Дымов, "просто хороший человек" с самыми заурядными вкусами заурядного представителя интеллигентной профессии и со столь же заурядной внешностью, сильный, умный и добрый, не может порвать со своей столь же "просто глупой" и пустой супругой, даже понимая, что его обманывают, – не потому ли, что есть области, где "медицина бессильна", где врач, исцеляющий других, сам себе помочь не в состоянии? Собственно личностное начало не только не определяется народным характером, но, наоборот, само полностью поглощает его. Может быть, именно поэтому типичный чеховский герой так слаб, робок, нерешителен и замкнут в себе самом, в кругу привычных и удобопонятных представлений. Это трагедия времени, трагедия личности, утратившей связь с чем-то истинным, большим и важным, с чем-то таким, что дает силу жить вопреки всему.

На протяжении XIX – начала XX века народный характер в русской литературе существенно меняет свое содержание. От поверхностной иллюстрации авторских мировоззренческих установок изображение народного характера движется к углубленному художественному исследованию и осознанию его автономной бытийной, исторической, эстетической и религиозной реальности; далее – к фактическому его исчезновению из художественного пространства. Это развитие свидетельствует о закономерном кризисе – не искусства, в частности литературы, но индивидуалистической "духовности", подменившей в сознании русского общества Дух, воплощенный в Евангелии, Православной Церкви и в самом Русском государстве.