Тема маленького человека в русской классике

В изображении Мармеладовых тема "маленького человека" приобретает смысловую законченность. Уже во второй главе, на "десятой" странице романа, появится Семен Иванович Мармеладов с проповедью грядущего преображения ничтожного и грешного человека. Семен Иванович, как и Акакий Акакиевич, ничтожен показательно, гротескно: титулярный советник, но – уже совершенно спившийся, урод, оборванный, битый и почти безумный. Достоевский умеет создать образ действительно падшего человека; мармеладовская назойливая слащавость, неуклюжая, витиеватая речь – все свойства пивного трибуна и шута одновременно - создает образ вполне В духе евангельских мытарей и блудниц. Осознание своей низости ("Я прирожденный скот") лишь усиливает в нем браваду: если человек провозглашен грешным, то Мармеладов перестает стыдиться греха; в нем нет ни самооправдания, ни обвинения других за свое падение. Однажды коснувшись нелепого тезиса о том, что во всем виновата "общественная среда" ("среда заела"), Достоевский вообще уводит своего героя от вопроса "кто виноват?". Так устроен мир, а Раскольникову, претендующему на роль Христа и Магомета, и нужен был именно такой грешник, чтобы увидеть себя не "тварью дрожащей", а спасителем. Заметим, что еще у Пушкина сочувствие "маленькому человеку" чревато ошибкой и грехом; этот мотив повторяет Достоевский в крайней, экзальтированной форме: сочувствие толкает Раскольникова на убийство, а Соню Мармеладову - на блуд. Прежде чем спасать другого - по-евангельски, "исцелися сам": у "малых" нет сил на борьбу, их удел именно сострадание, иначе - нет нужды во всеобщем Спасителе. Наверное, это и делает тему "маленького человека" столь безысходно трагичной: земными средствами страдания не избежать, и когда Мармеладов твердит о неком "одном таком месте, где бы и его пожалели", то таким единственным местом оказывается только Божий суд (ср.: "надо хоть куда-нибудь пойти"). И когда Мармеладов говорит: "Сугубо страдать хочу", - он принимает участь "маленького человека" и через страдание хочет не просто "улучшить" эту участь, а приблизиться к Богу. Вся притча Мармеладова о своей судьбе имеет пафосную мораль, выдержанную в евангельских тонах и перифразирующую слова самого Христа, Мармеладов верит в будущую вечную жизнь, где простится человеческий порок: "Прощаются и теперь грехи твои мнози за то, что возлюбила много... Выходите, пьяненькие, выходите, слабенькие...". Прощение и спасение "маленького человека" Мармеладов видит не в том, что тот стремится избегать греха, как лермонтовский Максим Максимыч (это заведомо невозможно для Мармеладова), а в том, что эти люди "образа звериного" "сами не считали себя достойными сего", т.е. осознавали свое падение, - и этого достаточно, в душе грех этим уже повергнут. Последний завет "маленького человека": "Господи, да приидет царствие Твое", после чего, собственно, Мармеладову остается только умереть. И вновь мы возвращаемся к тому, что "маленький человек" - герой смерти, а не жизни: жизнь однообразна и низка; страдания и унижения неизбежны, и это путь к Богу; смерть - не только разрешение неразрешимых узлов, но и последнее приближение к Христу, это желание распятия: "Распни, судия, распни," - скажет Мармеладов. "Маленький человек" и должен был рано или поздно в литературе провозгласить подобный манифест.

Иное смысловое наполнение имеет образ Сони Мармеладовой. В ее судьбе Достоевский раскрывает крайнюю ожесточенность жизни против "маленького человека": мир Липпенвехзель, Ресслих (характерны отчуждающие враждебные имена) ждет падения "маленького человека" и наслаждается властью "князя мира сего". В отличие от других героев данной темы Соня изначально беспорочна; на грех и еще большие страдания, к тому же не приносящие никакого облегчения ближнему, ее толкает сострадание и чистая жертвенность.

Заметим, что придуманный писателем пресловутый блуд беспорочной  Сони во многом ломает художественную убедительность романа: блуд Сони (как и Лизаветы, сестры процентщицы) - чисто символический мотив, ничем художественно не наполненный; скорее Достоевского, вполне умевшего создать образ по-настоящему обольстительной героини (не только чувственная Грушенька, но и - сестра Раскольникова Дуня), подавлял чисто смысловой момент: "маленький человек" не по своей воле вовлечен в глубокий грех (образ блудницы - один из самых частых в Библии), но обращение к Христу несет спасение всем ("Что тебе Бог делает? - Все делает!"). Ничем земным Соня не может даже помочь тем, ради кого и идет на грех, - на это особенно жестко указывает Раскольников ("С Полечкой, наверное, то же самое будет"). И здесь очень важная коллизия: душе "маленького человека" дано все, земной же плоти его - н и ч е г о (поэтому-то земное благо будет всегда связано в романе со Свидригайловым). Участие Свидригайлова в судьбах "маленьких людей" - не слабость романного замысла, а именно сам замысел. Представьте, насколько неубедительным было бы "спасение" Раскольникова или детей Мармеладовых только через прочтение Библии. Святую кингу читают постоянно, ее знает и Раскольников (а в 3-ей уже части ему перечитывает Соня евангельские сцены), но крест земных страданий остается неизбежным: спасение души и житейское благополучие не совмещаются никогда. Это придает финалу романа не столько нравоучительный, сколько катастрофический смысл. Достоевский заставляет "маленького человека", Соню Мармеладову, пройти путь безвинных мучений, выполнить завет Евангелия о подражании Христу ("Но как вы участвуете в Христовых страданиях, радуйтесь," – говорит Апостол Петр в I послании), однако единственное благо, доступное человеку, - это ощущение чистоты своей души, которая сулит награду не в земной жизни: земное благо без участия Свидригайловых не приходит. "Маленький человек" может не замечать этого и радоваться, как Разумихин завещанному капиталу, но это будет только слабость человеческого духа перед земным благом и даже уклонение от сложной, исполненной мытарств судьбы "маленького человека", который вечно пытается поменять участие в Христовых страданиях на "мещанское счастье".

Итак, Достоевский показывает неизбежно греховное состояние "маленького человека", единственной надеждой которого становится благой Божественный суд. Достоевский вводит христианскую идею непосредственно в сознание своего героя (в отличие от Вырина, Башмачкина, Максима Максимыча и др.), погружает его в диалектику православного мироощущения, которое и дает спасение и надежду, но – не на безгрешность и не на счастье, и тем более не на земное величие (преодоление "малости"). В "Преступлении и наказании" Достоевский уже не протестует против положения "маленького человека", а показывает, что человек - действительно "маленький", его удел: принять этот мир как страдание, сознательно вчитываться в Вечную Книгу и – помнить о наследстве Свидригайлова.

Если убрать пресловутое "наследство" и связанную с ним экзальтацию героя, - наверное, останется мотив "маленького человека" в чистом виде, и это будет судьба Платона Каратаева из толстовского романа "Война и мир": "Рядом с ним сидел, согнувшись, какой-то маленький человек" (4, 47). Все тематические признаки "МЧ" будут здесь налицо: низкое, даже ничтожное положение крепостного и солдата (ср.: Мармеладовы все вспоминают свое "высокое" прошлое); культурно и особенно интеллектуально несложный герой (нет развитой "казуистики" героев Достоевского и еще большая "простота", чем в героях Пушкина, Гоголя, Лермонтова), страдающий безвинно на войне. Что особенно важно: Толстой и этого героя делает вовлеченным во грех: кража и как наказание - служба в солдатах.

Платон Каратаев занимает очень малое сюжетное пространство, не совершает значительных поступков, не спасает ближнего, не будет сознательным проповедником и наставником (как Соня Мармеладова). Даже на войне он показан лишь в плену, не на редуте Раевского, погруженным в обиходные заботы: шьет, чинит, строгает, готовит пищу, любит свои воспоминания "христианского", как он выговаривал, крестьянского быта". Новозаветное "все мы знаем лишь отчасти" воплощено в Каратаеве удивительно емко и не обидно для человека, пусть даже Платон часто сам не понимает смысл собственных слов, "не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад". Ощущение себя личностью, роковое для "маленького человека" было в нем и вовсе не развито: "Жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь". И, однако, это не мешает именно ему быть личностью неповторимой, лишенной всякой пошлости, вовсе не нуждающейся в проверке "тварь ли он дрожащая".

Это идеальное воплощение человека и как раба Божьего, и как народного характера, и как неповторимой личностной души. При этом изощренный ум Пьера Безухова часто не способен сразу понять речь Каратаева: Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное. Есть полное ощущение, что через Платона говорит нечто недоступное и значительное, это своего рода пророк. Душа Каратаева ждет утверждения в мире какого-то неуловимого, но великого смысла, как сказано у Толстого, "торжественного благообразия": не будучи богословом или философом, Каратаев верит в торжество божественного смысла в земном бытии, хотя этот смысл и не доступен для человека: "Не нашим умом, а Божьим судом" – одно из выражений Каратаева. Причем видение жестокости и несправедливости жизни нисколько не рождает в нем ненависти или мести ("Где суд, там и неправда, - вставил маленький человек"). И чувство любви в Каратаеве предельно бескорыстно: он даже не стремится в любви быть спасителем ближнего, ибо не покушается нисколько на роль Христа (ср. мотив "их воскресила любовь" у Достоевского). Просто он "любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком". Добавим: даже с врагом-захватчиком, к которому Каратаев испытывает не злость, я буквально сострадание (неслучайно он показан в таких эпизодах, когда война и для французов стала страданием). Значительно не только впечатление Пьера Безухова от этого воплощенного "маленького человека". Как Раскольников преклонен к ногам Сони, кланяются в ноги Платону его родные, и в этом видится особый смысл: самоотречение Платона созидает добро, но это не личностная воля, как у Сони Мармеладовой, а стечение событий, сама воля судьбы. Приближение своей смерти Каратаев встречает без всякого сопротивления (ср. с Башмачкиным): "Что здоровье? На болезнь плакаться - Бог смерти не даст". И в знаменитой притче о безвинном купце - соответствующее заключение: "А его уж Бог простил - помер". И Пьер за мгновение до его смерти видит на лице Каратаева выражение "радостного умиления и тихой торжественности". Именно Пьер умел извлекать из самого облика Каратаева и несложных его слов "тончайшее духовное извлечение", поскольку за Платоном Каратаевым стоит опыт не умозрительных "раскольниковских" теорий, а народного и православного бытия. Мы бы добавили - и опыт сугубо литературного развития темы "маленького человека", который от протестов против своей судьбы приходит в Каратаеве к полному ее принятию, что и проявляется в высшей степени в картине смерти героя, принятой легко и безропотно как уход к Богу, в жизнь уже высокую и вечную. То, что давалось, скажем, князю Андрею ценой глубоких поисков, испытаний, метаний почти лихорадочных, было просто и без напряжения дано "маленькому человеку". Этим Толстой тоже показывает, что в судьбе "маленького человека" заложен всеобщий смысл, истина, перед которой равны и раб, и князь, и царь (вспомним, что едва ли не единственные добрые слова сказаны Толстым о царе Александре I лишь тогда, когда он удаляется от жизни "думать о Боге и о своей душе", т.е. превращаясь из учителя Европы в ..."маленького человека"). Итак, в толстовском завершении темы "маленького человека" раскрывается величие судьбы: так, для Пьера в Каратаеве "Бог велик, бесконечен и непостижим". Это идеальное православное завершение, полное согласие с идеей образа: Каратаев словно говорит "да" всему, что сулит судьба и с чем вечно борются герои, его предшественники. В литературе всегда будут попытки показать, что человеку не должно быть "маленьким" (и это уже совсем другая тема), и только православная основа приводит к оправданию "маленького человека", не к отрицанию, а к утверждению его бытия, соглашаемся мы с этим иди нет.

И уже вскоре после такого идеального завершения темы литература наполнилась новыми веяниями: в чеховских червяковых, беликовых, трофимовых "маленький человек" казнится столь беспощадно, что, точно поневоле, вскоре превращается в "мелкого беса" сологубовского романа.

Литература.

1. Лермонтов М.Ю. в воспоминаниях современников М., 1964
2. Лермонтов М.Ю. Полн. собр. сочинений, т.4, М.-Л., 1950
3. Русская проза XVIII века, т.1,2, М.-Л., 1951
4. Толстой Л.Н. Собр. Сочинений в 14 т.т., т.7, М., 1951
5. Чернышевский Н.Г. Избранные статьи, М.1978


Страница 3 - 3 из 3
Начало | Пред. | 1 2 3 | След. | Конец | Все

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру