Богородичные мотивы в поэтическом творчестве Ф.Н.Глинки
При общей духовной направленности творчества и самобытной религиозности мироощущения Ф.Н. Глинки образ Пресвятой Богородицы не сразу приобрел то необыкновенно значительное и особенное место, которое теперь очевидно при взгляде на стихотворное наследие и жизнь поэта. Так, из 50 стихотворений, включенных в сборник "Опыты Священной поэзии" (СПб., 1826), только одно посвящено Царице Небес – "Деве Утолительнице печалей", и оно поначалу было связано прежде всего с глубоким лирическим чувством автора – душевным переживанием, граничащим с экстатическим отчаянием:
Когда растерзанный тоскою
Земной, я землю лобызал,
И, в прах приникнувши главою,
Слезами вопли растворял;
Когда в груди моей полмертвой
Огонь прискорбия пылал,
И я, страстей и бурей жертва,
Судьбу немую вопрошал,
И были мне ответом муки...
Скорбное, надрывное состояние, безысходное положение лирического героя не находят сочувственного отклика в земном мире, нет им разрешения и в загадочных вершениях судьбы. Но неожиданно в стихотворении столь отчаянное настроение сменяется радостным просветлением, душа озаряется божественной Благодатью, оживает и возносится в заветные небеса:
Я вдруг послышал жизни звуки
И сладких песней голоса.
Мне отворились небеса,
И надо мной они светлели,
Как Благодать, как вечный мир,
И тихий тех небес эфир
Златыми крыльями одели
Дружины Ангелов святых.
Именно там, в небесной юдоли, для лирического героя, освобожденного от тленности человеческого бытия и отстраненного от земных страданий, начинается богодухновенное ликование:
Мой дух, на крыльях неземных,
Любовью к небу упоенный,
Покинув здесь состав свой тленный,
Как птица ранняя весны,
Летел, ликуя, в вышины...
Однако возвышенное парение и ликование духа вдруг замирают – перед внутренним взором лирического героя предстает величественная картина явления Царицы Небесной – Пресвятой Богородицы. Несмотря на испытываемый невольный трепет перед божественной таинственностью, поэт с благоговением и в то же время с художнической точностью передает подробнейшие детали чудного видения, открывшегося его духу в небесных высотах:
И я узрел тебя Царицей,
В сияньи звездного венца:
Алмазный скиптр горел в деснице,
И длани вечного Отца
Святую Деву осеняли.
У ног сребрилася луна,
И духи жизни их лобзали.
Ты светом вся была полна
И от святой Твоей одежды,
Как искры, сыпались надежды
И мир, как тонкий аромат,
В мятеж страстей земных струился...
Безусловно, здесь поэт описывает пережитое им духовное упоение снизошедшей от Пресвятой Богородицы Благодатью, дух автора стихотворения непритворно преисполнен радости небесной и молитвенного смирения:
Священным трепетом объят,
Как сладко он Тебе молился,
Мой дух; и как в родимый лес
Птенцам приносит горлик пищу,
Так мне, покинуту и нищу,
Он радость от Тебя принес.
Образ "растерзанного тоскою земной" лирического героя, в груди которого "огонь прискорбия пылал", к концу стихотворения изменяется. После молитвенного обращения к Пресвятой Богородице наступает в его душе и в жизни утолительное просветление:
И, чудо! Все мои печали
Как будто не меня терзали!
Бледнеет мрачной грусти сон,
И чужд мне стал привычный стон!
Судьбы затихнули удары;
И сердца знойные пожары
Уж гасит горняя роса.
Теперь мироощущение, земное бытие и судьба лирического героя стихотворения Ф.Н. Глинки уже немыслимы без образа Богородицы – Пресвятой Девы Утолительницы печалей: Она питает его душу небесной Благодатью:
В груди, Тобою утоленной,
Сияет образ Твой священной,
И в душу сходят небеса...
Образ Богородицы в сознании всякого верующего представляется вполне определенным и духовно наполненным, но в библейских канонических преданиях он лишен подробной историко-биографической конкретики, которая присуща многим другим священным персонажам. Все это создает определенные трудности при воплощении его в художественном творчестве или даже в богословских толкованиях. Видимо, поэтому в "Полном православном богословском энциклопедическом словаре" приведены предельно скупые сведения о Пресвятой Деве Марии: "Матерь Господа И. Христа, дочь праведных Иоакима и Анны".
Впрочем, в XIX веке архимандрит Никифор (в миру – Алексей Бажанов, 1832–1895) в "Иллюстрированной полной популярной библейской энциклопедии", строго следуя за данными, приведенными о жизни и успении Богоматери Марии в текстах Священного Писания, все же выходит за рамки канонического изложения. Дойдя до истории распятия Спасителя, он вспоминает обращенное к Пресвятой Деве пророчество Богоприимца Симеона, которое упоминается в Евангелии от Луки (2, 35), и делает довольно эмоциональное риторическое заключение: "При крестных страданиях Господа во всей своей силе исполнилось обращенное к Ней некогда пророчество Симеона: "И Тебе Самой оружие пройдет душу". И действительно, кто мог описать лютую скорбь Ее и душевные муки при этом невыразимом страшном зрелище!". Данное риторическое восклицание можно расценивать не только как требование высочайших изобразительных и выразительных способностей от художников, которые попытались бы воплотить это событие средствами своего искусства, но и как непреложное желание всякого человека проникнуть за границу таинственности Священного Писания и приблизиться к величественным и непостижимым человеческому разумению образам древней святости. Конечно, бывают чудесные явления наяву и во сне, художники различных видов искусства придают конкретные черты священным образам – в таинственном и творчески воплощенном художественном мире образы библейских повествований обретают как бы новую жизнь, приближенную к современным условиям, не теряя при этом своей причастности к вечному божественному источнику.
В творчестве Ф.Н. Глинки можно проследить многообразные попытки, обнаруживающие глубинные причины обращения писателя к воплощению особо почитаемого на Руси образа Богоматери. Как воцерковленный и благочестивый человек XIX века, Федор Николаевич с детства не раз прибегал с молитвенными просьбами к Пресвятой Деве Марии, стоя перед Ее иконным ликом. Царицей Небесной является Она ему и в сновидениях, наиболее важные из которых он имел обычай записывать. Таково, например, было ему видение во сне: "Богородица, увенчанная короною и звездами, воссидит на троне. Слова: "И над Африкою, над Африкою возобладает сия и просветятся, умягчатся и оелеятся сердца народов сих жестокие"".
В другой раз запись сна, озаглавленную "Царица славы", Федор Николаевич предваряет рисунком, на котором изображает Иисуса Христа и Матерь Божию, и сопровождает картинным по своему характеру, описательным текстом: "Весь контур (абрис) Матери Божией и Иисуса Христа из светлых золотых звездочек. На голове М<атери> Б <ожией> луна серебряная, а на челе Иис<уса> Христа солнце золотое. Матерь Божия на облаках. У ног ее и около всё ангелы двукрылые и херувимы". В этом описании сна явно прослеживаются аллюзии с образом Царицы Небесной, явленным лирическому герою стихотворения "Деве Утолительнице печалей".
"Видел нечто как бы аллегорическое, – фиксирует Ф.Н. Глинка свой следующий сон, представляющий собой как бы наглядную иллюстрацию к богословскому суждению. – Господь ниспослал Духа Своего на человека. Пресвятая Дева, слева, молилась, а справа, Иисус, казавшийся сперва малым, вдруг стал расти, расти и, наконец, достиг до неба головою. Тут сказано: "И возвеличится Иисус и возрастет и возвысится так, что, ногами не оставляя земли, главою соприкоснется Отца превыше всех миров на теме Вселенной. – И будет Иисус проводником от неба до земли; и будет Иисус, аки некая радуга, низводящая небесное в земное, и Дух под дугою от Сына до Отца и от Отца к Сыну, аки твердь. – И тако оградится человечество! – А пресвятая Дева, с левой стороны, привитает такожде любовнуя ко человецем и печася о них. Аминь!"".
Все эти картины, явленные Ф.Н. Глинке во время сновидений, затем получали свое воплощение в стихотворной форме, облекаясь в поэтическую плоть литературного текста. Тому свидетельством может быть стихотворение "Молитва Пресвятой Деве" ("Ты плывешь в облаках…"). В нем использованы изобразительные черты, которые были характерны для образов, зафиксированных поэтом в записях своих снов:
Ты плывешь в облаках,
В влаге изумрудной;
У Тебя на руках
Твой Младенец чудный!
И кругом Вас заря,
Радуги дугами,
И Младенца–Царя, –
В вышине, кругами, –
Хвалят, взвившись, полки
Ангелов златые,
И дождят к Вам венки·
Небеса святые....
Перед таким изобразительным образом Богородицы, навеянным Ф.Н. Глинке светлыми снами и живописным священным иконным ликом, собственно и начинается молитва поэта, страждущего не только о своей горестной судьбе, но и о печальной земной участи каждого грешного человека:
О, внемли, с высоты,
Как здесь люди стонут,
Как, в морях суеты,
В челнах утлых тонут!..
Растерзал паруса
Вихорь страстно-жгучий,
Затемнил небеса
Тучегон могучий!...
Молитва поэта завершается взыванием к Пресвятой Богородице о спасении его из разыгравшихся "крутых жизни волн" и даровании ему умиротворения и покоя:
А мой челн?.... О, мой челн,
Царственной рукою,
Из крутых жизни волн
Выведи к покою!....
К священному лику Девы-Матери обращен взор поэта и в другом стихотворении с тем же названием "Молитва Пресвятой Деве" ("Между солнцем и луною…"). Характерно, что и здесь сугубо индивидуальные просьбы лирического героя и его осознание греховности своей земной жизни не отделимы от общечеловеческих, в результате чего личностное молитвенное обращение обретает соборный характер и возвышенный обобщенный смысл:
Погляди, как горе наше
Сушит жизни цвет:
Уж земного счастья, в чаше,
Счастья капли нет!...
У Тебя ж блаженства море
И крылатых рой:
Услади ж нас грустных в горе,
И в бедах покрой!.....
Наряду с собственно молитвенным обращением поэта к Пресвятой Богородице в его сочинениях возникает не только священный, но и романтически-опоэтизированный Ее образ, как, например, в небольшом, состоящем из двух четверостиший стихотворении "Пресвятой Деве":
Как утром в облаках сребристых
Цветет румяная заря,
Так в заревах сияешь чистых
Ты, Матерь Горнего Царя!
Края одежд Твоих лучистых
Луны полночныя светлей,
И каплет с тканей шелковистых
Целебно-жизненный елей!..
Столь возвышенно-поэтическое восприятие Богородицы не мешало Ф.Н. Глинке создавать сочинения, в которых образ Пресвятой Девы органично вписывался в быт самого автора. В стихотворении "Пред Матерью-Девой, затеплив лампаду…" икона Богоматери поначалу и воспринимается на мирском, реально-житейском уровне:
Пред Матерью-Девой, затеплив лампаду,
Я в землю поклон положил
И молвил: "Святая! Мне тесно и грустно" –
И сердце свое Ей открыл...
Светлея лампадка моя засияла
И венчик на Деве блеснул,
В руках же Святая Младенца держала,
А Он к Ней головкой прильнул.
Однако постепенно пространство стихотворения наполняется таинственной жизнью, и в воображении лирического героя начинает звучать не слышимый земному слуху священный голос, проникнутый состраданием к грешным земным людям:
И, мнилось, пречистой шептал Он умильно:
"Отрадное слово о, мать!
Скажи ему. – Людям там тесно и грустно,
Так надобно ж их утешать!"
Вслед за умилительной просьбой, произнесенной тихим смиренным голосом Иисуса Христа-Младенца, звучит резонный и возвышенный ответ Пресвятой Богородицы, в котором слышны назидательно-нравоучительные нотки, столь характерные для дидактического тона многих духовных сочинений Ф.Н. Глинки:
И, мнилось, Святая на то провещала:
"У них Утешитель в глазах!
Он ими же распят и умер за них же
С любовью, с молитвой в устах....
Им грустно от их же грехов и пороков,
Им тесно – от их же страстей:
Мне жаль их, но ропот тоскливый безумцев –
Бессмысленный ропот детей!...
Пускай соберутся все муки земные,
Всё горе, все скорби в одно:
Они погрузятся в накрестную муку
Как капля пучины на дно!" –
Это, конечно, не исключительный случай, когда даже в небольшом стихотворном сочинении риторика самого поэта, склонного к нравоучительной проповеди, переносится в библейскую область, священное таинство которой придает благодатному замыслу автора особую силу убедительности. Так тесно соединяются и переплетаются в поэзии Ф.Н. Глинки земное и небесное, человеческое и божественное. И образ Богородицы, святейший и особо почитаемый поэтом, в литературном воплощении обретает у него черты, столь понятные всякому грешному на этой земле.
Видимо, поэтому не случайно в стихотворном наследии Ф.Н. Глинки особое место занимают образы Богоматери, наиболее близкие православному русскому человеку, вызывающие в его сердце особое умиление и сострадание, – Всех скорбящих радость, Утолительница печалей и Споручница грешных. Молитвенным причитанием, обращенным к Богородице, звучит стихотворение "Всех скорбящих Утешительнице", состоящее из двенадцати трехстиший:
1.
Всех скорбящих утешение,
Всех болящих исцеление,
Богородице!
2.
От Твоей молитвы к Вечному
Легче недугу сердечному,
Богородице!
3.
Под твоей святой одеждою, –
Отдыхаем мы, с надеждою,
Богородице!
4.
Всех, дружа любовью слитною,
Ты хранишь, рукой защитною,
Богородице!
5.
И в выси стезей эфирною
Ходишь Ты Царицей мирною,
Богородице!
6.
И на землю треволненную
Тишину Ты льешь священную,
Богородице!
7.
Над судьбою сжалясь нашею,
Ходишь Ты с целебной чашею,
Богородице!
8.
И на раны потаенные
Носишь масти драгоценные,
Богородице!
9.
Погаси ж в нас страсти знойные
И волненья беспокойные,
Богородице!
10.
И в путь скользкий, не скользящая,
Нас веди, за нас молящая,
Богородице!
11.
Утомляясь жизни грозами,
Уберем Твой Лик мы розами,
Богородице!
12.
Ты ж, дневные и вечерние,
Вняв мольбы, – сними с нас терния,
Богородице!...
Можно предположить, что Ф.Н. Глинка откликался своими стихами о Богородице и на живые свидетельства явления чудотворных икон. Вполне возможно, что стихотворение "Богородице Споручнице" имеет непосредственную связь с реальным событием, произошедшим в Николаевском Одрине монастыре Орловской епархии, когда от иконы было явлено чудо. "<...> Насколько известно, икона Богоматери "Споручница грешных" впервые прославилась в Николаевском Одрине монастыре Орловской епархии. Тут икона долго была в неизвестности и в невнимании к ней. Она стояла между другими иконами в обветшавшей часовне подле ворот за монастырем и так потускнела и была покрыта пылью, что невозможно было прочесть надписей на ней. В 1844 году в Одрин монастырь летом пришла жена купца Почепина с двухлетним своим сыном Тимофеем, сильно страдавшим припадками, которые никто не мог не только вылечить, но даже облегчить, и после литургии попросила отслужить молебен пред стоявшею в часовне иконою Богоматери "Споручница грешных". Молебен отслужили, и больной сын выздоровел. После этого чуда икону взяли из часовни, промыли и поставили в монастыре в приличном месте. От этой иконы вскоре последовали другие чудесные знамения, и с этих пор икона Богоматери "Споручница грешных" в Николаевском Одрине монастыре прославилась чудесами" . Вполне возможно, что Ф.Н. Глинка был кем-то извещен об этих чудесных событиях. Может быть, не случайно подобно отклику на них звучат начальные четверостишия сочинения поэта:
Нет языка в Поднебесной,
Нет и в устах наших слов,
Чтобы Царицы небесной
Выразить к людям любовь!
Ходит с мирительным словом
Милость на вышних судах:
Всех осеняет покровом,
Всех утешает в бедах!..
Матерь-Споручница, руку
Сыну подавши, рекла:
"Знаю людскую я муку –
Я ведь земная была!
Братья мне люди – их мукой
Пытка, нам чуждых, страстей:
Сын мой! Тебе я порукой
Буду за бедных детей!"...
О чудесных знамениях, происходящих от иконы Богоматери "Споручница грешных", Ф.Н. Глинка мог узнать от настоятеля кафедрального Покровского собора города Орла протоиерея Е.А. Остромысленского (1803–1887), с которым находился в дружеских отношениях и многолетней переписке. Связь с Орловской землей и интерес к происходящим на ней событиям у поэта сохранялись долгое время, несмотря на его непродолжительное и вынужденное пребывание там в 1833–1834 годы "сверх комплекта советником" губернского правления.
В то же время несомненно, что это стихотворение относится к периоду Крымской (Восточной) войны 1853–1856 годов, когда Ф.Н. Глинкой было сочинено и знаменитое "Ура!" ("Ура!.. На трех ударим разом…"), выпущенное отдельным иллюстрированным изданием в 1854 году. Молитвенное воззвание к Богородице за находящуюся в опасности Отчизну, за которую "бьется наш Русский с тремя", топонимические признаки исторических сражений, детали реальных военных событий – всё здесь переплелось в единый религиозно-патриотический порыв души поэта:
О, поручись, Преблагая!
И за Отчизну мою:
В души надежду влагая,
Дай за нас руку свою!
Там, где гроза и обиды,
Копья на Русь устремя,
Губят Поморье Тавриды –
Бьется наш Русский с тремя!
Бьется, – грудь верой окрепла, –
В пламени с пламем любви;
Бьется над грудами пепла
И... по колено в крови!...
Виждь, пожалей, Пресвятая!
И, как заступница, стань
Там, где, огнем обвитая,
Рушит и губит всё брань!...
Там, где подкопы и сети
Строит и ставит наш враг,
Там, где и царские дети
Светятся в ратных рядах!
Обращение к образу Богоматери, как к неколебимой духовной и реальной опоре, заступнице в трудные минуты личной жизни и в горестные дни родной православной державы традиционно для русского человека. Жена Федора Николаевича Авдотья Павловна Глинка в предисловии к своей популярной в XIX веке книге "Жизнь Пресвятой Девы Богородицы по книгам Четьи-Минеям" отмечала: "Как же нам, воспитанным в Церкви Православной, не ублажать Пречистую Матерь Господа? Отечество наше исполнено знамениями Ее милостей. Не будем говорить о тех неисчислимых избавлениях от бед, исцелениях и утешениях, изливаемых рукою Богоматери, которые скрыты от мира и известны только Богу и получающим оные. Обратим взоры на те светлые точки на земле нашей, которые озарены особенно яркими и обильными лучами благодеяний Царицы Небесной, на те многие места, где являлся чудодейственный лик Ее. Сколько тысяч страждущих получили там облегчение и уврачевание от тяжких и часто неисцелимых болезней; приходили к святому образу Ее с растерзанным печалью сердцем и возвращались от него с миром и отрадой в душе! С какой силой возбуждалась там ослабевшая вера, побеждались сомнения, воспламенялась молитва, окрылялась благодарность и утверждались благие намерения посвятить Господу сердце свое на всю жизнь!".
Такие размышления связаны с особым почитанием Пресвятой Девы, сложившимся на Руси издревле, на что указывал, например, еще святой Димитрий Ростовский: "Если бы кто меня спросил: что в поднебесной сильнее и крепче всего? – я бы ответил: нет ничего более крепкого и сильного на земле и на небе после Господа нашего Иисуса Христа, как Пречистая Владычица наша Богородица, Приснодева Мария. Сильна Она на земле: ибо Она стерла главу невидимого змия и поразила адскую силу, Ею воздвигаются победы, Ею ниспадают враги. Сильна Она и на небе: ибо Бога сильного и крепкого молитвами Своими связывает". К этой святой непобедимой силе Царицы Небесной прибегает Ф.Н. Глинка в своем стихотворении "Нет языка в Поднебесной…" с мольбой о спасении Отечества в лихие военные годы:
О, укроти, за молитвы
Стольких в Руси матерей,
Буйство сей стропотной битвы,
Стисни уста батарей!
Стань победительно в споре
Матерью Русской земли:
Пусть их сердитое море
Треплет и бьет корабли!...
Буди нам страж на пороге
Руси у Южных ворот:
Пусть, нечестивцам, им ноги
Русский порог обожжет!
О, поручись, Преблагая!
Сыну за землю свою!
Мы же почтим, ублажая,
Праздником милость твою!
И как тогда, как в народе,
Древле явился Твой щит,
Новый – побед Воеводе –
В храмах наш Гимн загремит!...
Образ Богородицы привлекал Ф.Н. Глинку не только своей таинственностью и чудотворностью, как светлое и спасительное явление духовно-церковного опыта, но и с религиозно-исторической точки зрения. На протяжении всей своей жизни поэт собирал факты, как библейско-канонические, так и апокрифические, относящиеся к земной жизни Пресвятой Богородицы. В результате этого поистине подвижнического, кропотливого труда возникла грандиозная религиозная поэма "Таинственная Капля", в которой библейская основа и прямое цитирование из Священного Писания сочетаются с преданиями, бытующими в фольклорном творчестве. В сюжетный центр своего лиро-эпического сочинения Ф.Н. Глинка поместил апокрифическое сказание, распространенное среди христиан разных стран, о том, как Пресвятая Мария чудодейственно своим грудным молоком вернула к жизни младенца, умиравшего в семье разбойника, который захватил святое семейство на пути в Египет.
В специальном издании, посвященном этому апокрифическому сюжету библейской старины, Л. Денисов указывал: "Предание о таинственной капле относится ко времени бегства Св. Семейства в Египет. На славянском языке оно подробно изложено в четвертой главе книги Иоанникия Голятовского "Небо Новое" (первое издание его появилось во Львове в 1665 году. Ср. также "Киевскую старину", 1887, № 11, с. 453). Содержание его следующее.
Во время бегства Пресвятой Девы с Предвечным Младенцем и св. Иосифом в Египет в пустынном месте разбойники напали на них и взяли их в плен. В это время на руках жены разбойника изнывал в предсмертных судорогах ребенок.
Долго смотрела жена разбойника на Младенца Христа и Пресвятую Деву и, наконец, сказала:
– Жена! Тих и прекрасен Твой Младенец, должно быть, здоровое у Тебя молоко. Дай хоть каплю его моему больному ребенку: может быть, он исцелится и ему станет легче.
Пресвятая Дева взяла на Свои руки больного ребенка, и, едва прикоснулась к его устам капля целебного млека Ее, он ожил, и здоровье вернулось к нему.
Изумленные этим чудесным исцелением разбойники не стали более удерживать святых путников и отпустили их с миром. <…> Известный духовный поэт Феодор Глинка посвятил этому преданию целую поэму в двух частях <…>" .
Между прочим, в предисловии к поэме автор показал, что круг источников его сочинения значительно шире: "Содержание "Таинственной Капли" взято из древней легенды, сохранившейся в хрониках Средних веков, в семейных рассказах и в памяти христианских народов. Лютер, истребляя беспощадно многие устные предания в народе, пощадил легенду о Таинственной Капле. Он сделал еще более: переписал, как говорят, это народное предание своею рукою. С тех пор и между протестантами стало оно ходить по рукам набожных простолюдинов, как "Сон Богородицы" ходил некогда по рукам нашего народа. В старинных сборниках – под заглавием Цветников, – писанных у нас еще во время царя Михаила Феодоровича, между сказаниями о Иуде-предателе и другими, помещено сказание и о Капле. Это сказание, перешедшее с Востока на Запад, – из Палестины в Европу, услаждавшее слушателей в лесных и нагорных замках рыцарей, повторяется и в нашем народе, преимущественно в Малороссии, где (в тех местах, где еще уцелело старое доброе время), накануне праздника Рождества, старики рассказывают молодым легенду, которую мы представили здесь в картинах и описаниях и которой части, по наружности разделенные, соединены внутренним содержанием самого предания. Вера же в млеко Пресвятыя Девы вполне приемлется нашей Церковию. В кресте, пожалованном царем Михаилом Феодоровичем боярину Измайлову, вместе с частицами мощей разных угодников, положено и млеко Пресвятыя Девы Богородицы.
Образ целения пречистым млеком явственно изображен и в чудотворной иконе, называемой Богородицы–Целительницы, имеющей много прибежников, в Москве, в Алексеевском монастыре. На иконе представлен страждущий ребенок, которого Пресвятая Дева целит млеком персей своих. – На Афонской горе чествуется Богородица–Млекопитательница, у нас, как сказано, Богородица–Целительница".
Несмотря на такое убедительное предуведомление об исторической достоверности и распространенном иконографическом подтверждении предания, автор поэмы в примечании к первой же сцене бегства святого семейства в Египет вынужден был сделать оговорку о том, что хотя многие приведенные в его сочинении описания "почерпнуты из Евангелия, но отнюдь не суть само Евангелие". А в сноске пояснял: "Эта оговорка сделана для тех, которые полагают, будто бы не должно быть ничего общего между истинами евангельскими и поэзиею. На это известный Эдуард Кине отвечает: "Эти люди отдали воображение язычеству, а верование Христу и тем раздвоили единство внутренней жизни. – Только Мильтон с Потерянным Раем и Клопшток с Мессиядою успели ввести опять Христианство в поэзию. – Шатобриан, наконец, низвел с подножия идеал языческий и всего человека – с его умом, сердцем и воображением – отдал Христианству". Нам собственно утешительно припомнить, что наша Церковь ублажает память Св. Григория Богослова, которого современники (язычники) называли "сладчайшим поэтом". – У нас писали стихами Симеон Полоцкий и др. И сам Св. Димитрий Ростовский сочинял драмы (см. Росс<ийскую> Вивл<иофику>) и уважал поэтов классической древности".
При переложении стихотворным языком библейское или апокрифическое сказание переходит в иное пространство – в художественный мир религиозной поэмы, при этом, безусловно, преображаясь и обретая новые конкретные черты, часто более подробные в своих деталях по сравнению с текстом Священного Писания или с народным преданием. В оправдание допустимости при этом определенной свободы художественного творчества Ф.Н. Глинка писал: "Поэт, как и живописец, заимствует только содержание, а обстановку и расцветку предоставляет себе, по требованию обстоятельств. В картинах своих автор вместо красок употребляет слова: "живописцы говорят кистью, поэты рисуют словами".
Автор легенды должен заметить, что в плане несложном, простом и в поэтическом изложении своем он не имел свободы, присвоенной поэтам и романистам; оттого, может быть, и не удовлетворит везде строгим требованиям так называемой художественности·. Все выражения свои автор подчинял условиям предмета. Он писал под условиями: a) библейского предания; b) исторического порядка; c) местностей описываемого края и нравов; d) эпох, имевших свой современный цвет (автор старался, чтоб на всем, по возможности, отражался местный колорит), и более всего: под условием догмы и строгого воззрения Православной Церкви... В этом смысле автор (как и следовало) не дозволял себе изменять слов Спасителя, а передавал их в том самом значении, как они (слова Богочеловека) достигли до нас в четверотрубном гласе евангельском.
Словом, автор писал картину... по заготовленным уже рамам и часто (вопреки требованиям воображения и творчества) не мог выступить ни на шаг из границ, ему указанных. Не ищите у автора красоты чувственной, ни того, что льстит чувствам: его цель и забота – начало духовное. Из трех источников почерпал он свои мысли: из природы (разумеется, изящной), из недоведомого источника – сердца человеческого, и из высшего из всех, источника вечных, божественных истин. Говоря языком архитектуры, построение легенды (Таинственная Капля) занимает очень немного места на земле, а всем своим зданием, как построение стрельчатое (Средних веков), старается унестись вверх – в пространства воздушные. Поэтому все части легенды, в совокупности, составляют один целый духовный организм, пронятый одною мыслию, одною истиною: разнообразие в единстве было целию автора".
Такие художественные принципы построения произведения, безусловно, не могли не отразиться и на образе Пресвятой Богородицы, стоящем в духовно-содержательном центре поэмы. Торжественность и величественность присущи первым же строкам, открывающим картины "Бегства в Египет":
Затмитесь, звезды Палестины!
Затихни, сладкий шум ручьев!
Не пробуждайтеся, долины,
Вечерней песнью соловьев,
Ни горних горлиц воркованьем!
Оденься в тяжкую печаль,
О, дар Иеговы, Палестина!
Какая Мать, какого Сына
Несет с собой в чужую даль?!..
А вы, небесные светила,
Вы, – звезды, солнце и луна,
Спешите все к разливам Нила,
К его брегам спешит Она! – (I, 3)
За столь возвышенным вдохновенным восклицанием, наполненным восторгом автора поэмы, следует спокойное описание шествия. Но тем не менее даже этот, казалось бы, беспристрастный взгляд со стороны полон любви и духовного ликования:
Шли путники дорогой во Египет:
Был Старец сед, но бодр и величав;
В одной руке держал он жезл высокий,
В другой, сжимая повод, вел осла,
И на осле сидела, как царица,
Младая Мать с своим Младенцем чудным,
Которому подобного земля
Ни до него, ни после не видала!....
Какой покой в лице ее светился! (I, 4)
Перед воображением читателя предстает яркий и прекрасный богодухновенный облик Богоматери, словно списанный поэтом с знакомой ему чудной иконы:
В одежды алые жена одета,
Скроенные как будто из зари,
И голубой покров – отрезок неба, –
Вился кругом главы ее прекрасной..... (I, 5)
Такой же живописный образ Пресвятой Марии возникает и в главе "Пустыня", но уже не столь иконописный, сколь одухотворенный и в то же время наделенный реальными живыми чертами. Но сквозь земные черты младой Матери явно просвечивает не только "царственное величие чела", но и "рай Ее души". Эта поистине все-таки неземная картина, созданная боговдохновенным поэтом, оказывается окруженной священным пространством, заполненным спорхнувшим с таинственных небес сонмом ангелов:
И шел осел, смиренный подъяремник,
И на хребте сидела у него
Младая Мать в своей одежде алой
Под голубым воздушным покрывалом
И с царственным величием чела......
О! как она прекрасна и светла!.....
В ее душе все небо отливалось,
И звезды радости горя сверкали
На небе том – в раю ее души!
И благость чувств и девственные думы,
Сквозь световой кристалл ее очес,
Приветливо на целый мир глядели,
Как на нее глядел, спорхнув с небес,
Хор ангелов, с заботой ежечасной,
Роившийся над путницей прекрасной...... (I, 7)
Описания, напоминающие иконописные черты Богоматери, сменяются в поэме возвышенными воззваниями к ангелам прославить Ее в светлом песнопенье, и в структуру повествования включается величественная "Песнь в вышине". Автор поэмы взывает:
Настройте арфы, чада света,
В чертогах божиих святынь,
И утешайте средь пустынь
Святую Деву Назарета!
*
Одна, без кущи и намета,
Судьбу вселенной на руках,
Она несет в чужих песках, –
Святая Дева Назарета!
*
Светлее солнечного света,
На персях зыбкия тропы,
Горят следы младой стопы
Святыя Девы Назарета!
*
Промчится повесть в дальни лета,
Как пронесла, среди песков,
Судьбы и будущность веков
Святая Дева Назарета!...
*
Хвалите ж, пойте ж, чада света,
Рассыпав звуки и цветы,
В прекрасных песнях высоты,
Святую Деву Назарета! (I, 8–9)
Создавая художественный образ Богородицы, Ф.Н. Глинка каждое описываемое в поэме событие из Ее жизни тщательно согласовывал со священным преданием. Таинственность зачатия ("Наитием Божественного Духа") Пресвятой Девы и рождества Иисуса Христа носила в священной древности легендарный характер. Согласно различным историческим источникам, которые оказались доступными автору поэмы,
В синедрион и в древний храм вошли
И в римские претории входили
Неясные, таинственные слухи
О новом, о святом, о дивном деле......
Так бессознательно гадали люди
О том, что их в грядущем ожидало;
Но тайна лет уже давно свершилась,
И в тайне той участвовало всё:
От ангелов был избран Гавриил,
От человечества – Святая Дева;
Звезда прошла посланницею неба,
Земля готовила одну из рек –
И все миры участвовали в деле!....... (I, 88)
Эти священные события предрекались и древними пророками, на свидетельства которых ссылается автор "Таинственной Капли" во втором томе своего сочинения:
ИСАИЯ
Да! Я сказал: "Настанут времена,
Притихнет зной суда и гнева
И Отроча, (небесного полна)
Зачнет, в пречистом лоне, Дева,
И назовут Его: – Эммануил!....
То имя есть сосуд великих сил,
То имя нам вещает: "С нами Бог!""..... (II, 250)
<...>
ДАВИД
В минуты лучшие восторга моего
Я говорил о Матери Его.
Я рек о Ней, о сей небесной двери,
Что слава лучшая есть внутрь царевой дщери:
Тогда не поняли сего!... (II, 251)
Ф.Н. Глинка при создании образа Пресвятой Богородицы не всегда использует богатые изобразительные возможности своего поэтического языка. Порой он переходит к характеристике, которая проста и лаконична по своим выразительным средствам и построена на повторах лексических и синтаксических, на перечислениях, емких по своему содержанию и смыслу:
Таинственно-зачатая от Бога,
Таинственно-зачавшая Его,
Приявшая огонь без опаленья,
Она – вина всемирного спасенья; –
Она – вместившая второе небо
И проводившая на землю Бога;
В земных строках, чистейший свиток Божий,
В котором Бог вписал все небо словом,
Питавшая своим млеком чистейшим
Того, Кто мир своим питает духом <…> (II, 15)
Такие продуманные обобщения, сделанные на основе библейских источников и в результате изучения богословской литературы, дополняются описанием конкретной обстановки и поэтически расцвечиваются "по требованию обстоятельств", свойственных природе жанра религиозной поэмы широкого эпического размаха. Хотя создатель "Таинственной Капли" и делал в примечаниях к своему произведению оговорку, что в процессе сочинения "не имел свободы, присвоенной поэтам и романистам", все же выходил иногда далеко за рамки известных по каноническим библейским текстам фактов, событий и характеристик. Такова, например, во втором томе поэмы глава "Прощальное слово", где подробно описываются предчувствия и переживания Пресвятой Богоматери, Ее разговоры со своим Сыном Иисусом Христом во время, непосредственно предшествующее Его голгофскому распятию. Так, из-под пера поэта возникает во многом реалистическая по стилю, драматичная по содержанию сцена, в которой звучит возвышенный, полный трагизма монолог Богородицы:
Одна, избрав полночи тихий час,
И долго, с ласкою, смотря на Сына,
Ему рекла, не осушая глаз:
"Какая, чадо, ждет Тебя судьбина?!..
Единственный, божественный мой Сын!
Предмет моих и мыслей и кручин!
Куда идешь?... Куда идти Ты хочешь?...
Зачем опасного хожденья не отсрочишь?...
И так уже Ты ходишь все по иглам,
По терниям, на грустной сей земле,
Где пахнет смертью и грехом, – у них
Бесчувственных, – для истины глухих!!...
И так уж аромат Твоей святыни
Все гибнет здесь, как лилия в пустыне.
О, мученик за грешных!.... <…> (II, 17)
Человеческая боль при этом перемежается с божественными пророческими предвестиями, священными таинствами. В пространном увещевании, состоящем из многих убедительных доводов-упрашиваний Богоматери, умоляющей Своего Сына не ходить в Иерусалим, где Его ждет предательство, ложь, где Он будет предан в руки убийцам, слышатся печаль и страдания земной матери:
Моя душа предчувствием болит,
Болит! – О, не ходи!... Там все злодеи:
Там Ирод, грозный Кесарей тетрарх, –
Сей лютый волк и вместе лис лукавый,
Опутавший коварством буйный град; –
Там фарисей, послушник лицемерный;
Там совопросник, книжник изуверный,
Там по главам стучащий римский млат,
Смесивший с жертвой кровь людей, – Пилат!!
О, не вверяй себя судьбе неверной!
Изочтены там все следы Твои
И каждое записано уж слово:
Там что-то страшное Тебе готово!!...
Нет! Не поймут губители сии
Твоей души – божественно прекрасной!
Златоглагольного поймут ли там
Их медные, заржавленные души?!..
О, солнце дней моих!... О, свет мой сладкий!...
Ты на кого ж покинешь, без себя,
Чужую всем и сирую жилицу?...
Ах! От пелен я берегла Тебя,
Как светлую очей моих зеницу!...
А Ты?... о, сын!... идешь Ты прямо к ним...
О!.. не ходи в Ерусалим!!... (II, 19–20)
Печальным рефреном звучит мольба "О!.. не ходи в Ерусалим!!..." на протяжении всего пророческого предупреждения Богоматери об опасностях, которые ждут Ее возлюбленного Сына. Скорбь эта безмерна:
– Так Сына Мать, скорбя, увещевала,
(Того, Кто столько сотворил чудес!)
И очи и чело Его лобзала
С молением, с дождем кипящих слез;
И, неутешною тоской тоскуя,
На двух ладонях и ступнях святых,
(На четырех пронзениях накрестных)
Пророчески четыре поцелуя
Оставила... растаяв сердцем в них...
И плакала!... (II, 21)
Единородный же Сын отвечал на безутешные рыдания Богоматери сладкими утешениями:
<…> Тот плач, молитву ту
Он выслушал и перстом в высоту
Ей указал.... То был ответ безмолвный...
Но, восклонясь к рыдавшей плачем горьким,
Влил в душу Ей надежды шепот сладкий:
"Не дивись, не препятствуй их злобе,
Не рыдай Ты, о Мати!... Меня зрящи во гробе!...
Хоть обымет и смертная сень,
Все воскресну Я в третий же день!
И, у смерти исторгнув добычу,
Я Тебя вознесу, возвеличу!"... (II, 21)
Священное Писание немногословно в описании Богоматери во время завершения земной жизни Иисуса Христа. Указывается лишь на то, что она была непосредственной свидетельницей Его распятия, и приводятся слова Сына, обращенные к Ней. В Евангелии от Иоанна читаем: "При кресте Иисуса стояли Матерь Его, и сестра Матери Его Мария Клеопова, и Мария Магдалина. / Иисус, увидев Матерь и ученика тут стоящего, которого любил, говорит Матери Своей: Жено! Се, сын Твой. / Потом говорит ученику: се Матерь твоя! И с этого времени ученик сей взял Ее к себе" (Иоан. 19, 25–27). Во втором томе "Таинственной Капли" в главе "Три креста" показаны не только чувства и переживания Богоматери при распятии Сына Своего, но и дается развернутое описание, подробная реалистическая картина священного трагического события:
Но у креста, у среднего креста,
Одна жена чудесная стояла,
Та поняла Его и понимала...
И на Нее кровь капала Страдальца!!!
И падали, за страшной каплей капля,
То каменным на грудь Ея дождем,
То на главу... И огненной струею
Теснилися к знакомому им сердцу,
Где некогда лежал зачаток Бога...
Как описать всю скорбь в очах бесслезных?
Как описать всю скорбь в ее лице?!
Осыпана густой волной власов
И руки сжав... Она была вся грусть:
Со всех сторон мечи вонзились в лоно
Живой для мук, для жизни полумертвой!...
Но ни один не исторгался стон
Из посинелых уст – полураскрытых...
Высокое следя предназначенье,
Спокойного под тернием венца,
Оцепенелая, – вся мрамор хладный, –
Она жила еще одной надеждой
Неясною, но сладкою душе... (II, 71–72)
В стихотворении "Дева Мария", относящемуся к позднему периоду творчества Ф.Н. Глинки, приводится более обобщенный и емкий образ Богородицы. Здесь поэт как бы подытоживает свой накопленный за многие десятилетия опыт создания образа Пресвятой Девы и в то же время развивает его. Если в "Таинственной Капле" описание жизни Богородицы завершилось событием распятия Иисуса Христа, то в этом позднем сочинении как бы продолжается повествование поэмы и показан последний отрезок земной жизни Девы Марии – после Голгофы:
Над Голгофой отпылала
Солнца истины заря;
Но живя, еще сияла
И, сияя, утешала
Матерь вечного Царя...
Как звезда над синим морем,
Все была Она светла,
И делила с миром горе,
И блаженство в мир лила.
Тайны дара искупленья, –
Всех надежд высоких цель, –
И небесного ученья
Ей вверялась колыбель...
Так, в земной своей неволе,
Не чуждаясь наших слез,
Так жила она... доколе
В небо Сын ее вознес! –
Завершается стихотворение "Дева Мария" молитвенным обращением поэта к Богородице, в котором звучит по-православному чистая вера во всемилостивость и безграничную любовь Матери Божией ко всякому грешному человеку, в Ее спасительную и охранительную силу как святой заступницы Земли Русской. По мнению Ф.Н. Глинки, образ Богородицы, особенно дорогой и близкий русскому человеку, приобретал чрезвычайно важное значение в пору распространившегося безверия и революционных пожаров, охвативших Европу в середине и второй половине XIX столетия. Над разыгрывающейся "вселенской грозой" спасительно сиял для поэта образ Девы Марии.
Но и в небе Пресвятая,
То с молитвой, то с слезой,
Все стоит за нас, витая
Над вселенскою грозой...
А меж тем земные страсти
Разгораются в пожар:
Там тревоги, тут напасти,
За ударами удар!!
Заступи же мирным словом,
Дева-Мать, своих рабов,
Чтоб в суде, за грех, суровом
Верх взяла Твоя любовь!..
Страница
1 - 3 из 3
Начало | Пред. |
1
|
След. | Конец
| По стр.
© Все права защищены
http://www.portal-slovo.ru
