Тема маленького человека в русской классике

Замысел Гоголя, однако, включал и идею возрождения, причем в 3 томе поэмы, который уподоблялся картине "Рая", могли оказаться именно Чичиков и еще – Плюшкин. Странное решение на первый взгляд. Но оно показывает, насколько глубоко Гоголю открылось ощущение совершенно иной, неземной иерархии ценностей и насколько художник верил в возможность прощения для грешника. Чичиков и Плюшкин: мы бы дали и такое объяснение их избранничества для Гоголя. "Маленький человек" хочет уйти от мук, но очищение дается только через страдание, и в 1 томе единственно эти два героя показаны принявшими самое горькое страдание, сломленные им, надорванные, однако их безвинные поначалу мучения явятся залогом будущего преображения, а глубина их падения вновь отвечает евангельскому мотиву о воскрешении падших, "последних". Плюшкин ведь наделен чертами классического страдальца: смерть жены, дочери, потеря другой дочери и сына – все это сломило "бережливого хозяина" и "семьянина". Определенно, Плюшикин более несчастный герой, чем Самсон Вырин (ср. в Ноздреве смерть жены и оставшиеся без матери дети н и к а к не затронули его). Поэтому, как ни странно, эти герои, владелец 1000 крестьян и жуликоватый коллежский советник, обласканный всеми сильными мира сего, будут в ряду "маленьких людей", а не их крепостные, будь то какой-нибудь Никита Волокита или кучер Селифан. При более детальном анализе в Чичикове и Плюшкине можно обнаружить и все тематические признаки "маленького человека" (достаточно вспомнить обращение Плюшкина к Богу, к картине Страшного Суда), но еще раз повторим: это именно "маленький человек", отвергающий свою долю. Упомянув о крепостных, подчеркнем и другое: как угодно можно толковать образ бедняка, но если он лишен мысли о Боге, нечувствителен к греху и страданию, то это не тип "маленького человека": "Коли высечь, то и высечь; я ничуть не прочь от того",- ставит в тупик Селифан своего рассерженного барина. – "Почему ж не посечь?".

Если Чичиков, рожденный "маленьким человеком", противится этому жребию, но выбирает путь предельно отверженный, путь антихриста, то герой гоголевской "Шинели" до конца своей судьбы отражает символическое развитие темы "малых сих".

Отторжение от земной жизни, попыток обустроить свое бытие сближает повесть с жизнеописанием святых мучеников (шинель – рубище, безбрачие, смирение, отвращение ко всему плотскому: ср. мотив "питаться акридами" и строчку "Ел все это, не замечая вкуса, с мухами и всем тем, что ни посылал Бог на ту пору" и др.). Но есть и еще более резкие жесты. Земная жизнь насыщена бессмыслицей, суетой, опять-таки тем, что позднее принято стало называть "абсурдом", что распространено не только на жизнь, но на самые рождение и смерть "маленького человека" (отметим здесь присутствие личности автора: Акакий Акакиевич рожден 23 марта, что почти совпадает с датой рождения Гоголя). Личностное присутствие и делает сцену рождения Акакия столь болезненной. Герой родился и "сделал гримасу, как будто бы предчувствовал, что будет титулярный советник". Ничего радостного не сулит ему судьба. Выбор имени, знаменитый эпизод, здесь не просто забавная путаница имен, а именно картина бессмыслицы (поскольку имя есть личность): он мог быть и Моккием (перевод: "насмешником"), и Соссием ("здоровяком"), и Хоздазатом, и Трефилием, и Варахасием, а повторил в имени своего отца "Отец был Акакий, пусть же и сын тоже будет Акакий" ("Акакий" – не делающий зла) – эту известную фразу можно прочитать как приговор судьбы: отец был "маленький человек", пусть же и сын будет тоже "маленький человек". Причем отца при рождении уже нет в живых, а само рождение Акакия тесно связано со смертью (не только из-за кислой гримасы): и мать его тоже уже названа "покойницей", и сам Акакий Акакиевич уже "готов", завершен: точно "родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысинкой на голове". Собственно жизнь, лишенная смысла и радости, есть лишь умирание для "маленького человека", и он из скромности готов совершить это поприще сразу же, едва родившись на свет. В отличие от других родственных героев Акакий Башмачкин принимает совершенно безропотно крест долгой и тягостной жизни, и он предельно безразличен к себе и к жизни большого мира: "Ни один раз в жизни не обратил он внимания на то, что делается и происходит всякий день на улице". И он поистине мал разумом, душою, даже внешностью: в нем нет никакого характерного для данной темы противоречия между личностью героя и его положением в жизни. Другое дело, что и сама жизнь, по гоголевской "Шинели", ничем не значительнее Акакия Акакиевича, и он по справедливости отворотился от ее пошлости, бессмысленной суеты, грубого уродства. "Идея шинели" возникает как мимолетное видение хоть какого-то смысла и цели в жизни, и эта фикция согревает "маленького человека", становясь его "подругой жизни", заменой супруги. Призрачно, хотя со всеми атрибутами насыщенной деловитости, меняется жизнь "маленького человека", когда он увлечен идеей: он не просто несет незаметно и для самого себя свой крест, а активно участвует в постройке судьбы – шинели, что показано в классически комическом виде. "Маленький человек" может уговорить на недорогую работу самого строптивого Петровича, достать хорошее сукно, даже милый воротник из кошки, которая похожа издали на куницу. Эти достижения значительны; и Гоголь торжественно и по-человечески тепло рисует сцену примерки готовой шинели: автору лишь грустно оттого, что человечность опять-таки проявилась на ничтожной стезе, а не на великом "пути". Человек увлечен фикциями, и кажется, что сама жизнь переменилась для "маленького человека" в новой шинели. Вместо насмешек и унижения – сочувствие и товарищество, вместо рубища – "куница" на воротнике, вместо былого презрения коллег – восторг и праздник. Но мимолетное торжество "маленького человека" обманчиво и скорее является последним мученическим его испытанием. Это испытание монашествующий Акакий выдержал не без падения: вдруг возлюбил он эту суетную земную жизнь, выпил шампанского, засмотрелся на соблазнительную витрину, где женщина обнажила свою ножку, даже вдруг стал, подобно поручику Пирогову, преследовать "какую-то даму, которая, как молния, прошла мимо и у которой всякая часть тела была исполнена необыкновенного движения". Словом, это неслыханное перерождение Акакия Акакиевича, который точно начинает вторую жизнь, ничего общего не имеющую с "кислой гримасой". Однако эта фикция второго рождения быстро приводит его к расплате. Накануне смерти "маленький человек" в бешенстве протестует и уходит из мира со словами проклятия ("даже сквернохульничал, произнося страшные слова"). Так или иначе, "маленький человек" окончательно раздавлен коварным земным миром, вырастающим у Гоголя еще и в образ изощренной, сложной и уродливой государственной машины с департаментами и "значительными лицами": сооружение "князя мира сего".

Однако за порогом смерти "маленького человека" ждет чудесное превращение, несмотря на его катастрофическое падение из-за обманчивой шинели: "Так и при воскресении мертвых: сеется в тлении, восстает в нетлении; сеется в уничижении, восстает в славе; сеется в немощи, восстает в силе" (1 Кор., 15, 43-44), и герой Гоголя именно восстает в силе, не сравнимой ни с какой земной властью. Акакий Акакиевич в силе и славе вершит суд над "немаленькими людьми", "князьями мира сего": Господь – "судья и мститель" возвращается в мир через преображенного "маленького человека".

Итак, Гоголь придал "маленькому человеку" предельное духовное завершение: либо преодоление судьбы "малых сих", восхождение в "князи мира сего" и прямое отождествление с антихристом (Чичиков), либо – преображение в судью за порогом смерти: "шинель" не дается "маленькому человеку", но какая-то "неестественная сила" (выражение Гоголя) делает его, смиренного и грешного "чиновника со своими проникающими словами", какое-то убогое и нелепое существо, - исполнителем завета: "Господь – мститель за все это" (1 Фес., 4, 6). В сознании Гоголя завершение судьбы земным кругом, по-пушкински - на пороге "гроба тайн роковых" (ср. судьбу Вырина), недостаточно без перспективы 3 тома, без воскресения в "Шинели" или без "развязки" в "Ревизоре".

Если Акакий Акакиевич видится нам героем смерти, то может ли "маленький человек" быть героем жизни? Чаще всего у "маленького человека" один конец – смертный: Самсон Вырин, напомним, "невольно согрешив" пожелал смерти своей дочери… Поскольку речь идет о смертном завершении литературного героя, а не реального лица, все это именно черты авторского замысла. Писатели даже во многом "спешат" подвести своего героя к уходу из жизни: ср. долгие судьбы Чичикова, Онегина, Раскольникова, Пьера Безухова и – скоротечную смерть "маленького человека", от Самсона Вырина до Мармеладова и Платона Каратаева (опять-таки речь идет не о биографическом возрасте, а о сюжетной длительности). У Лермонтова Максим Максимыч заметил о Бэле: "Нет, она хорошо сделала, что умерла!" (вполне в духе Самсона Вырина), но сам-то Максим Максимыч и будет редким героем - долгожителем. В нем Лермонтов показал, каково должно жить, а не умирать "маленькому человеку".

Роль Максима Максимыча в романе "Герой  нашего времени" М.Ю. Лермонтова очень значительна, но в чем-то остается неразгаданной. В Печорине Лермонтов дает развернутое завершение своего демонического героя, столь выразительного и в лирике поэта ("Собранье зол его стихия"); духом Максима Максимыча насыщены более редкие, хотя и ярчайшие у Лермонтова мотивы ангелического просветления: "Когда волнуется желтеющая нива", "Выхожу один я на дорогу", "Бородино", "Родина"… В романе Максим Максимыч не только уравновешивает Печорина, но именно открывает новый, в том числе и для самого Лермонтова, путь человека. Кстати, очень показательно, что император Николай I воспринимал именно Максима Максимыча как подлинного героя своего времени (1, 400). Глава "Бэла" завершается тоже оценкой именно Максима Максимыча: "Сознайтесь, однако ж, что Максим Максимыч человек достойный уважения?.. Если вы сознаетесь в этом, то я вполне буду вознагражден за свой, может быть, слишком длинный рассказ". Не получается ли, что именно штабс-капитан определяет цель романа? Лермонтов явно прощается с печоринским типом и выводит нового героя в Максиме Максимыче, и "простое сердце", при всей своей видимой скромности, оказывается героем более сложным, чем демонический характер.

"Простота" Максима Максимыча очевидна. "Он вообще не любит метафизических прений", - говорит о нем Печорин. Штабс-капитан лишен не только метафизических наклонностей, но и собственно идейности, или лучше сказать – идейного честолюбия; он в целом относится к философии вполне безразлично, даже не заглянул в записки Печорина, хотя возил их с собою много лет. (Ср.: по Печорину, ценность личности определяется тем, "в чьей голове родилось больше идей", 2, 99). Перед изощренной диалектикой Печорина он все время встает в тупик: "Ну что прикажете отвечать на это? Я стал в тупик". Сама фигура Печорина вызывает у него удивление необычайное ("Что за диво!"), тогда как Лермонтову важно показать в Печорине скрытую пошлость ("Я отвечал, что мноого есть людей, говорящих тоже самое"). Но незамысловатая простота "маленького человека" окажется не только более ценной, чем изощренность ума. Это именно воплощение христианского видения человека, который "знает лишь отчасти и отчасти пророчествует", ведь "и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится" (1 Кор., 13, 8-9); вместо гордости этот человек "милосердствует, долготерпит, не завидует, не превозносится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла" (там же). Не есть ли это емкая характеристика Максима Максимыча? И не есть ли в этих словах апостола Павла выраженный идеал нашего "маленького человека?"

В Максиме Максимыче обилие тематических черт "маленького человека". Скромное положение и чин, чувство подчиненности (он не смеет войти в дом полковника, где остановился Печорин, с трепетом вспоминает своего командира А.П. Ермолова и т.д.), свое капитанское звание не подчеркивает, предлагает прапорщику Печорину обращаться к себе запросто. Едва ли не более услужлив, чем пушкинский станционный смотритель, легко подпадает под влияние чуждой воли. Максим Максимыч чуток не только к чужой боли, но и к своим собственным, ничем не заслуженным страданиям, и это не только сцена встречи с Печориным, о которой долго мечтал М.М. и которая произошла так буднично и даже унизительно для него. Но если Печорин рассуждает (в сущности очень примитивно) о том, что страдания рождают чувство мести, то для Максима Максимыча это немыслимо. Нескладная, безрадостная личная жизнь ничуть не озлобила "маленького человека" (см. его слова "Надо бы сказать, что у меня нет семейства..."), слова о женщине ("Я, знаете, никогда с женщинами не обращался...") едва ли не заставят вспомнить аскезу Акакия Акакиевича.

Вместе с тем Максим Максимыч активен и восприимчив к жизни, в отличие от героев-предшественников его у Пушкина и Гоголя; как воину, ему были бы смешны страхи Вырина перед нагайкой, хотя и о привычке к свисту пуль он будет говорить предельно скромно. В нем есть чувство естественной справедливости и любовь к истине. Если Самсон Вырин сам толкает Дуню ко греху, то Максим Максимович готов противостоять всему недолжному, но, как в разговоре с Печориным о Бэле, не выдерживает чужой уверенной воли (однако если дело не касается воинского долга или лукавой "воли" мирных и немирных кавказцев, которым М.М. не верит ни в чем). Даже гибель Бэлы связана с его неумением подчинить другого своей воле (Печорин затеял долгую и бестолковую охоту, Бэла вышла из крепости). И Максим Максимыч вполне осознает свою слабость, несовершенство.

"Маленький человек", как известно, по крайней мере не будет чужд греховности, но эта сторона в Максиме Максимыче кажется незаметной. И опять-таки это типично евангельская невопиющая греховность, о которой Христос скажет: "Кто из вас без греха", а апостол Иоанн Богослов поясняет: "Если говорим, что не имеем греха, - обманываем самих себя, и истины нет в нас... Если говорим, что мы не согрешили, то представляем Его (Христа) лживым, и слова Его нет в нас" (I Иоан., I, 8-10). И вот Максим Максимыч расскажет о зароке не пить вина ("не дай Господи"), а чуть позже уже не может отказаться от предложенного кахетинского... Это, конечно, деталь мелкая, но в художественном характере нет незначащих черт. Главное же средоточие греховности в Максиме Максимовиче связано с его отношением к кавказским горцам, здесь господствует ненависть и отвращение, которых был чужд Христос в отношении неверных (ср. исцеление хананеянки, известное "нет еллина, нет иудея" и др.). Кавказцы для Максима Максимыча - нелюди, дикари, и, хотя сюжет "Героя..." рисует картины действительно свирепей, безблагодатной горской жизни, в истории с Бэлой Максим Максимыч словно искупает грех своей ненависти. К Бэле он испытывает самые человечные чувства, скорбит о том, что она не упоминает его перед смертью. И высшим проявлением любви становится желание Максима Максимыча окрестить Бэлу: с одной стороны, здесь виден мотив равенства всех во Христе, с другой - ощущение подвижной грани между христианским и нехристианским мирами: подлинная близость воспринимается только под сенью Христа. Напомним, что и после ее смерти Максим Максимыч пытается осенить Бэлу, ее могилу крестом православного страдания. Здесь надо видеть непременное для темы "маленького человека" обращение к Христу, и Максим Максимыч не мог быть показан вне христианской морали (ср.: не- "маленький человек" Печорин будет носить явно богоборческие черты, вовлечен в оккультные настроения, а в разговоре с Бэлой будет говорить чуть ли не от лица Аллаха: это явно внесоборное явление).

Чисто лермонтовской чертой будет стремление сделать "маленького человека" носителем таланта (ср. Вырин и Башмачкин). Это несомненный дар рассказчика, подлинного поэта в своем роде. Если Акакий Акакиевич все больше употреблял неоформившиеся, убогие фразы, уповая на спасительное слово "того", то Максим Максимыч умеет удивительно тонко и точно выстроить рассказ, передать точность событий и настроений, интонаций, в его рассказах буквально оживают и Печорин, и Казбич, и Азамат, и горская образная легенда или песня. Это и важная черта героя (чуткая диалогичность, пластика слова и мысли), и еще одно объяснение композиционного решения всего романа - чередование рассказчиков (ср.: Печорин в журнале огрубляет речь персонажей, заставляет их говорить "своим , печоринским языком, т.е. разрушает личность другого: Печорин приобретает желанную власть над людьми именно на страницах дневника, это вообще объясняет его как автора; герои "Княжны Мери", как послушные куклы, выполняют лишь то, что замыслил Печорин, повторяя его собственные слова о "власти непобедимой его голоса", "привлекательности зла", "презренной солдатской шинели" и т.д. "Дневник" поистине "фантастичен", не менее чем, скажем, теория Раскольникова). Максим Максимович обладает даром не только понимания ближнего или самого себя (ему вполне свойственна "рефлексия"), но и понимания мира природы: вспомним эпизод с предсказанием непогоды ("Гуд-гора дымится"), само умение в слове рисовать природный мир ("вид был с вала прекрасный..."). Понимание, а не действие - удел лермонтовского "маленького человека".

Все это позволит в Максиме Максимыче видеть новый поворот нашей темы.

Итак, Лермонтов видит в "маленьком человеке" способность мужественно переносить страдания, конечно с именем Христа, но без монашеского отвращения от полноты мира. Путь "маленького человека" будет далек от попыток смягчить свою участь, а тем более – переустроить мироздание (а ведь земной рай призрачно вставал и перед Гоголем), но это путь активного, хотя и несовершенного и до конца недостижимого понимания жизни, диалога с миром, который и дает "маленькому человеку" силу жить, а не уходить из жизни. Так, все подчиняющий своей воле Печорин будет стремиться к смерти и найдет ее – Максим Максимыч, не сломленный страданием, будет "нести свой крест" и будет подлинным героем жизни.

Что же осталось невыраженным в теме "маленького человека" после Максима Максимыча? Пожалуй, только те самые "метафизические прения", до которых не был охотником лермонтовский герой. И как ученики Христа, "малые сии", отправляются проповедовать, наступает очередь проповеди "маленького человека", проповеди, которая отражает идею этого образа, это и будет то новое, что привнесут в развитие темы Достоевский и Толстой.

В изображении "бедных людей" Достоевский начал скорее с отрицания "маленького человека": изуродованные бедностью Девушкины (Прохарчины, Голядкины и т.д.) показаны как карикатуры, чувство протеста движет писателем, и он показывает, что "так жить нельзя", как живут герои ранних его произведений. А это, напомним, уже совсем другое направление, нежели утверждение темы "маленького человека". Именно поэтому в духе какого-то болезненного гротеска Макар Девушкин будет критиковать Акакия Акакиевича Башмачкина (и его автора) за попытку обратиться к значительному лицу: "Отчего же не распечь, коли нужно нашего брата распечь? Нужно приучать, нужно острастку давать... И для чего такое писать? И для чего оно нужно?". Это напоминает слова гоголевского Селифана, который вполне одобряет свое собственное сечение. Но при этом герой Гоголя равнодушен к себе, а герой Достоевского жаждет милости - и не от Бога, а от непосредственного начальства: "А сделать бы так, что шинель его отыскалась, чтобы тот генерал, узнавши подробно об его добродетелях перепросил бы его в свою канцелярию, повысил чином и дал бы хороший оклад жалования, так что, видите ли, как бы это было: зло было бы наказано, а добродетель восторжествовала бы". И, конечно, этот "маленький ли человек?" мечтал о земной сладости, всячески подбадривал себя и скапливал спасительный капитал: "У меня денежка водится. Вы не смотрите на то, что я такой тихонький, что, кажется, муха меня крылом перешибет. Нет, маточка, я-то про себя не промах, и характера совершенно такого, что прилично твердой и безмятежной души человеку". И если Христос проповедует копить богатства на небесах, то "твердой души человек" норовит все больше запрятать полтинничек в тюфяк. Словом, очередная попытка не быть "маленьким".

По-настоящему тема "маленького человека" будет развита в "Преступлении и наказании". Стремление быть "немаленьким" рождает у Раскольникова известную формулу: "Тварь ли я дрожащая или право имею?", которая вновь предоставляет судить о значении человеческой судьбы земными мерками. У Гоголя путь антихриста превращен в мошенничество Чичикова, у Достоевского герой тоже ведом дьяволом, но уже в поле крайнего греха – убийства. Такое присутствие дьявола для религиозного писателя должно быть понято совершенно буквально (как, например, буквально дьявол "смущает" Катерину в "Грозе" А.Н.Островского: "Я ведь и сам знаю, что меня черт тащил", "Старушонку эту черт убил, не я"). С другой стороны, в образе Разумихина Достоевский вполне благословляет сопротивление земной нищете, но и здесь дает Разумихину (с супругою) греховный, хотя, может быть, и искупленный источник – пришедшие от Свидригайлова спасительные средства ("Деньги – главнейшее средство", - воскликнет праведник Разумихин). Вообще столь популярный у Достоевского мотив нежданного, чудесного обогащения заметно упрощает судьбу "маленького человека" (если не отвергает ее?) и оправдан может быть только тем, что автор доводит унижение своего героя до такого экстаза, который ничем, кроме земного чуда, невозможно завершить, хотя и с существенным смысловым ущербом для темы (отчего бы и Максиму Максимовичу не дать невесть откуда взявшееся наследство?).

Так или иначе, в Раскольникове Достоевский изобразил протест против судьбы "'маленького человека", доведенный до предела - в поступке, в сознании, душевном и физическом состоянии.

Между тем, само чувство протеста невысоко ценится автором, потому о протесте с упоением будет говорить именно такой герой, как Лебезятников, "чрезвычайно пошленький и простоватый человечек" ("Теперь же я тебя уважаю, потому что ты сумела протестовать"), да и "протестную" теорию Раскольникова в романе оценивают пренебрежительно ("так себе теорийка"). "Сумевший протестовать" Раскольников окажется отверженным в решении темы "маленького человека". Соня Мармеладова, образно говоря, будет проповедовать ему евангельскую мораль, даст в руки великую книгу, которая является единственным спасением для страдающего "маленького человека": быть "маленьким человеком", оказывается, значительно труднее, чем "протестовать".